Изнанка мира

      Когда проект книги с китайскими мифами и легендами наконец был сдан издательству для дальнейшей работы над текстами и окончательной вёрстки, жизнь юного Феникса снова сделала кульбит, и на этот раз всё стало ещё удивительнее.       – Фэн, мне прислали интересное письмо, – в один из вечеров за чашкой чая после ужина сказал лаоши, – ты не хотел бы посетить Японию? Один из моих давних коллег и хороший друг заинтересовался твоими иллюстрациями и хочет обучать тебя живописи.       – Меня?! А так ещё бывает, когда учитель выбирает себе ученика, а не наоборот? – Феникс не мог поверить своим ушам.       В старину, он слышал, такое случалось, например, когда у великого мастера не было наследника по мужской линии, а дело всей жизни и наследие клана надо было передавать потомкам, но те времена давно прошли. Что уж говорить о том, что самого себя он столь выдающимся учеником явно не считал.       – Бывает, хоть и нечасто, – лаоши усмехнулся в усы и покрутил пиалу с чаем в руке, – когда учитель видит настоящий потенциал. Моему другу кажется, что ты сможешь проникнуться японской монохромной живописью, и я считаю, что твоя рука уже достаточно тверда, чтобы попробовать. Что скажешь?       – Ваших рук дело? – подозрительно уточнил Феникс, – я что-то сильно сомневаюсь, что мастер японской живописи систематически шерстит в соцсетях в поисках талантливой молодёжи.       – Никакой протекции, – искренне прижал руку к сердцу наставник, – просто мы, старики, любим хвастаться успехами своих учеников, вот я и послал приятелю несколько твоих работ, в том числе и те, что мы с тобой вместе делали. Он мне, между прочим, тоже присылает работы, спрашивает совета. У старости есть свои преимущества, например, право на тщеславие.       Кау, сидящая рядом и уминающая в честь праздника уже третий лунный пряник, была в полном восторге и тут же без всякого пиетета дёрнула Феникса за рукав, мешая тому скептически смотреть на лаоши.       – Брат, я хочу в Японию! – к тому моменту ей было уже 18 лет, прекрасная пора, когда импульсивность уступала место здравому смыслу и рассудительности, но при мысли о новой стране она превратилась в восторженного подростка.       – Лаоши, покажите мне, пожалуйста, о чём идёт речь, – о Японии Фэн знал столь мало, что просто не понимал, что ему предлагают изучать.       Вообще, японское искусство суми-э было позаимствовано из Китая, но в Японии обрело особый колорит. Каждая картина в этой технике олицетворяла вдохновение и индивидуальность мастера. Перед глазами Фэна оживали образы, не выписанные, а вытанцованные на чувствительной рисовой бумаге нежной кистью, вобравшей в себя чернила.       Удивительно, что в большинстве своём абсолютно монохромные работы в стиле суми-э с редкими вкраплениями дымчатой минеральной краски вызывали ощущение полной палитры цвета. И неудивительно, что юный художник мгновенно влюбился в новый для себя стиль. Он был знаком с западными, более привычными техниками изобразительного искусства, Джейд за время проживания в США успел их с сестрой потаскать по современным галереям, но ничего подобного это магии он не встречал ранее. Западные техники на её фоне казались вялыми и инертными по сравнению с волшебством японской живописи.       Так, в 23 года Феникс с сестрой снова сменили место жительства. Жена лаоши, искренне привязавшаяся к брату с сестрой, обняла их на прощание и подарила Кау собственноручно вышитый платок с очаровательным девятихвостым лисом.       – Ты очень похожа на эту лисичку, малышка, – сказала она, вытирая слёзы в аэропорту, – такая же любопытная и озорная. Не знаю, куда вас дальше занесёт судьба, но я специально почитала: знакомый тебе хули-цзин присутствует и в японской мифологии, и в корейской, так что, будь ты хоть кицунэ, хоть кумихо, в нашем доме твой любопытный носик всегда рады видеть.       – Ну, вот, Феникс, – довольно сказала Кау, уже сидя в самолёте, – не один ты у нас мифический, я тоже волшебная, – и улыбнулась, скрывая грусть от расставания, – осталось только найти тебе Дракона по зубам. И мы с Джейдом будем совсем спокойны за тебя!

