Под вечным синим небом

      Солнечный свет резко ударил по глазам, заставив зажмуриться, когда Чонгук вышел из юрты. Под веками мелькали цветные пятна, он немного поморгал, восстанавливая четкость зрения и направился к желтому шатру. С каждым шагом принцу становилось все хуже. В животе закололо, голова начала кружиться, а руки и ноги стали тяжелыми, как будто их наполнили свинцом. Его согнуло пополам спазмом и желудок исторг выпитый глоток вина. На мгновение стало легче и Чонгук усмехнулся.       — Не стоило пить на голодный желудок.       Он не помнил, как добрался до шатра и рухнул на руки Юнги. С каждым часом Чонгук чувствовал, как силы покидают его. Сердце колотилось, как будто пыталось вырваться из груди, а дыхание становилось все более затрудненным. Юному принцу стало страшно, он начал осознавать, что с ним происходит что-то ужасное.       — Юнги, что со мной? — его голос звучал слабо и неуверенно.       Чашка с горьковатым питьем была поднесена к побелевшим губам юноши, а дрожащая рука лекаря, пыталась приподнять ослабевшее тело.       — Выпей, мой принц, станет легче.       Чонгук осушил чашу и тут же его организм отверг все обратно. Юный принц обессиленно откинулся на подушки и впал в забытье. Всю ночь Юнги пытался поить Чонгука травами, но организм принца ничего не принимал, тут же исторгая все из себя. Осунувшееся лицо могло поспорить белизной с луной, что безмолвно заглядывала с темного неба в юрту. К утру, когда солнце раскрыло свой глаз, вымотанный Юнги, забылся рядом с принцем.       К вечеру Чонгук открыл глаза и ясно посмотрел на лекаря. Слабая улыбка тронула его губы.       — Юнги, — тихо позвал принц.       — Я здесь, мой принц, — Юнги склонился над юношей, поднося чашу к губам.       — Не хочу, — Чонгук мотнул головой. — Мне приснился такой хороший сон, Юнги. Мы были в Корее, вокруг росли цветы, бесчисленное множество цветов. Они так благоухали, словно были омыты дождем…       Юный принц обвел глазами шатер и тяжело сглотнул.       — Тэхен, когда он вернется?       — Скоро, мой принц, он уже спешит к тебе.       — Тут душно, я хочу на воздух, — Чонгук попытался встать, но его тело совсем не слушалось. — Я хочу увидеть, как Тэхен вернется…       Юнги осторожно приподнял принца, помогая ему сесть. Внезапно, тело омеги выгнулось, по коже прошла дрожь, губы прошептали «Тэхен» и он замер, обмякнув на руках лекаря.       Темучин скакал с несколькими нойонами по степи, оставив далеко позади медленно идущий караван с добычей. Нетерпение скорее увидеть своего принца, заглянуть в его сияющие глаза, прижать к себе гибкое тело, гнало хана вперед.       Солнце, поднявшись над горизонтом, наполняло степь мягким золотым светом, отражаясь в ярко-синих лепестках, распускающихся ирисов, которые выглядели, как капли неба на земле. Каждый цветок, как будто вдохновленный первыми лучами дня, расправлял свои лепестки, открываясь миру. Великий хан вдыхал разносящийся нежный аромат, который манил и завораживал.       — Цахилдаг цэцэг, — выдохнул альфа и соскочил с коня в россыпь синих цветов.       Большая охапка степных ирисов лежала поперек седла, пока альфа подгонял его, спеша к своему омеге.       Дым в степи разносится далеко. Сердце кагана на минуту замерло, а потом заколотилось, как бешеное, едва он увидел зажженный сигнальный костер. Усталый конь из последних сил рванулся вперед, принуждаемый ударами пяток в бока.       В огромном становище, ранее наполненном звуками жизни, было пугающе тихо, словно все люди разом исчезли, лишь молчаливые нойоны все так же бесстрастно охраняли холм, на котором возвышался желтый шатер.       