Часть той Силы

Закат давно догорел, на смену ему пришел теплый весенний вечер. Воланд смотрел в распахнутое окно, изучая растущую луну. Мастер дремал, лёжа на его плече. Воланд, кончиками пальцев проводя по голой спине любовника, в полусне думал об отмененной пьесе про Понтия Пилата, которая так впечатлила его несколько недель назад. Казалось, он ничему не научился - совсем как главный герой. Понтий Пилат, потерявший своего философа, не мог не отомстить, и немец прекрасно понимал его. Три дня назад, в день майской грозы и небывалого тумана, Михаил Александрович Берлиоз совершенно безумным образом сам кинулся под колеса автомобиля. Это подтверждали слова многочисленных свидетелей, главным из которых была напуганная до невозможности молодая актриса. Хмурый водитель с выступающим вперед клыком никак не сумел заметить выпрыгнувшего из пелены тумана человека. Что же до Иуды из Кириафа, кто бы смог уберечь того, который так страстно бросается на нож? Мастер выбрался из дрёмы и привстал на локте. Он медленно потянулся, проводя ладонью по обнаженной груди немца. Они долго, расслабленно поцеловались. У Мастера закружилась голова. - О чем ты думаешь? - спросил он, пытаясь проснуться. - Ничего важного, Mein lieber. Вспоминаю некоторые главы твоего романа. А о чем действительно следует подумать, так это о том, как мне выполнить свое обещание. Ты сможешь выехать за границу? - Я уже подавал прошение. Ответ еще не пришел, но не думаю, что они станут удерживать меня силой в своей процветающей столице, - Мастер горько улыбнулся. - Тем лучше. Скоро мне и вправду нужно будет уехать. И ты отправишься со мной. Воланду стало не по себе от всплывшей в памяти сцены из романа, в которой прокуратор Иудеи приказал освободить Иешуа, сослав его в свою резиденцию. Немец рассеяно провёл рукой по волосам писателя и поднялся с постели, накидывая измученную страстью рубашку. Он подошел к окну. Людей на улице было все меньше, и все они мерным шагом разбредались по домам, утопающие в собственном быте. «Даже если ничего не получится, - думал Воланд, - это ничего. Ничего страшного. Он всего лишь один из многих. Сколько их было в этих поездках? Это не должно ничего значить». Ледяные ладони легли на его тело. Он развернулся в полуобъятии, прижал к себе сонного писателя и снова долго и властно поцеловал его. В жизни Мастера все вновь вернулось на круги своя. Днями он в наваждении исписывал листы продолжением романа. Мыслей, мучавших его разум, стало в разы меньше. Разве что, когда день близился к своему концу, ему думалось о Маргарите. Его угнетало чувство потери, но вечерами он снова и снова забывал об этом, стоило лишь Воланду распахнуть двери его подвала, привычным движением на ходу снять очки, небрежно сбросить черное пальто и отставить трость в сторону. - Вы все пишете, мой дорогой? - все та же лукавая улыбка, тихий смех. Он быстро подходил к нему, обхватывая руками, запечатлевая на лице долгие поцелуи. И снова улыбался ему в губы, подхватывая писателя на руки и увлекая в сердце маленькой квартиры. Они пили вино, долго говорили, занимались любовью. Прощались теперь под утро, а Мастера все чаще охватывал страх, что его неожиданное помешательство больше никогда не войдет опять в его двери. Но немец изо дня в день, неизменно, бесконечно возвращался к нему. - … он бы устроил праздник. И собрал бы всю милую нечисть в одном месте! - вдохновленно фантазировал Воланд, - и все же, мой милый Мастер, меня удивляет, что вы пишете своего дьявола с меня. Они сидели в беседке. Небо не то затянуто было тяжелыми тучами, не то уже тронули его первые сумерки. Мастер спокойно улыбался. Ему было до боли печально, что его рукопись не увидит свет. Душа писателя была вложена в роман, ему казалось, будто в нем самом остается совсем немного своего собственного «я», оно