are we too young for this?

Пустые бездонные глаза, такие же холодные как и космический вакуум, устало следили за боем на ринге. Забавно, как два ребёнка, не успев стать полноценными личностями и не сформировавшие на тот момент своего мнения по поводу многих вещей, уже умели так первоклассно убивать с ранних лет. С годами они лишь оттачивали навык всё сильнее, становясь достойной заменой ныне существующим членам отряда «Черных Ящериц». Особенно четырнадцатилетняя Гин. «Она молодец» – думал Дазай, потирая огромные фиолетовые круги под глазами узловатыми пальцами. – «А вот её брату необходимо учиться самоконтролю. Его эмоции его погубят». Очень резкий, точный удар под дых, плавное, не менее точное движение, и Акутагава старший уже лежит почти что без дыхания на ринге, пока его младшая сестра победно откидывает распустившиеся из пучка волосы за спину. Дазай, ведя рукой, подходит к Акутагавам поближе. Гин как раз помогает брату встать. — Неплохо, Гин. Движение отточила. Много перед зеркалом тренировалась? — и снова Дазай бьёт прямо в точку. Акутагава младшая отводит взгляд в сторону. — Пару ночей... — Не забывай спать. — Осаму поворачивается к Акутагаве старшему. Тот, опустив глаза, пристыженно трёт носком трещину в полу. И внезапно на Дазая накатило странное, ранее неведомое им чувство. В груди словно что-то защемило. Глаза защипало на долю секунды. Он внезапно понял, что, возможно, видит этих детей в последний раз. Его рука взлетела в воздух, и Рюноске зажмурился, ожидая получить пощёчину. Но Осаму лишь плавно опустил ладонь на его макушку и растрепал волосы. Акутагава перестал дышать на несколько секунд. Вторая рука Дазая опустилась на голову Гин. — Вы оба молодцы. Но, Рюноске, ты можешь лучше. Пару секунд Дазай молчал, глядя на свет закатного солнца через небольшое окно прямо под потолком. Улыбка сама появилась на его лице. Он смирился. Ни к чему отрицать, злиться, торговаться с Мори. Бесполезно. Он сам подписал ту бумагу. Это даже иронично. Что его некогда спаситель, вновь обрекает Дазая на то, от чего спас. Осаму убирает руки с макушек брата и сестры и чешет затылок. Глядя на них пустыми глазами, непривычно мягким взором пугая и сбивая их с толку ещё сильнее, он произносит краткое: — Сайонара, малыши. Затем он поспешно удаляется, направляясь в кабинет Мори на 15 этаже.

***

Лакированные ботинки элегантно лежали на расписном ковре. Рука, на запястье которой были застегнуты часы, стоимостью которых можно было бы покрыть долги за коммунальные платежи всей Йокогамы, держала бокал виски со льдом. Дазай исподлобья взглянул на босса. Мори встал и повёл рукой, отложив скальпель в сторону. — А вот и Дазай. Как договаривались, с этого момента он ваш. Сделка вступает в действие сразу после подписи обеих сторон. Мужчина со светлыми, уложенными лаком и дорогими средствами волосами, окинул шатена оценивающим взглядом и поставил на документе размашистую подпись. — Дазай, рад представить тебе Френсиса Скотт Кей Фицджеральда. Юноша непривычно для всех молчит. Одного только его пустого бездонного взгляда достаточно, чтобы вызвать даже в душе босса самой опасной преступной группировки Йокогамы леденящее чувство, как от неумолимо приближающейся смерти. — Дазай Осаму, хмм... Буду звать тебя Осаму-кун. А ты зови мистер Фицджеральд. Если будешь хорошим пёсиком, разрешу звать по имени, договорились? Дазай фыркнул, а потом вдруг усмехнулся в кулак, отвернув голову к окну. — Что такое? Я сказал что-то смешное? — сильный американский акцент немного резал слух японца. — Нет-нет, мистер Фицджеральд, ничего смешного. Однако почему лишь по имени? Может, опустим формальности и я буду сразу звать тебя папочкой, ммм?~ Френсис мягко улыбнулся и, отставив бокал в сторону, поднялся с кресла. В пару шагов он оказался рядом с Дазаем, и спустя секунду последний почувствовал жжение в щеке. Пощёчина. Френсис дал ему пощёчину. — Я сказал, что разрешу звать себя по имени, если ты будешь хорошо себя вести. Но позволь мне также уточнить, что хоть я и зову тебя пёсиком, Осаму-кун, ты всё же человек. А с людьми в моем подчинении я гораздо более жесток, чем с животными. Это понятно? Дазай не ответил. Он лишь кивнул и обратил свой как никогда пустой и тёмный взгляд на Мори. Огай не улыбался. Его лик, казалось, приобрёл по-старчески сожалеющий окрас. Глаза потемнели на пару тонов, веки, потяжелев, словно его ресницы посыпали титановой стружкой, прикрылись наполовину. — Думаю, мы закончили. Так что спешу откланяться, Мори-сан. — Френсис забрал один из двух экземпляров документа и открыл дверь, приобняв Дазая за плечи. Они уже почти ушли, как вдруг Огай окликнул теперь уже бывшего подчиненного. — Дазай. — шатен остановился, раздраженно смахнув с плеча ладонь Френсиса. — Я... Я лишь раб своей организации. Дазай знал. Он правда знал это лучше кого бы то ни было ещё, кто мог войти в это здание. Он знал, что Мори ни за что не отдал бы своего лучшего работника, буквально взращенного им самим, не будь на то причины. Весомой причины. Дела мафии становились всё хуже и хуже с каждым месяцем после фондового краха и ряда разоблачительных статей. Активы падали, собственность во владении организацией либо падала в цене, либо изымалась за долги. Недавно появившееся Вооруженное Детективное Агентство во главе с Юкичи Фукудзавой одерживали победу за победой в расследовании дел, в которых несомненно была замешана Портовая Мафия. От Дазая не укрылся и тот факт, что ранее Фукудзава и Мори были знакомы, и, кажется, в кои-то веки, давнее знакомство с кем-то играло не на руку Мори, а против него. Да и Френсис тоже не был простым извращенцем. Глава американской преступной группировки, он точно знал цену в организации и стоимость такого мафиози как Дазай Осаму на рынке, и не мог не урвать себе эту многофункциональную игрушку именно в тот момент, когда отчаявшийся босс бродячих портовых псов решит отдать его по себестоимости. Дела Мафии обещали пойти обратно в гору уже со следующей недели, стоило только продать его — Дазая — как куклу, которой он всегда и являлся. Но дать этой кукле надежду, показать чувства, а после отобрать всё то, что даже никогда не принадлежало ему по-настоящему, вернув в клетку, просто на этот раз золотую... Это было бесчеловечно даже с точки зрения Осаму, никогда и не смевшего назвать себя человеком или хотя бы его подобием. — Я знаю. — быстро бросил Дазай, устремившись вперёд. — Если ты ее раб, то я не больше чем подстилка, верно? Прощай, Мори. Дверь в кабинет с грохотом закрылась, но ни один из мафиози не мог с точностью сказать, не было ли это грохотом от упавшего внутри нечто, что простые люди обычно зовут душой.

