Только зима, только сто лет войны

«Сегодня меня не убили», — пишет Джон, и Пьер, Пьер Кошон позволяет себе короткую улыбку, глядя в телефон. Бывают хорошие вечера, и тогда они с Джоном переписываются до тех пор, пока глаза не начинают закрываться сами собой — и иногда ещё немного после. Они шлют друг другу фото. Они играют в шахматы, и Пьер не спрашивает, какими способами маршал изыскивает время и источники связи. Он только чувствует себя донельзя счастливым. Бывают вечера чуть хуже — когда Джон отписывается и пропадает снова. Пьер знает, что в следующей сводке новостей он прочитает о новой битве, а до того ему только и остаётся, что молиться и перебирать чётки. Молиться за жизнь вражеского маршала — эта мысль заставляет улыбку снова тронуть его губы, но в улыбке этой — печаль. Он не знает, случится ли им встретиться снова, а нежность, пробудившаяся в сердце, отказывается засыпать. Но плохой вечер случается лишь единожды: когда Джон не пишет ему ничего. Пьер, кусая губы, становится на колени в изножье кровати и шепчет молитву, не чувствуя занемевших ног. Глаза его сухи. Утром, не выдержав, он пишет Тэлботу: «Мессир, если вы умерли, я вас убью». «Ваше Преосвященство, если вы решились нарушить ради меня свои обеты, выберите лучше какой-нибудь другой, — почти мгновенно отвечает тот. И тут же дописывает: — Прости. Подумал, тебе надоело читать одно и то же». Пьер гневно фыркает. Но облегчение в нём пересиливает. Он гипнотизирует взглядом экран, пока Тэлбот печатает следующее сообщение. «Я бы подумал, что ты приворожил меня, если бы ты не был священником. Что ты со мной сделал, Пьер Кошон? У меня же всегда был ветер в голове, а теперь я думаю только о тебе и от тебя одного схожу с ума. Я увидел тебя во время мессы, и мне захотелось увидеть снова, но, Пьер, я и не думал, насколько значимым это станет для меня. Насколько значимым станешь ты. Я бы забрал тебя к себе в Англию и не отпускал никогда, если бы мог». Кажется, у него немеют руки. Пьер помнит эту сладкую острую боль, рождающуюся будто в подушечках пальцев и растекающуюся по телу. Он ощутил это в далёкой юности, впервые не просто услышав, но осмыслив текст Писания. Так он почувствовал её — эту силу, пронизывающую до кости, эту любовь, слишком большую, чтобы вместить одним лишь слабым человеческим сердцем. Он думал — не станет более в его жизни такой любви. «Проклятье, — пишет Джон. — Хотел удалить сообщение, а ты уже прочитал». Но Пьеру теперь не до шуток и игр. «В Бове тебя всегда любят и ждут, — отвечает он. — Хотя бы один человек». И кладёт заблокированный телефон экраном вниз. И несколько минут смотрит в пустоту. Что он сказал? К чему? Вам так нравится играть с огнём, мессир епископ? Щёки и кончики ушей пощипывает от прилившей крови. Кошон снова берёт телефон — осторожно, словно обоюдоострый клинок или ядовитую змею. «Ваше Преосвященство, только скажите, и я весь мир положу к вашим ногам». — Он чувствует неуёмную страсть Джона, сквозящую в каждом слове, и, горько улыбнувшись, пишет: «Не стоит, маршал, я желаю вовсе не этого». Он не говорит, чего же он желает. А Джон не спрашивает. По весеннему бездорожью война берёт хрупкий, как ледок на лужах, перерыв. Пока судьба их маленького мира вершится где-то там, среди тронов и мировых организаций, они играют в шахматы и бесконечно говорят. Пьер, держа в руке телефон, сворачивается, поджав ноги к груди, и прислоняется к стоящей вертикально подушке, как некогда — к плечу маршала. Его терзает холод, но закрывать окно не хочется. В этом есть неясное ощущение неразрывной близости. — Я бы приехал, — досадует Джон. — Но мне не посчастливилось застрять в Шиноне. Сбежать от королевского двора не так-то просто. Как тебе, кстати, удалось? Пьер хмыкает. Значит, его помнят при дворе королевы-матери — достаточно, чтобы не смолчать перед вражеским маршалом. Он перехватывает телефон левой рукой, чтобы продемонстрировать кольцо на правой: — Епископ повенчан со своим приходом. Они не могли помешать мне вернуться сюда. Джон смеётся: — Погоди, видел шутку на эту тему. — Пока он сосредоточенно ищет, Пьер обводит его лицо на экране