Ночь была создана, чтобы говорить вещи, которые нельзя сказать назавтра

После битвы с Хайдом Уэнсдей Аддамс официально признает себя виновной по всем пунктам. Она знала, что жизнерадостную волчицу нельзя было подпускать так близко. Именно с той ночи, когда её разум отступил и дал сердцу волю, она продала все свои принципы окровавленной девушке, трясущейся от страха и покрытой кровью. Та ночь стала подписью в контракте похуже сделки с Дьяволом, ведь она была готова отдать сердце той, которая даже не знала о её чувствах. Тогда Уэнсдей просто стала наблюдать. Она знала, что после всего, что случилось, после того, какую опасность она навлекла на Энид и Невермор, она не могла оставить всё плыть по течению. Но именно это она и сделала. Блондинка часто задумывалась, почему с той ночи, когда Уэнсдей, которая ненавидела физический контакт, признала капитуляцию и притянула её в свои объятия. Она постоянно вспоминала, как обеспокоенно билось сердце девушки пониже и сколько страха она тогда видела в карих глазах. Но, как только солнце показалось из-за туч, всё будто бы снова вернулось на свои места. Ксавьер принял их извинения, Аякс продолжил неловко улыбаться её родителям, держа яркую девушку за плечи. И даже если Энид всё время чувствовала на себе чей-то взгляд, оглядываясь, она так и не находила того, чей взгляд был на неё направлен. Уэнсдей оставалась всё той же, какой была и до битвы с Хайдом, с небольшими отличиями в виде отсутствия разделительной ленты посреди их комнаты. Всё вернулось на круги своя, когда спустя несколько месяцев перерыва Лариса полностью восстановилась и нашла нового учителя по ботаническим наукам, на этот раз старенького мужчину, который уже однажды преподавал в Неверморе. Аддамс же убедилась, что новость, которую она узнала об изменениях в своей жизни, семья не прознает. Вещь поклялся молчать, но Мортиша знала свою дочь слишком хорошо, чтобы, не задавая вопросов понять, в чём дело. Семестр шёл за семестром, но Уэнсдей предпочитала оставаться тенью рядом с Энид, которая была слишком внимательной и настаивала на их дружбе каждый день. Несмотря на то, что готка сдалась с их дружбой — ведь просто-напросто не могла видеть Синклер как свою подругу, — она тяжело вздыхала и ходила туда, куда Энид заставляла её идти. Она была рядом на всех тестах, когда девушка нервничала больше обычного, но убеждала, что запах, исходящий от Уэнсдей, её немного успокаивал. Несмотря на то, что сказанные девушкой слова отдавались в сердце брюнетки тупой болью, она оставалась рядом. С битвы с Крэкстоуном прошло больше пяти лет, и теперь они вдвоём слишком взрослые, чтобы видеть кошмары. Слишком взрослые, чтобы делить одну комнату, но недостаточно, чтобы отпустить друг друга. Уэнсдей не совсем понимала, как реагировать на то, что Синклер поступила с ней в один университет. Одна её часть кричала о скорой погибели, ведь сердце девушки было достаточно израненным просто находясь рядом без возможности прикоснуться. Ей казалось, что позволь она себе ещё что-то подобное, как в ту ночь, то Энид сразу же раскусит её фальшь. Неспособная переносить большую боль, Уэнсдей была просто благодарна, что могла снять двухкомнатную квартиру и переделать одну из комнат как свой кабинет, а другую — как просторную спальню. Так ей казалось, пока однажды разбитая блондинка не оказалась на её пороге всего с одним чемоданом и единственной плюшевой игрушкой. Это был плюшевый феникс, который Уэнсдей подарила на их последнем курсе в Неверморе на день рождения блондинки. Она до сих пор отчётливо помнит, какая горечь окутала её горло, мешая говорить и дышать, когда довольная Синклер подскочила на месте и побежала в комнату Аякса, чтобы поблагодарить. Иногда медиум размышляла о том, узнала ли Энид правду, но вспоминая, что девушка вернулась в тот день с размазанной помадой и может слегка