Под вечным синим небом

      Темучин с Нугаем на конях, закутанные в шкуры, с трудом пробирались сквозь искрящееся волхвование снежной бури. Ветра завывали между скал, словно призраки древних воинов, охраняющих свои неприступные просторы. Белая пелена снега и льда окутала мир, стирая все ориентиры, и лишь мощные мускулы лошадей, управлявшиеся чем-то большим, чем просто человеческая воля, вели их вперед. Скалы, гнилыми зубами древнего чудовища, возвышались над ними, затеняя путь, где каждый следующий шаг был роскошью. Беснующаяся метель, залепляла колючими льдинками глаза, не давая рассмотреть, что же там впереди. Лошади, возбужденные и настороженные, вздыхали паром, их копыта оставляли глубокие следы в свежем снегу. Сердца путников колотились в такт ритму природы, каждый шорох казался предвестником испытаний. Они знали, что впереди не только холод, но и опасности, скрытые в этом белом аду.       — Нужно переждать, Великий хан, — прокричал Нугай и ветер тут же унес его слова, смешав с бураном.       Альфа смотрел, как ветер играет со снегом, бросая пригоршни ему в лицо, и понимал, что верный Нугай прав, никому не преодолеть переход в скалах в такую метель.       Мир вокруг казался закрытым и недоступным, а одиночество бурей множилось в безмолвии. Темучин каждый день делал кинжалом зарубку, помечая время восхода солнца. Оно не появлялось целых четыре дня, и лишь на пятый, измученные люди увидели чистое синее небо. Никого не нужно было подгонять, все хотели домой в свои юрты к сытому теплу горящего очага.       Уже подъезжая в шатру, альфа почувствовал неладное. Нойоны, охраняющие курган, стояли застывшими статуями, с бесстрастными лицами. Темучин быстро окинул взглядом холм, нахмурив брови. Могло ли получиться так, что неугомонный корейский принц смирил свой нрав и тихо сидит в шатре, в его ожидании? Не успел каган соскочить с коня на землю, как к нему со спины подлетел Бури, окутав запахом кумарина.       — Великий хан, ты вернулся с победой? — омега уткнулся лицом в одежды альфы, с силой обнимая его. — Я не сомневался в тебе. Что ты мне привез в подарок?       Каган махнул рукой, подзывая к себе воина, тот быстро достал мешок и протянул мужчине.       — Все, что найдешь достойным, твое, — Темучин, даже не взглянув на него, начал подниматься по склону к шатру, провожаемый взглядом Бури, который тут же забыл обо всем, едва развязал мешок.       В шатре было пусто и холодно. Давно потухшие угли костра, покрытые седым пеплом, на ковре лежали, разбросанные подушки и скомканные одеяла, кусочек оторванного шелка сиротливо примостился у очага.       Темучин стрелой вылетел из шатра. Глаза его полыхали огнем, взгляд не останавливался ни на чем конкретно, в горле клокотало рычание, пока еще приглушенное, но набирающее силу. Он быстро вытащил саблю из ножен и ураганом понесся, к повалившимся на землю воинам.       — Где Цахилдаг цэцэг? — пророкотал каган.       Запах петрикора сгустился настолько, что стало трудно дышать. Воля энигмы придавливала всех к земле, заставляя скулить и молить о пощаде.       — Где он? — Темучин рывком поднял с земли, склоненного Юнги и в ярости заглянул в побелевшее лицо. — Неужели ты ему совсем не дорог и Цахилдаг цэцэг сбежал?       — Великий хан, я знаю где тархан! — Нугай осторожно дотронулся до, занесенного над головой Юнги, меча. — Я провожу тебя.       Темучин медленно выдохнул, отпуская лекаря и стремительно зашагал за спешащим Нугаем.       В юрте пахло лепешками и молоком. Привыкшие к яркому свету глаза хана не сразу увидели Чонгука, сидящего у костра. В простом дэгеле и шапке с меховой опушкой он был похож на маленького кочевника, лишь блеск больших черных глаз выдавал его.       — Я думал что потерял тебя, — хан опустился на колени перед принцем, взяв его руки в свои ладони.       — Ты вернулся, — на лице Чонгука расцвела улыбка. — А…       — Тенже жив, — ответил Темучин на невысказанный вопрос.       — Все хорошо? — Чонгук вглядывался в лицо альфы, с которого медленно сходило выражение гнева.       — Теперь все хорошо, — Темучин не сразу понял, что Чонгук говорит на монгольском, морща лоб и подбирая слова.       Он обнял принца, прижимая к себе, вдыхая нежный запах степного ириса, чувствуя что все напряжение последних дней отступает. Его пальцы погладили грубоватое сукно дэгела, а запах другого альфы, исходящий от шапки Чонгука заставил нахмуриться.       — Почему ты в этой одежде? — Темучин слегка отстранился, в голосе его зазвучал металл. — Зачем тебе шапка?       Мужчина протянул руку чтобы снять ее, но Чонгук вцепился в нее обеими руками, натягивая глубже, и испуганно посмотрел на альфу. Каган прикрыл глаза, стараясь не сорваться от ревности, в его отсутствие маленький омега заимел поклонника?       — Шапка твоя гордость Цахилдаг цэцэг? — ревность набирала обороты, заставляя сжимать кулаки. — Может мне подарить тебе и голову ее хозяина?       Темучин резко вскочил и направился к выходу из юрты, он знал кого искать. Все вокруг пропиталось запахом хозяина юрты, в который, тонкими нитями, вплетались запах молока и степного цветка, значит Чонгук провел тут не один день. Не успел он откинуть полог, чтобы выйти наружу и обрушить свой гнев на голову несчастного Итургена, как его остановила холодная рука. Чонгук развернул альфу к себе, вытянувшись перед ним в струну, и сдернул шапку с головы. Короткие, неровно обрезанные волосы, потерявшие тяжелую длину, мягкими волнами обрамляли лицо, а на щеках блестели слезинки. Темучин проследил взглядом за скатившейся к подбородку капелькой и прижался к ней губами. Он гладил, огорченного принца по остриженным волосам, тихонько шепча ему на ухо.       — Ты самый красивый омега в этом мире, Тенгри — вечное синее небо, мне свидетель.       Юнги шел за Чонгуком, мотая головой в неодобрении. Юный принц с детства был упрямым и теперь решительно вышагивал между юртами, не обращая внимания на ворчание лекаря и вздохи монгола, сопровождающего их. Юнги видел, что Чонгуку тяжело, большой лук так и норовил сползти с плеча, принц постоянно поправлял его, тихо шипя. Едва Юнги предложил монголу понести оружие, тот вытаращил глаза и замотал головой, умоляя не приговаривать его к смерти. Лекарь не понимал причин его испуга, пока Чонгук не пояснил, что за прикосновение к ханскому луку или мечу, покусившемуся отрубают руки, и теперь Юнги тихо ругался, что Чонгук вновь втянул их в беду.       Юрты остались далеко позади, впереди расстилалась, уходящая за горизонт равнина, когда Чонгук удовлетворенно кивнул головой и остановился.       — Найди куда стрелять и поставь там! — приказал принц монголу и замер в ожидании.       Сопровождавший их воин, окинул взглядом горделиво стоящего мальчишку и пошел исполнять приказание. Мишень была установлена на полполета стрелы, но Чонгуку не нужно было знать об этом. Монгол совсем не хотел злить чужеземного омегу, тем более вызвать гнев Великого хана.       Чонгук прищурился, рассматривая большую тыкву, насаженную на шест, и решительно наклонился к земле, чтобы поднять лук. Большой, тяжелый, с тугой тетивой, его вес омежка ощутил еще в шатре, едва потянул на себя, но это нисколько не остудило пыл юного принца. Злые слова Бури, сказанные ему той роковой ночью, глубоко запали в душу Чонгука, и если горечь от потери волос была сцелована нежными губами Темучина, то желание доказать, что он ничем не хуже монголов осталось и, час за часом, разъедала как уксус. Может Чонгук и забыл бы о своей затее если бы не Темучин. С каждым днем он становился все мрачнее, словно его что-то угнетало. Бессонными ночами, бесконечно ласковый, он не отпускал Чонгука из своих объятий, расцвечивая светлую кожу следами своей страсти, чтобы на утро уйти, предоставив принца самому себе.       