между мирами, eternity

воспоминание

Тихая, закрытая свадьба. Только близкие и друзья, никаких лицемерных партнеров или проворных корреспондентов. На первую полосу главного новостного издания пойдет аккуратная, приватная фотография — строгий профиль Дерека на фоне афористично обернувшегося Стайлза. Хотя мало кто распознает в элегантном белом свадебном костюме этого омегу. Он останется небольшой загадкой для журналистов. Нужно же популярному бизнесмену чем-то кормить прессу? Приятные пастельные тона, дресс-код для приглашенных, дизайнерская подача. Ёмко и со вкусом. На пальцах Талии, мамы Хейла, сияют массивные, как кастет, золотые кольца, и она сама сияет теплой улыбкой, придерживая за руку неугомонную Кору, в которой бушуют подростковые гормоны. «Мне кажется, это то немногое, что я запомнил в тот день. Кольца улыбавшейся мне мамы Дерека, беснующаяся Кора и «шотландская» туманная погода» Дерек счастливо смеется над чей-то удачной шуткой. Глядя на него, омега тоже хочет рассмеяться. Но как раньше больше не может. Он вертит на пальце тонкое обручальное кольцо. Граненый дрезденский зеленый бриллиант, что олицетворяет цвет глаз Дерека. Стайлз переводит взгляд на альфу. У него на руке такое же кольцо, только с раухтопазом. Янтарный дымчатый кварц, который должен напоминать мужчине о цвете глаз супруга. «Что за суеверные предрассудки» — думает омега, любуясь игрой солнечных зайчиков, отражающихся в драгоценном камне.

***

восемь месяцев спустя

— Дерек, они все наврали, он орет просто без остановки, это полный абзац! — усталый омега истерит, нервно вышагивая по комнате, — Не трогай меня, не нужно успокаивать. Стайлз затихает на некоторое время и в предрассветной полутьме нависает томительное безмолвие. — Я страдал, — продолжает он, - Носил его девять долбанных месяцев, рожал его шесть адски мучительных часов, чтобы потом слушать бесконечные плач и крики! Альфа предусмотрительно зовет прислугу — специально нанятых гувернанток для новорожденных. Аккуратно передает им в руки сверток льняных пеленок с покрасневшим от натужного крика младенцем. «Казалось, что за абсолютно короткий срок Дерек безумно полюбил этот верещащий «комок счастья». Да, может я ревновал. Он знал его меньше недели, но уже посвятил ему всю свою любовь: неподдельную, безграничную, вечную» Стайлз опускается на стул и закрывает лицо руками, пытаясь успокоиться. Дерек хочет погладить его по волосам, но протянутая рука отдергивается порывистым омегой. — Дерек, ты понимаешь, что это всё просто невозможно? — омега смотрит на него молящим взглядом, — Я не могу это терпеть, я не хочу его видеть, я не хочу его больше слышать. Замявшись, надломленным голосом Стайлз отчаянно шепчет: — Я как будто нутром, на инстинктивном уровне отторгаю его. И я не знаю, почему это происходит. Я не должен на него злиться — это глупо и безосновательно. Я не должен срываться на тебя — ты не виноват. Но я не могу. Я физически не могу. Между нами будто подсознательное ограничение. Я будто неправильный. «И Дерек, как настоящий джентельмен, услышал. Конечно, как иначе. Он же один такой - человек. Он успокаивал меня, не переставая утверждать, что главное — признать проблему. Как будто это как-то поможет» Альфа обеспокоился, озадачился: нашел высококвалифицированного семейного психотерапевта, ходил вместе к нему с омегой, слушал, записывал рекомендации, пытался поддерживать. Он взвалил на себя всю ношу заботы о новорожденном. «Мозгоправ предполагал тогда, что так у меня проявлялась послеродовая депрессия. Я же предполагал, что так у меня проявлялось нежелание заводить детей. Какой абсурд, ребенок завел ребенка…»