утекало в бесчисленные листы, растворялось в его персонажах. Лишь человек, сидящий рядом и пытающийся сейчас погладить кота, который явно был категорически против этого, возвращал его обратно к жизни. Мастеру думалось, что будет, если однажды окажется, будто он сам выдумал себе этого человека. Но немец снова целовал его руку, беспокойно заглядывая в серые глаза, и в сердце возвращался покой. И если это сон, пускай он никогда не кончается. Воланда же мучали собственные мысли. Задание, порученное ему, подходило к логическому завершению. Сегодня немцу нужно было присутствовать на том же вечере, что и цель их визита в Москву. Они с Геллой должны были максимально перетянуть на себя подозрительные настроения барона Майгеля, чтоб тот не обратил внимания на молодого писателя по фамилии Коровьев, который планировал просить его о встрече. Именно в день их рандеву жизни двойного агента был уготовлен логический финал, после чего профессор Воланд со свитой должны были незамедлительно покинуть город. Все происходило слишком быстро. Воланд не был уверен, что успеет забрать писателя с собой, впрочем, это можно было бы сделать и позже. И все же этот, последний, вечер ему очень хотелось провести в компании любовника. В голове пробежала эгоистичная мысль - взять и Мастера на это мероприятие. Было страшно подставить писателя под удар, но ведь немец всегда был осторожен… ⁃ А я знаю, куда мы пойдем сегодня вечером! – решившись, весело воскликнул он, выдергивая Мастера из тяжелых мыслей, - на великолепное мероприятие у Лиходеева! Мастер тяжело вздохнул. ⁃ Нет-нет, пожалуйста, не надо. Говорю тебе – нет. - Пойдемте. К жилищу господина Лиходеева их довез вечно хмурый молчаливый водитель со странным именем. Двери же в квартиру открыла та самая очаровательная актриса, которая, к слову, выглядела совершенно великолепно в струящихся по телу красных одеждах. Мастеру показалось, что, глянув на него, она тотчас же перевела взгляд на Воланда, удивленно поднимая бровь. Вполне возможно, то была игра теней на ее белом лице. Они вошли, Лиходеев довольно смеялся и приветствовал их, раскидывая руки. Вечеринка и впрямь была «великолепной», как и ее публика. Писатель не заметил, как в руке у него оказался бокал с чем-то спиртным, а вихрь ярко одетых нетрезвых гостей увлекал их со спутником вглубь вечеринки. Воланд восхитился количеству наркомов в этой квартирке. «Откуда ты…» - пронеслось в голове писателя, но он не успел задать свой вопрос вслух. Рука немца увлекла его в тёмный угол у балкона. Его коротко и страстно поцеловали, одной рукой прижимая к стенке. Спустя пару мгновений они снова стояли в самой гуще гостей, но теперь голова Мастера сильно кружилась, не то от выпитого, не то от этого жадного непрошеного поцелуя. Он обводил комнаты взглядом, неспешно прогуливаясь между ними. Взгляд писателя скользил по мужчине, одетому в платье, по пирамиде из бокалов, у которой теперь стояла прекрасная красотой древней вампирши Гала. Вычурные прекрасные одежды, огромная квартира, украшения… Все это выглядело до того иронично, что ему почему-то захотелось кричать. Аккуратные касания знакомых рук то и дело возвращали его в нормальное состояние, но лица отвратительных Мастеру людей сводили на нет это положительное воздействие. Он напивался и все больше терял над собой контроль. - О, барон Майгель! То есть, простите, товарищ Майгель, - Мастер улыбнулся подошедшему к ним человеку и вновь повернулся к Воланду. Тот весь вечер ходил за ним, словно тень, с опаской наблюдая за выходящим из-под контроля состоянием писателя. Теперь же ситуация стала и вовсе накаляться, направляясь в опаснейшую сторону. Мастер, не замечая метаний на любимом лице, продолжал: -… по слухам, ему предоставили выбор: либо три года в исправительном лагере, на Соловках, либо… - Добрый вечер, - отозвался