Закон жизни лох запомнил

      До восьмого этажа Хасанов дошел, насвистывая какую-то приставучую мелодию, настроение было на высоте, странноватое предвкушение стрелой вонзалось в одно особенное место.       Неужели, сегодня все будет хорошо и спокойно... Терпкое ощущение тревоги, от которой Егор никак не мог отделаться, кричало об обратном.       Настойчивый стук в дверь когтями вырвал Суматохина из тишины домашнего вечера. Парень вовсе не любитель дискотек: ему жутко некомфортно, совсем не знает, куда себя деть. Девчонки часто заманивают его на медляк, а он угрюмо делает вид, что не слышал или вообще дурачок. Предпочитает бесцельное топтание под музыку в универсамовском кругу, лишь бы не встречаться с девочками взглядами и не краснеть, в попытках не наступить на девичью ножку.       В отличие от Хасанова, который ныряет в полупьяные празнества с головой, Суматохин предпочитает лишний раз сходить покурить и посидеть. Это неугомонный Кольщик влетает в Дом Культуры так, словно здесь его единственное спасение, отрада и совершенно точно — куст сочнейшей малины. Перетанцует со всеми девчонками, будет горланить песни и соберёт на себя всеобщее внимание — план каждого вечера, стоит Хасанову появиться на дискотеке.       — Я даже нытье твоё, братан, слушать не хочу. Накидывай курточку и погнали! — Хасанов не отстанет — это факт. — Сегодня пятница, а ты собрался дома торчать, как дед... — Кольщик взял инициативу в свои руки: пнул другу кроссовки, а на плечи его собственноручно накинул куртку. — Жених! — натянул он на бритую голову шапку и вытолкал друга из квартиры.       — Блин, я себя там полным дебилом чувствую. — с Хасановым он всегда был предельно честен.       — Точно! — рассмеялся парень, припоминая недавнюю позорную историю Суматохина, смаковал её каждый раз и каждый раз невероятно наслаждался раскрасневшимися ушами друга. — Да забей! Похер вообще, кто об этом помнит-то, кроме меня? А я тебя не осуждаю, мне просто поржать охота. — подмигнул он. Отделался от смеха парень и поделился сигаретой.       — Мне кажется, все об этом только и базарили!       — Да кому ты нужен, кроме меня? Ну наорал ты на ту беднягу, когда она тебя танцевать пригласила, ну разревелась она и че теперь? Она на то и девчонка, чтобы по углам реветь. Дело такое... — пожал он плечами. — Не бери в голову, ты слишком из-за пустяков загоняешься.       Действительно, Суматохин всегда завидовал этой лёгкости и непосредственности Кольщика. Вот у кого-у кого, а у этого пацана стоило бы поучиться тому, чтобы послать все нахер и не беспокоиться ни о чем. Пустая, отбитая черепушка - это не всегда повод для трагедии, иногда даёт множество привилегий. Суматохин ещё не научился этой нехитрой науке "тотального похуизма", но активно стремится к этому.       У Дома Культуры по обыкновению столпотворение. Разделение на группы действует даже на нейтральной территории: угрюмые переглядки группировщиков и молчаливое соперничество не отступает даже сейчас - в полумраке ночи и грохоте музыки. Хасанову плевать на это тотальное разделение, кажется, он свой в любом месте, вхож в любую компанию. В каждой из группировок он успел выудить себе вполне достойных товарищей, поэтому в мрачные переглядывания и перешептывания в сигаретном дыму он пришёлся как нельзя кстати.       — Всем салам, пацаны!       Егор звучал весело и, на удивление, бодро, несмотря даже на вылаканый почти литр водки не самой благородной масти. Удивительная особенность неисправимого Хасанова — сколько бы алкоголя в нем ни оказалось, на ногах он стоит твердо, хотя и языком ворочает не слишком изящно. Тело свое он контролирует весьма резво, а вот язык — едва ли, кажется, если бы не Самбо или Зима, оказывающиеся вовремя рядом, его бы давно прикопали в мерзлой земле.       — Здорова, Кольщик. — подошел к нему пацан хадишевский, с которым недавно Хасанов орошал бетонный пол Авиастроя кровью.       — Здорова, Равиль. — добродушно отозвался Егор и протянул ему руку, в ответ получил крепкое рукопожатие. Вездесущий Турбо, что беседовал недалеко, моментально заинтересовался и оторвался от излюбленных семечек.       — Отойдём. — Равиль заметил любопытный взгляд универсамовского и кивнул Кольщику в сторону.       Вопросов нет — парень радостно пойдёт за товарищем, куда угодно, к тому же его знатно размотало и душа его рвалась навстречу приключениям.       Суматохин не был рад тому, что Кольщик всегда словно вне группировки: общается и имеет мутки то тут, то там, а самое важно, что информацию о этих мутках из парня приходится вытаскивать словно под дулом пистолета.       Парадоксальная скрытность — черта, сформированная в глубоком детстве. Сдохни, но молчи: вбивал в голову Егора дедушка. Конечно, Кольщик, этот нынешний бугаюка-негодяй, был тем ещё балаболом, но сокровенную информацию знал, пожалуй, лишь Суматохин. Всецелое доверие другу ещё ни разу не подводило Хасанова. Именно поэтому он так ценил своего Самбо, что был готов буквально вгрызться в глотку каждому, кто хоть сколько-то угрожает их трепетным отношениям. Любовь свою, правда, он выражал так себе: в его картине мира фразы "пошел нахуй" или "завали ебальник" приравнивались к высшим проявлениям чувств.       Вот и сейчас Кирилл неодобрительно мотнул головой, но дожидаться, пока Кольщик накурится и наболтается не стал. Заметил Зиму, что махнул рукой в знак приветствия, и направился с ним в Дом Культуры. Внутри было суетливо и удушающе пахло девчоночьми разномастными духами, что перемешались разом в удушливую газовую камеру. Самбо поморщился и стянул с бритой головы шапку, сунул её в рукав куртки, что была сдана в гардероб.       С Зимой Кириллу было в шуме дискотеки неимоверно комфортно: они в неловкости с девчонками были равны, поэтому предпочитали посидеть в уголочке и побеседовать о жизни. Молчаливый, задумчивый Вахит — лучший спутник на танцах и абсолютная безопасность, гарантия того, что в радиусе сотни метров все будет спокойно. Рядом с ним можно выдохнуть и насладиться тишиной — порой именно этого Суматохину не хватало.       Хасанов не объявлялся уже больше часа, наверняка, тусовался с пацанами на улице, — неизвестно, что в пустую черпушку запрыгнет в этот раз. К Зиме и Самбо присоединился Марат с какой-то очаровательно смущающейся девочкой. Марат млел рядом с ней и от борзого хулиганистого шкета не осталось и следа, с удивлением подумал Зима, окинув девочку взглядом.       Вскоре идиллию созерцания танцующих девчонок и весьма милую беседу прервал Хасанов, что бесцеремонно вклинился между Зимой и Самбо, усевшись вразвалку и мотая коленом из стороны в сторону. Он явно накидался ещё больше и едва-едва ворочал языком, от прежнего веселья мало чего осталось. Марат и Зима заметно занервничали, но благо Кольщик не заметил юную барышню, а значит ей не придётся слушать нечто бессвязное и совершенно дурацкое в свой адрес.       — Что-то, друг, тебя совсем размазало. — заметил Зима.       — Да похуй! — отмахнулся Хасанов. — Нормально все. Пацаны, я отдохнуть пришёл, не лечи меня, Зима. — Егор бесцеремонно ощупал карман штанов Зималетдинова в поисках пачки сигарет, свои, блуждающие по ногам Зимы, руки он не контролировал вовсе, не нашёл и грязно выругался.       — Егор! — весьма грозным тоном попытался пристыдить его Зима, кивнув на девчонку, что смущенно глядела на Кольщика, который явно был уже в дрова.       