***

… ото сна Стайлза отрывает противно бьющий по ушам и неистово трезвонящий на весь лофт будильник. Парень зажмуривается, шарит рукой в поисках источника шума, чтобы вышвырнуть его в окно. «Если вместо сна каждую ночь мне будут устраивать подобные «ликбезы», то я…» — так и не найдя, чем можно шантажировать собственное подсознание, Стайлз на полпути обрывает мысль. Обследовав вчера гардеробный шкаф «омеги» (который являл собой шифоньер таких габаритов, что изначально Стайлз думал, что ходил мимо стены с дверцами) на предмет приемлемой одежды, он отрыл несколько базовых футболок, темно-синие классические джинсы свободного кроя и с десяток пушистых брендовых свитеров. Он настойчиво игнорировал множество блестящих шелковых тряпочек на завязках, боясь даже представить, куда их нужно надевать. К тому же вчера был устроен экспресс-курс в качестве введения в базисы мира архитектуры. Он просмотрел десятки видео по типу: «программно-компьютерное моделирование за 12 минут!», «история архитектуры от палеолита до нашего времени» или «готовимся к экзаменационному черчению за день до итогового просмотра». Он нашел под японским мини-диваном склад всех материалов: от кульмана с рейшиной до отколотого куска академической розетки и незаконченного плана макета какого-то музея. Осознав, что ничего не понимает, Стайлз пришел к выводу, что либо «омега» подключит свои знания, либо обучению пришел конец. Цедя по пути в универ матчу из кафе напротив, (ответственный «омега» держал на холодильнике пополняемый список продуктов, так что Стайлз, накупив в органическом продуктовом авокадо и сырого лосося, был окончательно убежден, что его вкусовые рецепторы заточены под предпочтения «омеги» и что, увы, больше ему не объедаться на ночь фастфудом) Стайлз вопреки всему считал, что пить этот чай — всё равно, что лизать траву на газоне перед домом. Солнце медленно прогревало Манхэттен, пробуждая ещё не ложившихся спать жителей Нью-Йорка. «Все эти воспоминания никак не помогают. Мне приходиться всё додумывать самому. Например, какие у «омеги» друзья, если они за это время ни разу не поинтересовались, жив ли он вообще? В ту ночь хоть скорую вызвали, на том спасибо. Или почему отцу было всё равно на неистовое нежелание «омеги» создавать семью? Кто тут в конце концов змея, и что мне нужно с ними всеми делать?» Но больше всего Стайлзу хотелось бросить все эти загадки, взять билет на самолет и уехать в Бейкон Хиллс. Ему не хватало чего-то родного: тупая боль, смешанная с томящей ностальгией, сжимала его сердце тисками. Он знал, что, вернувшись, не найдет ничего прежнего. Но его грела недостижимая надежда. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» — лаконично процитировал чужой голос в голове. «Я убедился, что ты, Стайлз, адски начитанный, хватит уже всё комментировать!» — взмолился в ответ парень.

***

Стайлз как будто перепрыгнул через все главные ступени обучения, так и оставшись на уровне пятого класса. Он сидел, втыкал и медленно переставал соображать. Первый день был вводным и организационным. Преподаватели запугивали последним курсом, началом преддипломной практики и формированием профессионального портфолио. Стайлз, пытаясь как-то сосредоточиться на лекциях, с неимоверным терпением спихивал с себя прилипчивых однокурсников, которые хотели обзавестись «полезным знакомством», раз всем известный «омега» по счастливой случайности забрел в университет. К концу последней пары, когда Стайлз окончательно выдохся и уже не обращал внимания на особо настойчивых студентов, тараторивших ему что-то льстивое под ухо, в кабинет плавно впорхнула чья-то до боли знакомая фигура. Лидия! Лидия Мартин! «Я не могу назвать её хорошей. И я точно не могу назвать её плохой. Но она и не на грани этих понятий —она не нейтральна. Она лежит вне границ подобной узкой системы оценки» — тихим предостережением проносится в голове голос «омеги». Когда Стайлз возвращается к действительности, он ловит на себе её быстро отведенный взгляд. Она передает преподавателю какие-то документы и разворачивается на выход, грозно цокая небольшими каблуками, чем привлекает к себе внимание всех в аудитории. Остановились вполоборота у выхода, Мартин улыбается преподавателю, и Стайлз читает по её губам тихое, кокетливое «спасибо, хорошего дня». Он догадывается, зачем она развернулась, ведь уже через секунду Лидия скользит равнодушным ледяным взглядом по «омеге» и испаряется в дверном проеме.

