Единственный выход

      Кое как открывая глаза, Акума видит вокруг себя свою комнату. На тумбочке стоят две кружки, рядом с ним компьютерное кресло. На телефоне будильник, который звучит у него каждое утро, потому что он забывает его выключить. Хочет, как всегда выключить будильник и заснуть, но вспоминает, что вчера было. Сбежал с больницы, порезал в мясо руку из-за чего чуть не истёк кровью. Поссорился с Киром, вернее почти поссорился на почве ревности. Вспоминает, как он лежал рядом с Киром и они обнимали друг друга. Потом Курсед отвёз его к родителям, они его отчитали. Разговоры о психологе, из-за чего он согласился к нему идти. Но все же, встал он в 7 утра ради того, чтобы собраться в школу. Лениво поднимая голову с подушки, а после вовсе вылазя из-под одеяла, его начало трясти от холода. Теплое одеяло манило к себе, а количество прогулов в школе напоминало, что его оставят на второй год. Сидя на кровати, Акума старается разлепить глаза, потому что они настойчиво закрываются. Мозг не переваривает то, что происходит. Кое как вставая с постели и хватая кружки с тумбочки, Серёжа выходит с комнаты. На кухне уже сидит его мама, что-то смотря в телефоне. Отец собирается на работу, и тут Акума понимает, что давно не ощущал такой рутины. — Доброе утро, — сказала ему мама, замечая сына боковым зрением. — Доброе, — хриплым голосом отвечает он, одновременно с этим прокашливаясь. — Ты в школу? — Да. — Тебя отвезти? — подал голос отец, который стоял в коридоре около зеркала. — Я сам дойду, — ставя чашки в раковину, Акума заметил на плите готовые блинчики и сразу живот предательски заурчал. — Бери блинчики, там с мясом, с творогом и обычные есть, — словно услышала это урчание, мама начала предлагать сыну покушать. Отказаться он не мог, поэтому взяв тарелку с верхней полки, он стал накладывать себе еду.       Садясь за стол, Акума взялся кушать первый блинчик с мясом. Надкусывая тесто, рецепторы языка резко ощутили приятный вкус маминой еды. Акума давно не ел нормально, последний раз он ел два дня назад, до больницы, когда они с Курседом заказали доставку. Он ощущает на себе взгляд мамы, которая улыбаясь смотрит на то, как сын с диким аппетитом ест её еду. Каждому человеку будет приятно, когда его кулинарный шедевр оценивают подобным образом. — Не спеши, — отзывается его мама, видя, что Серёжа чуть ли не давиться едой. — Спасибо большое, — проходит около четырёх минут, как тот кладёт тарелку в раковину и быстрым шагом направляется в свою комнату за рюкзаком.       В комнате бардак, ногу сломать можно об вещи валяющиеся на полу. Как ни будь он займется уборкой, но точно не сейчас. Выискивая сквозь кучи одежды книгу биологии, химии и истории, он решает, что книг на этом достаточно, а остальные попросит у кого-то. Хватая тетрадки и пенал, еще, кажется, с пятого класса, Акума начинает одеваться. Синяя футболка с непонятным принтом, черные джинсы. Кофта на змейке и Акума уже готов идти в школу. Берёт беспроводные наушники и направляется в коридор. Там он обувается, наблюдая как отец делает то же самое. Неожиданно для себя и, кажется, даже для матери, которая стояла рядом провожая мужа и сына, отец начал говорить: — Сегодня к психологу пойдешь. — Что? — не успевая завязать шнурки тёплых кроссовок, Серёжа поднимает голову и кидает взгляд на отца. — У меня есть знакомый психолог, говорят хороший. Сегодня пойдёшь. — А у меня спросить? — агрессивно отозвался Акума, это мигом вызвало у него раздражение, отец же ожидал такой реакции. — Это не обсуждается.       Мама не решалась влезть в разговор, ведь она даже не знала, что сказать. Понимала, что это отлично, что он идет к врачу сегодня, а не оттягивает долгие месяцы, но как-то слишком резко. И знакомого отца она не знала и не была уверена в его компетентности. Акума знал это, ведь читал по её слегка испуганному взгляду. Спорить нет смысла, сам понимает, что не избежит этой кары. Промолчав, Акума надевает куртку и выходит с дома даже не попрощавшись. Открывает калитку и выходит на улицу. Дороги были ещё пустыми, холод уже начинал пронизывать до костей, он даже курточку застегнуть не успел. На улице уже был мороз и сильный ветер, который помогал заметать снегом улицы. Снег был крупный, падал на одежду Акумы и на его волосы. Щёки зарумянились, нос также стал красным. Было холодно, да школы пешком минут 20. Ему уже казалось, что лучше бы его отвезли, но он всё равно принялся идти.       Погода говорила о том, что буквально пара недель и новый год. Снег создавал на улице волшебную атмосферу, хотелось затеряться в танце снежинок, забыться в них от проблем, которые накрывают с головой. Снег словно дорожка кокаина, которая падает тебе на голову, и которую нюхать нельзя, к сожалению Акумы. В мыслях каша, полноценная буря, и не может Серёжа зацепиться даже за одну мыслю в голове, ведь они совсем невесомые, их трудно разглядеть, прочитать и понять. Но как бы то ни было, сейчас они ужасно мешают жить. Снег надоедливо мешает ногам и Акума вспоминает, как упал коленями в снег, словил паническую атаку прямо перед Киром, когда чуть ли не вскрыл себе вены и не истёк кровью.       Прикрывая глаза, Акума вставил наушник в ухо и пошёл по тротуару, слыша вторым ухом звук проезжающих машин. В наушниках начал играть какой-то фонк, названия которых он не знал. Но сейчас он, кое как отвлекал от мыслей и исключительно сконцентрировался на битах вместе с собственными шагами, которые были в ритм. Холодный воздух был словно ледяные ожоги азота, с непривычки тёплую кожу покалывало и хотелось спрятаться в тепло. На улице не было такого ужасного минуса, как -20, что скорее свойственно январю, или же февралю. На улице от силы -5, но его исхудавшее тело до костей пробрало морозом даже сквозь тёплую одежду. Красные глаза от кучи недосыпов так ещё и щипало, и глаза были на мокром месте. Эта солёная жидкость старалась защитить белки глаз, которые слезами скатывались по щекам мимо воли Серёжи.       Машины проезжали с громким гулом, чтобы этого не слышать, Акума решил надеть второй наушник и полностью погрузится в мир музыки. Фонк слушать надоело, поэтому решил перейти на депрессивную классику, как например: «Найти выход». Классика 2к17 годов, кажется, его слушали чаще всего именно в те периоды. Депрессивный музыкант, как депрессивные подростки искали отдушину в музыке, пока взрослое поколение отчаянно не понимало их. Тогда Серёже было 11 лет, аж смешно понимать, что 17 год был 7 лет назад и он тогда был ребёнком, который, кажется, даже не знал, что такое «грусть», а тем более такой исполнитель. Но даже сейчас такие песни смешили, а грустить под них казалось чем-то нелепым. Но настроение было послушать что-то такое, почему-то сейчас такие песни были нужны, чтобы словить какую-то отдушину. Только не выйдет под них отвлечься от проблем и заглушить мысли, как изначально хотел Акума. Под них наоборот, словишь депрессивную фазу и захочет вскрыться ещё раз. Однако, была не была. Он нашёл этого исполнителя в спотифае и включает песню с окном на обложке.       С самого начала песня пробирает на смех — нет, песня не была смешной. Акума в открытую, не боясь осуждающих и непонимающих взглядов от прохожих, начал смеяться со своей нелепости. Как он должен сейчас идти в школу под эту песню? Весь такой из себя депрессивный и грустный, который жалеет себя и хочет, чтобы также пожалели его остальные? Смешно. Хотя ничего смешного нет, ведь это правда. За маской смеха и улыбки скрывает искренняя боль, терзающая сердце и разбивая его на тысячу, если даже не на сотни тысяч мелких осколков. Какой же герой примется заклеивать это сердце?