фальшивой улыбкой, казалось, её интерес сходил на нет. Тем не менее Уэнсдей всегда возвращалась. В дождливые дни — с вкусным чаем. В яркие солнечные — с таблетками от боли, когда Энид была слишком чувствительной от приближающегося полнолуния. В родительские — когда Аяксу было удобнее затеряться в толпе, нежели ещё раз говорить с семьёй Синклеров. В ночи — когда Энид плакала от кошмаров, но если укрыть девушку одеялом-утяжелителем, её кошмары рассеивались. Тогда, когда никого не было рядом, даже самой Уэнсдей. Вещь был, потому что он хотел, а ещё потому что Уэнсдей попросила. И даже тогда, когда она оставила заикающуюся от слёз Энид на диване в своей гостиной, чтобы побыстрее закрыть на ключ личный кабинет. С их выпуска прошло больше двух с половиной лет, и они всё ещё лучшие подруги, а Вещь всё ещё приглядывает за Энид, ни капли не жалуясь, ведь он был тем, кто наблюдал за тем, как его любимый член семьи Аддамс с каждым днём всё больше потухал. Ему было интересно, замечал ли только он все странные изменения? Он видел, как тяжело давалось Уэнсдей оставаться рядом, но ещё невыносимее ей было вдали от блондинки. Он помнит самый последний разговор наследницы Аддамс с матерью, когда сил практически не осталось. Мортиша была рада и одновременно убита горем за своего ребёнка. Медиум всегда была самой сильной — как в семье, так и среди людей, — однако все они забывали, что вечно сильной быть невозможно. — Я не знаю, куда себя деть, мама. Она заняла каждый уголок моей души, и я думаю: будет ли момент, возможность, чтобы я смогла отпустить это бремя? — они сидят перед камином в семейном особняке Аддамсов, где прошло всё детство Уэнсдей, но даже призраки прошлого и предков, застрявших с ними, не могли отвлечь её от мыслей об этой блондинке. — Носить бремя любви вдвоём — это дар, но также и непосильный груз, моя любимая. Но намного хуже, когда ты одна, — женщина не могла посоветовать что-то дочери, она понимала, что Уэнсдей лучше будет гаснуть от безответной любви остаток своей жизни, нежели попробует рассказать яркому оборотню, что чувствует. — Ты могла бы всё рассказать. Брюнетка просто качает головой. — Это бы разбило Энид сердце. Она поначалу думала, что дочь наберётся храбрости, чтобы признать свои чувства вслух. А Уэнсдей была настолько отважной, как всегда, прыгая выше своей головы, ведь волчица встречалась с мальчиком-горгоной много лет, и для Аддамса нет ничего важнее счастья любимого человека. Иногда, лишь иногда, проклятие их семьи играло злую шутку с теми, кто оставался до конца своих дней отвергнут. Мортиша часто вспоминала об Уэнсдей и Энид в их школьные времена Невермора и не могла понять, была ли она неправа, думая, что взгляды, бросаемые украдкой блондинкой в сторону дочери, были чем-то большим, нежели дружескими. Уэнсдей была непредсказуема, и когда-то они с Гомесом и подумать не могли, что кто-то, подобный Синклер, сможет так легко толкнуть их тучку в обрыв чувств, как оказалось позже, безответных. В ту ночь они мало о чём говорили. Мортиша лишь с сожалением глядела на свою дочку и приобнимала её за плечи, как в тот день, когда жестокие дети убили её любимого Неро. Его надгробие даже со временем выглядело самым ухоженным на кладбище домашних животных Аддамсов. Однако единственный выходной Уэнсдей заканчивался, а завтра ей нужно быть на последних парах в зимнем семестре. Поэтому она коротко обнимает удивлённого Гомеса, грустную Мортишу и, едва слышно прощаясь, заводит свою машину и выезжает на трассу, которая ведёт её домой. Там, где под самым надёжным замком прячутся все самые тёплые мысли и чувства к одной блондинке, которая забрала себе просторную спальню и любимую чашку Уэнсдей. Был бы это кто-нибудь другой, она бы без сомнений устроила целый аттракцион пыток в подвале дома, где прошли её лучшие годы. Но это была Энид, и она могла