Хасанов на укол совести в лице Зималетдинова Вахита лишь усмехнулся. Да плевать ему было на незнакомку, он, наконец, душу отвёл, а остальное — совершенно пустое для него.       Барышня, что представилась Айгулей, слегка сжала руку Марата. Этим нехитрым жестом робко намекала, что общество этого пьяного представителя быдло-гопников ей не слишком-то и приятно. Однако мальчишка этого не заметил, Хасанов уже затянул его в свой очередной монолог. Лысого уже не остановить, он зашелся в подробностях рассказа и не замечал ничего вокруг. Айгуль он показался крайне неприятным типом.       Около получаса в Доме Культуры царил относительный мир: Хасанов без устали чесал языком, о чем-то весело споря с Маратом. На удивление, уже сверх меры разгоряченный Кольщик, который обычно совершенно точно либо нарвется на драку, либо собственноручно спровоцирует ее же, сейчас преспокойно сидел и не создавал никому проблем — удивительно.       Зима смотрел на Хасанова и не верил своему счастью: придурок сидит и улыбается, конечно, не слишком успешно борется с подступающим сном, но все же. Они рядом, в относительной близости, и ничего не предвещает беды. Хорошо. Вахит довольно зажмурился, наконец, оторвав от Егора пристальный, изучающий взгляд. Вот бы схватить его, обнять до хруста ребер, вдохнуть этот терпкий запах хвои и сигарет, и больше не отпускать. Никогда. Да только пустые эти желания. Далекие и беспочвенные. Знает же, что Хасанов распсихуется, стоит лишь приобнять его за плечи или, не дай бог, помочь встать и, скажем, встревоженно осмотреть перебитый нос, коснувшись подбородка, тогда поток грязи из пасти не заткнешь. И почему он такой непробиваемый и колючий?.. На этот бы вопрос ответить, а Зималетдинов все о объятиях грезит. Дурак.       Зима давно признался себе, что Хасанов для него — это не просто безумец, которого все время нужно держать на коротком поводке, а желательно еще и в строгом ошейнике и крепком наморднике, иначе беды не миновать. Признался сам себе ни без труда в жгучем чувстве, что вспыхивает в груди, стоит Хасанову появиться хоть сколько-нибудь рядом. Долго боролся с собой, разводил в собственной голове настоящии баталии, взвешивая все грани наступающего сумасшествия и, наконец, смирился. Сдался этому неугомонному быдло-гопнику. Всецело и навсегда. Вот только Хасанов это глупо не замечал. Не видел цепкие взгляды Зимы и никогда не ощущал тепла плеча, что всегда стремилось быть рядом.              Егор ни на секунду не задумывался о том, что происходит в мыслях Зимы, стоит мимолетом, случайно задеть его коленкой. Не думал о том, как колотилось сердце картавого группировщика, когда горячие руки ощупывали карман в поиске сигарет. И, конечно же, Хасанов никогда не должен был узнать, какие образы вспыхивают в мыслях Зималетдинова, когда на район опускается ночь, а бесстыдно алые щеки прячутся в складках колючего одеяла.       Смех Кольщика врезался в уши Зимы и звонко отзывался в трепетном сердце, вызвал мимолетную теплую улыбку, однако парень быстро смахнул ее с губ. Никто не должен узнать. Интересно, Кольщик, хоть на секунду задумывался, что в его окружении есть человек, который готов следовать за ним хоть к черту на рога?.. Да нет, конечно, плевать ему и на Зиму, и на окружающих. Болью в сердце отзывалась мысль о том, что Хасанов порой напрочь забывает, что вокруг него живые люди. Люди, чувства которых, крайне легко задеть. Люди, чувства которых Хасанов весело растаптывает и напрочь не замечает чужой боли.       — Ты ахуел что ли, ты, гнида?! — вырвал Зиму из размышлений разъяренный голос Кольщика.       