Только зима, только сто лет войны

Впервые Пьер Кошон видит английского маршала, перед которым склонился Бове, во время мессы. Это отточенное временем умение — выделять приметные лица в любой толпе — пригождалось ему не раз. И пусть он ни разу не видел Джона Тэлбота до того, но сразу догадывается, кто стоит у дверей Сен-Пьер-де-Бове, скользя взглядом по головам прихожан, по сводам апсид, знаменитым на весь мир хорам, и останавливается на лице епископа. Пьер Кошон выдерживает этот взгляд. Маршал ухмыляется. Он похож на хищного зверя, изучающего незнакомую местность. Хищного — да, но прямо сейчас не опасного. Более Кошон не смотрит на него. Впрочем, не оценить появления маршала он не может. Светские власти не стали дожидаться прихода английских войск и покинули город, а война, как известно, способствует пробуждению религиозных чувств у слабых мира сего, так что хочешь взглянуть на цвет города, узнать, чем он дышит, — приходи на мессу. Или, ещё лучше, к проповеди. Тех, кто сбежал, оставшиеся слушать не станут. Голос и силу они будут искать среди других таких же. В конце концов, именно поэтому сам Кошон и остался в Бове, несмотря ни на что. Безопасность, увы, приравнивается в сложившихся обстоятельствах к утрате авторитета. Так что он исправно проводит мессы, читает проповеди и бесконечно говорит, говорит, говорит с людьми. Может быть, ему недостаёт милосердия, но зато не занимать выдержки, а отчаявшимся подчас нужнее покой, чем сочувствие. Проходят дни. С некоторым удивлением Пьер Кошон отмечает, что маршал, кажется, не пропускает ни одной мессы, словно у него нет иных дел — или же он, англичанин, заделался ревностным католиком. Это любопытно. И тогда он заговаривает с Джоном Тэлботом, так кстати задержавшимся у собора, чтобы докурить. — Добрый день, маршал, — говорит Кошон. Джон Тэлбот выглядит заинтересованным. — Что же, мне удалось вернуть вас в лоно Римской католической церкви? Это забавно: Кошон впервые видит его в головном уборе. Ну, а Тэлбот впервые видит его не в облачении. Touchér. — Жаль разочаровывать вас, Ваше Преосвященство, но я, к сожалению, безбожник, — усмехается маршал. Они изучают друг друга. — Для безбожника вы удивительно прилежно посещаете церковь, — небрежно замечает Кошон. Важен тон: всего лишь шучу, мессир, но помните, что я наблюдал за вами. Сами додумайте, что мне удалось разглядеть. — Многим из тех, кто зовёт себя христианами, последовать бы вашему примеру. Тэлбот смеётся. — Всего лишь отдаю должное вашим ораторским талантам, — кланяется он. И вдруг предлагает: — Позволите угостить вас кофе, Ваше Преосвященство? — В городе, где находится моя кафедра? Помилуйте! — Кошон насмешливо смотрит на маршала из-под ресниц: — Это я должен вас угощать. И так это начинается. Они часто прогуливаются по вечерам, и последствия этого неоднозначны. Для захватчиков англичане ведут себя на удивление смирно, и некоторая часть паствы приписывает это талантам своего епископа — Кошон же, что ж, Кошон просто не спорит с этим. Но, конечно, есть и те, кто считает их с маршалом отношения чересчур близкими к дружеским, а это порождает подозрения. Пьер относится к этому философски. Он полагает, Джону Тэлботу нет дела до домыслов толпы, пока однажды Тэлбот не предлагает проводить его до дома. — Не хочу, Ваше Преосвященство, чтобы с вами что-нибудь случилось по дороге, — поясняет он. — Может, выделить вам охрану? От охраны святейший Кошон отказывается, но делает мысленную пометку быть осторожнее. И тут же, вопреки доводам рассудка, предлагает, остановившись на пороге собственного дома: — Раз вы здесь, маршал… Хотите зайти? Тэлбот заходит с таким видом, будто ждёт засады, и Пьер, не сдержавшись, фыркает. Да ладно вам, мессир, вы и правда полагаете, я бы сделал это так? Его дом, конечно, не епископский дворец прошлого, но им обоим многого и не надо. Они вообще, оказывается, похожи