До и после

These wounds won't seem to heal

This pain is just too real

There's just too much that time cannot erase

My Immortal/Evanescence

      Прежде Маринетт не доводилось задумываться о ценности существования на земле. Жизнь под уютным крылом Луки воспринималась как данность – нечто само собой разумеющееся, естественное и, если не бесконечное, то очень и очень долгое. Получать утренний кофе в постель и жмуриться от касаний мягких губ, выбираться за продуктами и увлечённо обсуждать, что приготовить на ужин, неспешно прогуливаться по аллеям парка, подбрасывая горсти зерна для вечно голодных голубей, и смеяться, уворачиваясь от их хлопочущих крыльев, – ей хотелось снова и снова проживать все эти моменты. Новая история после потери памяти состояла вовсе не только из бесконечных бессонных ночей со зловещим шёпотом, что пробирался под кожу. Пёстрое жизненное полотно было соткано из множества фрагментов: трогательных, романтичных, беспечных, волнующих… счастливых.       Краски поблёкли. Жизнь виделась теперь чередой бесцветных дней. Долгих, однообразных, тоскливых, болезненных. Совершенно не нужных.       Как и обещала Сабин, Маринетт отпустили из больницы на похороны мужа. Полученные в аварии травмы не позволяли передвигаться самостоятельно, поэтому пришлось согласиться на коляску. Если бы не зияющая брешь в груди, Маринетт сочла бы собственную беспомощность унизительной. Но было плевать. Места для чувств не осталось. Она даже боли не испытывала. Ничего не ждала, ни о чём не мечтала, ничего не боялась. Сердце билось, кровь бежала по руслу, лёгкие наполнялись воздухом. Механизм работал без сбоев, справлялся, пытался залечить физические раны, но душа притихла, словно она и не теплилась в теле. Нечто очень похожее Маринетт испытывала сразу после потери памяти.       Она тяжело вздохнула, разглядывая собственные руки, лежащие на коленях. Зимний холод и ветер, что бесновался среди каменных оград кладбища, не ощущались, но пальцы пронизывала крупная дрожь. На голую кожу падали редкие снежинки, напоминающие скорее безжизненные замёрзшие капельки. Они ложились и даже не таяли.       – Возьми. Холодно.       Маринетт обернулась на тихий голос матери. Сабин протягивала ей перчатки, но она лишь отрицательно помотала головой. Зачем, если посеревшая кожа не чувствовала ничего?       – Не бойся слёз, – проговорила Сабин, пряча ненужные перчатки. – Будет легче. Самую малость, но легче.       Маринетт и не боялась. Плакать не хотелось вовсе. Все слёзы, на какие она была способна, пролились ещё вчера в больничной палате. Теперь на мир смотрели абсолютно сухие потухшие глаза.       Маринетт не была уверена, что всё происходящее – правда. Казалось, она умудрилась попасть в параллельную реальность и вот-вот должна была вернуться обратно в свою, где Лука, завидев налёт грусти, взялся бы за гитару. Но чудо не спешило свершаться. Она по-прежнему оставалась в мире, где совсем недавно всматривалась в неестественно бледное лицо с заострившимися скулами и не верила, что видела его в последний раз.       Чуть в стороне толпились люди. Много людей. Непривычно тихая Анарка беспрестанно теребила конец шарфа. Сгорбившаяся Джулека пыталась удержать сигарету в дрожащих пальцах. Джаггед усиленно тёр переносицу, а Пенни нервно смахивала слезинки из уголков глаз. Мелькали и другие отдалённо знакомые лица: ребята-музыканты, соседи из Кассиса. Многих Маринетт вовсе не знала.       – Скоро возвращаться, да? – спросила она.       Не из интереса даже, а механически поддерживая диалог. Перевязки, капельницы, анализы, таблетки – вся эта бесконечная больничная круговерть ещё больше усугубляла прострацию.       – Понимаю, ты устала, – Сабин мягко погладила дочь по плечам. – Но тебе нужен присмотр. Хочешь, я договорюсь с врачом, и ты вернёшься завтра, а до утра побудешь со мной и с папой?       