Темучин не успел подняться на возвышенность, как ему в ноги повалился старый шаман, бессвязно бормоча.       — Что случилось? — сердце кагана заныло от нехорошего предчувствия.       — Великий хан, это все чжунхуа не досмотрел за тарханом, смилуйся, Великий хан! — шаман завыл, катаясь по земле.       Темучин переступил через распростертое тело и на деревянных ногах направился к шатру. У его входа лежал связанный Юнги и бездумно смотрел в небо, по щекам лекаря безостановочно катились слезы.       Чонгук лежал в подушках, спеленатый словно младенец в шелковое покрывало. Его темные волосы ореолом рассыпались по подушке, спокойное лицо, не пугало мраморной бледностью, казалось будто принц спит и откроет свои глаза стоит только позвать. Темучин медленно приблизился к нему, опустился на колени и положил рядом букетик сорванных ирисов.       — Посмотри, что я тебе привез, Цахилдаг цэцэг, — хан говорил тихо, почти неслышно. — Они не сравнятся с твоей красотой, но мне так хочется порадовать тебя.       Хан осторожно приподнял принца, прижимая к себе, поправив шелк, сползающий с его плеча. Он вглядывался в лицо Чонгука, словно что-то хотел найти в нем, понять вещи очень важные для себя.       — Ну почему ты такой своевольный, мой принц, — Темучин нежно поцеловал губы Чонгука. — Что ты будешь делать без меня в ночных степях Эрлика? Тебе всегда было мало свободы, что я давал тебе? Молю тебя, Цахилдаг цэцэг, подожди, скоро мы будем вместе и мой омега предстанет пред повелителем Подземного мира под защитой своего альфы.       Мужчина тихо разговаривал с мальчиком, укачивая его в сильных руках.       Вторую ночь огромный костер разгонял темноту, равняя его по яркости с днем, третий день солнце меркло перед его огненной яростью. В котле, выкованном для купания Корейского принца, пробили большую дыру и теперь он стоял на огне, обращая в пепел очередную конскую голову, которую заменят на новую, едва эта обратится в прах. Становище казалось вымершим, монголы не решались выходить из юрт, разделяя скорбь кагана.       Нугай переминался с ноги на ногу, но все же решился и откинул шелковый полог шатра, шагнув внутрь. Он замер на пороге, все слова замерли у него в глотке, едва он увидел Темучина.       Взгляд энигмы был страшен. Желтые глаза блуждали по шатру, ни на чем конкретно не останавливаясь, руки побелели, часами удерживая на весу тело Чонгука, пересохшие губы, безостановочно шептали слова, словно Темучин рассказывал сказки своему Цахилдаг цэцэгу.       — Великий хан, — тихо позвал Нугай, опустившись на колени. — Земля скоро будет гореть сама по себе, ноздри богов пресыщены запахом жертвенных голов, пора отпустить в последний путь тархана.       Старому монголу на мгновение показалось, что Темучин его не слышит. Он сидел, все так же покачивая в своих объятиях тело принца, но едва энигма поднял свой взгляд, сердце воина пропустил удар, таким страшным он был.       — Приготовлено все для последнего пути? — тихо спросил Темучин.       — Все исполнено, Великий хан, — Нугай склонил голову. — Только мне кажется не по силе будет ханский лук для омеги.       — Мой лук не для Цахилдаг цэцэга, — альфа улыбнулся, но его улыбка была больше похожа на оскал. — Мое оружие останется при мне.       Темучин медленно опустил Чонгука в подушки, погладив его по щеке.       — Подожди меня, я скоро.       Каган резко поднялся на ноги, слегка пошатнувшись. Он немного постоял, привыкая к приливу крови к затекшим ногам и шагнул к выходу.       — Приведи толмача для Тенже.       У стенки шатра, все так же лежал связанный Юнги, безучастный ко всему на свете. Темучин рывком поднял его с земли, одним движением ножа, освобождая от веревок.       — «Сначала я хотел убить тебя, Тенже, — альфа тяжело смотрел в глаза лекаря. — Но я не хочу снова делить любовь Цахилдаг Цэцэга. Я жаден и заберу ее полностью в холодных степях Эрлика. Там мы с моим принцем будем только вдвоем.»       Толмач переводил слова Великого хана, холодея от их смысла.       — «Все твои хваленые травки не помогли, не уберегли Цахилдаг цэцэга от болезни. Ты плохой шаман, боги не слышат тебя, раз ты не смог вылечить моего принца. Тебе дадут золотую пайсу,» — продолжал Темучин. — «Можешь возвращаться в свою Корею.»       Хан кивнул головой Нугаю и повернулся ко входу в шатер.       — «Танджэ монголов!» — Юнги в отчаянии схватил альфу за рукав. — «Чонгук не болел, его отравили! Я всю свою жизнь посвятил спасению людских жизней, но теперь я прошу, я умоляю тебя, монгольский Танджэ, найди их и покарай! И пусть их смерть не будет легкой.»       Темучин до рези в глазах всматривался в удаляющуюся точку, пока она совсем не скрылась за краем горизонта. Энигма и сам не понял, как корейскому шаману удалось убедить его позволить забрать тело принца и увезти в горы. Что повлияло на решение хана? Страх увидеть тело Цахилдаг цэцэга в огне или обещание лекаря упокоить Чонгука в горах под присмотром неба.       Им не потребовалось много времени, чтобы нагнать медленный караван верблюдов. Темучин не удостоил китайцев своей милости, просто перебив их, его ярость гнала его дальше по следам убийц Цахилдаг цэцэга.       Хан все подгонял и подстегивал тумен, не делая различия между днем и ночью, заставляя двигаться вперед. Останавливались очень ненадолго, только на водопой и отдых для лошадей. Этим ему удалось очень быстро напасть на след беглецов и сократить время.       Лэй Цзе медленно выдохнул и рассмеялся от облегчения, едва его глаза, напряжённо всматривающиеся в горизонт, увидели темнеющую полоску деревьев. Ярким пятном на ней выделялись одежды самураев императора Агуды. Они почти приехали, спаслись. Осталось только преодолеть небольшой ручей и Лэй Цзе будет в Китае, под защитой императора. Он задрал голову в небо и крикнул.       Холодный порыв ветра, заставил поежиться. Небо темное и неприветливое затянуло свинцовыми облаками. Они, словно тяжелые одеяла, накрыли землю. Ветер завыл, поднимая пыль и мелкие камни, которые с глухим стуком начали падать на землю.       Сначала раздался далекий гул грома, который постепенно нарастал, как будто сама природа собиралась с силами. Внезапно небо разорвалось яркими вспышками молний, которые осветили степь на мгновение, обнажая её пустынные просторы и одинокие деревья, стоящие как стражи в этом хаосе.       Дождь, сначала мелкий, все усиливался, превращаясь в мощный поток, который смывал все на своем пути. Степь, обычно тихая и спокойная, наполнилась звуками: гремящими каплями, свистом ветра и треском молний.       С каждой минутой гроза становилась все более свирепой. Земля дрожала от ударов грома, а молнии, как острые мечи, разрывали небо.       Ливень заливал глаза, не давая возможности рассмотреть что-либо и поэтому Лэй Цзе не сразу понял, что темные быстрые тени, появившиеся словно из ниоткуда, это не порождение самой грозы, а нойоны Темучина. Словно в полуночном кошмаре китайский посол видел, как падают его люди, растворяясь в потоках воды. Он хотел закричать от ужаса, когда увидел перед собой Темучина. Его волосы прилипли к голове, обрамляя бледное спокойное лицо и это пугало еще сильнее. Лэй Цзе открывал рот, булькая и глотая затекающую в него воду, и не мог произнести ни слова, смотря в горящие глаза энигмы.       — Зачем ты отнял у меня самое дорогое? — голос Темучина отчетливо долетал до слуха китайца.       