Femme fatal'

2019/22/25

      В родном воздухе пахнет сладко: с терпкими нотками ванили духи, промелькнувшей мимо девчонки, смешиваются с ароматом кофе в шершавом стаканчике. Кира замерзшими пальцами сжимает картонное тепло и украдкой поглядывает по сторонам. Надеется, что знакомых — призраков прошлого — встретить не удастся.       — Симпатично. — подмечает Матвей и старается изо всех сил не замечать ни полицейскую сирену, ни пацанскую перепалку совсем-совсем близко.        — Знаешь, днем тут куда симпатичнее. — скучающе заметила Сафронова.       На улочки степенно опускался вечер, заползал в подворотни и зажигался теплыми-теплыми огнями в окнах. У подъездов шумно, озорно собирались подростковые компании на пятничные тусовки: район дышал, наполнялся весельем — непрерывной яркостью жизни.       — Верю, что днем тут симпатичнее, а главное, наверное, безопаснее. Тебе так не кажется?       — Нет. Мне бояться было нечего. Папу знают все, Костю — тем более! — улыбнулась Сафронова. — Так что… У меня здесь все было очень хорошо.       — А папа у тебя кто?       — Участковый. — пожала плечами и усмехнулась собственному жизненному контрасту.       Сафронова украдкой радовалась, что оказалась здесь не одна, не наедине с собственными мыслями. Часто представляла себе первую встречу с Москвой после долгой разлуки и каждый раз тоскливо отмахивалась от навязчивых образов. Встреча казалась невозможной, сознание рисовало чрезмерно остро, отзываясь тупой болью где-то за ребрами. А сейчас, оказавшись, казалось, в собственных фантазиях, вспыхивающих так больно, так тревожно, было совсем не страшно.       Три года Кира открещивалась, сдерживала обещание. Три года все было относительно безболезненно, спокойно до безумия: она старательно прятала все переживания глубоко в душе, маскировала их за обидой и внушением самой себе, что он — ее тотальная ошибка. Даже перестала мучить собственное сердце вопросом, кто не прав, кто прав: он или она.

Иду домой, незнакомые дороги рядом. То, что когда было родным, вдруг стало чужим. Я поменял бы тут все местами, Но для безумия мне не хватит сил.

      Едва-едва слышно доносились песенные слова из припаркованной у родного подъезда машины.       — Какая дурацкая песня! Терпеть ее не могу, а моя подружка школьная Ирка без ума от нее была. На всех школьных дискотеках упрашивала поставить ее и снова, и снова… Помню наизусть, представляешь? — Кира засмеялась и остановилась у подъезда. — Посвети, пожалуйста, ничего не вижу… — разбитая лампочка уже стала негласным талисманом районных домов. — Держи. — вручила стаканчик с недопитым кофе.

      Потом опять мы до вечера влюблены, Алкоголь бьет по печени, но, увы, Моего безумия не хватит остаться первым, Мне нужно много время.