Маринетт не хотела ни в больницу, ни домой, ни в съёмную квартиру, ни в отель. Не хотела ни есть, ни пить, ни думать о том, как сложится её дальнейшее существование. Другое дело – заставить стрелки часов крутиться в обратную сторону… Тогда она бы проявила твёрдость и отказалась от своей же затеи с поездкой в Париж. Глядишь, согревали бы сейчас друг друга объятиями под одним пледом и дремали, в очередной раз бросив попытки уследить за сюжетом фильма, какими Лука обычно старался отвлечь Маринетт от тягостных размышлений и вопросов, на которые она сама была не в силах ответить. Уж теперь-то она точно бы не стала тратить драгоценное время на осмысление собственных непоняток, а без конца, каждую секунду, шептала бы мужу о том, как сильно благодарна судьбе за их встречу, а ему лично – за его упорство и самоотверженность. За его любовь.       – Хочешь? – напомнила о своём присутствии Сабин.       – Не знаю… Нет… В больницу, – отмахнулась Маринетт, лишь потому что этот вариант предполагал меньше телодвижений.       Сабин не настаивала.       – Мадам Чен, извините, – донёсся сбоку мужской голос. – Позволите?       Очевидно, она сочла дочь готовой принимать соболезнования или же нарушивший их уединение человек вызывал доверие.       – Конечно, только… – договорить она не успела.              – Я ненадолго, – заверил собеседник.       Маринетт оторвала взгляд от собственных ладоней и увидела молодого мужчину в строгом чёрном пальто. Руки он предусмотрительно спрятал под перчатками, но, завидев голые женские пальцы, зачем-то стянул их и убрал в карманы. Он несколько неловко перетаптывался на одном месте и сжимал охапку белоснежных роз. Совершенно не траурные цветы, но Маринетт, скользя взглядом по лепесткам, ощутила подобие благодарности.       – Адриан, – она наконец взяла себя в руки и вспомнила о проявлениях вежливости, – здравствуй.       – Привет, – он вернул ей осторожную улыбку самыми краешками рта.       Адриан молчал, перекладывая цветы то в одну руку, то в другую. Может, никак не мог подобрать слов и чувствовал, что дежурное «соболезную» облегчения не принесёт. Может, ждал, что Маринетт сама заговорит, но она лишь снова погрязла в размышлениях.       Представшего перед ней человека она знала, пусть и не слишком глубоко. Адриан Агрест появился в её жизни уже после переезда в Кассис. Изначально она восприняла его с привычным недоверием, как и всех остальных, кто утверждал, что они тесно общались прежде, но позже позволила ему иногда гостить у них. Лука в присутствии Адриана едва заметно напрягался, но их общению не препятствовал, а решениям мужа Маринетт привыкла доверять.       Приезжал Агрест нечасто, большую часть жизни посвящая модному дому, что достался ему в наследство от несвоевременно ушедшего отца. Трудился он рьяно и на износ, ни капли себя не жалея. В этом Маринетт успела убедиться, когда по его приглашению принимала участие в разработке нескольких коллекций. Адриан, видя её тягу к миру моды, предлагал место в штате, но она предпочла остаться вольной пташкой, создающей эксклюзивные вещицы на заказ. Похвала и заманчивое предложение льстили, но Маринетт, привыкшая вкладывать в каждую деталь душу, не желала быть неизбежно перемолотой гигантской махиной.       Но Адриану этот ритм стал спасением. Теперь она видела, что он неспроста денно и нощно перебирал ткани, разглядывал эскизы, возился с бухгалтерией – держал руку на пульсе во всех без исключения вопросах. Он находил в работе хоть какое-то утешение, ведь и ему были знакомы горькие потери. Остался без отца, без матери. И выстоял, не сломался. Достойно уважения. Беспокоило Маринетт только одно – недосказанность, что витала между ней и Адрианом. Она понятия не имела, кем они друг другу приходились и при каких обстоятельствах когда-то познакомились, но шестым чувством ощущала, что говорил он ей вовсе не обо всём. Впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. Одноклассник, так одноклассник.       – Прости, если потревожил, – заговорил Адриан.       Маринетт ощущала неловкость. За себя, оттого, что не могла толком ничего ответить. За собеседника, оттого, что он вынужден вот так нелепо пытаться подобрать слова.       – Не потревожил.       