куда больше, чем стоило бы ожидать от военного и клирика. И одновременно различны: достаточно, чтобы Пьеру Кошону было интересно попытаться разгадать маршала, отыскать источник тоски и жажды, то и дело вспыхивающих в его глазах, когда он смотрит на епископа. Может, это вопрос близости, но он не замечал их раньше. Так что же случилось с вами, маршал, здесь, в Бове? И что же, что же случилось со мной? Потому что мучительное напряжение, натянутое внутри не струной — стальным стержнем, наконец отпускает. С Джоном Тэлботом на удивление легко, и Пьер сам не понимает, когда начинает по-настоящему ждать встреч с ним. Что делать им в этот короткий период не мира, но и не совсем войны, кроме как — снова — говорить, говорить, говорить — и удивляться, находя собственное отражение в чужих словах. Откровенность их разговоров — ничего такого! только страшная зима, только сто лет войны — кажется Его Преосвященству почти непристойной. — Вы играете в шахматы, Ваше Преосвященство? — спрашивает однажды маршал. Его Преосвященство играет. В конце концов, вечера мирного времени так длинны и так зыбки, а Бове никогда не славился обилием достопримечательностей. Да и не больно они интересны мессиру маршалу. Хотя о кафедральном соборе он слушает внимательно — то ли из уважения к собеседнику, а то ли высокие стены готики будят трепет даже внутри такого человека. Именно в соборе Кошон и находит маршала однажды. Удивительно, но тот приходит не к проповеди или мессе, а просто так, и ходит по нефам — чудится, что в одиночестве, но это, конечно, блажь, верные англичане всегда держатся неподалёку. — Они были построены позднее, — говорит Кошон, нагоняя маршала и подстраиваясь, сколь возможно, под его шаг. — Нефы, — поясняет он. — Входили в изначальный план, но строительство не было доведено до конца, а это, в свою очередь, сделало конструкцию менее прочной. Так что нефы — новодел. Но так и не скажешь, верно? — Хорошая работа, — соглашается маршал. Он останавливается так резко, что Кошон запинается, и Тэлботу приходится подставить ему локоть. — Вы удостоите меня приватным разговором, Ваше Преосвященство? — Может, вас устроит исповедь? — позволяет себе шпильку Кошон. Но Тэлбот кривится и качает головой: — Боюсь, тут мне нужен не святейший Кошон, а тот, кого зовут Пьером. А это уже интересно. На имена они не переходили, но Пьер понимает, о чём речь. — Вечером, — обещает он. — Вместо шахмат. Подумать только, до чего довёл искусство и этикет войны наш дикий просвещённый век. Вражеский маршал в захваченном городе покорно селится в гостинице — пусть и в одном из лучших номеров. И, раз шахматы сегодня не в чести, они идут туда. — Итак, — начинает Кошон, устраиваясь в кресле. Маршал, сощурившись, опускается на пол у его ног, — чем же может помочь вам тот, кого зовут Пьером? Джон Тэлбот колеблется: это во всей его позе, в коротких и мелких движениях, в тенях, пробегающих по лицу. — Видите ли, мессир, — наконец говорит он, и губы трогает плутоватая улыбка, — мне хватило наглости не только влюбиться в вас, но и задаваться вопросом об ответных чувствах, — он изображает поклон, всё так же сидя на ковре, и вопросительно смотрит на Пьера. — Я прошу у вас ответа, Ваше Преосвященство. Не пожелаете ли вы… стать моим? В его глазах тоска. И жажда. Сердце Пьера Кошона замирает в груди — и заходится заполошным стуком. Он чувствует, как отчаянно полыхают щёки. Вот и разгадка. Маршал, маршал, можно подумать, я сумел бы не очароваться вами. …И можно подумать, мне когда-нибудь признавались в любви. — Ваши симпатии небезответны, — медленно, обдумывая каждое слово, произносит Кошон. Глаза маршала вспыхивают, и Пьер поднимает руку, останавливая его. — Но вы ведь сами вспомнили о моём сане. Вы понимаете, что эти… отношения могут быть исключительно платоническими? Ни поцелуев, ни, тем более, иной близости я себе позволить не могу. Какая