      — Не торопись. — улыбался Матвей и светил фонариком в небольшую сумку, то и дело вскидывая теплый взгляд на чрезмерно сосредоточенную девушку.       Очаровательная. Нравится до сумасшествия, до дрожи в коленках.       — Ну пиздец… — капризно тянет Кира, раздраженно откинув мешающуюся прядь. Помада, кисточка, расческа, конфетки, паспорт, пачка сигарет, отчего-то целых две зажигалки, а ключи все обнаружить не удается.       Мрачный смешок совсем-совсем рядом не слышит — слишком увлечена. А если и повезет услышать, не увидит совершенно точно: фигура затерялась под разбитым фонарем, свет лишь падал из редких окон, где теплился свет, а выдать мог лишь огонек тлеющей сигареты, зажатой в зубах.       — Хочешь я посмотрю, а ты посветишь?       — Глупости. — хмыкнула Сафронова. — Я нашла, они только зацепились за подкладку.       Три года безболезненного спокойствия были в одночасье перечеркнуты мелькнувшим у подъезда его ароматом: горький одеколон вперемешку с бесконечными сигаретами.       Секунда. Всего секунда, а сердце споткнулось, замерло и полетело кувырком.       — Все хорошо?       — Да. Мне просто показалось… — Кира оставила в покое и сумку, и ключи, застрявшие в подкладке, огляделась, вглядываясь в темноту. Никого не обнаружила, лишь легкую сигаретную дымку совсем рядом, и шумно выдохнула. — Просто показалось. — убедила себя же.       — Че, лапочка, забыла, как у нас тут все устроено? — насмешливый голос с прокуренной напрочь хрипотцой вонзился в самое сердце. В самую скулящую мякоть, разбежавшись юркими мурашками. — Да тут все просто, че ты. — голос звучал все ехиднее и ближе.       — Забыла. — развернулась чрезмерно резко. — Здравствуй, Костя. — голос предательски дрогнул, оставалось надеяться, что он эту дурацкую слабость не заметил.       — Здорова, Кира. — парень выдохнул сигаретный дым, чуть вскинув подбородок. — Прошу. — дёрнул дверь с такой силой, что она с грохотом открылась и бахнулась о стену.       Сердце, вторя несчастной двери, бахнулось о ребра неприятно и крайне болезненно. Вот он: совсем рядом, не вспыхивающий мутноватыми образами в памяти, не воспоминание, которое всеми силами хочется выдворить из сердца. Живой, настоящий и с неизменной ухмылкой на губах.       — Надолго к нам? — окинул, едко прищурившись, изучающим, тяжелым взглядом Матвея. Был на целую голову ниже, но жестче, крепче. Однозначно сильнее.       — Нет, не надолго. Извини, мы спешим. — скомкано проговорила Кира и, схватив товарища за запястье, поспешила в подъезд.       Бравада, присущая Сафроновой и смелость не менее дерзкая, отчего-то вдруг расклеилась, разбежалась. Кира не узнавала сама себя: каких-то три года назад была готова броситься едва ли не с кулаками на человека хоть сколько-то негативно настроенного. А теперь что?..       Щеки предательски пылали, а это его тягучее «лапочка», такое привычное, такое родное…       — Это и был твой Цыпа? — усмехнулся Матвей, которого едва ли не затолкали в лифт.       — Он. — коротко ответила, давя на кнопку «пять». Чертовы двери никак не закрывались, а сердце колотилось, казалось, где-то в горле.       Она не верила в совпадения, даже в судьбу — слепо не замечала ничего такого до этого вечера, испещренного случайностями. И все так невовремя, так скомкано и в неподходящую минуту.       До смешного глупо. До мурашек нереально.       — Почему так распереживалась?       — Тебе показалось. — Кира, наконец, справилась с зацепившимися ключами. А лифт, наконец, справился с поднятием на нужный этаж: неприятно скрипел и подрагивал, но справился.

      .