Найти выход — Был в сети 15 минут назад

Твой новый день и в новых порезах

И маятник жизни пылает в огнях

Этой ночью не сплю я по веской причине

И нету сна совсем уж долго

      Порезы — глубокая и долгая тема. Такая же, как и его порезы на руках. Сейчас левое запястье перебинтовано, но все знают, что под этими бинтами. Вернее Акума и Курсед точно знают. Глубокие порезы, которые вскрыли, или же повредили вены, из-за чего кровь не желала останавливаться, а выходила ручьем из тела Серёжи. Как он начинал терять сознания, казалось, что жизнь мелькает перед глазами и нужно срочно что-то делать. Почему именно, когда он чуть не умер, включился мозг и начал бить тревогу, что он не хочет умирать? Как же вовремя организм начал разгонять адреналин в крови, чтобы он успел перебинтовать руку, а не потерять сознание, после чего он бы больше никогда не проснулся. Странно сейчас ощущать землю под ногами, недавно уложенный асфальт, его твёрдость. Мороз, который не даёт покоя. Холодный ветер, который развивает его волосы. Всё вокруг, когда он чуть не умер, и после всего случившегося, было неимоверно странно ощущать. Неужели всё вокруг — реальность? Неужели он впрямь недавно чуть не умер? Неужели, ему серьёзно предстоит сегодня сеанс у психотерапевта? Неужели он зависимый наркоман, который пытается в этом найти отдушину, и на самом деле спастись и вылезти из ямы самобичевания?

Все тонут мысли в голове

Они живут как будто в карцере

Из-за тебя я спился в свои восемнадцать

Из-за тебя я просто рад страдаться

      Он нагло соврёт, если скажет, что эти строчки не ассоциируются напрямую с Киром. Всё начиналось с алкоголя, попытки заглушить только появившуюся симпатию, привели к тому, что всё это переросло в дикую влюблённость, которая не даёт свободно дышать, а чувства вовсе словно змея окружили и душат, и, как только ты освободишь лёгкие от кислорода, они сожмут тебя со всей силы, что воздуха вдохнуть не сможешь. Так и задохнёшься. Сон тоже пропал, как только в жизни появился алкоголь. «Сон? Что это?» — иногда шутил Акума, когда у него спрашивали, спал ли он вообще сегодня. Сон его окунал в иллюзии, в чудесный сладкий сон, где он наконец может прикоснуться к пухлым губам Курседа, ощутить их мягкость на деле, и во сне, они были словно плюшевые и ужасно тёплые.       Какого же больно просыпаться после этого сна, понимая, что это не жизнь. Что во сне всё это было иллюзорно, это его фантазия решившая сотрудничать с надеждой, создала такую картинку, которая показалась ему во сне. Как же было хорошо в тех снах, из них не хотелось уходить. Самое отвратительное, что, как только Серёжа понимал, что он во сне, отчаянно пытался схватиться за него и остаться в нём, но после этого, словно закон подлости — он просыпался, и на прощание ощущал короткий, но до безумия трогательный поцелуй от Кира в нос.

На стенах порваны фото, значит значила что-то

Важное, нетронутое, близкое, родное

Пепел в ветре, во все стороны

В этом рае для самоубийц

      Акума впрямь вешал фотографии Кира над своей кроватью. Любовался его тёмными как ночь глазами, улыбкой, острыми чертами лица. Татуировками на шее и руках. Представлял, как эти руки с красивыми рисунками будут дотрагиваться до него с нежностью и теплом. И даже будут касаться там, где было уже неприлично думать, но пубертат не давал покоя, а мысли, как назло уносились именно в неприличную сторону. Его руки на интимных зонах, на шее, ласкающие движения, поглаживания, которые возбуждают и одновременно убаюкивают. Умиротворяющие спокойствие от этих движениях, хотелось утонуть в них.       И тем не менее, он никогда не рвал их. Не смел позволить себе разорвать то, что было на столько красивым, и что он, собственно, не поленился распечатать и повесить на стену. Они до сих пор висят. Но спрятаны под другими плакатами, чтобы когда Кир приходит в гости, то не смог заметить свои фотокарточки на стене друга. Не поймёт ведь.

Потерял и падал ниц

По венам героин, и по рукам полосою красной

Останься хотя бы в моих запястьях

Останься хотя бы моей личной причиной

      Героин — это то, что он обещал никогда в жизни не попробовать, и что вколол себе в клубе, прося знакомого. Чувство вины поселилось глубоко внутри и не желало отпускать, пока его голова полностью трезвая. Он сорвал обещание, он буквально клялся Киру, что никогда в жизни. Когда Кир плакал при нём, прося такого не делать, он обещал, что никогда в жизни, а сейчас порошок — это он просто балуется. И всё же, даже спустя кучу обещаний и Курседа слёз, он вколол. И ощущения незабываемые. Никакой наркотик не давал такой умиротворенности, никакой порошок так не расслаблял, не какое колесо не поднимало так настроение. Что это вообще такое: «Героин»? Он слышал о нём так мало, что единственное, что знал, так это то, как вставляет и насколько силён эффект от этой дряни. Впрямь силён, да настолько, что он легко словил передоз. Сколько ему миллиграмм вкалывал? 20? А как они выглядели? Этого Акума уже не помнил.       Эта дрянь, как следы от укола на руке, которую он вчера расхерачил в мясо, так и сами полосы лезвия, останутся с ним надолго. Так же, как и Кир останется в его голове, кажется, на всю жизнь.