Ни Самбо, ни Марат не успели поймать смену в настроении Хасанова: казалось секунда прошла с момента того, как он весело хохотал, до того, как он вскочил с места и уже держал Турбо за воротник куртки мертвой хваткой.       — Да я случайно... — тупо, даже как-то наивно и по-детски отозвался Турбо, что, действительно, случайно задел ноги Хасанова, который эгоистично распластал их на полу, наплевав на проходящих мимо.       — Пиздец тебе, сука! — в Хасанове говорил исключительно алкоголь, который окончательно расшатал его нервишки и, сидя дьяволом на плече, твердил голосом отчаяния, припоминая те далекие подлые удары Турбо в живот и по лицу.       Алкоголь шептал о том, что Туркин выставил его позорной псиной, когда Хасанов, слабый, грязный и вымотанный после ментовских застенков, притащил свое, ноющее каждой клеточкой, тело в хоккейную коробку объясниться.       Кольщик и на трезвую голову едва ли боролся с неукротимым желанием врезать Турбо прямо в лоб, а тут такой случай — ну как он мог отказать себе в этом сладком удовольствии?       Никак.       — Да иди ты нахуй, Хасанов! Иди домой — проспись! — Турбо резко оттолкнул его от себя, попутно, проверив достаточно ли отошла любимая спутница, не заденет ли он ее, в случае того, если в черепушку Хасанова заскочит очередное безумие.       — Егор! — окликнул его Самбо, развидя, наконец, что кровь наполнила глаза Хасанова, но останавливать его в эту секунду по уровню глупости граничило с идеей бросаться на танк с ножом.       Секунда.       Хасанов и Туркин сцепились в очередной драке. Словно безумцы колошматили друг друга остервенело и с огоньком. Искренне: чистая ненависть без каких-либо примесей. Секунда. Хасанов и Туркин на полу, соединились в воспаленный, пульсирующий нерв. Ярость и горящие сердца: выяснение острых вопросов так, как только они могут. Иного не дано.       Расцепить их друг от друга не мог ни свист разгоряченной и уже собравшейся вокруг толпы, ни слезы Люды, что в ужасе лишь пищала "Валера! Валера!..", ни попытки Зимы и Суматохина разорвать этот круг нахлынувшего безумия.       На этот раз бразды лидерства были в руках Хасанова, он в лучшей своей форме: от слабости нет и следа, а силы и без того крепкого Кольщика, казалось, увеличились едва ли не втрое.       Оторвать разгоряченного Хасанова удалось лишь тогда, когда ногами он добивал уже скулившего Туркина, захлебывающегося кровью на полу. А ведь Зима предупреждал Турбо тогда, что к этому оно и придет. Искренне предупреждал и совершенно искренне беспокоился... Да слушал ли он его? Едва ли. Слепо верил, что подковерные игры приведут к чему-то хорошему. Паршиво. Забыл Туркин, что кровь и позор смывают только кровью. По-детски забыл, с кем связывается.       — Остановись! Егор!       Самбо, подгадав, когда Хасанов хотя бы чуточку выдохнется, сильно оттолкнул его от Туркина. С опаской заглянул в, невидящие ничего, застланные пеленой гнева, глаза друга. Такого уровня жестокости он вовсе не ожидал. Добивать ногами, да еще и так жестоко, видя, что противник едва дышит, было слишком даже для Хасанова.       — Вали отсюда! — в сердцах выкрикнул он и снова толкнул Кольщика в грудь.       — Сука... — процедил Хасанов и сплюнул в сторону Туркина, что пытался подняться, хрипя и стеная. Взглянул на Самбо и вышел-таки из Дома Культуры.       Друга бы он не тронул, что бы ни случилось. Какие-то нормы морали все еще теплились в его сердце, друг - едва ли не самое важное, что есть в его картине мира. Самбо он не тронул бы даже в случае, если тот кинется на него с ножом.       Никогда.       Зима стремительно вышел за ним, окликнул его — в ответ тишина. Нагнал его уже за углом Дома Культуры, в темноте улицы, где разбитые фонари прячут его разгоряченные алые щеки от цепкого хасановского взгляда.       — Да подожди ты! Стой! — Зима схватил его за локоть, резко потащил на себя.       — Отъебись. — процедил Кольщик и, остановившись, с силой оттолкнул от себя Вахита, тот едва удержался на ногах. — Не ходи за мной! Убью нахуй! — для Хасанова Зима едва ли был по уровню важности близок к Самбо, а пьяная голова едва ли охладилась от минувшей ярости.       И почему сердце Вахита так рвалось к этому придурку?.. Глупая загадка глупого сердца. "Я хочу к тебе!": колотилось в висках, а Зима закапывал это все глубже и глубже. Он же так беспокоился, помнил, как сердце сжималось, когда этот чертов Хасанов лил свои чертовы слезы в своей чертовой ванне! Как же хотелось Зиме сейчас дать в эту наглую рожу кулаком со всей силы! Как же хотелось прижать этого ненормального к себе!       "Сука! Сука! Сука!": неизменно колотилось сердце.       — Мне ни один диалог с тобой не вывезти, чтобы тебя не выбесить?! С тобой говорить невозможно! Да рядом быть с тобой невозможно, сучий ты потрох! Почему ты не видишь, что рядом с тобой живые люди?! Почему тебе настолько похер на тех, кто за тебя п... — крик молчаливого до этого Зимы, что всячески запирал свои чувства, демонстрируя лишь рациональность и хладнокровие, прервал Кольщик, что схватил его за грудки.       — Закрой рот. — сквозь зубы говорил Хасанов, голос его звучал твердо и весьма серьезно.       — Да ты с ума сходишь, Егор! Ты не видишь?! Ты не видишь, что ты творишь! Если не остановишься, тебе пиздец! Неужели ты не понимаешь?.. Неужели ты...       Горячие, с привкусом алкоголя и крови, губы впились в прохладные и мягкие. Грубый отчаянный, требовательный поцелуй спонтанный и резкий вонзился стрелой прямо в сердце Зимы, перевернул все его существование, осуществил тайные желания.       Вахита целовали многие девчонки, но они не заставляли полыхать все нутро до дрожи в коленках. Они всегда были сладкие и трепетные, нежные девичьи губы всегда ласкали, покрывая тело мурашками, а живот наполняли бабочками. Они всегда были мягкими и теплыми, оставляя клубничное или малиновое послевкусие. Но они никогда не будили желание такой силы, что доводило до сумасшествия, до тошноты, граничащее с диким-диким страхом.       Губы Кольщика были горячими и до омерзения солеными, заставляли сознание Зимы скакать от сумасшедшего возбуждения, до не менее неукротимого желания отшвырнуть его от себя, разорвать это сплетение влажных губ и языков. Поцелуй с ним не вызывал мурашек и бабочек, нет, он ножом вонзался в печенку и цеплялся мертвой хваткой за горло. Егор не давал и вдохнуть, получалось лишь изредка хапнуть воздух, когда рука Хасанова на загривке слегка ослабляла хватку.       Он прижимался всем разгоряченным телом, казалось, еще секунда и залезет прямо внутрь, перевернет все внутренности и не оставит и шанса на выживание. Зима дрожал и растворялся в этом безумии, казалось, что этот поцелуй вперемешку со страхом, не иссякнет никогда. Он не отрывал взгляда распахнутых от удивления глаз с прикрытых век напротив, боялся, что, стоит закрыть глаза всего на секундочку, все схлопнется, растворится, как сон, как наваждение лихорадки.       Зима боялся даже пошевелиться, хотя в ночных фантазиях это он хватал, сжимал, гладил и обнимал, а тут... А тут — в холодной реальности — он совсем не знает, что делать. Желание, что комом тошноты застряло в горле, ровно как и руки, сжимающие до жуткой боли загривок, вводили его в ступор, казалось, что происходящее — бред умирающего больного.       — Пиздец... — прошептал Хасанов, разорвав поцелуй, и с ужасом распахнул глаза, уставившись на товарища. — Пиздец! — осознание нагнало его эмоциональным выкриком. — Пиздец! — кулаком он вытер губы и стекающую слюну с краешка. — Пиздец! — других слов он подобрать не мог.       