      Отчий дом встречает привычной тишиной. Недавнее присутствие отца выдает лишь едва уловимый запах одеколона, да сигарет. Кира помнила, видела с раннего детства одно и то же: папа, зажав в зубах привычную сигарету распыляет свой крепкий, колючий-колючий одеколон неизменно на шею, ворот кителя и отчего-то на затылок, разнося аромат узнаваемый ладонью. «Увидимся, пап»: говорит неизменно Кира. «Увидимся, кис»: говорит неизменно папа.       — Наверняка, беспризорников своих оформлять поехал. — Сафронова стянула с шеи шарф и глянула в зеркало. Раскрасневшаяся и взволнованная. Красивая-красивая. Довольно улыбнулась себе же, снимая пальто. — Надеюсь, успеем увидеться.       — Это вы? — Матвей кивнул на фотографию, приклеенную еще малышкой-Кирой на зеркальную раму своим тоненьким цветасто-детским скотчем.       — Да. — кивнула и коснулась прохладными пальцами фотографии. — А это Гоша, друг детства, и дядя Олег — его отец и мой крестный, получается. Пойдем чай пить, я замерзла. Пальто вон повесишь, тапок нет.       «Друг детства… Интересно, кто у тебя тут еще?..»: пронеслось мысленно.       — Ты чай хочешь или кофе? С конфетами вот… — сияла Кира, показав товарищу коробочку любимых raffaello. — Папа оставил!.. — звучала так трогательно-трогательно, улыбалась искренне.       «Доченька! Убегаю, но знаю, что ты не сможешь не заглянуть ко мне! Знаю, что мы собирались с тобой встретиться в городе, но все равно уверен, что ты заглянешь домой. Оставляю тебе конфетки (твои любимые :)) и постараюсь приехать не поздно. Отдохни, кис, и дождись меня! Пожалуйста!!! :)»: отцовскую записку Кира оставила при себе, не стала делиться столь близким к сердцу.       — Кофе. — улыбнулся Матвей и глянул в окно, касаясь аккуратно листочков монстеры, увядающей на подоконнике. — Там твой друг до сих пор у подъезда ошивается. Может, тебя ждёт?       — Гошу он ждет. — знала наверняка. Знала наизусть. — Я ему зачем? — усмехнулась Кира и глянула в окно.       Странно. Стремительная нелюбовь, что так старательно взращивала в сердце, вдруг сменилась скулящей тоской все там же: в глупом-глупом сердце. Вот он: так близко, смотрит на светящееся окно, вскинув подбородок, выпуская дым. Знает точно, куда смотреть, и пробирается в самую душу своим колючим прищуром.       В самую мякоть.       — Вдруг? Ты мне о нём не рассказывала… Как у вас всё закончилось, почему?       — Послушай. Я прекрасно помню наш разговор в августе и я, кажется, дала ясно понять, что ценю твои чувства, твое признание, но я сейчас не могу ответить тебе взаивностью. Мы друзья и ты сам согласился, сказал, что готов на все, лишь бы быть рядом. Потэтому, пожалуйста, перестань задавать мне вопросы о человеке, который остался в прошлом, о котором мне совсем не хочется говорить. Ты мучаешь меня и более того… Жутко раздражаешь! — Кира вздрогнула: чайник вскипевший щелкнул чрезмерно громко. — Как началось, так и закончилось, бывает. Разности по интересам. — отрезала.       — Прости… Просто… Для меня это очень важно, Кира. Не могу с собой ничего поделать. Я не хочу обидеть тебя, но хочу знать о тебе больше, о твоей жизни. О том, что нравится и о том, что терпеть не можешь. Понимаешь?..       — Терпеть не могу, когда мне лезут в душу. Чайник вскипел, делай свой кофе сам. — Хочу сходить в душ. Устала от дороги. — говорит холодно, режет словами.       Обиделась.       Матвей лишь коротко извинился и увлекся кофе. Вздродгнул лишь, когда дверь ванной чрезмерно громко захлопнулась. «Ну обижайся-обижайся, дурочка…»: промелькнуло в мыслях размашисто, с мало скрываемой усмешкой. Мысли закрутились юркие, колючие до безобразия: душа полна раздражения и отчаяния. Он — хороший мальчик — так пылко любит, так трепетно относится, а она совсем этого не ценит, не замечает любви сумасшедшей. Она…       «По всей видимости, все не отделается от этого маргинала! От этого быдло-гопника, чтоб его…»: вспыхивает в груди остро-остро, болезненно отзывается в самой мякоти сердца.       — Кир… — из размышлений вырывает гулкая телефонная вибрация. Окликивает машинально, заметив телефон, забытый на столе.       Не слышит, конечно, как ни зови. На экране светится «Костя». Вибрация настойчивая, казалось, скребущая по воспаленному мозгу. Неприятно.       Недобрый огонек вспыхивает в красивых глаза. Матвей отвечает на вызов, молчит, вслушиваясь в металлический треск, а затем и в нахальную хрипотцу.       — Кир, я это… Набрать решил. Просто голос твой услышать хотел. Ты, наверное, не захочешь говорить со мной, там… Не захочешь увидеться… Но я, короче, увидел тебя и ахуел. Ну точнее… Короче, может покурим? Вместе. — голос мягкий, совсем не соответствует суровому, хмурому взгляду исподлобья. — Пиздец, как хочу с тобой поговорить!       — К сожалению, Кира не может сейчас ответить. Это Матвей — её молодой человек. — голос насмешливый. — Я передам, что вы звонили. Костя, верно?       — Передай. — сталь блеснула в голосе по ту сторону, мягкость слетела. Растаяла.       — Вы, кстати, совершенно правы: Кира не захочет ни говорить с вами, ни видеться. Я уверен в этом.       — Да похуй мне, в чем ты там уверен. Передай, что я звонил.       — Конечно. До свидания, Костя. — сбросил вызов раньше, чем по ту сторону успели ответить. — Передам, как же. — усмехнулся.       «Интересно, что ты за челоек такой. Костя»: шепчет насмешливо, точно знает Киры особенность. Она — не любительница обремлять себя сложностями, а значит пароль телефона не стал исключением.