Сложно было разобрать, желала ли сама Маринетт беседовать с приятелями. Присутствие Адриана рядом не раздражало, не напрягало – никак не беспокоило, но и тёплых чувств не вызывало ни грамма. С тем же успехом она могла расположиться возле мраморной статуи. Но не прогонять же теперь? И самой не уйти – нужно ждать, когда кто-нибудь из родителей дотолкает её до машины.       – Просто… знай, что я рядом, хорошо? Я… и ребята тоже.       Маринетт скосила взгляд в сторону толпы в чёрном. Чуть в отдалении от всех парень, как две капли воды похожий на Адриана, поправлял шарф брюнетке с не по годам строгим лицом. Феликс и Кагами… Красивая супружеская пара, друзья их семьи… Феликса Маринетт воспринимала ровно как Адриана – вечно занятым, предельно сконцентрированным на делах, разве что более раскрепощённым в общении.       Кагами понять было сложнее. Немногословная, на эмоции скупая, но парадоксально мягкая при Феликсе. Однажды она расплакалась, когда они смотрели фильм, название которого сейчас даже не вспоминалось. Рядовая, совершенно посредственная мелодрама с ванильной концовкой, где страдальцы наконец сходятся, женятся и заводят детей. Даже Маринетт это жуткое клише не тронуло, хотя Лука тогда трогательно взял её за руку, а Кагами, которой, казалось, вообще не свойственны слёзы, хлюпала носом и растирала опухшие веки. Стало неуютно от мысли, что кто-то мог плакать над фильмом с хэппи-эндом, а она сидела в паре десятков метров от могилы мужа, самого дорогого на свете человека, с абсолютно отстранённым лицом.       – Звони, если что понадобится, – проговорил Адриан. – Или просто выговориться. Пойду.       Кончики его пальцев едва ощутимо прошлись по плечу Маринетт, оставив на память крохи тепла. Наверное, стоило ценить тех, кто рядом и готов помогать, или хотя бы их не отталкивать несмотря на острую жажду одиночества.       – Спасибо, – прошептала Маринетт, – за поддержку.       Опоздала. Слова завязли в пустоте и до адресата не долетели. Впереди мелькнуло пальто Адриана, норовящее затеряться среди других чёрных фигур, но Маринетт следила пристально и успела рассмотреть, как он оставил на земле розы. И стоило ему похлопать по шипастым стеблям, как он хлопал обычно Луку по плечу при редких встречах, глаза зажгло.       – Готова?       Стоило Адриану раствориться в толпе, как рядом снова оказалась Сабин. Маринетт кивнула, хоть ни о какой уверенности и речи быть не могло. Не получалось не то что понять себя, даже расслышать не выходило. Хотелось разве что раствориться в воздухе, чтобы прекратить физическое существование вслед за духовным. Немая безликая бездна прельщала, с готовностью открывала объятия, казалось, только и ждала, когда Маринетт вновь нырнёт в пучину собственной слабости с головой, но материнские руки, уверенно толкавшие коляску в сторону выхода, без слов убеждали, что рано закрывать глаза.       Очутившись в больнице, Маринетт покорно протянула руку для очередной капельницы, одним махом проглотила три предложенные медсестрой таблетки и вперилась взглядом в потолок.       – Вам бы поспать.       Вчера Маринетт советы людей в белых халатах пропускала мимо ушей, сегодня идея уснуть не казалась такой уж бессмысленной. Пустота в душе была лишь на руку. Что, если с собственными чувствами замолкнет и голос в голове, заставлявший вздрагивать и просыпаться в липком поту?       Организм сжалился. Неосознанная усталость взяла своё. Маринетт, поначалу силой удерживающая веки сомкнутыми, потихоньку начала падать в темноту, и это медленное падение она чувствовала каждой клеточкой ставшего невесомым тела. Она точно парила в абсолютно пустом пространстве, где наконец могла позволить себе не испытывать угрызений совести за то, что снова разучилась чувствовать и верить.       