Никогда больше

Не быть счастливым

Когда-то найдут мой труп, замурованный

В комнате в сталинке старой

      Каждая строчка добивала, что-то внутри остро реагировала на строчки песни. Слишком уж сильно они сходились с реальностью, слишком сильно напоминали о том, что он каждый день ощущает. Эти чувства хотелось чем-то заглушить, но даже сигарет при нём нет. Докурил последние, а спокойно мог взять только у Курседа. Поджимая губы, Акума слышал следующие строчки:

Ты просто поймёшь, что не врал я

Когда говорил

Что ты у меня внутри

В грудной клетке, средь рёбер

      Глубокий вдох, ледяной воздух проходит в легкие и согревается внутри, пока Акума не выдохнет его обратно уже тёплый, но он мигом станет холодным. Он пропускает сквозь себя то, что потом становится тёплым. Кровь внутри него, которая циркулирует беспрерывно — тёплая. Но если она выйдет с его вен, то она со временем свернётся и охладеет. Но чувства внутри него, сидящие в нём, будут греть всё везде и всегда. Такой огонь невозможно потушить, его ничто не сможет охладить. Но этому внутреннему огню, как бы противоречиво не звучало — холодно. Он хочет больше тепла, соединится к таким же теплом как он. И только от одного человека, он примет такой же огонь — это Кир.

Вырезал я ножом очертания

Нашей с тобой

Уже прошедшей

Сгнившей любви

      Не выдерживая, Акума выключает музыку и решает идти в полной тишине. Сейчас это ни к чему. Музыка давит на ушные барабанные перепонки, на нервы, вызывая раздражение. Болезненное раздражение из-за того, что текст олицетворяет его жизнь. Какого же больно понимать, что его чувства не взаимны, только он заикнётся о них, так его засмеют, растопчут ногами словно осенние листья. Словно сирень выброшенную в мае на асфальт, никто на неё не глянет, не подозревая, что сирень — символ первой любви. А её топчут, не обращая внимание, даже не задумываясь из-за того, что могли сделать больно.фан факт у меня есть текст песни про это 0о0       Медленным шагом, Серёжа приближался к школе. Эти стены навевали неприятные воспоминания. Очередная куча двоек, когда учителя, как назло решают вызывать его. Два, два, два и еще одна двойка. В душе не знал, что с ними делать, как показывать дневник родителям, как стереть их из дневника. Естественно способов куча, например — вырвать страницу. Самый базовый и простой на выполнение, однако, что делать, если этих двоек на каждой странице хватает? Так от дневника ничего не останется. Есть вариант завести два одинаковых дневника, но это слишком муторно было для него и знал, что с высокой долей вероятности он попадётся. Поэтому принял решение принимать суровые часовые лекции о том, как важно хорошо учится и получить высшее образование. Он их слушал? Естественно нет.       Отношения с одноклассниками были не лучшими. Он не был центром внимания, но так же не был изгоем. Скорее тихоня, у которого своих тараканов в голове куча. Он да и общался с кем-то из одноклассников и даже хорошо. Был один, с которым они бывало сидели вместе. Но в основном, со всеми он был нейтрален. Конечно были моменты, когда его задевали. Колкие фразы, толчки, шутки, пока Акума не вспомнил слова отца: «Всегда давай сдачу», и поэтому врезал однажды одному обидчику в нос. Перелома не было но была кровь. Родителей к директору, выговор, обещание, что такого больше не повторится, но Серёжа на тот момент знал, на пару месяцев этот парень успокоится.       Сейчас же в школе он был крайне редко. Прогулы за прогулами, двойка на двойке, которые перекрывались тройками за списывание. Если вообще повезет, то напишет какую-то самостоятельную на 7, и может вообще ближайший месяц на оценки не переживать. Учителя всё равно закроют ему на 3, 4 или же 5, а возможно даже 6-7 по 12 бальной. Чтобы совсем плохо не было и им не было выговора от директора. Хорошо устроился, Акума это прекрасно понимал, но вот, что делать в универе не знал. Понимал, что деньги решают всё, вот Курсед же, как-то учится, закрывая сессии за определенную сумму денег. Наверняка и Серёжа так будет делать. Но до поступления нужно ещё сдать экзамены, которые он завалит.       Акума уже видит в своем поле зрения школу. 3 этажа, большие корпуса. Ему нужно на второй этаж, на правое крыло — на урок алгебры. Сейчас на часах 7:47, он успевает и даже остается 5 минут на передых в кабинете. Вполне вероятно он заснет за последней партой, и проснётся под громкий и неожиданный гул звонка. Учителям отчасти по барабану на него, некоторые пытаются взяться за его ум, но многие уже просто приняли факт его безразличия.