же глупость. Нашёл, кому и что предлагать. Но Джон Тэлбот отчего-то не торопится смеяться над ним, он выглядит ошарашенным, а потом облизывает губы и уточняет: — А обнимать вас и держать за руку мне будет позволено? Пьер одаривает его насмешливым взглядом: что же, уже торгуетесь? — но вопрос обдумывает и осторожно решает: — Я думаю, это можно. — Я согласен, — торопливо говорит маршал и улыбается иначе — искренне и широко. А его пальцы уже находят ладонь Пьера Кошона и торопливо сжимают. Словно он действительно не мог дождаться этого. И словно — словно этого ему будет достаточно. Как же горят щёки. Это, конечно, очень формальный подход, рассуждает Пьер Кошон, хотя мысли то и дело сбиваются — на каждом касании, на переданной из рук в руки кружке чая, на соприкосновении пальцев, на том, как маршал устраивает подбородок на его колене… Да, так вот, подход формален. Какая разница, целуешь ли ты этого мужчину, если ты не просто мечтаешь о нём, но и позволяешь себе это? Разве это не есть нарушение обетов? В конце концов, с формальной точки зрения и поцелуи могли бы быть не запретны, но ты сам понимаешь и контекст, и значение. Грань так тонка, а тебе вздумалось вступить в эту игру. — Оставайтесь на ночь, Ваше Преосвященство, — предлагает Тэлбот. И вскидывает руки в ответ на настороженный взгляд Кошона: — Просто спать! Я бы не посмел… Но вы уже очень многое посмели, маршал. И уже очень многое было позволено вам. И, если кто что заподозрит, разве нельзя будет сказать, что они засиделись до утра?.. Это едва ли ложь, час и правда такой поздний, что уже почти… — Я останусь, — решается Пьер. Тэлбот победоносно вскидывает голову. — Меча у меня нет, но, если Ваше Преосвященство желает, я положу между нами ноутбук, — весело предлагает он. — В этом нет нужды, — чопорно отвечает Кошон. Если бы я не доверял вам, маршал, я бы не согласился вовсе. Тэлбот с интересом и странной, жадной нежностью наблюдает, как Кошон устраивается на краю кровати. Неудобно мягкая подушка, одеяло непривычной шероховатой текстуры и слишком тяжёлое, простыни — и это в лучшем номере! — в катышках на сгибе матраса. А ещё у него нет с собой сменной одежды, а спать в белье, слишком остро чувствуя собственную кожу, почти невыносимо, но лучше так, чем в уличной одежде… Тысяча мелочей, безжалостно отмечаемых телом. Посмотрим, маршал, как вам понравится спать рядом со мной, ворчливо думает Кошон, когда я начну ворочаться. Тэлбот вытягивается на другом краю кровати, явно не замечая неудобств. И протягивает руку. Пьер, поколебавшись, вкладывает пальцы в его ладонь. И — всё. Ничего не остаётся, кроме чужой тёплой, шершавой руки. Его Преосвященство, епископ Бове засыпает, пока английский маршал бережно гладит тыльную сторону его ладони. Он просыпается от смеха Джона Тэлбота. От беззвучного смеха, но это не играет существенной роли: Пьер Кошон так тесно прижался во сне к его плечу, что дрожь более чем ощутима. Недовольно мыча, Пьер поднимает голову и сурово смотрит на маршала. — Ваши волосы, мессир, у меня во рту, — хмыкает тот. — Я чуть не задохнулся. Самое неожиданное покушение на убийство в моей жизни. — И смеётся снова. Сколько их было, маршал, этих покушений? Но Кошон не спрашивает. Он с приличествующей случаю серьёзностью убирает собственные волосы от лица Тэлбота. И думает: ничего странного, что я придвинулся к нему. Приоткрытое окно, а он так ненавидит холод… — Хорошо, — ухмыляется Джон Тэлбот, — что между нами не было ноутбука. — Или меча, — фыркает Пьер. Он садится на постели, зевает и начинает пальцами разбирать спутавшиеся волосы. Тэлбот наблюдает за ним, щурясь от удовольствия, потом вопросительно протягивает руку. Кошон позволяет ему. — Между прочим, — задумчиво говорит он, — я полагаю, в сложившихся обстоятельствах было бы разумно перейти на имена… Джон. И смотрит на отражение маршала в зеркале. Его глаза сияют.