***

      «Хо-О-сан, как ты добрался до родины? Мой дом опустел без тебя и твоей забавной сестрёнки-лисички. На днях я встретился с мастером театра кабуки, где ты постигал искусство в начале своего японского пути, она передавала тебе привет. Вспоминали тебя за сакэ в нашем любимом баре неподалёку от театра. Хозяин заведения узнал нас и вспомнил тебя, он просил передать, что подаренную тобой картину недавно пытался купить какой-то сумасшедший турист. Разумеется, он её не продал, но был польщён вниманием. Приятно осознавать, что в твоих успехах есть и доля моих трудов.       Ты прошёл большой путь, Хо-О-сан, я буду молиться богам за то, чтобы всё в твоей жизни подчинялось взмаху твоих крыльев. И помни, в Японии для тебя и юной сестрёнки-кицунэ всегда найдётся место в моём доме.»       Акихиро-сан, новый учитель Феникса, сразу заметил, что, несмотря на усердные тренировки, правой рукой юный ученик владеет ещё не всегда – временами ему не хватало плавности линий, грации и лёгкости, обязательных для работы с кистью.       Влекомая кистью тушь должна была мягко скользить по рисовой бумаге, отражая внутренние чувства художника, но рука, повреждённая несколько лет назад, до сих пор иногда подводила своего хозяина: то линии выходили излишне резкими, то нажим был неравномерен, и вся заложенная в работе нежность превращалась в выплёскиваемую агрессию.       Нельзя сказать, что на такие работы не нашёлся бы свой покупатель, но как истинный ценитель прекрасного Акихиро-сан хотел увидеть идеальный результат.       Именно с его подачи Феникс и устроился в театр кабуки, где постигал тайный мир актёрской игры, спрятанной за неподвижными масками и толстым слоем грима, научился мастерски владеть веером. Руки стали послушнее и изящнее, обретя столь необходимые художнику плавность линий и манящую грациозность.       Выходящие из-под этих рук предметы гончарного искусства казались воздушными и невесомыми – в новой стране бывший доктор, а ныне творец прекрасного не забывал о том, с чего начинал свой долгий путь реабилитации.       Здесь же он научился не стесняться своих шрамов – японская концепция ваби-саби, совершенства несовершенного, мимолётного и незаконченного, примирила его со следами аварии, оставшимися на руках. След на правой стал воплощением пройденного пути и символом несломленности духа.       Долгими вечерами он рассматривал самый заметный шрам, привыкая к нему и свыкаясь с тем, что тот теперь – часть его самого. Однажды, переставляя свечу на столе, в игре теней на рисунке своего шрама он увидел плавный изгиб полёта феникса и загорелся этим образом.       Спустя пару дней он навестил местного мастера татуировок со своим эскизом. Через несколько сеансов, когда разноцветный рисунок был завершён и уже немного зажил, Феникс наконец показал сестре свою руку. Кау была в восторге, и даже учитель оценил, насколько всему образу его ученика шла эта огненная стихия, заточённая в рамках человеческого тела.       Она продолжала держать связь со всеми, кого встретила за долгие годы, и помогала брату не забывать о том, как много прекрасных людей есть в этом мире.       – Кстати, Джейд на жизнь жалуется – в один из вечеров сообщила Кау, –ему обидно, ведь он тоже член семьи, а всё ещё не обзавёлся мифическим прозвищем, – сестра хихикнула.       – Скажи ему, – Феникс улыбнулся, вспоминая худощавого друга, – что он вылитый гаки, очень похож.       – Джейд погуглил и написал, что в следующем месяце прилетит и поколотит тебя, – Кау звонко расхохоталась, а Акихиро-сан усмехнулся в усы.       Он тоже уже успел познакомиться с забавным приятелем своего ученика. Шутки шутками, но способности Джейда в поглощении еды были фантастическими, и ведь при этом не толстел ни на грамм.       – Ладно, пусть не ворчит, – не стоило издеваться над другом, – он у нас скорее тануки. По крайней мере, нам с тобой он принёс только удачу и благополучие.       После театра кабуки наступил период изматывающих уроков каллиграфии, и только после них началось настоящее обучение. Когда учитель впервые похвалил картину Феникса, это ощущалось как величайшая награда – Акихиро-сан был немногословен, предпочитая слова действиям.       – Многие местные, я имею в виду своих прежни учеников-японцев, постигали искусство каллиграфии годами, тебе же хватило нескольких месяцев, – сказал учитель, вешая идеально выписанный Фениксом иероглиф «терпение» на стене своего рабочего кабинета.       – Благодарю Вас, Акихиро-сан, – хрупкий юноша поклонился так низко, как только мог, – что когда-то решились на настоящую авантюру и пригласили меня в гости. Мне страшно представить, что в моей жизни могло бы не случится всего того, что успело произойти за это время, – искренность и благодарность ученика были очевидны, но старому учителю всегда приятно услышать, что его труды оценены по достоинству.       Прав был лаоши, тщеславие свойственно всем учителям.       Как в Китае Кау влюбилась во дворцы, здесь она была очарована пагодами. И снова в книжные лавки полетели открытки, выведенные рукой Феникса, носящего теперь имя Хо-О. Учитель одобрительно покивал и велел не забрасывать рисунки, так непохожие на суми-э, но не менее воздушные и изящные.       Сестра создала ему новый аккаунт в соцсетях и снова увлечённо занялась продвижением работ брата, на этот раз на профессиональном уровне, поступив заочно на факультет медиа и черпая в учёбе постоянное вдохновение. Первую тысячу подписчиков брата она восприняла как наивысшую награду за свои успехи.       Джейд, прилетевший в Японию по делам и заодно увидеться со своей второй семьёй, подбил её освоить инстаграм, и под его руководством она училась пиарить работы Феникса с прицелом на международный рынок.       Однажды на улице маленькой деревни, куда ребята приехали на экскурсию, им встретилась местная ведьма. Выцепив израненную душу Феникса одним намётанным взглядом, она дала неожиданный совет «обмануть судьбу». И, впечатлённый её речью, художник решился на необычную маленькую операцию, которая могла появиться только в этой удивительной стране.       Электрический скальпель, ведомый специально неровной, как бы немного дрожащей рукой, изменил рисунок его линии жизни. А, когда спустя месяц всё зажило, рука окончательно перестала дрожать, держа кисть. Акихиро-сан улыбнулся и посоветовал ещё раз сменить имя, в который раз за короткую жизнь Феникса.       Хо-О-сан осталось для официальных документов, а работы молодого художника обрели подпись – псевдоним в виде иероглифаFushicho, выведенного в нижнем, чаще правом углу белой краской. И именно в этот момент мир взорвался от ликования.       Картины нового дарования, скрывающего свою личность и предпочитающего общаться с поклонниками и коллекционерами через юную смышлёную помощницу с нетипичным для Японии именем Тонкау, обрели известность. Выставки проходили с неизменным успехом, работы раскупались мгновенно. Досужие наблюдатели спорили о том, кто скрывается за таинственной фигурой Феникса, но тот не давал личных интервью, оставляя на откуп общественности теории о его личности.       Разумеется, картины успешного художника и его неповторимый стиль пытались подделывать, но проблемы с авторством решались просто – Кау публиковала фотографии работ в личном аккаунте художника в Инстаграме, и это служило главным доказательством. Казалось бы, чего ещё желать? Но тут сестру потянуло на родину.

