Закон жизни лох запомнил

      От Дома Культуры до материнского дома всего шесть остановок, которые Хасанов упрямо вышагивал под плотным снегопадом. В голове пустота, а в ушах неимоверно раздражающий шум, от которого Егор совершенно не мог отделаться. Безмерно хотелось спрятаться, смахнуть с себя налипший день и зарыться в ближайший сугроб, чтобы не нашли до весны — точно.       По пути Егор посетил местный ларёк и выторговал себе шкалик водки и практически осушил его, подбираясь к дому. Острая нужда забыться и отключиться вынуждала Кольщика вливать в себя мерзковатое пойло. Окончательно забыться не удавалось, тем более здесь — на колючем морозе, что удерживал Хасанова на краю сознания, деликатно баллансируя и сохраняя рассудок.       Вот уже замаячили привычные домики на районе, а это значит, что совершенно точно нравоучения матери его вот-вот нагонят и заклюют. Егор едко усмехнулся и приложился горячими губами к прохладном бутылочному горлышку. Горько. Мерзко. Хорошо.       — Егор! — окликнул бодрый голос соседского мальчишки, стоило подойти к автобусной остановке, что была совсем рядом с домом.       — Привет, Миш. — улыбнулся он, разглядев Ералаша с сияющей улыбкой. — Как оно? — кивнул он и уселся на холодную, разрисованную символами "УКК", скамейку.       — На дискотеку собрались! — кивнул он в сторону скучающего Кирилла Фантика — близкого друга, однако Хасанов эту рожу на дух не переносил.       — Это хорошо... — Хасанов едва ворочал языком и сладко потянулся. — Только делать там нехуй. — раздражённо сплюнул он, припоминая треклятого Туркина и отдаленно припоминая слова Самбо, его взгляд полный искреннего непонимания и даже в какой-то степени осуждения. Представил на секунду, что станет с паршивой жизнью, не будь там Суматохина и, неприятно поморщившись, отмахнулся от удушающих мыслей.       — А ты?.. Все хорошо? — искренне переживал Тилькин и опустил теплую ладонь на плечо Хасанова.       — Ахуенно. — откровенно врал Хасанов, не готовый обнажать душу.       Кольщик поднял почти приконченную бутылку зеленоватого оттенка перед лицом и оценил остаток. Недовольно цокнул и махом осушил жалкие крохи, смакуя этот сладкий вкус печали. Легче не становилось. "Рваные сердца пиздец нуждаются в любви...": начал он мало связные философствования, похожие больше на бормотания сквозь прерывистый сон. Фантик тихо посмеивался, особенно не отсвечивая, знал, что ожидать от него можно, чего угодно, а вот Ералаш, напротив, внимал каждому слову, слегка разомкнув губы.       Тилькин Миша — некогда примерный и самый сладкий внук на свете — обожал Кольщика и, на удивление, обожание было взаимным. Парнишка, словно завороженный, жадно хватал каждое слово Егора, внимал каждому совету и считал его буквально своим старшим братом. Искренне стремился быть ближе к нему, иногда украдкой надеялся однажды стать таким, как он.       Мальчику, что рос в безграничной бабушкиной любви и нежности, не хватало примера и крепкого плеча рядом. Слишком наивный, слишком нежный Мишенька был совершенно не готов к жестокости улицы, а Хасанов тайно ненавидел себя всем сердцем за то, что однажды привел его в группировку. Бесконечно грыз себя за то, что поручился за него, за то, что взрастил в сердце мальчика черные, грязные идеи, которые постепенно захватывали его чистое сердце.       Хасанов прекрасно знал, к чему все несется на сумасшедшей скорости, но сделать с этим не мог уже ничего. Мог лишь, как тогда в, казалось, далеком прошлом, закрыть его соей спиной, спрятать от тяжелых, подлых ударов судьбы.       — Ладно. Бывайте, пацаны. — Хасанов докурил очередную сигарету и встал с пригретого места. Потянулся и протяжно зевнул: несмотря на выпитое, на ногах стоял вполне крепко. Талант. — Увидимся, Ералаш. — тепло улыбнулся он и протянул мальчишке, что был на целых две головы ниже, руку, в ответ получил крепкое рукопожатие.       — Увидимся!.. — тепло улыбнулся мальчик, очаровательно зажмурившись.       Егор окинул мальчишек тяжелым взглядом, чувствовал, что должен что-то сказать, но совершенно не знал, что именно. Поддаваться этому порыву не стал, раздраженно мотнув головой, отделываясь от навязчивых чувств.       Кольщик улыбнулся Ералашу и, не выпуская пустую бутылку из рук, направился в сторону дома: туда совершенно не хотелось, поэтому шёл медленно, глубоко задумавшись. Ни грохот подъехавшего, наконец, автобуса, ни радостный крик Ералаша, адресованный каким-то пацанам, маячавшим вдалеке, не вытянули Егора из вязких, пропитанных алкоголем, мыслей.       Голова раскалывалась, а холод пробирал до костей, однако Хасанов его упрямо игнорировал и вышагивал вперёд, злясь про себя за дурацкую потасовку с Турбо.       Мог ли он не быковать, не лезть в драку? Мог, конечно.       Хотел ли он на секунду включить голову, задумавшись о последствия? Конечно, нет.       "Это не наши пацаны, Ералаш!": донеслось до ушей Егора. Тревожно-ледяной стрелой вонзилось прямо в спину, отозвалось неприятными мурашками по телу. Замявшись, парень развернулся и вгляделся в темноту, робко освященную лишь тусклым автобусным светом, да мигающей лампочкой, которая из последних сил теплилась в разбитом фонаре.       "Ералаш!": вскрик Фантика и омерзительный свист колёс, стремительно удаляющегося автобуса. Субтильная фигура, казалось, за секунду оказалась на мокром ледяном асфальте, моментально окруженная толпой чужаков.       — Егор... — лишь сдавленный стон из окровавленных губ. Мальчик знал, что он где-то рядом, надеялся, что Хасанов не успел далеко уйти. — Суки!..       Попытки закрыть лицо руками не увенчались успехом.       Глухие удары тяжелых ботинок слились в единый ком нескончаемой боли вперемешку с железным привкусом крови и слез. Последнее, что увидел Ералаш — окровавленная подошва, стремительно приближающаяся к лицу. Последнее, что услышал, зажмурившись из последних сил, — омерзительный хруст и нестерпимый звон.       Хасанов едва ли успел отогнать шакалов от Ералаша, что гасили беднягу ногами, не давая и малейшего шанса вырваться из дикого беспредела. Парень окинул лежащего на асфальте мальчишку мимолетным, обеспокоенным взглядом и схватил за загривок того, кто не успел сгинуть с места грязного, подлого и бесчестного преступления. Дышит, едва-едва, но дышит — убедился Кольщик.       — Ответишь, гнида!.. — процедил сквозь зубы разъяренный Кольщик. На удачу мутную бутылку из-под водки из рук он не выпускал.       Мгновение и бутылка из зелетоватого стекла превратилась в орудие мщения. Хасанов взмахом руки разбил её о фонарный столб, сформировав оружие с нежным названием — розочку. Во взгляде блеснула нечеловеческая ярость и удушающая жестокость. Тихая улица наполнилась хрипящими стонами и омерзительным хлюпанием стекла, с остервенением входящее в обмякшее тело в крепких руках Кольщика.       — Сука... — процедил Егор и оттолкнул от себя тело, пошатнувшись направился к Ералашу и опустился перед ним на колени. — Потерпи, дружок... — голос Хасанова дрогнул, стоило только взглянуть на разбитую голову и приоткрытые мертветцки бледные губы.       Дышит.       С облегчением удостоверился Хасанов, коснувшись груди мальчика дрожащей рукой, перепачканной в чужой крови. "Подожди немного...": стучало в висках.       На мокром асфальте блеснул синий свет, оставалось надеяться, что принадлежал этот свет машине скорой помощи. Хасанов с ледянеющим сердцем обернулся, рука, покоявшаяся на груди товарища, предательски дрогнула.