***

Дазай практически не видит ничего перед собой. Голова кружится. Сколько он здесь? Если верить своему же воспаленному сознанию, то чуть больше чем двое суток. Почему ему так плохо? Он довольно вынослив, так почему же... В глазах внезапно двоится, и Дазай видит как каждая вещь дублируется трижды в синем, красном и зелёном цветах. А... Он понял. Его ведь накачали. — Слишком уж буйный у мальца характер. — говорил Френсис вчера за ужином, — Надо бы приструнить лошадку, прежде чем выпускать на скачки. — А ты у нас зоофил? То пёсик, то лошадка. Определись уже, мне лаять или фыркать? И-го-го? — Дазай цокает языком на манер постукивания копыт лошади, и именно по этой причине он болит сейчас. Потому что ему незамедлительно прилетело увесистой ладонью по лицу, из-за чего он прикусил собственный язык. Толчки позади равномерны и грубы. Руки Осаму связаны за спиной черной лентой. Но даже она не кажется тёмной на фоне его глаз. Они пусты. В них нет ни грамма людской эмоции. Лишь тупая животная боль. Он пытается найти плюсы. От его насильника сейчас хотя бы пахнет приятно. Дорогой одеколон, ухоженная кожа и волосы. Те мрази, что насиловали его в той клетке, вечно ходили немытые с сальными патлами. Осаму был удивлён чуть позже, что остался здоров. Эти мерзости в человеческом обличии выглядели как иллюстрация к главе «главные переносчики ЗППП» в книге по профилактике венерических заболеваний. Но несмотря на несомненный плюс, его разум всё равно горел. И хотел считать палочки. Те самые палочки на стене, которые он рисовал в надежде не потерять счёт времени и не сойти с ума. Осаму рыскал глазами по стенам, но не мог найти заветных выцарапанных черточек. Потому что здесь их не было, но ему и его воспаленному сознанию казалось, что должны быть. Внезапное ощущение горячей, однако склизкой и противной заполненности заставляет Осаму поморщиться и жалобно замычать. Он слышит облегчённый выдох позади, и ему хочется засунуть в этот открытый, жадно глотающий воздух, рот чертов дробовик, и размазать мозги этой мрази по стене, но... Он не может. У него крепко связаны руки, закрыт кляпом рот, а ноги трясутся от боли в кишечнике. Забавно. Дазай всю свою жизнь понятия не имел, что такое дом, но он хотел сейчас именно домой.

Перед глазами мелькнул рыжий проблеск.

Френсис вытер руки салфеткой и развязал Дазаю запястья. После, перевернув того на спину, провел рукой по прессу, с которого сняли все бинты, оставив лишь те, что были на руках, скрывать относительно новые порезы, и вынул кляп из его рта. — А пёсик и впрямь стал послушнее после прививки. Умничка, Осаму-кун. — Пошёл... к чёрту. — Ну-ну, тише. Всё так хорошо начиналось. Не заставляй меня оставлять тебя спать с кляпом во рту, хорошо? С ним будет несколько проблематично. Фицджеральд обхватывает рукой член Дазая, свободной ладонью поглаживая его торс. Шатен пытается вырваться, но его останавливают собственные мысли о том, что он хотел бы хотя бы поспать сегодня не связанным. — Какой умный пёсик, Дазай-кун, умный пёсик. Не делай из меня деспота. Я совсем не такой человек. — и Осаму думает как бы Френсису нимб сейчас на голову не свалился, прибив к чертовой матери. — Тебе ведь может быть приятно со мной тоже. Мне нравится, когда моим мальчикам приятно. — Мне никогда... не будет... приятно... с тобой, ебанное животное. Дазай сгибается пополам от резкой боли в яичках, а потом сворачивается в позу эмбриона, ощущая невыносимое жжение в паху. — Сколько раз повторять, не перечь мне. Френсис раздражённо берет ещё пару салфеток и выходит из комнаты, запирая ту ключ-картой. Осаму планировал стащить ее сегодня, но под наркотиками он не может даже нормально двигаться, не то, что думать, как лучше поступить. Спустя мгновение он проваливается в сон. И ему снится всякий бред. То светящиеся шары, то цирк с каким-то белобрысым клоуном, распиливающим себя напополам, то скальпели в красных яблоках и готический замок, а потом вдруг... Рыжий локон. Запах. Шифон его излюбленной рубашки. Осаму обнимает во сне подушку, начав немного поскуливать.