***

      В кабинете одноклассники шумят, разговаривают, шутят — было слишком громко, что Акума хотелось заткнуть себе уши. На него не обращают внимание и это, наверное, было самым лучшим из всего, что могло произойти сегодня. Ему нужно от страдать 7 уроков и свалить от сюда, как можно быстрее. Хотелось встретится с Киром, но ему сегодня на работу, а потом на встречу с родителями. Акуме было интересно, как у него всё пройдет. Он сильно переживал за него, знал их взаимоотношения и, что риск поссориться, и ещё сильнее ухудшить отношения велик.       От своих мыслей его отвлекает одноклассник. Около него садяться, громко стукая стулом по полу. Непроизвольно Акума поворачивается к нему и вопросительным и очень недовольным взглядом смотрит на него. Тот улыбается, приветливо стараясь завести диалог: — Привет, тебя давно не было, — неловко начал тот. — 4 дня это давно? — совсем безразлично спросил Серёжа. — Ну, достаточно, не считая выходных, ты был в начале на прошлой неделе. Что-то случилось? Что с щекой? Что с рукой? Перелом? Растяжение? — мигом не дожидаясь ответа на первый вопрос, одноклассник начал расспрашивать за руку.       Бинт выглядывал из-под рукавов кофты, не хотелось Акуме, чтобы видели его. Но он выглядывал на кисть, и часть этой руки была также перемотана. Контролировать видимость бинта было трудно, да и вообще решил не переживать насчет этого. Не думал, что его буду спрашивать, им делать нечего или что? А с щекой всякое может случится, тоже, что-ли волнует? — Да, расстяжение, — быстро отмахнулся Серёжа, переживая, что, кто-то поймет, что там порезы. Разве врач мог так неумело наложить бинт? Он лежит крестами, неровными линиями, кое где смят, работа медсестры точно была не качественной. Да и с Серёжи медсестра не очень. А по поводу щеки он хотел, чтобы насчёт нее забыли. — А не уж там порезы? Как в 10 классе, на последний звонок. А с щекой что? Решил показаться жертвой драки? Разверника бинт, и на щеке пластырь сними, — неожиданно, прям над ухом появился другой одноклассник, тот самый, который задевал, кажется, весь класс и сейчас колесо Фортуны упало именно на Акуму. — Хули доебался? — достаточно резко и агрессивно отозвался Серёжа. Подбирать выражение не было сил и желания. — А что, правду говорю, разматывай давай, — тот одноклассник схватил его запястье поднимая со стула, а потом вовсе взялся за предплечье закатывая рукав кофты. Акума зашипел от боли, дергая руку на себя. Одноклассник сидящий рядом подорвался, на что стул упал со звонким звуком. — Ебанат? Какого ты вообще трогаешь его?! — тот перешёл на повышенный тон. — Матвей, тише, чего разорался? — тот, кажись, насмехался над ними двума, в его взгляде были искры какой-то подходящей агрессии, которая вот-вот вырвется наружу. Запястье Акумы он до сих пор держал в своих руках, Акума не мог вырваться, а любое резкое движение было болезненным, так, как кожа тянулась, а незажившие порезы тянулись, раскрывая кожу и давая крови просочится. — Артём, отпусти его руку, — начал заступаться за Серёжу Матвей, одноклассники окружили их, с компании Артёма начали подходить и смотреть на всё это с насмешкой. — А ты чего его, как девку прикрываешь? Сам за себя отвечать не может? Алло! Серёг, ты какого хуя молчишь? — тряс за плечо Артём Акуму, тот молчал, смотрел куда-то в пол.       В голове путаница мыслей. Агрессия нарастала с огромной скоростью, попытки сдержать её были томительно долгими, смотря в пол Акума старался угомонить свои взбунтовавшиеся эмоции, но это было безрезультатно. Голоса с обоих сторон, толкание его за плечо, попытки достучаться, размотать бинт, всё это растекалось злостью по всему телу Акумы. В теле проходила дрожь, табун мурашек пробегал по ногам. Кровь подбегала к лицу от злости, руки буквально чесались вмазать тому в лицо. А еще хотелось курить. Быть в компании Кира, где он будет собой и не сможет строить из себя не пойми кого. — Ну не хочешь сам, давай я, — довольно грубо, Артем взялся за края бинта и начал разрывать его, без сожаления, что там могут быть раны, которые нельзя тормошить, а растягивать кожу тем более нельзя.       Всё произошло, как по щелчку пальцев, казалось, что прошло меньше секунды, как Артём на полу, Акума сверху, а кулаками проходят по лицу того. Ровный, большой нос был закрашен красным, тот не мог и глаз открыть, удары были в разнобой, у них не было какого-то такта или же ритма, Серёжа делал всё по внутреннему чутью и эмоциях. С каждым ударом казалось, что злость только растёт. Хотелось, чтобы его лицо полностью было залито кровью. А на последок пулей из револьвера зарядить прямо в висок. — Какого, — удар по челюсти правой рукой, — ты, — удар в щёку левой рукой, — меня, — удар правой рукой по глазу, — трогаешь?! — удар левой руки по челюсти. Эти удары легко могли её сместить, что ему нужно будет к врачу, дабы вправить её обратно.       Все вокруг молча стояли и смотрели. С шоком, никто не решался подойти и разнимать их. Акума не был высоким, у него не было большой мышечной массы, но то какие, даже если не совсем умелые, но резкие наносил он удары, что всем было страшно получить тоже в порыве его злости. Акума успокоился, встаёт с его груди, на руках кровь, лицо одноклассника в крови: нос, губы, брови — кольцо на его пальце царапало лицо и повсюду были царапины, с которых сочилась кровь. В этот момент в кабинет зашла учительница, а за ней пару одноклассников, которые возможно получали выговор. Все смотрели на эту ситуацию: Акума с ледяным спокойным взглядом, с кровью на руках, с перебинтованной левой рукой. Этот бинт был немного развязан и ленты бинта свисали. Рукав был закатан. Он смотрел на пол, вернее на Артема, чья причёска «кроп» была немного в крови и вообще лежала не аккуратно. Идеально ровный нос, к тому же и большой на и так крупном лице был разбит и с него сочилась кровь. Не совсем пухлые, скорее среднего размера губы были разбиты. На глазу уже появлялся фингал, а царапин на лбу, щеках, глазах, линии челюсти трудно было сосчитать, слишком уж их много.       Учительница мигом начала кричать, схватилась за телефон, чтобы вызвать медсестру. Она подбежала к Серёже и схватила его за правое запястье, потянув к выходу. Акума успел взять свой рюкзак, с которого он ничего не доставал. Учительница была злой настолько, что, казалось, её голова начинает дымиться.       