кончиком пальца, пытаясь утишить бешеный голод, проснувшийся внутри. Но это, конечно, совсем не то. — Не могу откопать, — цокает языком Джон. — Шутка про мужчину, ушедшего с вечеринки, потому что он соскучился по своей жене. Пьер фыркает и, не удержавшись, смеётся тоже. — Вроде того, — соглашается он. Джон Тэлбот горящими глазами смотрит на него, словно пытаясь запечатлеть в памяти черты лица. Пьер замирает. Взгляд пригвождает его к месту. — Одно твоё слово, и я брошу всё и приеду, — сипло говорит Джон. Пьер щурится и качает головой. — Нет. — Он надеется, Тэлбот слышит нежность в его голосе. — Оставайся на вечеринке, милый мой супруг. И замирает. Потому что это, может быть, уже чересчур. Может, только ему аналогия показалась напрашивающейся. Может быть, маршал Тэлбот не подразумевал ничего такого. Маршал Тэлбот смотрит на него восхищённо. Он собирается что-то сказать, но его прерывает шум на заднем плане. Джон досадливо морщится и понижает голос: — Мне пора. Сыграем вечером? — Как всегда, — соглашается Пьер. Кажется, в этот день месса удаётся ему особенно хорошо — что-то небывало лёгкое и живое трепещет на кончиках его пальцев в унисон со звоном колоколов. Они всё знают — колокола собора Сен-Пьер, им известна каждая его мысль, но он слышит: в их голосах чистая радость. Они, вознесённые к небу, не признают за ним греха. Вечером, прерывая игру в шахматы, ему пишет Жиль де Ре. «Пьер, если ты не приедешь в Шинон, я совершу убийство, так что предотвратить его — твой святой долг. Я серьёзно». Вам бы, маршал Франции, только драматизировать. Пьер фыркает. Будто вы мало убивали на поле боя — ибо сильно ошибётся тот, кто сочтёт Жиля де Ре исключительно придворным. Просто эта роль тоже удаётся ему на удивление хорошо. «Доброго вечера, шевалье, — отвечает Кошон. — И что же случилось?» «Случился маршал Англии, — пишет Жиль. Раздражение сквозит в его отрывистых фразах. — И чрезмерная благосклонность Её Величества». В другой раз Пьер закатил бы глаза. Как будто это новость для Жиля — или для него. Но теперь сказанное отзывается внутри смутной мукой. Пьер прикусывает губу. Разумеется, они с Джоном Тэлботом не обсуждали запретов, кроме наложенных его саном. Но ему неприятно, даже если по сути он не имеет на это никакого права. «Давай, ты же гений дипломатии, — умоляет Жиль. — Приезжай и побудь ужасным: может, он сбежит». Сколько правды было в желании маршала Тэлбота сбежать от французского двора?.. Пьер нервно закусывает уголок пальца. Одно не противоречит другому, почему бы Джону не развлечься, если он застрял в ненавистном Шиноне? Но настоящий Пьер Кошон, каков он есть, противится этой мысли. «Твой ход», — напоминает ему Джон. «Сейчас», — рассеянно печатает Пьер. И, криво улыбаясь иронии, набирает ответ Жилю: «Я приеду».

***

Когда он заходит в тронный зал, Жиль и Карл буквально сияют — совершенно одинаково, хотя мысль о кровном родстве глупа без меры, просто сразу видно, кто воспитывал этого ребёнка. Королева и капитан Дюнуа уважительно равнодушны. Но Джон Тэлбот — Джон Тэлбот смотрит на него с неверящим восторгом. Пьер строго сводит брови, одним движением напоминая, кто они и где. Тэлбот строит равнодушное выражение лица, но по глазам, о, по глазам видно всё. И, конечно, когда Его Преосвященство протягивает руку, он целует отнюдь не перстень. — Не стоит, мы знакомы, — останавливает Пьер, когда их пытаются представить друг другу. Жиль де Ре возмущённо кривится: почему вы не сказали, Ваше Преосвященство? Пьер отвечает ему непроницаемым взглядом: а разве вы спрашивали, шевалье? К концу вечера он, утомлённый, едва сдерживается, чтобы не начать массировать виски. Долгая поездка, бессонная ночь, успевшая сделаться непривычной придворная суета и так много неоконченных дел… Он видит, как смотрит на него Джон — и как подрагивают его пальцы, словно в попытке накрыть ладонь через стол. Его Преосвященству выделяют те же покои, что и обычно. Но они, конечно, всё равно кажутся чужими. Пьер рассеянно оглядывает неразобранные вещи и принимает решение отложить это на завтра — благо, ноутбук уже стоит на столе. Голова у него