Как же он скучает по... По кому?

Сквозь сон шатен чувствует как его переворачивают на спину, а затем поднимают в сидячее положение. Опять? Но он же так мало спал... Всего часа три-четыре. Неужто Френсис снова пришёл за своим "пёсиком"? Но потом Дазай слышит голос, от которого пустые глаза мгновенно распахиваются, а сон пропадает ещё быстрее. — Эй... Эй, придурок, проснись! Ну проснись же ты, нам нужно уходить! — Чуя...? Это... ты? — Да... Я, это всего лишь я. Господи... — Чуя застывает, глядя на тело Осаму, и катает между пальцами немного вязкое и сильно пахнущее чем-то молочно-кислым нечто, чем был покрыт его торс, когда Чуя переворачивал его на спину. Когда он понимает что это, он в ужасе одергивает руку и принимается судорожно вытирать её платком. — Дазай, нам нужно спешить. Ты... Полностью голый? Где твоя одежда? — Должна... Должна быть в шкафу. Посмотри. Чуя уж было сорвался с места к шкафу на другом конце комнаты, как вдруг почувствовал, что его схватили за запястье. — Придурок, ну что непонятного в том, что у нас мало врем-... — Чуя... Я так рад видеть тебя, Чуя. Дазай прижимает рыжего к себе, и тот замирает на какое-то время. Осаму вдыхает его запах и дрожащей рукой гладит по спине, чтобы удостовериться в том, что Накахара настоящий. И он действительно настоящий. Стоит перед ним в полном шоке, готовясь, как только выйдет из него, отвесить Дазаю подзатыльник. Настоящий. Живой. Родной. Любимый. — Чиби... Спасибо. Ты... пришёл... Чуя поджимает губы, опустив взгляд на прижимающегося к нему Дазая. Почему-то несмотря на ужаснейшее, самое плохое положение из всех, что Накахара мог вспомнить, сейчас Дазай совсем не раздражал его. Он выглядел так, слово был готов расплакаться. Это разбивало Накахаре сердце. Чуя тихо выдыхает и кладёт руки на кудрявую макушку, осторожно гладя и зарываясь пальцами в волнистые, нежные пряди. Они такие мягкие, путаются между фаланг и так забавно заворачиваются в кудряшки... Ему нравилось их гладить. — Дазай, нам... — Чуе необходимо усилие, чтобы оттолкнуть Дазая, который, очевидно, нуждался в этом касании как никогда. — Нам правда нужно идти. Скорее, пока никто не пришёл, идиот. А они, скорее всего, придут, когда поймут, что охрана обезврежена. Так что пойдём быстрее, прошу тебя. — Чуя отстраняется ещё и встряхивает шатена за плечи. — Ты в адеквате? Идти можешь? — Осаму кивает, отпустив его. Немного погодя Чуя впихивает ему в руки джинсы и рубашку из шкафа, хмурясь. — Бинты есть в аптечке мотоцикла. Но хуй там я буду тебе их накладывать прямо на улице!!! Ай блять, я не могу смотреть на это, дай помогу! — Чуя отбирает у Дазая, который мучался с одеждой, рубашку и помогает её надеть. Затем тянет Осаму на себя, позволяя облокотится, чтобы тот смог натянуть джинсы и застегнуть ремень. Внимательно изучив расширенные зрачки Дазая, Чуя похлопал его по щекам чуть сильнее, вернув в чувство, и сразу же потянул к вентиляции. — Ну же, идём! Пожалуйста, мне нужно чтобы ты приложил немного усилий, я потащу тебя на себе позже, но сейчас, пожалуйста... Выбравшись наружу, Накахара понял, что каким-то чудом никто ещё не заметил отсутствия жизни в охране. Чуя перекинул руку Дазая через своё плечо и потащил на другую улицу, подальше от этого проклятого места, к мотоциклу. Первым делом он дал ему нормальной воды, которую взял с собой и только после этого запрыгнул на мотоцикл. Он ещё раз попытался прокрутить в своей голове то, что именно он сделал с записывающими устройствами и людьми Френсиса, пытаясь понять оставил ли он след, за который американская мафия могла бы ухватиться и выйти на него, а затем и на Мори, и тогда пиши пропало, но мысли спутались как только Дазай издал жалобный всхлип, каких Чуя никогда от него не слышал. Даже той ночью после серьезного ранения Дазай не звучал так безжизненно как сейчас. Он казался тряпичной куклой. Осаму шатало даже в сидячем положении. Вероятно, он был слишком слаб. Он выглядел как живой мертвец, который разлагался в могиле пять веков, прежде чем какой-то рыжий карлик потревожил его вечное страдание в небытие и подсунул ему вместо лошади мотоцикл. Чуя встряхивает Дазая ещё раз, чтобы тот пришёл в себя и крепче за него взялся. И Осаму действительно схватился за Чуину талию, смяв в пальцах тонкую ткань его шифоновой рубашки, как будто боялся, что это всё сон и Накахара мог ускользнуть прямо из его рук. Но это точно не было сном. Чуя мог ему в этом поклясться. Уже смеркалось, так что огни быстрыми светлячками отражались в корпусе красного мотоцикла. Чуя вилял между машин, проезжая под мостами и между домами. Куда-нибудь, куда угодно, лишь бы уехать подальше... Ответ нашёлся в трущобах. Чуя резко вспомнил как на одном из заданий наткнулся на полузаброшенный склад. Магазинчик, которому он принадлежал, сгорел, а разбираться никто не стал. Туда они и направились. Чуя помогает Дазаю слезть и, собрав в охапку вещи первой необходимости из мотоцикла, затаскивает его на склад. Внутри прямо на полу была свалена груда какого-то беспорядочного мусора, среди которого Чуя нашёл какую-то старую