Майгель, обращаясь к собеседникам на немецком языке. Воланд засмеялся. Он, разумеется, знал о том, что барон владеет его родным языком, но порыв его бедного писателя было не остановить. Он подставил себя под удар, и, хотя для дела было полезно ввести еще один отвлекающий от Коровьева фактор, Воланду стало тревожно. А вечер, тем временем, продолжался. Кто-то принес с собой мартышку, звонко смеялась девушка в прозрачном платье, а его Мастер, казалось, наконец, затих, со стороны наблюдая за происходящим и лишь изредка перекидываясь с ним скупыми фразами. Немец слышал, как Коровьев договорился о встрече с господином бароном. Хорошо. Покой длился ровно до того момента, как Мастер выкрикнул тост, привлекая всеобщее внимание. Воланд засмеялся и хлопнул ладонями. Захотелось ударить кулаком об стену. Он знал, что это будет иметь последствия для его писателя - слишком насыщенная внимательными ушами тут была публика. Гелла тоже громко засмеялась, доставая бокал из основания стеклянной пирамиды. Комната наполнилась звоном разбивающегося стекла. Девушка тоже понимала, что происходит. Вечером они сидели у горящего камина. Мастер лежал на коленях у Воланда и понемногу трезвел, расслабленно целуя любимые руки. Они говорили о чем-то пустом. Несмотря на близость к теплу, им обоим было очень холодно. Мастер встал, устало потягиваясь. - Еще вина? - Давай, - Воланд остался у камина, думая о чем-то своем. Они выпили. Писатель переместился за письменный стол, стараясь навести на нем подобие порядка. Ему хотелось писать. Черновики перемешались с изрезанными газетами разной давности, Мастер постепенно отправлял в утиль все, что мешало ему продолжить работу. И, вероятно, продолжил бы, если бы его внимание не привлекла одна интересная заметка в едва не выброшенной им газете. - Мой редактор мертв, - сообщил он, не выдавая ни единой эмоции. В комнате повисло тягучее молчание, нарушаемое лишь треском пламени. - Почему ты молчишь? Что ты знаешь об этом? - Мастер запнулся, возвращаясь взглядом к газете, - тут сказано, что его сбила машина. Что за чертовщина? Воланд устало улыбнулся, переводя взгляд на встревоженного писателя. - В чем-то обвиняете меня, мой дорогой? - Я… Раздался настойчивый стук в дверь, и теперь страшно стало обоим. Воланд не предполагал, что за его беспечным другом могут прийти так скоро. И все же, стук бесцеремонно нарушал тишину с настойчивостью, свойственной лишь одной группе людей, а писатель смотрел на него широко распахнутыми глазами, в которых начинало плескаться отчаяние. - Сиди, - Воланд рукой остановил его, сам направляясь к двери. Он не вполне понимал, что намерен предпринять, но его вело в порыве сделать хоть что-нибудь. - Сожги роман, - сказал он, подходя к двери, - не смотри на меня так. Сожги. Ты все равно помнишь его наизусть. Мастер повиновался. Воланд вышел на крыльцо и отчаянным рывком открыл калитку. Перед ним предстал его недавний знакомый, агент немецкой разведки на службе в НКВД. И, как ни странно, тот не был удивлен, встретив немца на пороге этого дома. - Уходите. Прямо сейчас, - сказал он. Воланд обернулся и сделал шаг назад, в порыве вернуться в дом. Его остановили, болезненным рывком потянув за руку. - Только вы один. Я и так подставляюсь, приходя сюда за вами. Он остается тут, вы уходите, – тоном, не терпящим возражений, продолжил мужчина. Немец замер на несколько мучительных мгновений. Затем он подался вперед, снова обернулся и ушел прочь, исчезая во тьме улицы. Он почувствовал, как его душит горькое чувство. На ум шли строки из романа его Мастера, в которых прокуратор Иудеи собственной рукой подписывает смертный приговор для Иешуа. Строки, где ему не удается убедить Каифу помиловать его в честь светлого праздника Пасхи. В эту минуту Воланду, как никогда в жизни, хотелось выпить отравленного вина.