Но темнота потихоньку рассеивалась. То тут, то там мелькали вспышки, что становились всё ярче, больше и даже обдавали теплом, пока наконец полностью не разогнали последние клочки тьмы. Неестественное белое пространство начало заполняться живыми красками. Первым прорезался голубой, за ним сиреневый, немного зелёного и капля золотого. Маринетт несколько раз зажмурилась, протёрла глаза, обнаружила себя уверенно и крепко стоящей на ногах без намёков на ушибы и переломы. Она глубоко вдохнула. Грудь наполнилась чуть влажным воздухом, насквозь пропитавшимся душистым, сладким с едва уловимой горчинкой ароматом лаванды, и даже не отозвалась болью.       Окрылённая Маринетт сделала первый шаг, за ним второй, третий и, уже едва сдерживая эйфорию от возможности касаться ступнями земли и не терять равновесия, перешла на бег. Наивная, непосредственная, не омрачённая никаким злом радость подстёгивала её мчаться по узенькой тропинке вперёд, лишь иногда останавливаясь, чтобы присесть, коснуться ладонями нежных лавандовых соцветий и вдохнуть головокружительный аромат. И снова бежать, утопая в золотистых лучах, что наверняка наградят светлую кожу россыпью веснушек. Маринетт эти солнечные пятнышки не слишком любила, но Лука умел так трепетно и нежно целовать её кончик носа, что недовольство таяло.       – Эй, ты куда это удираешь? – прозвучал за спиной чуть насмешливый голос. – Догоню!       Можно было и не оборачиваться, чтобы понять, кому принадлежит бархатный тембр и торопливые шаги, но Маринетт остановилась, развернулась и невольно залюбовалась трепещущими на ветру непослушными волосами, выкрашенными в ярко-голубой. Лука поравнялся с ней в два счёта.       – Попалась, беглянка!       Его руки обвили талию, и голова закружилась пуще прежнего. Захотелось раствориться в этом мгновении, вбирая всю его магию до последней капельки, напитываясь волшебной энергией любви, что в глазах Маринетт разрослась до вселенских масштабов. Она поднялась на цыпочки, обвила шею Луки и потянулась губами к губам, даже не намекая на поцелуй – требуя его. Горячее дыхание с привкусом черешни и ментола виделось ценнейшей наградой.       – Пойдём, – шепнул Лука, когда Маринетт невероятным усилием воли оторвалась от его губ. – Заждались нас.       У неё нашлось бы с десяток причин послушаться: сбилось напрочь дыхание, затекла шея, опухли губы и это лишь самое очевидное, и всего один повод воспротивиться – кровь в жилах кипела как никогда раньше. Он и склонил чашу весов в нужную сторону.       – Пара минут ничего не изменит, – пробормотала Маринетт и снова увлекла Луку в поцелуй, попутно удивляясь собственной инициативности.       – Сложно спорить, – усмехнулся Лука, заставив девичьи губы подрагивать от вибрации его голоса.       Он напористо углубил поцелуй, наглядно демонстрируя, что умел быть не только мягким и деликатным. Воздух нагрелся, заискрил, и Маринетт пришлось бороться с собой. Она, пусть с большим сожалением, но всё же признала, что для разжигания пламени, лавандовое поле в рассветный час подходило плохо.       – Идём, – Лука коснулся губами её виска. – У нас ещё будет время друг для друга.       Он мягко направил её вперёд по тропинке, по которой она, невесть зачем, от него убегала. Впереди, метрах в ста от них, плавно покачивался воздушный шар, уже готовый взмыть в безмятежную гладь неба. Маринетт чуть сощурилась, приглядываясь к громадине бирюзового купола. Она не раз видела парящие среди облаков шары издалека, но не задумывалась об их масштабах вблизи и уж тем более предположить не могла, что Лука бросится исполнять её вскользь озвученную идею тоже однажды полетать. Тот мимолётный разговор давно подзабылся, уступив место насущным делам, но парень, что шагал сейчас позади Маринетт, не привык упускать из виду мелочи, которые могли бы её порадовать.       – Всё готово! – громко крикнул незнакомый мужчина, суетившийся возле плетёной корзины. – Погода сегодня загляденье! Полёт пройдёт на высшем уровне!       Маринетт почувствовала, что приблизившийся к ней вплотную Лука взял её за руку, и замедлила шаг.       – Я обязательно научусь управлять этой штукой, – зашептал он. – Ну а пока вот этот месье покажет нам красоты Прованса с высоты птичьего полёта.       