одежду и другие тряпки. Он аккуратно сложил их вместе и постелил на пол в качестве небольшой, но мягкой лежанки. В железной крыше зияла огромная дыра, а под ней были видны металлические разводы, появившиеся после дождей, но зато из-за этой бреши им открывался красивый вид на удивительно чистое ночное небо. Звёзды уже рассыпались по нему сверкающими точками, и Дазай смотрел прямо на них, не смея оторвать взгляда, когда Накахара обернулся к нему, захватив аптечку. — Давай обработаю. А потом нужно будет поспать. — Чуя нервно хмыкает и, усевшись напротив, принимается промакивать его раны и ссадины ваткой с перекисью. — Дазай... Как ты себя чувствуешь? — М? Да... Всё нормально. Я в порядке, в порядке... Ничего не случилось, всё хорошо. Я в порядке... Чуя кивает, но, подняв на секунду глаза, видит совсем другое. Да, Дазай улыбается. Он улыбается своей привычной мирной улыбкой, что сейчас кажется немного неуместным. Всё же... Такая ситуация, а он улыбается так беспечно. Как будто ему совсем не больно и не плохо. Как будто это ничего не значит. И эта мирная улыбка кажется Накахаре страшной. Даже жуткой на фоне всех событий. Чуя и представить себе не может что сам испытывал бы, окажись он на месте шатена. Однако то, что действительно вызывает у Чуи ступор, это не странная неподходящая ситуации улыбка. Это слёзы. Глаза Осаму наполнялись ими до краев и одна из них уже течёт по его щеке. Чуе страшно думать о том, что Дазай, кажется, этого даже не понимает. Что нужно пережить, через какой Ад необходимо пройти, чтобы перестать ощущать собственные слёзы? Чуя не знает ответа на этот вопрос, но не бросает попыток выдвинуть хотя бы предположение, когда Дазай вдруг осторожно вытирает мокрую щеку и начинает выглядеть уже озадаченным, в недоумении разглядывая влагу на своей ладони. Его плечи и губы начинают дрожать, а слезы — катиться быстрее. Чуя поджимает губы и раскрывает руки, приглашая шатена в объятия. — Иди сюда. — Дазай сначала не понимает. Он просто исступленно смотрит, кажется, совсем не на Чую, а сквозь него. Накахара теряет терпение и начинает злиться, совершенно не зная как реагировать. — Ну же, иди сюда, идиота кусок. Осаму рвано вздыхает, кивая, и сильно дрожит. Он падает в объятия Чуи, позволяя себе спрятаться в них, просто утонуть в его руках и наконец-то нормально заплакать. Злость улетучивается моментально, словно её и не было в Чуе никогда. Он осторожно гладит шатена по кудряшкам и прижимает ближе к себе. Накахара потирается щекой о его висок, опуская взгляд на трясущиеся плечи. Он никогда даже и подумать не мог, что Дазай способен плакать вот так, навзрыд, прижимаясь к кому-то всем телом, дрожать в чьих-то объятиях и тихо, но всё же слышно просить никогда не бросать его. — Всё хорошо, Дазай. Сейчас всё хорошо. Я не брошу тебя. — Чуя повторяет это снова и снова, поглаживая шатена по плечам, пока тот не вернется к нему. Дазай не помнит, когда в последний раз плакал. Слёзы были для него чем-то ухудшающим состояние, нежели улучшающим. Он помнит, как плакал очень давно, в 5 лет, стоя около кровати в спальне и умоляя маму проснуться. Он тряс её руку и слезы оставались влажными пятнами на светло-голубом шелке её домашней сорочки. Она всегда одевалась так, что создавала у всех вокруг ощущение легкости. Всем, в том числе и маленькому Дазаю, иногда казалось, что ещё мгновение, и она улетит в небо, как надутый гелием воздушный шарик. Как птица. Ласточка. Его мама... Что ж сейчас, когда он вырос, Дазай по обрывкам своих воспоминаний может сказать, что его мать при жизни была весьма утонченной и женственной. Она была той, кого достойные мужчины с благоговением называют Женщиной, но, видимо, ей так и не повезло встретить хотя бы одного такого. Осаму никогда не знал своего отца. А мама часто была грустной. Эта голубая сорочка, в которой она ходила по дому в жаркую погоду, её успокаивающая прохлада, когда Осаму прижимался к её груди, и мягкость её длинных вьющихся каштановых волос, что он унаследовал от неё... Чуя гладил эти волосы прямо сейчас, зарываясь пальцами в кудряшки. Накахара Чуя, комок ходячей агрессии, непонятно как умещающейся в его довольно маленьком теле, и Дазай хорошо чувствовал эту тонкую осиную талию, обнимая его сейчас, был с ним... нежен. Кто бы мог подумать, что он может быть вот таким? — Всё хорошо, Дазай. Сейчас всё хорошо. Я не брошу тебя. — шатен чувствует силу в руках, обнимающих его, но она не направлена против него, как обычно, нет, сейчас она действует на него как якорь. Это приземляет. Успокаивает. Правда успокаивает. Но Дазай всё равно всхлипывает, потихоньку начиная осознавать, что взаправду рыдает в объятиях Чуи, и тихонько повторяет за ним, боясь собственного срывающегося из-за жгучих слёз голоса. — Всё... хорошо. Чуя... — он снова смакует это имя на губах, и он слышит учащенное сердцебиение Накахары, прижимаясь к нему, ощущая эту успокаивающую тёплую твёрдость его грудной клетки своей щекой. Проходит ещё какое-то время. Минуты сейчас идут для них по-другому, когда они устраиваются поудобнее на старых, но довольно