забрать вещи Уэнсдей на самые главные мероприятия, потому что: «Твой запах приносит мне спокойствие и удачу. Даже если тебя нет рядом, я знаю, что ты тоже за меня переживаешь». И теперь, возможно, эти слова не бьют по израненному сердцу так, как прежде. Всё же маленькая часть урона до него доходит. Какие-то вещи остались такими же, как и пять лет назад. Может, Уэнсдей больше не раздражает хихиканье на их диване в гостиной, не беспокоит то, что Синклер забывает свою помаду на их раковине в ванной. Она только рада слышать, как блондинка устало опускает свою голову ей на плечо и тихо посапывает, в очередной раз заставив Уэнсдей пересмотреть «Блондинку в законе». Что было действительно удивительным, так это то, что с того момента, два с половиной года назад, Аддамс больше ничего не слышала о парнях Энид. Сразу же после расставания с Аяксом она ожидала иного, но, к большому удивлению, с момента, как ещё одна или четыре пары обуви покоятся на одной полке при входе, Уэнсдей больше не слышала о личной жизни Синклер. Девушка гадала, как скоро призрачное спокойствие и тишина могли закончиться. Разъедающие мысли поглощали её с каждым километром ближе к дому. Казалось, их скорость, ухудшающие исходы и предположения становились всё громче и больше с геометрической прогрессией. Поэтому, оставив машину на парковке, она направилась в ближайший открытый ресторан, чтобы попробовать забыть обо всём и выпить пару бокалов вина. Вина у них не было, а, может, она просто не хотела листать меню, и виски выглядел хорошо для сегодняшнего вечера, когда ответственность её чувств к блондинке утяжеляла груз на плечах больше, чем обычно. Ей было интересно: думала ли Энид позвонить ей, когда немного выпивала? Уэнсдей же хранила только один контакт в телефоне — на любой случай жизни. Брюнетка не помнит, как дошла домой, но помнит взволнованные голубые глаза, которые встретили её на пороге. Энид была наполовину обута, в пижамных штанах и лёгкой джинсовке. Её волосы были небрежно завязаны, а пряди выпадали из наспех сделанного пучка. Она выглядела встревоженной, когда заметила уставший взгляд подруги. Они так часто проводили время вместе, что одинокие вечера без Уэнсдей казались Энид долгими и мучительными. Будто что-то в её природе тянулось к холодной брюнетке, которая когда-то пустила её так близко, но до сих пор не позволяла прорваться сквозь высокие стены, выстроенные ещё с той битвы со злым гоблином. — Уэнсдей! — раздражённо и облегчённо одновременно кричит на неё Синклер. Медиум морщится, ведь волна боли пронзает голову и доходит до висков. — Я звонила тебе тысячи раз, твоя мама сказала, что ты уехала больше двух часов назад! Уэнсдей лишь усмехается и делает шаг вперёд, пытаясь сохранить равновесие, но Энид всё равно придерживает её за предплечье. Она неуклюже снимает свои чёрные ботинки; от неё едва слышно пахнет алкоголем. Голова перестала гудеть от мыслей после второго стакана виски, но режущее чувство наоборот разболелось где-то в груди. — У тебя какие-то планы? — обычно спрашивает Аддамс, получая в ответ только возмущённый взгляд голубых глаз. — Что? — Я за тобой собиралась, идиотка! — не сдерживаясь, Энид тянет её внутрь, снимая пальто с девушки и ведя к дивану. — Почему ты пропала? — А ты секреты хранить умеешь? — хихикая шепчет Уэнсдей, всё больше поражая волчицу своим поведением. Энид не ожидала такого от вечно собранной и ответственной подруги, которая сейчас сидела на диване перед выключенным телевизором, смотрела в одну точку и пыталась развязать галстук. Энид цыкает языком, опускается на колени перед Уэнсдей и берёт её руки с чёрным маникюром, чтобы помочь развязать галстук. Сконцентрированная на задаче, она сначала не замечает внимательного взгляда брюнетки. Уэнсдей, казалось, просто любовалась ею. Когда их взгляды встречаются, румянец трогает лицо Энид