Они проходили длинный коридор, казалось, что даже бежали прямиком к директору, ведь куда ещё его могли так агрессивно тянуть? В школе было прохладно, но не так как на улице, хотя по телу всё равно проходил табун мурашек, а пока они бежали, ну или же быстрым шагом шли к директору, то холодный воздух проходил сквозь ткани одежды. Впрямь было холодно. За окнами шёл снег, неожиданно зазвенел звонок и Акуму буквально оглушило таким резким звуком. Люди, которые были вокруг и кидали непонятные, испуганные взгляды на них, сразу разбежались по кабинетам. Он прикрыл глаза, закрывая ухо одной рукой, вторая была занята, её держала учительница и тянула за собой. Как только звонок прекратился, она начала говорить: — Ты что наделал? Зачем ты мальчика побил? — кричала она. — Чтобы жизнь малиной не казалась, — в шутку ответил Серёжа, а возможно и не в шутку. — Ты издеваешься? Знаешь, что за такое бывает? — А отца моего знаете? — неожиданно для учительницы ответил Серёжа.       Она остановилась, злобно глянув на его лицо. Видела она его редко, вполне вероятно даже не узнавала, из-за постоянно менявшегося внешнего вида. Сейчас Акума выглядел не лучше, красные глаза, красный нос. Два варианта: либо он заболел и не спал всю ночь, или же он наркоман. Какой вариант выбрала учительница не известно, но она продолжала осматривать вроде бы знакомое для себя лицо. — Валентин Григорьевич, — первым прервал её раздумья Серёжа. — Шишка в нашем городе, вкладывал деньги в школу, пара заводов и крупных фирм на нём. Припоминаете? — уже с улыбкой чеширского кота говорил он, наблюдая, как лицо учительницы становится всё более ясным. — Надеюсь, я свободен, — сказал Серёжа на последок, после чего он хотел завернул в коридор и зайти в мужской туалет, но ему не дали этого сделать. — Думаешь, если твой отец важный в городе и помогает школе, тебе будет всё прощаться? Пошли к директору! Быстро! — крикнула женщина своим писклявым голосом, в которого как он школьного звонка, хотелось закрыть уши.       Акума не удивился, понимал, что его слова про отца мало чем ему помогут. Однако, точно помогут, когда он окажется в кабинете директора. Директор лучший друг его отца, это и причина, почему ему прощаются прогулы, а оценки в конце семестра выходят более менее приличными. Повезло родится в семье, где отец главный в городе и может прикрывать твою задницу хоть всю жизнь. Счастливчик — всё спускается с рук и путь в шикарную жизнь простелен красной ковровой дорожкой. Но у Акумы ковровая дорожка белая. Понимает, что если раскроется его зависимость, если узнают в кругу отца, что сын наркоман, это будет конец его репутации, к сыну приговор и в конце вовсе лишат всего наследства и не захотят иметь дело в дальнейшей жизни после восемнадцатилетия. От этого как-то грустно, что от него смогут так просто отказаться. Или не смогут? Отец очень бережёт свою репутацию, старается казаться хорошим в обществе, что, кажется, даже на близких не обратит внимание, когда дело заходит о бизнесе. Акуме не нравилось прикрываться именем отца, он испытывал какую-то тяжесть из-за этого. Но видеть лица людей от одного имени было забавно, да и удобно, что уж скрывать.       Учительница вновь схватила его за запястье и потянула в сторону лестницы на первый этаж. Кабинет директора находился там, так же, как и учительская. В коридорах было тихо, все смирно сидят в кабинетах и слушают новый материал от учителя. Серёжа умудрился вляпаться в это в начале дня, после его долгих прогулов. Слова Артёма: «Как в 10 классе на последний звонок» врезались в память и кажется вырыли себе местечко, чтобы было удобнее напоминать о своём существовании. Вспоминать тот день было отвратительно трудно. Уже тогда он сорвался, порезал своё запястье, пытаясь заглушить боль от не взаимных чувств. Слёзы душили, было трудно схватить глоток воздуха ртом, так как ком в горле не давал этого сделать. Из-за собственной неопытности, Акума перестарался, как это случилось недавно. Только вчера Акума сделал это из-за срыва, злости, отчаяния и боли. А тогда глупость: порезы выходили такими легкими и невесомыми, что, казалось, нужно больше. Пока сам не заметил, как начал делать глубокие и резкие царапины на своей коже. И крови становилось всё больше и больше. Взяв свою футболку в комнате, Акума начал перевязывать ею руку, чувствуя слабость и непонятное головокружение. Оно было очень слабым, но уже вызывало дикую тревогу внутри Серёжи.       Они спускаются с лестницы, делают резкие повороты по коридору, пока не доходят к кабинету директора, который ещё не догадываются, что к нему ворвутся без стука и с дикими криками. Так и произошло, женщина не боясь выговора вошла в кабинет, разрушая умиротворенную атмосферу в кабинете. Она была по красной от злости и от того, как быстро они шли сюда. У неё появилась одышка, да и Акума немного запыхался, но ловя на себе взгляд директора, улыбнулся и в наглую для учительницы сел напротив него на стул, оставляя рюкзак около своих ног на полу. А директор это приветствует от него, они все-таки, можно сказать не кровные родственники и директор ему был кем-то наподобие дяди по папиной линии.       Учительница не могла ничего сказать от возмущения, директор смотрел на неё с любопытством. Она молчала, глубоко вдыхая кислород в свои лёгкие, чтобы успокоится — добиться дзена, унять всё негодование и возмущение. Директор прервал её раздумья и попытки успокоится, словно при панической атаке, использовав технику дыхания, например: квадрат. — Что-то хотели? — Он избил одноклассника, — выпалила она на одном дыхании. — Всё лицо в крови. — Это правда? — вопросительно директор глянул на Сережу, но не успел он ответить, как женщина ответила за него: — Конечно правда! Лицо в крови, нос разбит, царапины на лице. Руки в крови! Покажи руки! — она подошла к Серёже и схватила его за кисть, показывая следы крови. И они правда были. — За что ты так его? — спросил директор у Серёжи, совершенно спокойно. — Заслужил, — так же совершенно спокойно ответил Акума. — Как такое можно заслужить! — крикнула учительница, директор обратился к ней: — Идите проводите урок.       Со всем возмущением во взгляде, женщина вышла с кабинета и было слышно её громкие цоканья каблуками. Обстановка в кабинете стала более приятной, когда эта особа ушла. Серёжа не знал, что говорить и, что он должен делать. Знал — он избил одноклассника вполне заслужено, но законы школы этого не принимают. Он опозорил отца перед директором, его лучшим другом, и как он придет домой, наверняка получит выговор за это. Отец не любил, когда за их семью говорят, что-то плохое. Это касалось и матери, и Серёжи.       