Маринетт присмотрелась. Невысокий, но крепкий и широкоплечий шатен с сильными руками и загорелой кожей скручивал верёвку в моток и выглядел знатоком своего дела. Да и вряд ли бы Лука доверился первому встречному без опыта. Тогда к чему отказываться от помощи профессионалов?       – Сам? Зачем? – удивилась Маринетт.       – Чтобы стать твоим персональным воздухоплавателем, – незамедлительно отчитался Лука.       Его губы легонько задели мочку уха, и Маринетт почувствовала, как зарделись её щёки. Неужели она упрямо отказывалась впускать этого человека в свою жизнь только лишь потому что не помнила ничего о нём?       В плетёной корзине под куполом Маринетт располагалась с ощущениями волнения от предстоящего полёта и благодарности за то, что маленькая мечта вот-вот исполнится. А сколько ещё таких крохотных желаний, что с лёгкой руки Луки претворялись в реальность, ждало впереди? От размышлений отвлекло новое касание. Маринетт почувствовала, как на её плечи легла мягкая ткань.       – Будет прохладно, но я тебя согрею, – проговорил Лука, помогая ей всунуть руки в рукава его фланелевой рубашки.       Разве был хоть один повод сомневаться в его готовности стать для неё всем?       Пилот принялся увлечённо колдовать над горелкой, и корзина покачнулась. Маринетт рефлекторно схватилась пальцами за борт и вскрикнула, но расслабилась, как только почувствовала на талии тёплые руки.       – Всё хорошо?       Даже если и нет, всё сгладилось от короткого, но такого уютного поцелуя в макушку. Маринетт закивала. Высота не страшила, но к волнению обстановка очень даже располагала. Чем выше поднимался шар, тем чаще билось в груди сердце, а когда в лицо ударил непривычно сильный порыв ветра, глаза сами собой зажмурились.       – Эй, – Лука не скупился на поцелуи и на этот раз избрал целью скулу, – всю красоту пропустишь!       Маринетт, ведомая бархатным тембром, робко открыла глаза. И замерла, зачарованная зрелищем. Всюду, докуда дотягивался взор, от края и до края, простирались лавандовые поля. Первые рассветные лучи окрашивали воздух в золото и превращали пылинки в волшебные искорки.       – Дыши, – добродушно усмехнулся Лука.       Ценное напоминание. Сколько там вообще человек может протянуть без кислорода? Судя по пульсации в висках, отведённые минуты стремительно таяли.       – Нравится?       Глупости какие спрашивал! Первоначальное волнение переросло в интерес. Маринетт, уже порядком осмелевшая, неверяще разглядывала лиловые просторы и бесконечную лазурную гладь неба.       – У меня нет слов, – честно призналась она.       Какие слова, если грудь теперь распирало от восторга? Если скулы сводило от не сходящей с лица улыбки?       – У меня есть. Взгляни на меня.       Маринетт осторожно повернулась к Луке. Он убрал от её лица растрепавшиеся пряди, очертил подушечками пальцев скулы и чуть приподнял подбородок.       – Я люблю тебя. Наверное, это единственное в мире, что неизменно.       Казалось, даже своенравный ветер, что безраздельно правил здесь, на высоте, присмирел от столь красивого признания.       – Я… – Маринетт набрала полную грудь воздуха, чтобы на выдохе выпалить ответные слова, – тоже те…       Но договорить не успела – вцепилась в Луку, словно в любой момент могла рухнуть на пол корзины. В сердце кольнуло. Привычный свист ветра вдруг превратился в оглушающий металлический скрежет, от которого захотелось спрятаться или хотя бы заткнуть уши. Она снова зажмурилась, но уже не от высоты и даже не от солнца, что набирало силу – от ослепляющих жёлтых вспышек, что напоминали… фары?.. Маринетт отпустила Луку, сжала виски пальцами, зажмурилась сильнее, в надежде таким нехитрым способом сбросить наваждение.       – Что такое? Плохо? Испугалась? Обратно?       Голос Луки звучал теперь дёрганно. От прежних нежности и спокойствия остался лишь едва уловимый шлейф. Маринетт приказала себе открыть глаза и… захлебнулась в собственном истошном вопле.       – Что такое? – снова повторил Лука.       