мягких тряпках на полу, глядя через брешь в крыше на звёздное небо. За городом было видно звёзды. Прекрасное зрелище. Глаза Дазая немного щипало после того, что было с ним некоторое время назад, но он всё равно завороженно смотрел вверх, пока Чуя рядом не поднялся, чтобы потереть шею. — М? Затекла? — голос шатена вновь такой же бодрый и яркий, каким был всегда. — Хочешь... Ляг на меня. — Дазай старается звучать непринужденно, но это вызывает в нем противоречивые чувства, когда он буквально предлагает Накахаре лечь головой на его грудную клетку и услышать его неровное сердцебиение. Чуя пару мгновений молча смотрит на Дазая. А потом кивает, так, словно это ничего не значит, и ложится головой на плечо Осаму, щекой прижимаясь к нему. — Дазай. — Чуя поднимает глаза на его лицо. — Ты хочешь мне что-то рассказать? Дазай мирно улыбается, глядя на ночное небо. Со стороны это выглядит так, словно две пустоты – космическая, и та, что заключена в его глазах, играют в гляделки. Две чёрные дыры, какая же из них победит и вберет в себя другую? Осаму размышлял над тем, что было написано в соглашении Мори с Френсисом. И сколько бы вариантов шатен не перебирал в своей голове, одно было ясно точно: — Чуя, скажи, — Дазай звучит всё так же непринуждённо, но то, что он говорит, действительно серьёзно. — Ты понимаешь, что я не могу вернуться в Мафию теперь? Чуя поднимает глаза на ночное небо. Всё же красиво... Так ему начинает казаться, будто они свободны. Словно их ничего не связывает, словно у них нет никаких обязательств. Будто они могут просто уволиться как с обычной работы и пойти каждый своей дорогой, и всё будет хорошо. Что они будут свободны вдвоём... Накахара резко напрягается и Дазай чувствует это, потому что тот буквально лежит на нем сверху, однако прежде чем Осаму хотя бы пикнет, Чуя начинает говорить. — Я понимаю. — резко кивает Чуя, и его пальцы сжимаются в кулак. — Но не обязательно тебе уходить одному. Я тоже пойду с тобой. Мори вряд ли простит мне твоё вызволение. И старший брат тоже будет не в восторге... — Кто-то знает, что ты пошёл сюда? — Дазай понимает, что Мори скорее всего уже выдвинул предположение. Всё же, босс Портовой Мафии не дурак. Но не пойман – не вор. — Я имею в виду знает наверняка. — Нет. У меня не было времени сказать или оставить записку. Но Мори может понять, Дазай. Или Фицджеральд будет пытаться тебя найти. То есть... Нас обоих. — Чуя хмурится. — Ты не думай, что это я о тебе так переживаю. Мы... вроде как, хорошая команда и вместе нам просто удобнее. Наверное. — Знаешь, я и не думал, что ты обо мне переживаешь, пока ты не сказал, что не переживаешь. — Дазай снова высокомерный зазнайка. Но так нужно... Чтобы отвлечь Чую от сути этого диалога. И как бы Накахара не хотел этого признавать сейчас или позже, у Осаму всегда превосходно получается. — Чуя, только не бей, ещё один удар и я скончаюсь. — Мм, звучит заманчиво. — Согласен. — Дазай! — Накахара почти вскакивает, но сдерживается. — Чтооо? Я в любом случае не люблю боль, так что... — Осаму прерывается и сам не замечает как пальцы его левой руки вплетаются в рыжие волосы, как не замечает и того, что щеки Чуи краснеют от этого. — Чиби. — и это прозвище ещё больше добивает его, о господи, это как удар по крышке гроба, и Чуя правда предпочел бы быть мёртвым, а не испытывать это неловкое смущение сейчас. — Скажи, если бы не Мафия и не трудная жизнь или вроде того... Кем бы ты был? Чуя задумывается. Действительно задумывается, опустив глаза вниз, пока его уши стремительно краснеют. Позже он потирает шею, хмыкая. — Я даже не знаю. Думаю, я хотел бы помогать таким же детям как я. Или связать свою жизнь с вином. Делать его, продавать, коллекционировать. И какой-нибудь детский дом содержать. А ты? Кем хочешь быть? Этот ответ звучит так искренне и непорочно, по крайней мере, так кажется Дазаю, что на секунду в его глазах виден блеск. Порой он не понимает как кто-то такой в действительности хороший как Чуя оказался в рядах мафии. — Чуя, ты определись, ты нянька или алкоголик? Ауч! — Дазай морщится. Чуя дал ему щелбан. Справедливо. — Лааадно, одно другому не мешает. А я... — честно говоря, Дазай не думал, что это важно. Единственное, что он ощущал всю свою жизнь, так это то, что он всюду лишний. Будь он студентом, космонавтом, да хоть оперным певцом или даже стриптизером, чем черт не шутит, ему не было бы разницы, потому что... Куда бы он не пошёл, ему нигде не было места. — Я не знаю. Дазай не сказал всего, но по крайней мере, он ответил Чуе честно. — Ты такой придурок, ты знал? Я тут стараюсь, думаю над ответом, а он просто не знает. — Накахара раздражённо цыкает. Он хотел было дать этому придурку щелбан снова, но задумался. Его рука зависла в воздухе, а после опустилась на грудь Осаму. А ведь правда... Кем бы мог быть такой как Дазай? Накахара на удивление быстро находит ответ. — Из тебя вышел бы неплохой детектив. — Дазай внимательно слушает. Чуя неопределённо ведёт плечами, положив голову обратно и прижавшись ближе. — Как думаешь, когда всё пошло не так? В твоей жизни.