В кабинете пахло солёной карамелью, именно такой ароматизатор стоял на столе директора. Также на столе стоял компьютер, монитор которого был отвернут от Серёжи. Мебель была в темно коричневых оттенках, сзади и по бокам стояли книжные полки, которые были забиты книгами. Где-то психология, где-то мировая классика. В отдельной полке были детективы. Сам директор был мужчиной 40 лет, с короткой стрижкой уложенной в левый бок. У него были выразительные серые глаза, с редкими ресницами. Нос с горбинкой и слегка неровный, вероятно, когда-то его ломали. Не длинная борода, губы ниткой. Мужчина был улыбчивым и приятным, сейчас он сидел сложа руки перед собой и внимательно осматривая Серёжу. — Ну так, а причина какая? — Задирал. — Что с рукой? — кинул взгляд на бинт директор. — Растяжение. Задирал, говорил колкие фразы и потом начал тянуть за поврежденную руку. Вот и получил, — чётко и уверенно говорил Акума, хотя на самом деле вообще не понимал, что в нём переклинило, что он пошёл драться. Он не любил этого, но злость резко выплеснулась таким образом, с контролировать её было также невозможно, как извержение вулкана. — Что ты ему разбил лицо в кровь? — вопросительно глянул директор. — Ну Николай Романович, переборщил, с кем не бывает. — Прикроем ситуацию, можешь не переживать. Но ты разбил парню лицо, это серьёзно. — Знаю и каюсь. — В твоём голосе нет ни капли сожаления, максимум страх, ты ведь сам не понял, как это сделал? Серёг, я знаю тебя и что ты редко когда поднимешь руку и тем более так.       Акума напрягся, даже не понял, как это так чётко прочитали в нём. Он не говорил об этом, лишь подумал, а директор озвучил это буквально сразу же. Стало не по себе, его прочитали как открытую книгу без стеснения. Ничего не говоря, Акума просто глядел на директора, взглядом давая положительный ответ. Директор вздохнул, прокручиваясь немного на своем кресле. Он стучал пальцами по столу, что-то раздумывая. — Мне отец говорил, что тебя к психологу записал? — Он вижу не держит язык за зубами, — остро отреагировал Акума. — Он мне звонил и спрашивал по поводу врача, советовался. Не будь таким резким на отца, он переживает. — За свою репутацию? — Серёжа даже не понял, как сказал это в голос, и мигом словил удивленный взгляд директора. — Возможно, но за тебя больше. Да твой отец не показывает своих эмоций, часто без эмоциональный, грубый, холодный, резкий, но это не говорит о том, что он на самом деле такой, — Николай продолжал смотреть на Серёжу, тот тоже смотрел тому в глаза, пытаясь прочитать в них: лжёт или же говорит правду. — Не могу вам что-то сказать, — ответил Акума, уводя взгляд в пол. — Ладно, иди на урок, — директор поднялся со своего кресла, Акума последовал за ним и взял рюкзак, закидывая его на своё плечо. — До свидания, — на прощание сказал Серёжа, директор ему сказал то же самое.       Выходя в полностью пустой коридор, Акума прямым шагом пошагал в уборную. Нужно было отмыть кровь и, возможно, он пойдет на урок. Хотя хотелось пойти и покурить, но сигарет не было. Проходя длинный коридор и заворачивая в другой, он прямиком зашёл в мужской туалет. Там было пусто, подходя к раковине, Акума начал выдавливать мыло, которое на удивление было, и стал намыливать руки. Кровь уже успевшая засохнуть и зацепиться за кожу, не сразу отмывалась, но немного потерев руки, она всё же поддалась. Холодная вода отрезвляла, было и так холодно, а тут и холодная вода. Кожу буквально обжигало, но он впал в некий транс, без остановки намыливая руки под ледяной водой. Прошла минута, как он пришёл в себя, а руки привыкли к такой воде. Поднимая взгляд, Акума смотрит на своё отражение. Выглядит он паршиво, даже не представляет, как он выглядел, когда бил Артёма. Наверняка жутко, ледяной взгляд и не капли сожаления, за то, что он сделал. Серёжа ощущал страх, ведь что с ним случилось, почему он так легко сорвался и впервые так сильно избил человека. Но страха за последствия не было, он не пожалел о том, что сделал. Смотрит на свои чистые руки и понимает, что кольцо на удивление было целым. Себя он им не повредил, хотя правила говорят о том, что нужно снимать любые украшения при драке. Но разве Акума контролировал себя, чтобы подготовится к этому в полной мере?       Вновь оказываясь в кабинете, в котором, собственно, и произошёл весь инцидент, Акума словил на себе взгляды всего класса. Некоторые смотрели с каким-то восхищением: ведь наконец хоть кто-то этому задире закрыл рот. Так-же много, кто смотрел с испугом, у Серёжи буквально слетела крыша и многие боялись оказаться на месте того одноклассника. Волновало ли это, как-то Акуму? Определённо нет. Учительница смотрела зло, но промолчала, просто сказав: «Садись на место». Это и улыбнуло Серёжу, ведь как быстро эта женщина поменяла своё мнение под давление начальства — директор наверняка уже позвонил ей.       Того одноклассника в кабинете не было, да и слава Богу. Наверное он сейчас в больнице и ему обрабатывают раны. Ничего смертельного Акума не нанёс, могли остаться шрамы от кольца, и то, которые скорее всего бесследно заживут. Будет как новенький через пару недель. Зато заслужил и получил по заслугам. Садясь за свою парту к Матвею, который взглядом приглашал его сесть рядом, Акума стал разглядывать свою забинтованную руку. Он даже не заметил, как часть бинта размоталась и болтыхалась у него в ногах, почти доходя до ступней. — Молодец, так ему и нужно, — отозвался его сосед по парте, с неким восхищением осматривая худощавые кисти, которые были практически целыми, моментами, кое где были покраснения от ударов — бил всё-таки лицо, а не бетон, чего бы там были раны? — Спасибо, — как-то коротко отозвался Серёжа, начиная бинтовать собственную руку. — Его скорая увезла, сказали жить будет, так много крови потому что много чего разбил и ударами размазал кровь. В принципе ты его не сильно покалечил, но нехило. — Да хуй с ними, больно он мне сдался. Просто чтобы ебальник наконец завалил, — с шипением отозвался Акума. — Я тебя понял, — на этом их диалог закончился, а Акума забинтовал руку глянул в окно с мыслями, что хочет к Киру.