Он тянулся к ней неестественно вывернутой дрожащей рукой. Вместо левой половины лица зияло устрашающее кровавое месиво, правая была забрызгана багровыми каплями. Маринетт затряслась, снова зажмурилась, а когда открыла глаза обнаружила, что Луки рядом с ней нет вовсе. Шар стремительно набирал высоту. Всё сливалось, вертелось, кружилось, укутывалось густой серой пеленой, сквозь которую пробивался голос.       «Ты виновата…»       От нескончаемого крика пересохло в горле. Маринетт в панике дёрнула за руку пилота, что виделся сейчас единственной ниточкой к спасению из этой жуткой ловушки.       – Что такое, леди?       Странное обращение задело лишь краешек сознания, не посеяв ни тени сомнения, но стоило пилоту обернуться, как Маринетт закричала ещё громче. Перед ней стоял вовсе не тот мужчина, который вежливо приглашал их с Лукой занять места поудобнее и обещал увлекательную воздушную прогулку. Его одежда изменилась, а лицо и фигура вытянулись. Волосы обесцветились, кожа теперь подсвечивалась то фиолетовым, то красным, а губы сложились в кривую ухмылку, но самый сильный страх вызывали глядящие из-под маски глаза – пронзительно-голубые, будто стеклянные, злые на весь белый свет. Таких не бывает у людей.       – Леди боится?       Он приблизился. Голос осип, натруженное горло сдавил спазм, и теперь Маринетт могла разве что хрипеть. Тело сковал животный страх.       – Леди бои-и-ится… – протянул мужчина, сжимая плечо замершей перед ним девушки. – Леди здесь не место.       Спустя пару мгновений Маринетт уже беспомощно болтала ногами в попытках ступнями нащупать пол. На её шее властно сомкнулись холодные пальцы, блокируя любые звуки, даже жалкие, едва различимые хрипы. Пальцы, не несущие ничего, кроме смерти.       – Леди здесь не место! – злобно прорычал мужчина, поднимая её ещё выше.       Маринетт боролась: до последнего тянулась руками, чтобы вцепиться в пёстрые лацканы фиолетового пиджака, напоминавшие витражи, пыталась увернуться, пнуть, вырваться, выскользнуть – что угодно, лишь бы спасти собственную шкуру. Но все её потуги лишь забавляли монстра в маске. Злобно оскалившись напоследок, он перебросил её через борт корзины.       Тело обдало адским холодом, уши заложило напрочь, а все внутренности скрутились в узел. Маринетт летела вниз и уже ничего не могла изменить. Из освобождённого от тисков горла снова вырвался хрип. Разумный мозг, очевидно, решил пожалеть хозяйку и отключил сознание ещё до момента неизбежного приземления.       – Лука… – имя мужа стало последним, что безотчётно прошептали губы, – Лука… Лука.       Маринетт резко распахнула глаза и замотала головой, сглотнула скопившуюся во рту слюну и испугалась собственного дыхания. Грудь вздымалась с такой частотой, будто она только что финишировала в марафоне. Кожу холодила липкая испарина. И можно было снова позволить цепким лапам страха утащить себя в беспросветное царство, но тусклые стены не дали ошибиться – Маринетт как заснула в больнице, так здесь и проснулась. Ненавистная трубочка капельницы виделась высшей благодатью после кошмарного сна.       Она помнила тот день. Прекрасно знала каждую его детальку: и ветер, что нещадно трепал волосы, не заплетённые в косу вопреки мудрым советам, и то, как волнительно было отрываться от земли, какие восхитительные виды открывались с воздуха, и с каким восторгом она бросилась целовать Луку, когда едва ступила на твёрдую почву.       От нового витка воспоминаний подступили слёзы. Распрощавшись с пилотом, они ещё долго бродили по лавандовым полям, обедали на расстеленном покрывале, дегустировали вино на местной винодельне. Лука заявил, что в галерее его телефона маловато снимков Маринетт, и она вдохновенно позировала, а потом, когда мир вокруг окрасился алыми лучами заходящего солнца, опустился на одно колено и вытащил коробочку с кольцом.       Тем вечером в её голове мелькнула крохотная тень сомнения. Если бы она могла вернуться в прошлое, обязательно бы заверила саму себя, что Лука именно тот человек, который может подарить десятки тысяч дней счастья.       Как же хотелось уверовать, что многие из них ещё впереди… Как же больно было осознавать, что смерть – единственная непоправимая вещь в этом мире…