Чонгук поставил лук на деревянное плечико, медленно выдохнул и поднял его в воздух. Вытянутая рука, напряглась, слегка дрогнув. Захотелось снова опустить оружие на землю, но принц упрямее сжал губы и взялся за тетиву, старательно удерживая стрелу за оперение. У него не хватало сил оттянуть тугую крученую нить. Шелк скользил по пальцам, режа их. Стрела не пролетела и нескольких метров, вяло зарывшись в траву.       — Гичий, — выругался Чонгук и снова попытался натянуть тетиву.       — Кому мне отрезать язык? — тихий шепот, обжегший ухо, заставил вздрогнуть и выронить лук. — Кто научил моего принца ругаться?       Чонгук обернулся, натолкнувшись на взгляд желтых глаз, и покраснел. Его никто не учил, но он частенько слышал это слово от раздраженных воинов и запомнил.       — Что ты делаешь Цахилдаг цэцэг?       — Я хочу научиться стрелять, — Чонгук прямо смотрел в глаза альфы, готовясь отстаивать свое право до конца.       Темучин поднял руку принца к лицу и посмотрел на порезанные пальцы. Он осторожно слизнул капельку крови выступившую на них, а потом приник к надутым губам мальчишки. Поцелуй вышел странный. Альфа прижимал к себе принца, властно проникая в его рот своим языком, передавая вкус слизанной крови.       — Тебе нужен другой лук, Цахилдаг цэцэг, этот слишком тяжелый для тебя.       — Значит ты не сердишься? — Чонгук облегченно выдохнул.       Темучин долго внимательно смотрел на Чонгука, словно видел его впервые. Принцу стало немного страшно от его взгляда и он замер в ожидании ответа.       — Я не могу сердиться на тебя, — прервал затянувшееся молчание энигма. — Не знаю почему.       Степь словно шумела от бесчисленных голосов, собравшихся на ней людей. Куда ни кидал свой взор Чонгук, он видел лишь тысячи голов мужчин, женщин и детей. Запахи смешивались, переливаясь один в другой, от чего голова юного принца начала кружиться.       — Зачем мы здесь? — юноша испуганно прижимался к Юнги, стараясь стать как можно незаметнее.       — Не знаю, мой принц, — лекарь ободряюще сжал руку Чонгука.       Чонгук видел Бури, стоящего впереди толпы и выделяющегося на ее фоне своими богатыми одеждами, видел китайского посла, внимательно следившего за происходящим, видел нойонов, с обнаженными саблями, Великого хана и сердце его сжималось от нехорошего предчувствия.       Темучин стоял ровно, высоко подняв голову, на его лице застыло пугающее выражение. Каган осмотрел собравшихся и медленно заговорил.       — Вы вознесли меня на белом войлоке над собой и под Вечным синим небом, отдали в мои руки свои земные и небесные судьбы. Преклонив колена пред моим величием, вы поклялись мне священной клятвой верности, говоря, что ни одно слово мое не упадет впустую, что каждый мой указ будет неукоснительно исполнен! Если ослушаетесь меня, я могу отсечь ваши головы и разбросать кости в голых песчаных пустынях, где живут лишь шакалы, недостойные тепла, — голос Темучина становился все громче. — Мы свободные дети бескрайних степей! Есть ли среди всех родов, которые собрались здесь, хоть один, кого я принудил это сделать?       Тысячи людей вслушивались в его слова, боясь поднять глаза на хана, казавшегося им самим Тэнгри, спустившимся с небес. Внезапный клёкот орла, отозвался ему в поддержку. Птица раскрыла крылья во всю длину и осматривала, притихших людей, круглыми желтыми глазами.       — Нойоны! Здесь, на этом курултае, нет посторонних. Посмотрите на меня и ответьте, как следует поступить с посмевшим прикоснуться к моему?       Собравшиеся на поляне ахнули и посмотрели один на другого, в оцепенении они не видели ничего, кроме такого же тихого ошеломления на знакомых лицах.       — Смерть, Великий хан! — в едином порыве выдохнула степь тысячами голосов.       