***

      Тёмная ночь, вдалеке видно лишь ещё чернее силуэты деревьев. Страх — вот, что поселилось внутри Кира с навязчивой силой. Незнание, что делать, когда человек может закончить свою жизнь. И не просто какой-то человек, а твоя мама. Та, которая тебя родила, но, кажется, не любила всю жизнь. Сейчас только, что-то её переклинило. Кир не знал, как реагировать, эта встреча кажись уже создала крепчайшие узы, будто бы не было всего того, что Курсед ощущал в своём детстве. Как ему реагировать? Плакать? Или же относится к этому максимально безразлично, словно они чужие люди, а у него своих проблем хватает? Нет, не может. Это его мама, которая может умереть в любой момент.       Что такое смерть? Она забирает жизнь. Что такое жизнь? Существование в реальном мире, когда ты имеешь физическую оболочку, чувства, эмоции, когда ты взаимодействуешь с реальным миром, создаешь узы. Когда ты преодолеваешь препятствия, стремишься к лучшей жизни. Что такое «лучшая жизнь»? Это когда есть рядом близкие, любимые люди, вторая половинка, есть финансовый достаток, своё жилье и маленький котёнок, чтобы если не ребёнок, хотя бы кто-то бегал по дому, скрашивая день. Лучшей жизни Кир хочет для Серёжи, для себя, для них. Хочет ли он этого для своих родителей? Для матери, которая не проявляла материнской любви, нежности, которая отдавала при любой удобной возможности отцу или же няне. Какого расти, когда за тобой следит незнакомая женщина. Когда ты не биологическую мать, начинаешь ласково называть: «Мамочка», а чужую женщину, которая проявляет к тебе куда больше внимание и любви. И вполне вероятно это лишь маска, в которую наивный ребёнок поверил, а на деле эта женщина любила его за деньги.       Сейчас биологическая мама проявила к нему любовь. То, в чём он нуждался всё своё детство, а когда он вырос, ему стало это неважно. Он уже вырос, ему было больно в детстве и в подростковом возрасте, сейчас — ему безразлично. Или он врёт? А на деле тянется к этой любви, как маленький ребёнок. Хочет, чтобы его пожалели, как тогда за столом обняли и не отпускали. Мама. М. А. М. А. Мама.       Доставая с кармана пачку сигарет, Курсед зажимает одну между губ и начинает рыться за зажигалкой. Поджигает табак и втягивает его дым в лёгкие. Горький вкус сигарет давно перестал быть горьким, наоборот, он стал приятным. Облегчение следует за ним, когда мысли становятся не такими грубыми, а оптимизм начинает скрашивать ситуацию. Однако, что скрасить тут? Никотин не помогает, руки продолжает безможно трясти в страхе. Мысли о смерти навязчиво крутятся в голове. В больницу нужно ехать сейчас, срочно.       Только Кир хочет развернутся и зайти в дом прямо с сигаретой в руках, как он сталкивается с отцом. Он поникший, на его лице читается вина. На его языке что-то крутится, он хочет что-то сказать, но не знает как построить предложение. Кир смотрит в ожидании, вопросительно кидая на него взгляд. Отец спустя некоторое молчание, тихо говорит: — Ты куришь. — Ты разве не знал? — отчего то удивился Кир, хотя сейчас это явно не основная тема. — Нет. Дай мне тоже. — Ты всю жизнь не курил, — вновь удивился Курсед, боязно поднося руку к карману штанов. — Да, но может, от них правда становится легче? — с легкой саркастической улыбкой спросил отец. На этом Кир уже уверенно достал пачку вместе с зажигалкой и протянул отцу.       Мужчина ловко достал сигарету, протянул пачку Киру и сначала поджёг сигарету, а уже после поднёс к губам. Он делает тягу, умело сразу в лёгкие и прямиком закашливается. Очевидно, кажется, что все при первом курениии закашливаются. Кир на это никак не отреагировал, просто посмотрел на отца, надеясь, что он быстрее отойдет от дыма. И правда, это произошло быстро, а на второй тяге отец уже не закашлялся, и курил как умелец. Кир так же сделал тягу во всех легкие, ощущая, как дым равномерно распространяется по лёгким. Старался найти отдушину в этом дыме, в сигарете, которая очень быстро заканчивается, но не страшно, ведь ещё целая пачка, а в машине 1 запасная. — Я боюсь за неё. Я вёз её уже в больницу, но она оттуда просто выбежала, когда тема зашла об операции. Сколько уговоров было, сколько я умолял — нет, ей безразлично. Мы узнали с ней о раке, когда опухоле было около полугода. Это год прошёл, как ты ушёл с дома. А до этого пару месяцев назад у неё началась депрессия. К психиатрам водил её, ей антидепрессанты прописывали, но она не пила их. Она чувствовала себя виноватой после того, как ты ушёл с дома. Я ведь старался с тобой вести диалог, она же молчала, боясь, что ты её не примешь. — Любовь ко мне проснулась? — усмехнулся Кир, отец же серьёзно глянул и ответил: — Да.       Кир замер, замолчал и в ответ посмотрел на отца. Он сам понял это, из-за объятия матери, её извинений, её слёз. Но когда ему сказали об этом напрямую, осознание пришло в полной мере. «Проснулась любовь» — как реагировать на эти слова, как их воспринимать? Почему она не проснулась, когда он родился? Почему, когда его прикладывали к материнской грудьи, то на лице матери изображалось отвращение? Почему, когда он был трёхлетним ребенком и по случайности разбил кружку, то на него орали, что, кажется, вся улица слышала? Почему, когда ему было 10, мама в трубку телефона своей подруги говорила, как раздражает её сын? Почему, когда в 16 лет Кир уходил с дома, то на него смотрели с безразличием и казалось, что даже с облегчением выдохнули? Почему именно сейчас, когда ему 19 лет. — Прошёл год, точнее 10 месяцев, как она поняла, что любит тебя, как сына и хочет дать тебе материнскую любовь. Только поздно. — Поздно, — повторил Кир это слово с сожалением; очередной раз сделал затяжку и выпустил дым наверх. — Мы сейчас поедем в больницу, нельзя тянуть.       Отец глянул на сына и задумался. Сделал тягу и выдохнул её сразу, ведь сделал не в лёгкие. Осмотрел Кира, который выглядел серьёзно. И он понимал, что Кир прав. Прав, как никогда, нужно ехать сейчас. Время буквально на исходе. Выбрасывая бычок в мусорку около крыльца, папа томно выдыхает и говорит: — Едем сейчас.       Залетая в дом, Кир прямо с сигаретой пугает маму. Она сидит на диване, ждёт их. Смотрит куда-то в стену, на телевизор, на котором шёл фильм, она не обращала внимания. Вопросительно смотрит на Кира, который прямо с сигаретой в руках, говорит ей: — Собирайся. — Куда? — удивилась женщина. — Куда-куда, в больницу. Забыла, что я узнал полчаса назад? — Но, мы же завтра утром… — женщина не успела закончить свою мысль в голове, так и в слух, как Кир её перебил: — Мне без разницы, одевайся быстрее, — Кир смотрел серьёзно своими тёмными глазами прямо в душу. Ей не оставалось ничего, как просто кивнуть и спокойно пойти в сторону своей спальни. Кир делая тягу и выпуская дым, вышел на улицу, чтобы выкинуть бычок в мусорку.       У него начался тремор, было страшно. Страшно, что её уже не спасти, и придётся доживать ей свои остатки жизни и ждать смерти. А если ей осталась неделя? Пару дней или вообще время уже буквально на часах, минутах? Воздуха в лёгких начинало не хватать, страх охватывал с головы до ног. Хотелось по щелчку пальцев оказаться в больнице, услышать вердикт врача, чтобы не терпеть это ужасающие ожидание, пока голова создаёт разные исходы событий. Садясь за обеденный стол, Кир опирается лбом об руки на столе, опуская голову. Страх и надежда, вот, что было основным в его голове. Руки тряслись, Кир понимал, что если бы они поехали утром, то его ожидала вся такая ночь — в ужасном страхе, волнении. Мама вышла из спальни достаточно быстро, всё это время отец стоял около входной двери. Кир сразу подорвался и сказал идти в машину, отец сказал, что поедут на его машине. Мама вела себя достаточно скованно, ей было неловко и наверняка также страшно. Тут всем очевидно, что ей нужно ложиться под скальпель хирурга.       