под пристальным вниманием Аддамс. Они недолго держат зрительный контакт, пока Уэнсдей не откидывает голову назад, упираясь в обивку дивана с глухим стуком. В моменты, когда перед ней такая Энид, становилось всё сложнее сохранять привычное хладнокровие. Особенно под этим взглядом, в котором смешались беспокойство и тепло. — Уилла? Что с тобой происходит? — не получив ответа, Энид думает, что медиум заснула. Но оставлять её на узком диване желания не было. А если Уэнсдей проснётся на её розовых простынях, скандала не избежать. — Уэнсдей Фрайдей Аддамс, посмотри на меня, — она берёт её лицо в ладони, направляя слегка расфокусированный взгляд подруги на себя. — Я не смогу доставить тебя в комнату без ключей. Это была главная загадка для Энид. Несмотря на три года, проведённые вместе в Неверморе, Уэнсдей всегда держала что-то под замком. Поначалу оборотень думала, что там оружие или яды, но позже Вещь намекнул, что внутри хранился самый главный секрет Аддамс. После расставания с Аяксом она однажды застала Уэнсдей врасплох и краем глаза увидела лишь письменный стол в её кабинете. Но с тех пор, как Синклер переехала, двери в комнату подруги всегда оставались запертыми. — Уилла? — Ты не ответила на мой вопрос. Силы покидали Уэнсдей, и она больше не могла противиться внутреннему голосу, который подталкивал её к пропасти. Что-то липкое и навязчивое, как розовые пряди в волосах Энид, подталкивало её на край. Как долго она ещё сможет держаться в стороне? Энид тяжело вздыхает. — Ты знаешь, что каждый твой секрет со времён Невермора оставался только между нами. — А если это что-то, что переходит грань? — осторожно интересуется медиум. — Помнишь ту песню, которую я играю по вечерам перед сном? — Блондинка просто кивает, за что получает только хмурый взгляд и лёгкую дрожь в пальцах. — Тебя напоминает. Поражённая таким откровенным признанием, Синклер мгновение молчит, и ощущение, что сейчас она гуляет на лезвии ножа, только обостряется. Она боится, что всё вот так и закончится, ведь после последнего их откровения в кровавую луну Уэнсдей только сильнее оттолкнула её. Будто тех объятий не было, не было пути домой, не было слёз сожалений и не было поцелуя… — Уэнсдей. — Да, точно, тебе нужны ключи, — кивая самой себе, она роется во внутреннем кармане пиджака и достаёт одинокий ключ с золотым брелоком в виде волка. Синклер никогда не видела его ранее, но что-то волнующее заставляет её сердце пропустить пару ударов. Она с удивлением забирает ключ из рук брюнетки и пару мгновений просто крутит волка в руке. Это было не похоже на Уэнсдей. Только не на ту, которая отказывается от золота в пользу серебра, потому что оно больше и лучше подходит ей. Но почему брелок был полностью золотым? Разглядев его поближе, она заметила аккуратные камни вместо глаз. Они едва блестели в полумраке гостиной, которую освещала тёплым светом только лампа в углу. Словно читая её мысли, Уэнсдей, которая до этого казалась вообще заснувшей, наоборот пришла в себя и посерьёзнела. На самом деле алкоголь никогда не имел над ней такого длительного влияния, как на других. Бабушка с дядей Фестером отлично постарались над её иммунитетом к многим ядам — алкоголь был одним из первых. Она протрезвела незадолго до того, как Энид начала просить у неё ключ от комнаты. — Я знала, что рано или поздно ты будешь держать его в руках. Это был вопрос времени, когда в моих стенах появятся трещины. — Всё потому что... — Тебе было бы невыносимо держать что-то серебряное. С той ночи я поклялась, что никогда больше не причиню тебе боль. Энид знала, что тот момент возникает между ними, как только медиум заканчивает говорить. — И даже тогда? — Ей не нужно уточнять, Уэнсдей сама прекрасно всё понимает, именно поэтому с сожалением кивает. — Каким же образом полное игнорирование нашего поцелуя в ту ночь входило в твоё