***

Маршал — Джон — приходит к нему часто, и не всегда у Кошона есть силы на шахматы или на долгие разговоры. Иногда он просто слушает. Джон много говорит о войне, иногда рисует карты — вероятно, неполные, но их хватает, чтобы оценить тактику, количество и расположение войск. Кошон ничуть не военачальник, но ему нравится наблюдать за игрой чужого ума. Реже Джон говорит об Англии, и тогда в его живой речи больше пауз. Тогда он чаще хмурится, будто что-то ускользает от него. Может статься, понимание того, зачем это всё. Но в этот день у Кошона нет сил даже просто слушать. Джон задерживается, и Пьер уже почти решается лечь спать пораньше, когда звонок в дверь всё-таки настигает его. Джону не впервой видеть его в домашней одежде, но каждый раз взгляд его смягчается, проскальзывая по фигуре Его Преосвященства, цепляясь за то, как тот устало трёт глаза, отмечая, кажется, и поверхностное дыхание, перемежаемое слишком глубокими вдохами. И он не спрашивает, ни о чём не спрашивает — и ничего не говорит. Просто тяжёлый день, просто дурная погода, просто чужая боль и много, так неизбывно много дел. Маршал садится в кресло и протягивает руки — иди сюда. Пьер Кошон, поколебавшись, опускается — нет, не к нему на колени, всего лишь рядом, перекинув ноги через бёдра маршала и подлокотник. В этом нет ничего дурного, верно?.. Но он играет с огнём. Потому что голова его почти сразу склоняется от усталости к плечу Джона, и нужно куда-то деть руки, так отчего бы не на чужие затылок и грудь? Потому что он чувствует странный покой, и под ровный ритм чужого сердца выравнивается его собственное дыхание. И потому что Джон в ответ невесомо поглаживает его голую ногу: всего лишь лодыжку и колено, не позволяя себе лишнего, но — его ладонь так легко могла бы скользнуть и выше, и, более того, Пьер мог бы сдвинуть её и сам, что может быть проще? Не стоит притворяться, что он не замечает, как голодно Джон Тэлбот смотрит на него. И, если чуть откинуть голову назад, на услужливо подставленную руку маршала, их губы окажутся совсем близко… Здесь и сейчас его благочестие почти готово быть попранным. Почти — не столько от глубины убеждений, сколько оттого, что любое, самое короткое движение мнится колоссальным и немыслимым. Пьер Кошон только опускает отяжелевшие веки и неясно мычит от удовольствия. Джон глубоко вдыхает и утыкается носом в его волосы. Как назло, он слишком хорошо помнит правила игры и не торопится нарушить их. А на Бове опускается ночь. Кошон почти успевает задремать, машинально поглаживая подушечками пальцев коротко остриженный затылок Тэлбота, когда маршал потягивается и шёпотом говорит: — Мне пора. Отнести вас в постель, Ваше Преосвященство? Может быть, отступление от формальностей даётся ему труднее, чем Кошону, а может, это просто ещё одна игра. В любом случае Кошон согласно кивает. Всего пара сантиметров, и его руки смыкаются в объятьях вокруг шеи Тэлбота. А после маршал подхватывает его на руки и доносит до кровати. — Оставайся, — сонно предлагает Пьер. Он находит в себе силы приподняться и убрать волосы из-под головы, так что они рассыпаются по подушке. Тэлбот колеблется пару секунд, прежде чем раздеться до белья и лечь рядом — поверх одеяла. Его тактичность в противовес обыденной наглости почти смешна. Но Пьер Кошон не смеётся. Ему нравится. Они лежат на разных краях кровати, почти невозможно далеко друг от друга, и протягивают навстречу руки, аккуратно переплетая пальцы. Кошон закрывает глаза. Он знает, что утром они проснутся, тесно прижавшись друг к другу, и, может быть, тогда… Но Господь, в милости своей, избавляет его от искушения. Утром Пьер Кошон просыпается один. Английские войска покидают город на рассвете.