🕷

      — Мам, дома! — оповестил мать, зашедший в квартиру Зима.       Дома пахло компотом и выстиранными вещами. Пахло уютом и спокойствием.       — Ну чего ты кричишь, Вахит?.. — из гостинной вышла очаровательная женщина: высокая и статная. — Аделька спит же... — улыбнулась она и тепло коснулась прохладной щеки сына.       Информация о том, что Аделька спит удивила Зиму и вынудила улыбнуться. Странно, что эта неугомонная девчонка, маленький бесенок, уснула так рано, да ещё и без Вахита. Интересно, что мама ей пообещала, чем подкупила на этот раз?..       — Что ты с ней сделала? — усмехнулся Зима и прошёл на кухню. Инспекция кухни порадовала: удалось стащить пару ароматных перемячиков, а Зима за них готов был и душу отдать.       — Моей заслуги нет. Это папа и его футбольный матч. Загляни в гостиную и увидишь очаровательнейшее зрелище: уснули вместе. — улыбнулась она и погладила Зиму по голове. — Давай хоть чаю налью?..       — Не, спасибо! — Зима еле говорил, жадно уминая перемячик.       — Как танцы? Все хорошо? Мне кажется, ты расстроенный... — мама прекрасно чувствовала любые, даже самы незначительные, перемены в настроении сына.       — Хорошо. Просто устал. Спать хочу... — признался он.       Зима, действительно, устал, вот только не от танцев...       Смертельно устал, от треклятых душащих чувств, принять которые крайне сложно, устал от невозможного Хасанова с его сумасшедшими и не поддающимися хоть сколько-нибудь контролю выходками.       "Вот бы он, сука, сгинул куда-нибудь подальше! Все было бы спокойнее!": порой ловил Зима гадкие мысли за хвост, стоило Хасанову в очередной раз исполнить что-то выходящее за все рамки человеческого и допустимого.       — Конечно, дорогой. — нежный поцелуй в макушку. Мама, с присущей только ей особой чуткостью, всегда понимала, когда сына стоит оставить наедине со своими мыслями.       Ни горячий душ, ни тёплая прстель не смогли выбить из головы Вахита мысли о Егоре. Парня кидало из крайности в крайность: он то проклинал несносного Кольщика, то припоминал трепетные моменты, что так яростно цеплялись за воспоминания.       С каждой секундой, погружаясь все глубже в омут сознания, образ Хасанова вспыхивал все ярче, отбиться от него было невозможно. Сердце затрепетало в груди, слепо билось о ребра и стремилось вырваться наружу. "Сука! Ебаный Кольщик!": мысленно злился Зима, а ледяная рука предательски потянулась под одеяло.       Ледяное на горячем и ноющем отозвалось россыпью мурашек и жадными попытками схватить больше прохладного воздуха. "Ебаный Кольщик!": стучало в висках, и вторило рваным, быстрым движениям.       Зима ненавидел это наваждение с той же силой, что торопил день, лишь бы быстрее окунуться в этот до тошноты сладкий омут. Вахит не мог избавиться от этой зависимости, этих ночей, проведенных в складках одеяла, боязливо зажмурившись, улавливая каждую бесстыдную деталь, что рисовало воображение. Он не мог изгнать из своего глупого сердца чертового Кольщика, которого он не мог иметь, к которому не мог даже прикоснуться без страха услышать ворох злостных проклятий.       Долгожданная разрядка не заставляет себя долго ждать, вырывается рваным выдохом с губ и бесстыдно поджатыми пальцами ног. "Сука!": сладкое наваждение моментально сменяется злостью и безграничным стыдом, сопровождаем до боли горящими щеками.

🕷

      — Ебаное дерьмо... — срывается с губ Хасанова осознание, что синий свет принадлежит подъехавшему милицейскому бобику.       — Сука, лежать! Мордой вниз, руки за голову! — Раздаётся прямо над ухом Егора.       Кольщик был, как никогда, послушен. Действовал, словно в тумане, ощущал себя рыбой, стукнутой о толстый лёд.       В голове пустота, лишь нескончаемый шум. Он не слышал ничего вокруг: ни криков ментов, ни подъехавшую скорую, лишь лежал, замерев и глупо, совсем не моргая, уставившись на белокурого мальчика рядом.       Больше не дышит — ударило кувалдой по темечку.       Больше не дышит — разломило жизнь Кольщика пополам.       Больше не дышит — казалось происходящее глупой, жестокой шуткой.