обещание? Медиум не знает, что сказать. Она надеялась, что этот разговор не произойдёт между ними, что Энид, которая наверняка считала всё ошибкой и на тот момент встречалась с Аяксом, захочет всё забыть. Зачем ей нужно было думать о том, что Уэнсдей просто не сдержалась, дала волю своим чувствам, и брать на себя ответственность? Это были ошибки одной из них, но никак не двоих. Поэтому Аддамс старалась вернуться к тому, что было. К тем раздражающим и колким разговорам с девушкой, которая никак не могла перестать слушать попсовую музыку, которая переживала при выборе галстука к униформе и беспощадно командовала ею. А Уэнсдей, конечно же, отвечала ей чем-то очень остроумным и саркастичным, но делала всё, что просила Энид. — Тебе не нужно было о таком переживать, — холодно отмахивается от нападки. — О чём ты вообще? — У тебя был Аякс, Энид. Вы встречались три месяца и продолжили, пока ты не отучилась семестр в университете. Больше двух с половиной лет. Тебе не нужно было переживать о моём порыве, — в конце концов, боль, которая скрывалась всё это время, дала о себе знать. Но Уэнсдей не могла позволить Синклер увидеть всё это. Она не желала, чтобы блондинка чувствовала вину только потому, что медиум не могла держать себя в руках. Она встаёт с дивана, желая закончить эту пытку, и протягивает руку, помогая Энид подняться с колен. — Ты хотела увидеть, что там прячется под замком? Давай же посмотрим. В напряжённой тишине они сверлили друг друга напряжёнными взглядами. Волчица прокручивала всё ранее сказанное Аддамс, и если это была её возможность прояснить всё, что происходило в течение всех пяти лет между ними, она ею воспользуется. Не отпуская руки Уэнсдей, она тянет её за собой и обходит диван, направляясь к чёрной двери. Не медля, блондинка вставляет ключ в дверной замок и прокручивает его дважды. Она не забирает ключ, только давит на ручку и ступает за порог. Внутри, ожидаемо темно. Шторы были плотно зашторены, и, нащупав пару выключателей в стене, девушка просто дёргает за один из них, включая светильники, которые расположились по бокам. Тёплый свет осветил небольшие участки комнаты, но этого было достаточно, чтобы Энид смогла увидеть кровать, что стояла возле окна, в самой середине комнаты средних размеров стол из тёмного дерева и справа от него несколько крупных стеллажей, выполненных в похожем стиле. На первый взгляд ничего особенного, если только не закрывать двери. Когда они вошли глубже, Уэнсдей, казалось, дышала только раз через раз, но, может быть, это было нужно им двоим. Ночь была создана, чтобы говорить вещи, которые нельзя сказать назавтра. Энид оборачивается, смотря на стену, увешанную разными вырезками из газет, и даже не сразу понимает, пока на одной из них не замечает их с Уэнсдей общую фотографию. Всё это были вырезки из школьных газет, всё, что делали и где участвовали они вместе. Кубок По, соревнования по фехтованию, школьные вылазки в лес в качестве квеста, первая игра сборной по футболу, где Энид была капитаном, и многое другое. — Ты сохранила всё это? — поражённо спрашивает блондика, чувствуя, как грусть вместе с чем-то очень тёплым разливается в её груди. — Только то, что ты считала важным, — коротко отвечает Уэнсдей, надеясь, что всё же Энид передумает, сочтёт её поехавшей и убежит, закрываясь в своей комнате. Однако вместо этого девушка продолжает путешествовать глазами по комнате, пока не натыкается на книжные полки и то, что также хранилось на них. Удивлённо ахая, Синклер подходит ближе и, боясь коснуться, проводит едва ощутимо по одной полке. Там, где вместо книг собрались все подарки, которые она думала, Аддамс давным-давно сожгла в камине своего семейного дома. Её самый первый снуд, который медиум использовала, чтобы спастись от Хайда. Маленькие оригами, которые она время от времени клала на стол Уэнсдей, когда ей