«Когда я родился»

Это первое, о чем думает Дазай, но он знает, что вряд ли на свете есть что-либо травмоопасней, чем сказать это вслух Чуе сейчас. Поэтому он говорит другое. — Когда всё пошло не так, я не знаю, но я могу сказать, когда всё стало относительно терпимо. — Конечно, это легко. Занял должность исполнителя и всё, живёшь в шоколаде. — фыркает Чуя без тени подозрения. — Не-а. — Дазай по-котячьи улыбается. Его тёмный взгляд вперивается в голубые глаза Чуи. Волны лёгкого непонимания в них тут же оказываются поглощены пустым взором Осаму. Но в следующую секунду, Чуя готов поклясться, этот чёрный цвет в его глазах неожиданно стал теплее. — Думаю, когда я встретил тебя, моя жизнь стала на метр с кепкой более терпимой. Чуя замирает на несколько мгновений. Он удивлённо смотрит в глаза Дазая. Слишком удивлённо, с непониманием. Как кому-то может стать лучше от такого как он? Это невозможно. Наверняка Дазай лжёт, наверняка... Чуя отводит взгляд. — Пошёл ты. Я ещё расту, придурок недалёкий. — Накахара раздражённо фыркает, хмурясь. — Почему ты постоянно ко мне прикапываешься? Я же ничего тебе не сделал. Дазай усмехается с Чуиного упорства. Это забавно. То, как он всегда спорит, особенно, по поводу роста. После вопроса он задумывается. Он хочет так и ответить, что ему просто весело смотреть как Чуя бесится, но потом... Потом он вдруг вспоминает, что ему не так давно говорила Элис, усердно разрисовывая какие-то несомненно важные документы из стола Мори, который Дазай любезно вскрыл и достал их оттуда маленькой девочке для забавы. Как же... как же она тогда сказала?

***

— Элис, солнышко, видишь печать? Она такого неприятно синего цвета, думаю, её следует тщательнее закрасить. — Дазай-нии. — девочка усердно закрашивает печать зелёным мелком. — Тебе нравится Чуя-нии? — М? В плане нравится? — Ну, я знаю, что братик Чуя хороший. Он всегда разрешает мне покататься на его плечах. И совсем не потому что боится Ринтаро, как все остальные. — эта девочка всегда была умна, так что Дазай не удивлён. — Я имею в виду, он нравится тебе как я нравлюсь мальчикам? Выражение лица Дазая на секунду становится очень удивлённым. После он берет в ладонь одинокий никому не нужный белый мелок и крутит его в пальцах, а улыбка его смягчается. — А как ты нравишься мальчикам, Элис-чан? — Когда я нравлюсь кому-то, он обязательно дёргает меня за косички и обзывает. Но знаешь, Дазай-нии, я была бы рада, если бы дурак Ринтаро потом не распоряжался никогда не подпускать их ко мне. Всё же это приятно, кому-то нравиться.

***

Осаму выпаливает это прежде, чем успевает понять как это звучит. Обычно он контролирует свою речь и мысли, даже когда ему очень очень плохо, но... Видимо, не тогда, когда ему взаправду хорошо. Мелки. Косички. Мальчики.

«Всё же это приятно, кому-то нравиться»