      111213

      Экран поддался, сдался настойчивым пальцам. Сердце дрогнуло. Прислушался: шум воды. Порядок.       — Посмотрим, что ты, Кирочка, хранишь… — шепчет тихо-тихо, а сердце бьётся гулко.       Отец, он — Матвей, подружки, фотографии лекций и чужие конспекты, которые собралась списывать. Щенок, которого увидела на веранде кафе, собственная улыбка и платье, что скидывала папе с протяжно-очаровательным «скинь денежку, па». Ворох собственных фотографий, многие сделал Матвей. Многие пересматривал не единожды.       Ничего такого не нашёл, даже подумал свернуть свое подленькое рассматривание, но совершенно точно помнил фотографии, что Сафронова украдкой листала по пути. Должны же они где-то быть! Должны же…       «Ничего»: папка скрытая от остальных, припрятанная подальше. Спрятанная за паролем. «Она!»: волнительно отозвалось в самом сердце. Она — совершенно уверен.

111213

      Нехитрая комбинация открывает все, что Кира так бережно хранила в сердце.       Нашел! Она и он: видео. Сердце бьётся, кажется, где-то в горле, а щеки стремительно-предательски наливают алым кипятком.       Она — ангел, которого сердце Матвея так жадно желает. Требует горячо и приторно. Она — такая недостяжимая Кира — бесстыдно плавится в чужой настойчивости. «Мне так нравится…»: голос её сладкий, тягучий. Шепчет протяжно, гладя ладонью бритую голову. Тает, касаясь разгоряченной спиной оконного холода.       Матвей сходит с ума, подсматривая за столь острыми гранями. Сердце колотится, вторя сбивчивому девичьему дыханию.       Он — быдловатый хулиган — совсем не достоин Киры. Матвей уверен. Готов кричать. Готов доказывать, как угодно, чем угодно.       Бесстыдство горячее, жадное. Скрытое от чужих глаз под паролем, а теперь явное и от этого более горячее. Матвей прислушивается: шум воды стих. Спешит.       — Кирочка, ты скоро?! — кричит, стараясь удостовериться.       — Десять минут! — в ответ кричит Кира.        «Десять минут…»: гулом отзывается в висках.       — Сука!.. — ругается тихо-тихо. Сквозь зубы. Щелкает по экрану, собирая жаркие видео и фотографии. Отправляет себе в мессенжере, затаив дыхание, удаляет сообщение «у неё», а сердце колотится, будто безумное. — Пара минут есть. — удостоверился про себя, глянув на наручные часы. Последний штрих: удалил вызов из недавних и по оставил телефон в покое, выдохнув.       «Просто влюблённость юношеская, просто проводили время вместе, Матвей. Просто секс!»: вспомнились слова Сафроновой, брошенные в ответ на неосторожный вопрос.       «Просто секс…»: отозвалось неприятно, больно резанув по самой сердечной мякоти.