было скучно. Вязанный чёрный кот, которого она не видела с восемнадцатого дня рождения девушки. Каждое письмо, которое Энид писала во время зимних и летних каникул, потому что Аддамс отказывалась брать в руки телефон, и многое другое, что Уэнсдей всё это время так бережно хранила. — Но почему?.. — едва тихо спрашивает она, но так и не получает ответа. Последнее, что она замечает в комнате брюнетки — три фоторамки на её рабочем столе. Не спрашивая разрешения, она аккуратно ступает, пока не оказывается впритык к задвинутому стулу, и наклоняется, чтобы рассмотреть фотографии поближе. Одна из них — портрет всей семьи Уэнсдей, там она была совсем ребёнком, но её взгляд с тех времён совсем не изменился. А вот на второй были они вместе. Когда-то давно Энид очень поссорилась со своими родителями и Новый год встретила в компании Йоко, Дивины и Уэнсдей в их с Аддамс комнате. Незадолго до наступления полночи Йоко с Дивиной подкрались к ним, когда Уэнсдей распаковывала свой на данный момент любимый сборник Эдгара Аллана По, и сфотографировали смущённых девушек. — Ты слегка покраснела, — мягко говорит блондика, скорее самой себе, нежели Уэнсдей. — Я была так признательна, что засмотрелась на тебя и подумала, что твои подруги заметили. Энид закатывает глаза. — Они и твои подруги тоже, Уэнс. — Как скажешь, — безразлично комментирует Аддамс, получая в ответ только тихое фырканье от девушки. Третья фотография была одной из тех, которую Йоко когда-то послала Уэнсдей. В те зимние каникулы Энид осталась с вампиршей в общежитии, а Уэнсдей и Дивине нужно было навестить родителей. В тот день было так тепло, что Энид и Йоко выбрались прогуляться недалеко от кампуса, и Танака сделала фотографию девушки, которая радостно каталась на одной из качелей, привязанных к огромному дубу. На лице блондики была яркая улыбка, её волосы растрепались, а щеки покраснели от мороза, всё же была зима. Не дожидаясь вопроса, Уэнсдей проясняет. — Танака когда-то послала мне фотографию тебя на качелях, и я не могла понять, почему пауки карабкаются по моим внутренностям с такой беспощадной скоростью. На этой фотографии ты была… — она замолчала, не решаясь произнести свой приговор вслух. Энид поворачивается к ней лицом и, слишком тронутая всем, что вскрылось с замка, пытается проглотить слёзы, чтобы спросить: — Какой? — Такой, какой я тебя полюбила, — прошептала Аддамс, не в силах выдержать взгляд голубых глаз. Синклер не знает, что ей сказать. Как действительно стоит сейчас себя повести, не каждый день случается то, что не выходило у неё из головы годами. О всех «а что если?» и лживых сценариях каждый раз, когда она засыпала без Уэнсдей. — Ты серьёзно? — но вместо гнева в голосе всё, что может услышать медиум, — отчаяние. Она понимает свой недоумённый взгляд к Энид, которая казалась, сейчас расплачется. Всё её тело будто окаменело. — С той ночи я только и думала, почему ты оставила всё так, как оставила. Я терялась в догадках, стараясь оставаться рядом с Аяксом ровно до того момента, пока не поняла, что из всех тех двух с половиной лет мы были по-настоящему вместе, пока ты не притянула меня ближе на глазах у всей школы. Всё давно было так, будто мы оставались вместе, потому что он был влюблён и легкомыслен, а я пыталась идти дальше, потому что тебе, Уэнсдей, не было до меня дела! Даже тогда, когда он попытался присвоить твой подарок себе, я знала это тогда. — Что? Но мне казалось… Уже начинающая злиться Энид всплёскивает руками. — Что?! Что тебе казалось? Я все ночи проводила с Йоко, убегая от Петрополуса, а помаду стирала перед дверями в нашу комнату, чтобы ты и твои дедуктивные методы не выявили брешь. — Выдыхая, уже немного спокойнее, она сносит почву из-под ног Уэнсдей. — Я всё это время была полной влюблённой идиоткой. Я ждала, когда ты откроешься мне хотя бы раз, чтобы обсудить