— Потому что ты нравишься мне, Чуя. Пальцы Дазая застывают в волосах рыжего. О боже. Что он только что наделал? Бля. Бля бля бля бля бля. У Чуи сбивается дыхание. Он пару секунд смотрит перед с собой в пустоту. Он... Он что Дазаю?! Н... Нравится? — ... Нравлюсь? Да быть такого не может. Но почему, почему именно сейчас этот придурок выглядит таким честным, таким, что совершенно несвойственно ему, серьёзным? И... Кажется, ему страшно. Дазаю страшно. Даже Чуе, который порой, бывало, не замечал очевидного, было это заметно. Расширенные зрачки, учащенное сердцебиение. Осаму прекрасно знал, что Чуя услышал, он ведь буквально лежал на его груди секунду назад. Накахара подскочил и, уперевшись руками в пол по обе стороны от головы Осаму, впервые за свои восемнадцать лет действительно не знающего куда себя деть, широко распахнутыми глазами смотрел на шатена. Ему признались в чувствах... Только что. И не какая-то милая японка, а чертов Дазай. Этот противный, склизкий как скумбрия и... такой красивый в свете луны... Он... Ну почему именно он? Чуя поджал губы. Он мог не думать об этом на заданиях, ведь он мог просто палить из пушек в чертовых ублюдков, даже не глядя на источник этого противно сладкого, насмехающегося над ним голоса, но сейчас, когда он лежит перед ним вот так, поглощая пустотой в своих глазах свет луны, обрамляющий его острые скулы... Черт. Именно поэтому Накахара старался не смотреть на него. Потому что в пылу ненависти к нему он мог забыть о том, что Дазай выглядит вот так. Не в силах оторвать от него взгляд сейчас, он нервничал и не знал куда, а главное как спрятать поглубже этот ужасный трепет в животе после его слов. Потому что в последнее время, хоть Накахара и думал, засыпая после миссий, не о количестве отобранных жизней, а о количестве прикосновений этих ужасно красивых рук Дазая к нему, он всё равно предпочитал зарыть эти чувства глубоко в себе, похоронив под тонной ненависти, самобичевания и раздражения. То, как он треплет его волосы, справившись с заданием. То, как ранее раздражающее прозвище «чиби» стало вдруг звучать так мягко, срываясь с его уст, что всякий раз его сердце сжималось и пропускало удар. То, как он вечно срывал с него шляпу, чтобы поиздеваться над его ростом, но всегда бережно надевал ту обратно, зная, как она нравится Накахаре... К слову, если быть совсем честным хотя бы собой, то нравилась потому что он подарил её. Всё это и многое другое. То, как они действительно стали лучшим дуэтом Портовой Мафии за всю её историю, как понимали друг друга без слов, как сидели на том Богом забытом холмике, и слова Дазая растворились в порыве ветра... А ведь Чуя их так и не услышал. И ему было стыдно признать, что пару раз он думал... Думал, а что, если там было «люблю»?

«Раз уж на то пошло, то ты уже целовал меня, так зачем рука?» «Я грязный»

Накахара перемещает руки и сжимает плечи Дазая, не давая ему встать. Осаму смотрит в его глаза. Он устал и чувствует себя просто отвратительно. Он чувствует себя ужасно грязным. Он только что рыдал ему в плечо, а какие-то пару часов назад он даже человеком не был. Так... Секс-куклой. Удовлетворением фетишей той слащавой мрази. Он слишком грязный, чтобы касаться кого-то. Но почему тогда когда Чуя приближается к его губам, кусая при этом свои от волнения, Дазай рефлекторно двигается навстречу? Почему он так его желает? Почему... он? Чуя припадает к губам шатена. Это даже нельзя назвать поцелуем. Он просто прижимается к мягким искусанным губам Дазая, замирает так на несколько бесконечно долгих секунд и только потом, почувствовав руку Осаму на своей талии, по-настоящему начинает его целовать. Дазай отвечает. Его руки обвиваются вокруг тонкой талии рыжего, и глаза снова щиплет, потому что Накахара, возможно, ещё не понял, но Осаму уже давно всё решил, а это поцелуй действительно желанный для него, и ему чертовски от этого грустно. Потому что на свете не так много вещей, которые Дазай мог бы назвать истинно желанными. Может, крабы, хороший односолодовый виски и... Чуя. Всё остальное всегда было против его воли, никто никогда не спрашивал, чего бы он хотел, и Осаму просто привык относиться проще к тому, что даёт ему эта ебанная жизнь, а даёт она обычно по ебалу, часто чем-то увесистым. И даже сейчас, когда он получает того, кого правда желает, когда он так открыт ему, как никогда не был открыт никому прежде, его жизнь всё равно тихим, но тревожным звоночком в его собственной голове напоминает ему о том, что всё, что есть в мире хорошего, всё это не для него, и никогда не было для него. Даже сейчас. Дазай может и выбрал бы раствориться в моменте, но то, что дальше делает Чуя, выбивает из него последние остатки сил. Накахара плотно закрывает глаза, жмурится, но это не помогает справиться с потоком нахлынувших на него разом чувств. Он отстраняется ненадолго и выдыхает прямо в приоткрытые губы шатена. — Я... люблю тебя, Дазай. Внутри Осаму всё падает, но он не слышит грохота, потому что под его рёбрами воцаряется абсолютный вакуум, в котором все его чувства теряются, и только эти слова эхом отбиваются от стен.

«Я... люблю тебя, Дазай»