***

воспоминание

Её ореховые глаза пьяно смотрят в его янтарно-каштановые. Её клубничный блонд обвивает её тонкие оголенные плечи. Её мягкие темно-вишнёвые губы растягиваются в лукавой, соблазнительной улыбке. — Давай же. Лидия на вкус, как коктейль дайкири, который она лениво потягивает — горький терпкий ром, лимонный сок и сахар. — Ты серьезно хочешь сделать это тут, в непонятном зачуханном баре, на глазах у толпы незнакомцев, на спор? — Стайлз сжимает губы и укоризненно качает головой, —Поехали отсюда, ты пьяна. Такси уже ждет. «Лидия любила впечатлять. Она была не столько красива, сколько притягательна. Её природный магнетизм приковывал все взгляды вне зависимости от желания их владельцев. И ей это нравилось. А я слишком долго или слишком хорошо знал её методы, чтобы не вестись на эти чары. Остальные же были для неё жертвами, застрявшими в паутине. Они не барахтались лишь потому, что не хотели. Им нравилось обманываться» Лидия вскидывает бровь и берет омегу за руку. «Она проживала тяжелый период своей жизни и хотела попробовать чего-то нового, но только с кем-то надежным, с тем, кому можно доверять — выбор пал на меня» Когда наслаждаешься, не думая о чувствах, обязательствах. О любви. Сначала это было так необычно и неожиданно приятно — нежный, яркий, дружеский секс. «Да, мы дружили. Пока наша дружба не переросла в нездоровое влечение» Взгляд Мартин говорит сам за себя. Она из тех людей, которых невозможно смутить. Она хозяин своего положения. «А почему я согласился? Возможно с какой-то стороны она мне и нравилась. Но решился я на это лишь потому, что не хотел отказывать единственной, настоящей, лучшей подруге. Тогда я думал, что могу её потерять» — Давай. Девушка хищно улыбается, подначивая его. Но это была не просьба. В её голосе сквозит сталь. Это был приказ. Её голос был обманчив. Она шептала «давай», но не договаривала. «Давай, прыгай вместе со мной. Социальное дно уже близко, так что нырнем с головой» Они погрязли в омуте разврата, чтобы очиститься. Чтобы почувствовать, что их жизни всё ещё что-то значат. Что они всё ещё способны что-то чувствовать. Что за детская шалость? Её крепкая хватка на его руке оставит потом синяки. Выдернув руку под разочарованное улюлюканье толпы, Стайлз отшатнулся от неё. — Извини, мне нужно домой. Лидия равнодушно пожимает плечами, мол, бывает. Её уже тянет за руку новый претендент на роль «жертвы» этого вечера. Она будто забывает про стоящего напротив неё Стайлза. Он знает, что её равнодушие показное. Отворачиваясь, он замечает короткий взгляд, который она кидает на него: холодный, поблекший, огорченный. Если бы Стайлз согласился, он сделал бы следующий ход в игре, решающий — и он зашел бы слишком далеко, туда, откуда уже не вернуться. Им не нужны были слова, чтобы понять, что отказ Стайлза — точка в их странных «отношениях». «Именно в тот роковой вечер расстроенному мне позвонили в такси одногруппники с предложением зависнуть на хате нашего старосты, под предлогом отсутствия его родителей (бедный омега в свои 25 всё ещё жил с мамой) и наличием хорошей выпивки и хаммама с сауной. В ту ночь домой я так и не вернулся»

***

Стайлз был знатно потрясен резко взорвавшемуся в голове воспоминанию, как яркой яростной вспышке. Он только начинал понимать правила игры — как утроен этот мир с новой гендерной классификацией: альфами и омегами. И теперь ему опять ломают всё представление. Омега с омегой? Нетрадиционная ориентация вышла на новый уровень? Может это и было то предательство, о котором говорил «омега»? Он же был тогда замужем, а это по факту измена. Теперь Стайлз знал о последнем вечере «омеги». Он похолодел, хотя окна в помещении были открыты и из них валил теплый уличный воздух. Несмотря на волну удивления и негодования, Стайлз не смог удержаться от простой самодовольной мысли. «Ну хоть в каком-то из миров у меня был шанс на роман с Лидией. Жуткая, странная, неправильная, скорее созависимость, чем любовь» Гипнотизируя взглядом настенные часы, стрелки которых с каждой секундой неизбежно замедлялись, Стайлз задумался. Сегодня 1 сентября? Он ошибался или всё же… Всё же да. Сегодня у Дерека день рождения.