Шрамы не лгут (Scars Don't Lie)

И снова Мастер Дедукции сделал это — решил тайну, которая терзала Новый Скотленд-Ярд больше года. С Мясником с Чаринг-кросс за решеткой Лондон стал немного безопаснее и разумнее. Благодаря моим медицинским знаниям и предложениям, приведшим к искоренению этого отвратительного пятна на теле человечества, я… — На самом деле ты не так уж и помог. Джон оторвал глаза от экрана и увидел, что Шерлок заглядывает ему через плечо. В руке у него была кружка кофе; он слабо пах дорогим одеколоном, который Джон так любил. Почти смехотворный уровень личной гигиены и выбор духов противоречили его яростно выраженному отвращению ко всему романтическому. Одеколон был чрезвычайно сексуален, с нотками табака, пачули и амбры. Джон никогда не слышал о пачули, пока не взял флакон из спальни Шерлока вместе с халатом. Когда Шерлок восстал из мертвых, Джон вернул халат, но так и не признался, что стащил одеколон. Сексуальный аромат не заинтересованного в сексе мужчины. Шерлок был образцом противоречий. В одни дни он выбирал безупречно сшитую одежду, которая подчеркивала его стройное тело, и заставлял этим Джона с сарказмом напоминать Шерлоку, что «Они, если что, шьют рубашки и твоего размера», а в другие походил на бездомного в пижамных штанах, знававших лучшие времена, и заляпанной футболке, вывернутой наизнанку. «Бирки чешутся!» Шерлок то впадал в маниакальную активность, не в силах сдержать энтузиазм по поводу любой странной подвернувшейся темы, которая привлекала внимание: «Джон, ты знал, что пчел можно научить обнаруживать бомбы?» (Джон не знал), то мрачно дулся, наполняя квартиру негативной энергией и периодически прорывающимися оскорблениями, адресованными человечеству в целом и Джону в частности. Джон научился не принимать эти слова на свой счет, хотя они все еще раздражали. — Но я действительно помог, — ответил Джон. — Может, это и было три года назад, но вот мои записи, прямо здесь. Видимо, у твоей задницы не хватило сил хранить подробности о свадьбе наследницы сладостей в этом твоем чертоге. Я — тот, кто вспомнил об этом из соц. сетей. Без меня ты бы не разгадал это дело. -Ну, в конце концов, я бы… — раздраженно начал Шерлок и отпил кофе. — Как ты назовешь рассказ? Он, казалось, не заметил, что Джон пишет впервые с момента его возвращения. — Какое тебе дело до того, как я называю свои «идиотские истории»? — Они обо мне, Джон. У меня свой корыстный интерес. Джон вздохнул: — Как насчет «Дело кондитера-каннибала»? Шерлок на мгновение замер, размышляя. — Хорошо, — сказал, махнув рукой. А потом сел напротив Джона за стол и открыл свой ноутбук. Они сидели в тишине больше тридцати минут; единственными звуками были щелканье их клавиатур и прихлебывание кофе. Впервые за время, показавшееся вечностью, этот момент стал близким к тому, что Джон привык называть «дружеской тишиной». В день их встречи Шерлок предупредил, что может не разговаривать несколько дней к ряду, что оказалось преувеличением, пусть и небольшим. Джон втайне классифицировал и дал названия его частым молчаливым периодам. Были угрюмые молчания, сочиняющие, холодные, молчания чертогов разума и, любимый тип Джона, приятельские молчания. Так назывались моменты, когда двое мужчин сидели в своих креслах в гостиной или за столом, не чувствуя необходимости говорить. Они ощущали присутствие друг друга так же отчетливо, как если бы касались друг друга, и это казалось почти в той же степени интимным. Джон предположил, что так себя чувствуют состарившиеся супружеские пары. В такие моменты разум Джона отвлекался от стоявшей перед ним задачи на мысли, к которым он время от времени разрешал себе возвращаться. На тему мужчины, сидящего рядом. И мысли были далеки от платонических. Они были в милях от платонических. Даже не в той же вселенной, что платонические. Наверно, причина была в чертовом одеколоне. Когда он находился в этом мире фантазий, то старался ничем не выдавать свои мысли, и ему требовалось огромное усилие над собой, чтобы его пальцы продолжали печатать или глаза продолжали скользить по страницам книги, пока он думал, среди прочего, о губах Шерлока на своем члене. Но Шерлок, вероятно, все понимал. Когда твой сосед по квартире — Шерлок Холмс, самый наблюдательный человек на Земле, трудно хранить что-то в секрете. В любом случае, это не имело значения. Такого никогда не случится. Джон знал, что Шерлок не чувствует… ну, ничего. Он ясно дал это понять. Предельно ясно. Довольно неловким образом, честно говоря. Но что было, то было. Все это было раньше. До падения. До того дня, когда Шерлок разорвал мир Джона на части и погрузил его в два мучительных года горя и вины. Два долгих года без связи. Ни сообщения, ни записки, ни единого блядского слова. Джон не знал, что хуже: думать, что Шерлок покончил с собой, или что Шерлок был о нем такого плохого мнения, что не доверился, не позволил присоединиться к его приключению и бездумно выбросил его, как какой-то хлам. Теперь молчание вновь было напряженным и тяжелым из-за невысказанных обвинений. Но сегодня утром, пока Джон писал, он почувствовал, как к ним возвращалась прежняя комфортная легкость. Он взглянул на Шерлока, который с пылким интересом читал что-то в ноутбуке, нахмурив брови и высунув кончик языка. Джон на мгновение уставился на него, облизнул губы, а затем снова посмотрел на экран. Его разум был опасно близок к тому, чтобы погрузиться в мир фантазий. Он отбросил искушение в сторону и вернулся к блогу.