Выходя с дома, не забыв надеть куртки, обуться и выключить свет, отец закрыл входную дверь и быстрым шагом пошёл в сторону своей машины. Кир шёл рядом с мамой, которая сильно переживала. Курсед положил ей руку на плечо, и сказал короткое «Всё будет хорошо». Она улыбнулась, глянув на сына. Всем было страшно, у Кира в голове был ураган из мыслей. Странно было ощущать любовь матери, её тёплый, как никогда взгляд. Робкие движения, домашний вид. Обычно, она выглядела всегда роскошно, элегантно, редко Кир видел её такой домашней. Отдавать ей заботу, обнимать, чувствовать себя заботящимся сыном, который стал каменной стеной для своей мамы, — это было чем-то приятным, Кир никогда этого не чувствовал. Новые узы с родителями грели сердце. Садясь в машину, Кир сел на переднее сиденье, мама же села на задние. Отец открыл ворота, после чего сел в машину и начал выезжать со двора. Вставая с машины, он закрыл ворота и вновь садясь в машину, они поехали в больницу, в которой обследовалась мама. Больница была практически в центре города, отец очевидно старался, чтобы его жену лечили в самом хорошем месте. Ехали они быстро, казалось, что вот-вот и они привысят скорость, а возможно уже превышали. В машине было молчание, смотря на зеркало заднего вида внутри салона, Кир видел подавленный вид матери. — Ты как себя чувствуешь? — спросил Кир, поворачиваясь к матери. — Нормально, — как-то неуверенно ответила женщина, выдавливая из себя улыбку. Однако Кир сразу всё прочитал по её лицу, поэтому сказал отцу: — Едь быстрее.       И отец ускорился, теперь он точно превышал скорость. И вот, они встряли в утомительную пробку. Недовольно вздыхая, Кир думал, как можно было бы доехать быстрее, но отсюда сейчас не выедешь, да и пробка рассеивалась достаточно быстро. Осталось лишь подождать. Кир кажись высчитывал секунды, в его голове был таймер. В его подсчётах, они должны были быть в больнице через 15 минут, как они выедут. Но эта пробка всё испортила, и теперь они будут там через минут 30.       Хотелось курить до невозможности, но курить в машине неприлично и вредно для его мамы. Поэтому заглушая в себе никотиновую ломку, Кир смотрел в окно. А за ним шёл снег, падал на капоты машин. Снег кружился, он был крупным и падал хлопьями. Киру хотелось высунуть руку и ощутить его холод, который тает от тепла его рук. Отец сосредоточенно смотрел на дорогу, все ждали, пока пробка разъедется по своим маршрутам. Прошло 10 минут и теперь они начали ехать нормально, даже на светофорах не останавливались, им везло попадать на зелёный цвет. Ещё 15 минут и они около больницы. Кир выходит с машины, наблюдая, как родители переглядываются взглядами. Папа смотрел с волнением, все были на нервах, тут нужно было просто ждать, заглушить это волнение и ждать вердикт врача. Сейчас был вечер, многие врачи уже разошлись по домам, но один врач должен был остаться дежурным. Залетая в больницу, Кир подбежал к ресепшену, ловя на себе испуганные взгляды работников. Кир с одышкой выглядел пугающе, они переглядывались взглядами, пока Кир не начал говорить: — Онколог работает щас? — Он вот-вот должен уходить, — начала девушка, а из лифта на первом этаже, который был недалеко от них, вышел мужчина в официальном костюме. — Дмитрий Николаевич, вы уже домой? — резко встала девушка, когда заметила его. — Да, а что? — Тут люди интересуются вами. — Вы онколог? — спросил Кир. — Да. — Можете обследовать мою маму? — начал Кир, врач же замялся, видно, что он был недоволен и очень хотел домой. — Заплатим, — подошёл отец, из-за этого глаза врача оживились. — У мамы рак уже два года, почти два года, нужна операция, понимаете? — Кир начал говорить всё на прямую, из-за этого взгляд врача стал шире, он был поражён этим и мигом среагировал. — Какой рак? — Шейки матки, — ответил Кир, с надеждой на хороший исход глядя на врача и смотря на маму, которая подошла к ним.       Дмитрий кивнул головой в сторону лифта, ведя пациентов в кабинет узи. Все делали всё очень быстро, понимали, что времени очень мало. Уже в кабинете узи, Кир с отцом вышли и там осталась одна мама. Кира трясло, мысли в голове были самые отвратительные. Отец стоял рядом, как натянутая струна, он не двигался, просто стоял в своих мыслях. Киру хотелось кричать, бить стену, разбить костяшки в кровь, чтобы хоть как-то успокоится. Хотелось курить. Или понюхать что-то, от чего забудешь собственное я. Кир, кое как сдержил свою злость, от томительного ожидание, которое бьёт по нервам.       Прошло минут 10, как врач выходит из кабинета с серьёзным, подавленный лицом. Он звонит кому-то, ожидая, когда возьмут трубку. Не прошло долго, Кир спросить ничего не успел, как Дмитрий начал говорить: — Алло? Антон, едь в больницу. Нужно операцию делать, вырезать опухоль.       У Кира ёкнуло сердце. Страх вырос в несколько, а возможно в десятки раз. Все всё поняли только по этому телефонному диалогу. Столь ожидаемый ответ врача убрал почву из-под ног. Кир облокачиваясь о стену, спустился на пол, утыкаясь лбом об колени, опуская взгляд. На глазах появились слёзы, сейчас будет операция, вновь томительной ожидание, страх, что будет летальный исход, ошибка врачей или ещё что похуже.       Как только врач закончил диалог, то глянул на Кира и его отца. Его взгляд уже говорил о всём ещё лучше, чем телефонный разговор. Все всё понимали. Мама вышла спустя 5 минут, её взгляд был более поникшим. На её глазах слёзы, страх, который перемешаны с ледяной серьёзностью. Все молчали, коридоры были практически пустые, так ведь больница уже закрывается. — Сейчас будем оперировать, запустили вы опухоль, придётся вырезать женские органы. Операция будет трудной, не хочу вам лгать, но шанс выжить низок. Метастазы не только в женских органах, они начали переходить на другие органы. Вполне вероятно, сейчас они перешли в кости или же в кровь. Тут понадобится не одна операция и ещё химиотерапия. Каждая минута на счету, сейчас приедет ещё один онколог; мед-сёстры, анестезиолог сейчас подготавливают операционную. Операцию проведём прямо сейчас. По времени она будет длиться 2-3 часа, но возможны осложнения, из-за чего операция будет длиться дольше. Если ей удастся выжить после этой операции, шансы на выздоровление высоки. Но сами понимаете, — врач замолчал, осматривал Кира и отца сожалеющим взглядом. Кир сидя на корточках не мог поверить в услышанное, внутри него рухнул мир. Сердце ушло в пятки, страх, дикая паника окутала его с головой, словно цунами. Поднимаясь на ноги, Кир просто кивнул, смотря на врача. Отец молчал, он был поражён не меньше. Не думал он, что всё дошло до этого.       К ним неожиданно подбежала девушка, которая была мед-сестрой. Поздоровавшись с врачом, она попросила показать пациента. Дмитрий указал на женщину стоящую рядом, другая девушка с коляской подъехала и попросила сесть. Мама Кира села, опустив взгляд в пол. Её глаза были буквально стеклянными, которые вот-вот лопнут и разлетаться осколками в виде слёз.       Девушка начала вести её в ту сторону, с которой пришла. как неожиданно женщина вскочила и подошла к Киру, хватая того за плечи. На лице появилась слабая улыбка и как только она моргнула, то слёзы скатились по её щекам. Кир не знал как реагировать, смотрел в ответ, боясь даже пошевелиться. Она обняла его за шею, прижимая к себе. Прямиком Кир сделал то же самое, обнимая маму за талию. Он ощущал запах её сладких духов, запах шампуня на её волосах. Он ощущал мокрые дорожки слёз на своей шее. А ещё, он ощущал, как сердце разбивается с каждой секундой, словно по нему бьют молотком. — Если я умру, то пожалуйста. Помни меня. Прости все мои грехи, знай, что я умерла с гордостью за то, что ты мой сын.