Зима молчал, трепетно коснувшись своих губ, на которых секунду назад полыхало безрассудство. Он не знал, что сказать, не знал, как быть дальше. Хотел исчезнуть раз и навсегда, хотел снова впиться в эти до омерзения соленые губы с привкусом крови и водки, сводящие с ума в эту секунду и, совершенно точно, навсегда.       "Что для него это значит?..": с надеждой смотрел на Егора, который метался, словно загнанный зверь, взволнованно проводя ладонью по бритой голове. Зима знал ответ, знал, что это лишь ошибка, пьяная дурь — не больше, но глупое сердце так искренне наделось.       Так искренне болело...       — Если об этом хоть кто-то узнает, тебе пиздец, Зима! — плевался ядом Хасанов.       О чувствах парня он и не догадывался, слепо не замечал то, как трепетно Зима смотрит на него, все так же касаясь своих губ. Конечно, Вахит никому не скажет.       Зачем это ему?..       — Слушай! Это не я пьяную голову в узде держать не могу, а ты! Ко мне какие претензии? — он раздраженно вытер кулаком губы и сплюнул.       Зима лучше сдохнет прямо здесь - под разбитыми фонарями, чем раскроет этому мудаку свои чувства. Именно в эту секунду он ощущал это так остро, понимал, что Хасанов — дьявольская шутка. Смертельная ошибка, избегать которую предстоит крайне долго.       — Иди нахуй! — отмахнулся Егор, взглянув на него, словно мокрая жалкая псина. Больше ему сказать было нечего.       Осознание не нагнало Кольщика окончательно, а вот буйная голова была готова распалиться в очередном скандале. Остатки разума, точнее — его жалкие крохи буквально за шкирку поволокли Хасанова подальше, иначе наделает он еще больше глупостей.       — Егор!       Хасанов проигнорировал оклик Зимы и шёл все дальше от него. Упрямо игнорировал снег валивший прямо за шиворот и чертовски злился на размокшие спички, что никак не справлялись с жалкой сигаретой, что он зажал в зубах.       — Ебаное ты дерьмо! — слышал Зима удаляющиеся злобные проклятия Кольщика, адресованные всему миру в лице треклятых спичек.       — Да пошёл ты... — тихо-тихо промолвил Вахит и разочарованно мотнул головой. Развернулся и ушёл обратно в тепло Дома Культуры.       "Пусть валит себе нахер! И не возвращается, сука!": пульсировало в висках Зимы. Кольщик всегда так: людей, общающихся с ним, а особенно приближенных, раскручивает на карусели безумия на небывалых скоростях. Он сводит с ума, вызывая бурю смешанных эмоций, манит, словно чёртов магнит и ни одно сердце не оставляет равнодушным.       Такого Кольщика знает Зима, такого он вскоре запомнит навсегда. Невыносимого, отвратительного, но такого сумасшедше-прекрасного.       — Как?       Самбо, курящий на крыльце, прекрасно понимал немногословный вопрос и пожал плечами в ответ. Признаться честно, Суматохину нет никакого дела до Туркина, его взволновала только зверская, нечеловеческая жестокость, сверкнувшая в глазах Кольщика.       Неужели, он так близок к тому, чтобы перешагнуть эту незримую черту?..       — Егор ушёл? Я думал, ты с ним. — Самбо смахнул с сигареты налипший пепел и заглянул в глаза Зимы. — Все нормально?       — Ушёл. Мне с ним что делать? — огрызнулся Зималетдинов. — Нормально. — холодно отозвался он и отмахнулся от произошедшего.       В сердце его цвела, как весенняя черешня, тревога, а унять её не получалось вовсе. Пора бы уже на Кольщие поставить крест и перестать терзать свое глупое сердце надеждами и размышлениями, что он бесконечно гоняет по кругу.       "Не выйдет ничего, пора бы уже дураку это понять!": внутренние баталии не прекращались ни на секунду