Оглушительный раскат грома вторил его словам, заставив Лэй Цзе вздрогнуть от неожиданности, словно сам Тенгри ждал от него ответа.       — Я не желал зла принцу, — Лэй Цзе замотал головой, пытаясь убедить Великого хана. — Это приказ императора Ваньян Миня. Если Чонгука не удастся выкрасть, спасти его от бесчестья, быть наложником степного дикаря.       — Я бы отпустил его, — Темучин отступил на шаг от посла, опустив руки. Взгляд его стал потерянным. — Вырвал бы себе сердце, но отпустил! Только бы он жил.       — Циньван отказался уходить с нами, Великий хан, он решил остаться с тобой.       Лэй Цзе видел, как скривилось лицо кагана монголов, как он задрал голову в небо и из его глотки вырвался нечеловеческий крик. Когда энигма вновь повернулся к китайцу, на того уже смотрел не человек, демон.       — Возвращайся домой, посол, к своему императору. Служи ему честно и верно. Заботься о нем. Ваньян Минь должен жить долго и знать, что я приду за ним!       В кузне все так же жарко пылали угли в горниле, раскаляя куски железа, все так же звучал перестук молотков. Путимир сунул горячую болванку в масло, закаляя будущий меч и вытер пот со лба.       — Давно мальчонка не прибегал, — он подошел к промасленным тряпкам в углу и достал оттуда тонкий кинжал. — Осерчал на нас тогда, обиделся.       — Отойдет, — утешил его старик. — У него доброе сердце.       — Как думаешь, Судиша, понравится Жар-птице наш дар? — молодой альфа провел пальцем по лезвию, проверяя заточку.       — Должен прийтись по душе, какими глазенками он смотрел на ханский меч.       — Главное, чтобы бусурмане не прознали, а то не сносить нам голов…       Не успел он договорить, замерев под взглядом Темучина. Хан стоял с ним вровень, не уступая по росту и мощи.       — Тихо подкрался, черт, — пробурчал себе под нос Путимир, опустив руки.       — Великий хан, желает получить от вас ответы, урусуты, говорите честно.       Толмач повернулся к Темучину готовый переводить. Энигма протянул руку к Путимиру и забрал из его руки небольшой клинок, который альфа не успел спрятать. Каган рассматривал тонкую работу, лаская пальцами рукоять.       — Великий хан спрашивает, для кого этот нож? — перевел толмач.       — Чего уж теперь, — Судиша перебил Путимира, открывшего было рот. — Мальчонке хотели отдать, Жар-птице. Ты не серчай на него, князь, он не знал об этом. Мы тайком его ковали, наша вина. Нам и ответ держать.       — "Жар-птице?" — в груди заныло.       — Омега черноглазый, прибегал к нам. Уж больно ему меч твой приглянулся, да куда ему с его то силенками такой? Вот мы и решили выковать ему оружие по силе. — Судиша улыбнулся, вспоминая Чонгука. — Ты уж не держи на него сердца, князь, разве за таким непоседой уследишь? Ветер.       — «Много мастеров в Урусутии?» — Темучин все не отводил потемневшего взгляда от кинжала.       — Имеются, — Судиша старался отвечать, не разгневав хана.       — «Сильны ли воины, справедлив ли князь, богаты земли?»       — Люди-то они разные, что на Руси, что в Бусурмании, одинаковых не встретишь. Князья разные и справедливость у каждого своя. А что до добра, то кому-то с золотого блюда не едается, а кто-то и сухой корке рад.       Темучин внимательно слушал, что ему переводит толмач. Брови его нахмурились, а губы растянулись в недоброй улыбке.       — «Ты хитер старик, скажи, откуда ты?»       — Новгородцы мы, князь.       Темучин постоял немного, раздумывая. Потом прямо посмотрел на кузнецов.       — «Вам дадут все необходимое, коней, припасы в дорогу, золотую пайсу. Можете возвращаться домой. Никогда копыта коней моей орды не ступят на Новгородскую землю, обещаю.»       Великий хан развернулся и направился прочь, унося с собой кинжал, выкованный для Чонгука.