***

      Кау была самым родным человеком для Феникса, и ей он никогда не смог бы отказать в искренней просьбе, даже невысказанной. Поэтому, когда случайно увидел на экране оставленного ею планшета объявление о продаже дома своего детства, понял, что вернуться придётся. Сколько можно сестре колесить по чужим странам? Скольким ещё ей придётся пожертвовать, пока все раны внутри брата не излечатся до конца? А что, если это никогда не случится?       Он до мельчайших деталей помнил планировку и поставил своей целью сделать всё, чтобы кошмары прошлого не вернулись. Поэтому после покупки дома принялся разрабатывать план переделки.       Ради этого даже на время отложил проект зарисовок древних пагод для приятеля из издательства и погрузился в мир красок для стен, обоев и деревянных балок.       – Скажи, а ты никогда не хотел пожить обычной жизнью? – обронила в один из вечеров Кау, отбирая образцы мебели для комнат, – встречаться с кем-то, влюбиться?       – Нет, отношения для меня возможны только в атмосфере полного доверия, а это сложно, сама понимаешь, – он ответил, не раздумывая, – и дело даже не в том, что я скрываю свои многочисленные псевдонимы… Просто, кроме тебя и Джейда на свете не так много людей, которым я могу открыться.       Сестра понятливо кивнула и продолжила изыскания. Если она что и задумала, то по её безмятежно спокойному лицу это было непонятно. Научил на свою голову скрывать мысли и чувства…       А в ночи, уже лёжа под одеялом в свой комнате, он почему-то вспомнил краткий миг абсолютного счастья и доверия к другому человеку. Это случилось незадолго до злосчастной аварии. Джейд затащил его на вечеринку выпускников на год старше, весь вечер уговаривал не быть букой и перезнакомил с кучей достаточно симпатичных молодых ребят и девушек.       Нэта Джеймс заметил сразу – в отличие от остальных в том явственно проглядывали тайские корни. Вдали от дома в другой стране соотечественников он выцеплял взглядом мгновенно. Тот тут же считал интерес к себе и улыбнулся из другого конца комнаты.       – Привет, я тебя раньше не видел тут, – Нэт быстро оказался рядом, просочившись сквозь толпу однокурсников и протягивая стакан с чем-то алкогольным.       От нового знакомого веяло легкостью и заразительным весельем, его губы кривились в лёгкой полуулыбке, глаза насмешливо сверкали, но не от ехидства, а от внутреннего фонтанирующего счастья. Джеймс пропал мгновенно и бесповоротно.       В его жизни никогда ни раньше, ни позже не было таких эмоций, и сейчас природный магнетизм Нэта связал волю по рукам и ногам. Скажи тот пойти танцевать на барной стойке, Джеймс бы попробовал.       Неудивительно, что вечер закончился в спальне старшего. Удивительным были эмоции и ощущения, накрывшие Джеймса в ту ночь. Ему казалось, что Нэт освещал комнату изнутри и был одновременно везде: гладил, целовал, обнимал и ненавязчиво подталкивал к постели совершенно ошарашенного интенсивностью чувств трепетного мальчика, дрожащего в его руках. Он был одновременно нежным, пылким и очень бережным.       Когда на самом пике Джеймс выгнулся и вцепился в плечи обнимающего его старшего, распахнув глаза, тому показалось, что по его коже полыхнул огонь. Поймав взгляд Нэта, третьекурсник растворился в тёмной радужке и всхлипнул от остроты ощущений.       – Ну, что ты, малыш, – выпускник обеспокоенно наклонился, ища взгляд младшего, – я сделал тебе больно? – он по-настоящему всполошился, когда молодой парень под ним сверкнул непролитыми слезами.       – Нет, что ты, – Джеймс благодарно поцеловал красивый рот, шепчущий сейчас самые настоящие глупости, – просто я счастлив, вот и всё.       – Ты меня напугал, феникс, – Нэт обнял его и поцеловал в уголок глаз по очереди, убирая слезинки.       – Почему феникс? – заинтересовался Джеймс, смакуя слово на кончике языка.       – Ты весь светишься, – бесхитростно ответил старший, утягивая его к себе на грудь, – давай полежим немного, мне нужно отдышаться. В тебе слишком много огня, я не ожидал, а с виду казался сдержанным, эдаким холодным принцем.       Младший не стал говорить банальности, что только в его руках холод отступил, кажется, впервые в жизни. Просто поцеловал ключицу Нэта и уткнулся носом в основание плеча.       Покидая утром комнату, освещённую рассветным солнцем, Джеймс бросил тёплый взгляд на спящего в кровати парня, мысленно благодаря за прошедшую ночь. Он думал было оставить свой номер телефона старшему, но вспомнил, как на вечеринке его приятели обсуждали скорый отъезд Нэта на родину, и не стал ставить того в неловкое положение. Да и лежащий в углу комнаты чемодан был слишком очевиден.       Проснувшийся позже хозяин комнаты не нашёл огненного мальчика, только клочок бумаги, прижатый яблоком на столе: «Спасибо, я никогда не забуду эту ночь, благодаря тебе я пылал». В самом углу листочка был схематически изображена какая-то птичка, больше напоминавшая подпалённую огнём курицу.       Только через пару минут Нэт осознал, что горе-художник пытался изобразить феникса, и расхохотался. Записку он зачем-то вложил в одну из книг и бросил в пасть раскрытого чемодана, ожидающего вещей. Уже завтра ему предстояло возвращение домой.       Спустя годы та комната всё так же будет стоять перед глазами Джеймса и ляжет на холст только для того, чтобы всегда помнить, каким на вкус и цвет бывает абсолютное счастье.

***

      Провожая сестру в аэропорт, Феникс уже заранее скучал по неугомонной Кау.       Она обняла его на прощание, взмахнула собранными в хвостик волосами и уже было направилась к выходу из зала, когда вдруг обернулась.       – Ыа! – прежнее имя так непривычно звучало из её уст, что брат споткнулся.       – Почему ты…? – он не успел договорить.       – Мы наконец-то возвращаемся домой, привыкай к своему имени, ты слишком долго от него прятался за масками, – и как ни в чём не бывало исчезла из поля зрения, оставив брата переваривать свою выходку.       К вечеру он получил от сестры смс: «Я приземлилась, уже скучаю! И ещё… Документы на дом я оформила на твоё настоящее имя, так будет безопаснее для всех твоих фениксов. Обнимаю!»       Спустя полгода в один из самых непримечательных дней в аэропорту Бангкока приземлился очередной самолёт из Японии, возвращающий на родину кхуна Ыа Анола, обычного молодого мужчину, сбежавшего отсюда 10 лет назад. На тайскую землю ступил не знаменитый Феникс, а взволнованный юноша, когда-то ребёнок из неблагополучной семьи, старший брат замечательной, хоть и совершенно непредсказуемой Тонкау и просто один из тех, кто поселился на окраине города в свежеотремонтированном особнячке на два с половиной этажа, пустовавшем много лет.       Оставалось надеяться, что годы так изменил юношу, что призраки прошлого не узнают его и пройдут мимо.       Но обо всём этом знали лишь единицы, неутихающий и постоянно находящийся в движении огромный мир этого даже не заметил. А Ыа как раз это и было нужно. Он возвращался на родину и хотел сполна насладиться давно забытым ощущением своего дома.