произошедшее, но прошло два с половиной года, как я живу с тобой, и с каждым днём наблюдала за тем, как девушка, в которую я была так долго влюблена, только сильнее отстраняется от меня. — Это было тяжело, всё это время я была уверена, что ты была счастлива с Аяксом. Кто я такая, Энид, чтобы рушить твоё счастье? Я знала, что сколько бы раз мне не было больно, ровно столько же я бы вернулась к тебе. Всё это время я не могла смотреть на тебя не из-за того, что отдалялась, а потому что обещала, что больше не буду причинять тебе той боли. — Она делает шаг вперёд. — Я была слишком занята тобой, Синклер, чтобы увидеть очевидное. Между ними повисает что-то большее, нежели тишина. Сожаление об упущенном времени, о невозможности заметить страдания друг друга и просто быть рядом. Столько времени Уэнсдей жертвовала своим сердцем, чтобы в обычный вечер вскрыть все свои самые потайные чувства блондинке, которая чувствовала абсолютно то же самое. Как они могли оставаться так далеко и одновременно так близко друг другу? Облегчение убирает груз с плеч Уэнсдей, и она делает последний шаг, и теперь они делят один воздух на двоих. Только так её сердце перестаёт биться в тревоге и даёт организму передышку. Только так она видит напротив себя абсолютно чистые голубые глаза, наполненные искренним сожалением и любовью. Энид оказывается быстрее в этот раз, говоря всё то, что должна была сказать ещё давным-давно. — Я знаю, что много времени прошло и то, через что мы прошли по собственной глупости имеет вес, но сейчас последнее, что я хочу, — это длинных речей об упущенном. Если у нас с тобой есть хотя бы крошечный шанс, если ты сможешь пустить меня в своё сердце, я… — Энид, не было ни дня, когда моя любовь к тебе утихала. Я готова пройти через всё это сотни, тысячи раз, если у меня будет возможность быть рядом. Понимаю, что я слишком сложная и не всегда буду делать всё правильно, но если ты позволишь любить тебя и дальше, я клянусь всем, что у меня есть, я буду стараться для тебя. Для нас. Синклер не сдерживается, она просто кивает, не находя слов, и тянет Уэнсдей на себя за затылок, встречая её в мягком поцелуе, чтобы показать то, насколько сильно она ждала этого момента. Они отдаются друг другу до последней капли, не жалея больше ни о чём. Без единого страха и сомнения Аддамс притягивает девушку ближе к себе за талию, углубляя поцелуй, пытаясь полностью впитаться в этот момент и не позволять подобным ошибкам ещё когда-либо их разлучать. Больше ничего, кроме исключительной любви, которую она, несмотря на все свои принципы, готова отдать волчице беспрекословно, лишь бы чаще видеть свет в голубых глазах и яркую улыбку. Ненадолго отстраняясь, Энид спрашивает: — Могу ли я рассчитывать на то, что ты снова переедешь в свою комнату, а эту мы больше никогда не закроем на ключ? По правде говоря, ты не видела мою коллекцию, думаю, тебе придётся освободить пару полок для моих вещей. Уэнсдей ничего не говорит, наполненная облегчением и исключительной любовью, она нежно улыбается и кивает, лаская рукой щёку, украшенную самыми невероятными и завораживающими шрамами. Слегка приподнимаясь на носки, она оставляет ещё один нежный поцелуй на губах Синклер. — Всё, что ты только пожелаешь, ο ήλιος μου. Энид поражённо выдыхает. — Ты знаешь греческий? — Выучила для тебя немного. — Будто в этом не было ничего тяжёлого, Уэнсдей пожимает плечами и тянет её за руку из кабинета. — Давай освободим пару твоих полок, чтобы я снова смогла делить с тобой одну комнату. Хихикая, Синклер восторженно кивает и следует за девушкой.

***

Время спустя Мортиша, сидящая возле камина в их гостиной, мягко улыбается, смотря на пламя, которое шепчет ей хорошие новости. Она подзывает мужа ближе к себе. — Давай готовиться к гостям, дорогой. — Под заинтересованный взор супруга она продолжает: — Нас ждёт хорошая новость.