раскалывается. Но, когда в дверь стучат, он открывает сразу, ибо знает, кого увидит. Джон Тэлбот, едва переступив порог, сжимает его в объятьях и отрывает от пола. Пьер, изловчившись, перегибается через его плечо и закрывает дверь. Джон смеётся и тащит его к столу. — Почему не сказал, что приедешь? — жадно интересуется он. Пьер фыркает: — Хотел сделать сюрприз. Пусти, мне нужно закончить работу. Это ненадолго. Джон Тэлбот качает головой и наигранно тяжело вздыхает, но отпускает его и садится на пол у ног, рассеянно поглаживая лодыжку. Пьер ёжится. Пальцы зависают над клавиатурой, пока он пытается сосредоточиться на письме. — Меня пригласил маршал де Ре, — небрежно говорит Пьер. — Он ревнует к тебе Её Величество. Джон Тэлбот устраивает подбородок на его колене и, прищурившись, заглядывает в глаза: — А ты? — А с чего мне ревновать королеву? — безмятежно интересуется Пьер — пусть сердце и ёкает тревожно в груди. Джон смеётся и чуть крепче сжимает его лодыжку, потирая выступающую косточку: — Ты прав, не стоит. Можешь передать маршалу де Ре: это просто слухи… Хотя мне и пришлось приложить определённые усилия для их появления, — он самодовольно, лукаво ухмыляется. Пьер задумчиво постукивает пальцем по столу, прежде чем вынести вердикт: — Разумная идея, мой маршал. Джон потирается о его колено щекой. Некоторое время они сидят в тишине, нарушаемой только стуком клавиш. Пьера охватывает непривычное чувство покоя, будто мир вокруг наконец замедляется и позволяет ему вдохнуть. Джон лениво поглаживает его ногу. — Раньше, — говорит он, — я бы воспользовался случаем. Но после знакомства с вами, Ваше Преосвященство, мне не хочется никого другого. Это заставляет Пьера остановиться. Где-то в животе рождается смутная дрожь, от которой ему хочется съёжиться, сжаться в клубок. — Но мы с тобой… — осторожно начинает он. Им придётся обсудить это, верно? Джон не обязан разделять с ним воздержание. — То, что я не могу получить тебя, не значит, что я удовольствуюсь кем-то другим, — хмыкает Тэлбот. А потом одним движением поднимается на колени и стаскивает Пьера со стула на пол, в свои объятья. — Я не закончил! — возмущается Кошон. — Столько работать вредно, — мурлычет Тэлбот ему на ухо. — И мне надоело ждать, любовь моя. И всё. Мир становится на паузу, Пьер ошарашенно смотрит в пустоту перед собой, прежде чем густо покраснеть и опустить взгляд, уткнувшись им в колени Тэлбота. — Что такое? — настороженно спрашивает тот, когда Пьер цепенеет в его объятьях. — Мне не стоило?.. — Перестаньте, маршал, — с досадой бормочет Пьер. — Вы прекрасно знаете, что любимы. — Ты жалеешь об этом? — уточняет Джон, притягивая его ближе к себе и зарываясь носом в волосы. — О том, что любишь меня? — Нет, — признаётся Кошон. — Хотя это, конечно, страшный грех. Он говорит — и сам не верит своим словам. Грех — ядовитая змея, заползающая в сердце, грех — трясина под ногами. Но рядом с Джоном Тэлботом он преисполняется лёгкостью и светом. Он будто бы только теперь начинает учиться любви: всеобъемлющей, нелепой, земной. Кто бы подумал, что епископ Бове способен на такую нежность? Он почёсывает Джона Тэлбота за ухом, как любимую собаку, и тот склоняет голову набок, подставляясь под прикосновения, и жмурится от удовольствия. — Ты не разочарован, что я предпочёл тебе войну и сбежал из Бове? — расслабленно спрашивает он. Пьер фыркает. В конце концов, английский маршал — не комнатная собачка. Что бы он делал — прятался от обступившей их войны в постели Пьера Кошона? — Нет, — отвечает Пьер Кошон. И некоторое время молчит, прежде чем пояснить свою мысль, потому что — я куда ревнивее, чем вам кажется, мой маршал. — Человек, которого я полюбил, не мог сделать другой выбор. Я полагаю, нельзя желать заменить собой иные ценности в своих любимых. Но можно создавать в них нечто новое. — О, так ты претендуешь на Божественную способность к творению, святой Пьер? — смеётся Тэлбот и трётся носом о висок, извиняясь, когда Пьер морщится. — Просто шучу. Мне по душе твоё честолюбие. Они сидят так близко, что Пьер почти оказывается у Джона на коленях, и можно прижаться лбом к чужому плечу, прикрыть