Закон жизни лох запомнил

      — Ты успокоишься?! Нет? — весьма агрессивный выпад Адидаса в сторону Суматохина, что не мог найти себе место.       Кирилл ходил туда-сюда и каждый раз с волнением, дикой надеждой смотрел на ржавую дверь универсамовского импровизированного зала, собранного исключительно своими руками и, порой, по городским помойкам. С каждым скрипом в сердце угасала надежда увидеть этим вечером Хасанова. "Наверняка отсыпаться завалился! Что с ним случится-то?..": силился мысленно успокоить беспокойство Самбо.       — Да... — едва слышно отозвался Кирилл и, наконец, уселся на жёсткую лавку.       Весь день Самбо проторчал в качалке, здесь ему было спокойнее и кусающая тревога отступала, пряталась в глубинах души и давала выдохнуть, даровала мнимое затишье перед бурей. Спокойствие Зимы в некоторой степени заражало, проникало в сознание Суматохина, выметая червей сомнения.       — Ты уже битый час суетишься, объяснишь? — смягчился Адидас и подошёл поближе.       — Да все нормально, не бери в голову. — смастерил Суматохин подобие улыбки. — Наверное, пора домой собираться, хотел успеть бабушку Ералаша навестить...       Про Тилькина парень рассказал сразу, стоило переступить порог качалки. Единственным решением проблемы стал бесконечный разговор, додумывание подробностей и предположений. Помимо Ералаша довольно острым была всеобщая память о том, что на дискаче Хасанов оставил о себе незабываемое послевкусие.       Больше неразгаданных загадок этому дню принесло отсутствие Турбо: парня не было ни в подвале, ни в качалке, ни в хоккейной коробке, ни в целом на районе. Это было совсем не свойственно группировщику, ведь стоило отцу появиться дома, как Валера моментально стремился ускользнуть от него подальше. Эти грани его души, подробности жизни были скрыты от посторонних глаз, даже девушка не знала этого тотального раскола.       На улице Туркин — самодовольный лидер, твёрдый и решительный, привыкший решать все силой, а дома он — израненный мальчишка, что застывает в диком-диком страхе перед отцом, а еще больше перед бутылкой с горьким, ненавистным пойлом. Отец стал таким, когда умерла мать и Валера остался без поддержки, заботы и понимания. Один на один с мерзким чудовище, которого от чего-то приходилось звать папой.       Тусклая лампочка болталась под потолком, мигая пыльным светом то в одном углу, то в другом, заставляя Самбо следить за ней не отрываясь. Парень глубоко задумался, погрузился в вязкие размышления и напрочь не заметил ни скрипнувшей в очередной раз ржавой двери, ни мертвецки белого лица пришедшего Марата, которого Адидас загодя отправил к Ералашу, мало ли что.       — Марат? Ты чего это... — подошел к нему Пальто, обеспокоенно заглянув в глаза. Тотчас вокруг парня материализовались любопытные универсамовские глаза.       — Нет Ералаша больше... — пробормотал парень, словно сам не веря в то, что говорит.       — Как? Самбо же сказал, что бабка в больничку к нему собиралась... — пожал плечами Пальто и бросил на Самбо полный надежды взгляд.       Кирилл прекрасно слышал разговор, но не спешил присоединиться к пацанам, буквально облепившим Марата. Самбо чудилось, что вся его кровь в это мгновение заледнела и больше не отогреется никогда. Он замер, а сердце бешено заколотилось, казалось, где-то в горле.       — Так и есть: в морг она ходила. — Марат, будто в бреду, ощупал карман куртки в поисках спасительной сигареты, Зима понимающие протянул ему свою.       В качалке повисла мучительная, тягучая тишина. Пацаны, лишь изредка переглядываясь, не могли подобрать нужных слов, новость, что принёс Марат, будто окатила ледяной водой. Реальная жизнь, наконец, настигла их, заставила в полной мере хапнуть жестокости и беспредела, однако даровала и шанс на отступление, на попытку выбраться из грязи группировки. Да только разглядеть шанс, призрачную возможность в эту минуту они не могли.       Сердце Суматохина невыносимо заныло, а стремление непременно увидеть Хасанова, поделиться с ним общей бедой, казалось, утроилось. Парень мельком взглянул на Зиму, схватил с лавки куртку и стремительно вышел из зала, игнорируя оклики Адидаса. До дома Кирилл добрался, будто ведомый манией, отделаться от которой было невозможно.       "Надеюсь, ты, наконец, ответишь мне, Егор!": беспрерывно стучала в висках надежда. Кирилл замер у двери друга, от чего-то не решался постучать, хотя слышал по ту сторону неразборчивые разговоры явно на повышенных тонах.       "Да черт с ним!": отмахнулся он от сомнений и стукнул кулаком. Наспех прикрытая дверь, поддалась, обнажая холод и тревогу квартиры.       — Егор? Это Кирилл! — громко проговорил парень и неуверенно зашел в квартиру, среди нескольких голосов Хасанов не ощущался.       — Заходи, Кирюша... — отозвалась с кухни мать Егора, голос ее дрогнул, отчетливо слышались слезы и нестерпимая боль.       Суматохин нехотя вошел вглубь, попутно окинув взглядом вешалку в прихожей - ни куртки Кольщика на ней не оказалось, ни обуви под ней. Странно. "Куда он успел деться? Опять...": промелькнуло в мыслях парня. Потрясений за сегодня было достаточно, поэтому надежда встретиться с Егором все еще упрямо теплилась в душе.       — Егор дома, теть Лен?..       Кирилл осмотрел кухню, по спине побежали неприятные колючие мурашки. На кухне в эту минуту было крайне беспокойно: районный участковый копошился в черном портфеле, старательно что-то выискивая, рядом с матерью сидел дядя Вася, с кем не так давно схлестнулся Хасанов, за что и поплатился - районный мусор, сидел в форме. К его широкой груди прижималась мать Егора, давясь и силясь унять рыдания. Чуть поодаль - у плиты, скрестив руки, стоял мент, которого Суматохин видел впервые. Высокий, неприятной наружности и главное - в штатском.       Кирилл безошибочно считал в нем сотрудника милиции, припоминая недавние слова Хасанова, что прозвучали, стоило парню заявиться в качалку: "За окном палит тип, на ебало — мент. Имейте в виду, пацаны. Интересно, по чью душу гнида красноперая?". Кажется, в эту секунду Самбо прекрасно понял суть слов друга и всеми силами надеялся, что "гнида красноперая" явилась не по душу Кольщика.       Тетя Лена, отстранилась от груди спутника и взглянула на Суматохина, в глазах ее читалась нестерпимая боль и тотальное разочарование. Этого многозначительного взгляда хватило, чтобы понять — случилась беда.       — Ну садись, рассказывай, раз сам пришел. — кивнул в сторону табуретки тот в штатском. Голос его звучал сухо, холодно и дежурно.       — Рассказывать что? — Суматохин мотнул головой, силясь смахнуть с себе подкравшееся наваждение, однако послушно сел напротив милиционера.       — Хасанов Егор Валерьевич тебе кем приходится? - авторучка зашелестела по листку бумаги.       — Друг. — уверенно проговорил Кирилл, сведя брови, понимая, что ничего хорошего этот разговор ему не принесет.       — Друг... — вторил ему мужчина. — Когда и при каких обстоятельствах видел Хасанова в последний раз?       "В последний раз": больно отозвалось в сердце. Самбо молчал, глядя прямо в глаза милиционера, размышлял о том, стоит ли обнажать подробности их вчерашнего вечера или же скрыть их. За эти секунды в голове его водоворот мыслей, вычленить хотя бы единственную из них, выходило крайне трудно.       — Мне повторить?! — с вызовом глядел он, Самбо в ответ лишь отрицательно мотнул головой.       — Мы были на дискотеке в Доме Культуры. — начал парень, тщательно выбирая слова, наученный бесконечными встречами с ПДНщицей. — Я и Хасанов пришли туда к десяти часам. Ничего такого...       — Ничего такого? Правда? — с усмешкой смотрел на него опер, как догадался Суматохин.       Создавалось впечатлений, что он-то точно знает все подробности вечера. Теперь в голове Кирилла начал складываться пазл: частичка за частичкой выстраивались и давали неоспоримый ответ на загадку подозрительного отсутствия Турбо этим днем. "Мусорнулся, гнида!": промелькнуло в мыслях, озвучивать их парень, конечно, не стал.       — Да. Обычный вечер... — пожал плечами Кирилл, глупая и наивная надежда на то, что от опера подробности скрыты.       — Обычный вечер, значит. — шелестела бумага под рукой записывающего за Суматохиным опера. — Гражданин Туркин Валерий другого мнения. Знаешь такого?       — Знаю. — врать смысла не было, становилось все очевиднее, что мент дословно знает все, что было и, что более вероятно, крайне искаженно и донельзя приукрашено. — А случилось-то что?       — Ты не знаешь разве? — деланная улыбка засияла на лице мужчины. — Друг твой, Хасанов который, — не просто группировщик, как ты, а еще и убийца. Выражусь на вашем языке: "Три прихлопа, два жмура". За руку пойман твой друг. Вот тебе и "ничего особенного"! — едко засмеялся он, переглянувшись с участковым.       Суматохину казалось, что сердце его остановилось в эту секунду. Парень опустил голову, нервно провел ладонью по бритой голове, руки дрожали, а воздуха катастрофически не хватало. Хотелось исчезнуть, раствориться так, словно его никогда и не было.       "Убийца! Убийца! Убийца! Убийца!": больно пульсировало в висках.       — Туркин передал нам информацию о том, что Хасанов был в сильном алкогольном опьянении, помимо этого друг твой стал зачинщиком драки и жестоко избил товарища. Ты разве не видел, м? Со слов Туркина, ты даже их разнимал. Молодец.       Опер выудил из кармана куртки пачку сигарет и закурил, с удовольствием затягиваясь дымом, глядя прямо на группировщика, что сидел теперь, не дерзнув даже заглянуть в глаза. Голова опущена — жалкое зрелище, дарующее милиционерам удовольствие собственного превосходства. Он — малолетний дурак — жалок и смешон, что с него взять?       Достаточно только коснуться самых острых, самых обнаженных струн души и он всецело твой. Податливый, покорный, напуганный и уязвленный — бери и лепи из него, что хочешь.       — Видел. — едва слышно проговорил Суматохин. — Егор ушел потом... — наивная попытка прикрыть друга, необдуманные слова, брошенные с надеждой обернулись против Хасанова, забили последний гвоздик в гроб его пребывания на свободе.       Молчание благородно — знал ведь.       — Свободен. Увидимся еще. — опер услышал, что хотел и самодовольно выдохнул дым в сторону Суматохина. Мужчина едко усмехнулся, намекая, что в стенах отдела парнишка будет не единожды и ждет его долгий и не самый приятный процесс дачи подробных показаний. — Пшел вон.       Уговаривать Кирилла не пришлось: он, словно ошпаренный кипятком, вскочил с табуретки, бросил перепуганный взгляд на мать Хасанова, что была явно не в себе, потерявшись в стенаниях и рыданиях. Каждое упоминание сына сопровождалось горькими всхлипываниями и протяжным стоном. Слов он подобрать не мог и стремительно покинул квартиру. На дрожащих ногах парень вышел из многоквартирного дома.       В душе его сражались отрицание и воспоминания о том бесе, что плясал в глазах друга, когда окровавленные кулаки ударялись о лицо Туркина. Происходящее казалось дурацкой шуткой, нескончаемым и слишком реалистичным фильмом, жутким сном в бреду — да чем угодно, только не реальностью!       Оказавшись на улице, Кирилл опустился на ледяную скамейку и закрыл лицо ладонями в попытках унять сумасшествие, атакующие мысли, что все сильнее затягивали в свой водоворот. Только вчера он уговаривал Хасанова не ходить на эту треклятую дискотеку, увиливал, стараясь переубедить друга, а сейчас... Невероятно болезненная мысль о том, что произошедшего можно было избежать, колом вонзилась в сердце. Бесконечные "а что если..." закружили парня, не давая даже вдохнуть ледяной воздух. Оставалось лишь ждать...       Ждать того, что принесет новый день. Ждать суда. Ждать взгляда глаза в глаза и возможности поговорить. В душе еще жива была надежда на то, что все это ложь — наглая, бессмысленная и бесчеловечная.       Реальная жизнь задушила парня в эту минуту, переломала все, что он так старательно выстраивал, растоптала все то, на что надеялся Кирилл, все, во что верил. В эту минуту Самбо вспоминал тот, казалось, такой далекий вопрос Егора: "Если я уйду из группировки, ты пойдешь со мной?".       Что он значил? Хотел ли он, действительно, отшиться? Как Кольщик представлял свою жизнь без группировки, без Самбо, без Зимы, без...Ералаша?..       А ведь тогда, тем вечером в автобусе Самбо пообещал, заверил друга: "Пойду. Я пойду с тобой.". А сейчас как быть, как узнать, заглянуть хоть на секундочку, что же ждет их там — в туманном и холодном будущем?       Самбо, не замечающий ни валящего снега, ни дикого холода, надеялся лишь на то, что кошмар этот скоро закончится, все вернется на круги своя. Наивный мальчишка и не знал, что кошмар только начинается, набирает обороты и долго не выпустит из когтистых лап. Разорвет и оставит мучительно подыхать на холодном льду.