Темучин кивнул головой и повернулся к корейскому принцу. Своей большой рукой он взял холодную ладошку Чонгука и вывел его на середину. Альфа кончиками пальцев провел по побелевшей коже лица омеги, заглянув в широко распахнутые глаза. Юноша старался держаться прямо, хоть ноги его подкашивались от дрожи, он не хотел выглядеть слабым перед взглядами монголов, устремленных на него. Краем глаза он зацепил довольную улыбку Бури, расплывающуюся на широком лице, нахмуренное лицо посла и напряженное Юнги.       — Все на бескрайних степях находится под моей рукой, я один могу распоряжаться этим, Цахилдаг цэцэг, — Чонгук сглотнул, не отводя взгляда от желтых глаз хана, в которых разгоралась ярость. — Как посмел ты прикоснуться к тому, что было в моем шатре, под моей защитой?       На последних словах Темучин развернулся к Бури, пригвождая его к земле своей яростью, подавляющая аура энигмы, заставляла пригибаться все ниже, ставя на колени.       — Я могу забрать твою жизнь, презренный и у того, кто тебя пропустил в шатер тоже, — двое нойонов вытолкнули вперед альфу. Он распластался на земле рядом с Бури, не смея поднять головы. — Но я сделаю вам подарок! — Темучин оскалился.       Вперед вышел монгол, он нес большой тяжелый мешок, который бросил на траву рядом с лежащими.       — Это орда Бури, — Великий хан медленно успокаивался. — Он и его золото теперь твои, шакал. Я дарую вам жизнь, но не попадайтесь мне на пути, больше подарков не будет.       Курултай молча проводил уходящих, никто не повернул головы в их сторону, не кинул прощального взгляда.       Вперед вышел низенький кривоногий монгол, одежда его, сшитая из коровьей шкуры, была вся закрыта металлическими пластинками, фигурками, изображающими людей, животных, деревья и птиц, на голове примостилась шапка с торчащими острыми рогами оленя, в руках он держал копье с привязанным к древку конским хвостом, выкрашенным в синий цвет. Он бросил взгляд на хана.       — Начинай, — приказал Темучин.       — Я, шаман, Алаг-Наяа, несущий в себе земное доверие высших божеств Тэнгри и Этуген, перед великим курултаем говорю, слышите меня? — он оглядел, притихшую толпу, из-под низко надвинутой шапки. — Великий хан поручил мне провести священный обряд соединения.       Он достал бубен и погремушки для камлания. Встав в центре круга, очерченного нойонами, старик начал двигаться. Его движения были плавными, но полными силы, словно он танцевал с самим ветром, подчиняясь его ритму. Бубен в его руках гудел, как гром, а каждый удар отзывался эхом в сердцах присутствующих. Глаза шамана, полуприкрытые, горели, будто он видел то, что скрыто от обычных смертных. Его голос, то низкий и глухой, то пронзительный, как крик орла, сливался с шепотом духов, призывая их в этот мир. Земля под ногами словно дрожала, а воздух наполнялся древними заклинаниями, которые, казалось, разливались по степи, впитываясь в сам воздух. В сгущающихся сумерках, присутствующим виделось, что рядом с ним кружатся тени, принимая формы зверей и птиц, а сам шаман стал, проводником, через которого текла сила небес и земли.       Резко замерев на полуслове, шаман остановился напротив притихшего Чонгука и обнимающего его Темучина. Словно фокусник на ярмарке он извлек из своих одежд тяжелое золотое ожерелье и протянул его хану. Альфа принял украшение и осторожно надел его на омегу.       Юный принц почувствовал тяжесть золота на своей шее и это стало последней каплей напряженного дня. Ноги его подкосились и он бы рухнул на землю, если бы его не подхватили сильные руки мужчины.       Люди радовались. Лавина одобрительных возгласов и хлопков ладонями о колени только утяжелилась, когда энигма подхватил на руки ослабевшего принца и понес сквозь толпу. Он посадил его на коня и в мгновение ока взлетел в седло. Монголы выкрикивали что-то одобрительное, бодрящее, их рев еще долго сопровождал коня, уносящего в степь Великого хана, прижимающего к себе корейского принца.