Femme fatal'

2016/19/22

      Ноябрь заканчивается на перроне и, кажется, собственная жизнь обрывается с ним же. Ледяной ветер касается раскрасневшихся девичьих щек, путается в волосах. Секунда и порвется душа, как нитка.       Секунда — и раскрыть крылья времени больше не останется.       — Кир... — крепкий паренёк выпускает дым, чуть вскинув подбородок, зажав сигарету в зубах. Взгляд колючий, с неизменным прищуром, смотрит хмуро. Слова крутятся на языке, мысли путаются, а выцепить из них хоть одну не выходит.       Вот она: такая родная, близкая до безумия, с соленой влагой на ресницах и мелкими снежинками на каштановых кудрях. Протянуть лишь руку, прижать к груди и забудутся обиды, забудутся все неосторожно брошенные слова, но он все не решается, молчит, будто чужие вовсе.       Глупо упустил момент, когда все окончательно сломалось. И теперь отчего-то не знает, что сказать.       Между ними лишь сигаретный дым, лишь пройденная вместе, казалось, вечность, но она, наверное, сейчас ничего не значит. Люди на перроне мелькают, суетятся, а он молчит, смотрит колючим прищуром и сил найти в себе не может. Смелость куда-то испарилась, вечно зашкаливающий уровень ярости вперемешку с безрассудством больше не пульсирует в висках.       Совсем пустота.       — Спасибо. — смотрит, чуть вскинув подобородок, снизу вверх. — Что проводил. — чувствует, что от любви некогда пылкой остался лишь тлеющий уголёк.       Разрешения проводить, конечно, не спрашивал: подошёл к подъезду и, по обыкновению, проигнорировал всё сопротивление и привычные уговоры. Не слушал колкости обиженного девичьего сердца, молча шёл, куря одну за одной.       — Конечно. Поздно ведь. — скомканно провел ладонью по бритой голове, окинул Киру мрачным взглядом и сжал скулы.       — Знаешь... — протянула Кира. — Цыплаков, нампомни мне, если я вдруг позвоню, чтобы я больше не приезжала. — горькие слёзы застряли болезненным комом в горле, не время для них. Держится из последних сил. — Чтобы я, действительно, не смогла.— ледяная сталь искрится в словах.       Всего пара минут и застучит тяжесть металла о рельсы, унося в незнакомое спокойствие, суетливое и новое. А эта – привычная и приторно-вязкая – жизнь останется лишь пеплом на асфальте и воспоминанием, что вспыхнет жгучей влагой поцелуев.       — Увидимся, Кир?.. — Цыплаков взглянул спешно в прохладу влажных глаз. — Как-нибудь... — совсем чужой теперь.       Совсем.       — Надеюсь, нет. — гудок поезда напугал, разбежавшись мурашками по коже. Капкан захлопнулся: любовь не спасти.       Ноябрь заканчивается сигаретным дымом в пустоту и поездом, что умчится вперёд. Умчится безжалостно, перечеркнет всё, что было, стрелой вонзаясь в самую мякоть дурацкого сердца.