глаза — и в темноте под веками присмиреет пронизывающая виски боль. Можно замереть, прижав ладонь к груди Джона, чувствуя, как размеренно стучит его сердце. И можно прогнуться, поёжившись, под медленными ласкающими движениями: Джон поглаживает его, выводя круги вдоль позвоночника, опускаясь ниже и ниже, пока не доходит до поясницы. Пьер позволяет ему это — ничего такого, скорее намёк, чем касание, верно?.. Он понимает, что ошибся, когда Джон находит точку, прикосновение к которой заставляет его содрогнуться и тихонько зашипеть от яркости ощущений. Явно заинтересованный, маршал касается её снова. И снова. Мы ведь не занимаемся с ним любовью, так почему мне кажется, что?.. Мысль обрывается, Пьер, ошарашенный, цепляется за плечи Джона крепче, прижимается вплотную к его груди, совершенно дезориентированный новыми ощущениями. Даже будь он обнажён — не могло бы быть большей интимности между ними, потому что этот намёк на ласку заставляет его желать проверить, как это могло бы быть. Это так ослепительно, что, кажется, его сердце плавится, и это больно, так больно, так недостаточно, и так… — Ох, любовь моя, — шепчет Тэлбот, осторожно отстраняя его от себя. — Хватит, я же не железный. — Он аккуратно прислоняет медленно моргающего Пьера к креслу, а сам вытягивается рядом и кладёт голову ему на колени. — Лучше расскажи мне про Шинон. Я люблю слушать тебя. — Про Шинон, — повторяет Пьер, пытаясь заново обрести способность мыслить связно. Страшно представить, как он выглядит сейчас: взъерошенный, раскрасневшийся. — А что ты знаешь? — Только про вина, — подмигивает ему Джон. — Их я уже перепробовал. — Тогда, — задумчиво говорит Пьер, — тебя не удивит, что здесь родился Франсуа Рабле. Он, конечно, упоминает Шинон в своём романе — ассоциируя, между прочим, с именем Каина. И поскольку Каин был первым градостроителем, это будто бы превращает Шинон в древнейший из городов. Джон смеётся — но, кажется, совсем не над шуткой мэтра Рабле. — Я даже не знаю, почему это должно меня не удивить, — признаётся он. Пьер выразительно закатывает глаза — с кем я связался, может быть, ты ещё и латыни не знаешь? — Мне придётся заняться вашим образованием, маршал, — делано недовольно говорит он. — С завтрашнего дня. Джон комично вскидывает руки, признавая поражение. Пьер смотрит на него с глубокой, почти болезненной нежностью. За окном шуршит сухой плющ, увивший древние стены. Да несёт свои воды Вьенна — переменчивая и неизменная.

***

— Удивительно, как ты влияешь на людей, — говорит Пьеру на следующий день Жиль де Ре. — Все мгновенно смирнеют и скучнеют, даже англичанин. Не подумай, меня всё устраивает. Разумеется, Пьер передаёт его слова Джону, сопроводив их недовольной гримасой. Моя репутация невозможного зануды подтверждена, но что станется с вашей, маршал Тэлбот? — Простите, Ваше Преосвященство, — кается Тэлбот, опускаясь перед ним на колени и прижимаясь лбом к прохладной тонкой ладони. — Завтра же начну флиртовать с королевой и маршалом де Ре одновременно! Они смеются, представляя кислое лицо означенного маршала. — Можно я попрошу у тебя что-нибудь, что я мог бы носить с собой? — спрашивает вдруг Джон. Пьер вскидывает брови: маршал, да вы романтик! — Что? — уточняет он. Джон рассеянно поглаживает и вертит епископский перстень на его пальце и пожимает плечами: — Резинку для волос? Вместо ленты. Пьер Кошон закатывает глаза — но резинку, конечно, отдаёт. Он не тешит себя надеждой: перемирие мнимо и зыбко. Скоро, совсем скоро Джону придёт очередной приказ, и он, откланявшись, исчезнет из Шинона, из соперника при дворе обратившись злейшим врагом. И всё начнётся заново: жизнь от сообщения до сообщения, надежда, перемешанная со страхом, — на вкус что выдохшееся вино. — Не спрашивай меня, когда я уйду, — просит Джон. Он перебирает волосы Пьера и целует кончики прядей — Пьер притворяется, что не замечает. — Я не смогу не ответить, если ты спросишь. Пьер Кошон прижимает пальцы к его губам. Я не стану спрашивать. У войны ещё будет время — и время, и вся власть мира, и много-много страшных зим. Но здесь и сейчас, мой маршал, ей суждено отступить.