Он хочет закрыть лицо рукой и расхохотаться в истерическом припадке, но Чуя снова его целует, чтобы не дай бог этот дурень ничего нелепого в своём каждодневном репертуаре не сморозил, чтобы ничего не испортил своим колким языком. Потому что Чуя не хотел жалеть об этих словах. Точно не хотел... Только не об этом. А Дазай и не собирался ничего говорить. Вернее, он хотел бы сказать. Возможно, он сказал бы, но он правда не думает, что имеет на это право, поэтому он просто запускает ладонь в рыжие волосы, пальцами зарываясь в его локонах, и притягивает к себе ближе, продолжая целовать его. Так, словно делает это в последний раз. Подумать только, они знакомы целый год. Хотя нет, даже больше. Когда Дазай впервые увидел эту рыжую шевелюру, на улице стоял май с аномально прохладной погодой. Настолько, что приходилось носить пальто по утрам и вечерам. Сейчас на улице было лето, и руки Дазая прикрывали только бинты, которые Чуя бережно наложил ему поверх саднящих порезов. Сначала их общение не заладилось, но потом, когда Дазай почувствовал укол вины из-за инцидента с тем пареньком с ржаво-красными волосами, всё стало лучше. Интересно, Чуя до сих пор помогает ему? Дазай никогда не спрашивал. Судя по тому, что одежды в его гардеробе не прибавилось, да. В любом случае, Тачихара стал тем, из-за кого Дазай начал допускать мысль, что они с Чуей... Могли стать друзьями? Для Осаму это было очень громким словом, но он всё же думал об этом иногда. Особенно после того что Чуя сделал для него, когда Осаму раскроили руку в драке. Ведь, кажется, только друзья способны на такую бескорыстную, безоговорочную помощь кому-то? Дазай не верил в благотворительность, но решил поверить в дружбу. И верил до того момента как поцеловал его зимой. Да, это было, чтобы успокоить паническую атаку Чуи, в которой он был виноват, но это не значит, что Дазай не признал тысячу раз в своей голове, что ему понравилось ощущение его зубов, оттягивающих нежную кожу. Было в его ненависти что-то... необъяснимо горячее. Поцелуи Чуи сейчас немного неловкие, но Дазай перехватывает его губы и принимает сидячее положение. Их колени согнуты, они находятся очень близко друг к другу, и когда Чуя, сильно жмурясь, видно, от смущения, комкает пальцами ткань джинс Дазая на бедре, тот разрывает этот поцелуй ненадолго, чтобы погладить рыжего по щеке, и, стараясь не смотреть в его синие, по-щенячьему преданные глаза, сказать: — Всё хорошо, чиби. Расслабься. И Чуя действительно расслабляется после, что позволяет Дазаю протиснуть язык между его зубов и провести им по его нёбу, а после немного укусить рыжего за нижнюю губу. Они ещё какое-то время просто целуются, прижимаясь друг к другу так сильно, словно пытаются слиться в одно целое, но в итоге они оба выдыхаются, и особенно, Дазай, потому что он неимоверно устал за эти дни, так что они вновь падают на пол, в кучу тряпья, Осаму прижимает рыжего к себе, а тот на удивление нежно его обнимает. Дазаю хочется назвать Чую щенком, потому что он правда похож на милое верное создание, которое, стоит его погладить и похвалить, сразу же виляет хвостом и выглядит самым счастливым существом на планете, но он правда не уверен, что справится с потоком агрессии, что выльется на него потом из-за этого безобидного сравнения, так что он решает промолчать. Вместо этого он говорит: — Чуя, нам надо поспать, ладно? — Мг. Хорошо... Да, ты прав. — рыжий всё ещё немного нервничает. Он так и не услышал ответа на свои слова, но разве можно просить о таком? Разве правильно будет спрашивать буквально только что пережившего насилие о том, что он чувствует? Чуя решил, что если подвернется случай, он спросит Дазая потом. Да и даже если нет, пф. Чуе совсем недавно исполнилось восемнадцать, разве он не успеет вдоволь насладиться жизнью? Так он думает сейчас. — Доброй ночи, Чуя. — Ночи, Дазай. Накахара вырубается на удивление быстро после того, что произошло, а вот Дазай... Ещё какое-то время шатен лежит, поглаживая спящего Чую по плечам и что-то мычит себе под нос, размышляя. Он понимает, что не может позволить себе уснуть, ведь иначе рискует проснуться позже Накахары. Но у него ещё есть время. Ещё пару часов он может провести так, в его объятиях. И шатен безумно благодарен тому, что время действительно тянется медленно, и он может подольше полежать так, зарывшись носом в рыжие локоны и, вдыхая запах его волос, стараться запомнить навсегда. Однако как только небо начало светлеть, и Дазай смог услышать звуки мотора редких одиноких машин снаружи, он понял, что... Им пора прощаться. Осторожно, чтобы ненароком не разбудить, Осаму вылез из-под него, положив тому под голову побольше мягкого, что он только смог найти вокруг. Чуя мирно сопел во сне, иногда хмуря брови, и Дазай, не сдержавшись и рискуя разбудить его этим, оставил очень осторожный, действительно любящий поцелуй на его лбу. Затем, запретив себе испытывать какие-либо чувства, он направился к выходу. Стараясь не скрипеть старой заржавевшей дверью, Осаму открыл её ровно настолько, чтобы он смог протиснуться в щель, и он был уже готов уйти, но всё же обернулся посмотреть на него. Маленький рыжий комочек лежал на куче тряпья в заброшенном складе. Боже, это ещё больше делало его похожим на щенка. Дазай никогда не называл и не считал себя хорошим человеком, но сейчас он ощущал себя предателем Родины или даже врагом всему человечеству. Просто зная на что он обрекает его... Тачихара побудет с ним ещё какое-то время. Малютки Гинни и Элис считают его своим лучшим другом, да и Рюноске, вроде как, никогда не против пообщаться с ним. Он не пропадет. Не пропадет ведь? Тот, кто действительно должен пропасть, исчезнуть, это не Чуя. Это Дазай. — Я тоже тебя люблю, чиби. Я очень сильно... тебя полюбил. Сайонара, моё рыжее чудо. На этом Дазай вышел со склада и ушёл. Только редкие лучи рассветного солнца знали, куда он направился. И они обещали сохранить этот секрет.