Закон жизни лох запомнил

      Небольшое собрание, состоявшее из Адидаса старшего, Марата, Зимы, Турбо и Самбо, вскоре наскучило Кольщику. С каждой минутой ему все более становилось ясно, что здесь — среди этих пацанов — ему совсем не место. Все пустое, за пять лет, что он состоял в группировке, ничего полезного для себя не нашёл, лишь приобрёл рубцы на душе, да шрамы на коже. Единственные, кто скрашивал его ОПГшные будни — это Самбо и, к удивлению Хасанова, Зима, с которым с недавних пор отношения становились все теплее и ближе.       Он смотрел на товарищей с нескрываемой скукой: в подвале слишком душно, а водка, что проникла в каждую клеточку, разгорячила его настолько, что он стянул с себя наспех футболку и лениво устроился на продавленом диване, расставив ноги. Адидас своими пламеными речами проник в подкорку и, словно дятел, действовал Хасанову на нервы до скрежета зубов. Изо всех сил старался не высказываться, понимал, ещё минута и ему окончательно сорвет голову. Напиздит себе на отшив и плевок в морду — все же талантом заткнуть вовремя пасть он не обладал.       — Блять, какую же ты херню порешь, братан... — Кольщик наливал себе в граненый стакан едва ли не до краёв.       Импульсы он сдерживал с трудом, это касалось всех аспектов жизни, поэтому концентрация водки на его поганом языке превысила допустимые значения — сорвался. Невероятно повезло Хасанову в эту минуту — Адидас старший был слишком занят разъяснением своих планов и банально не услышал пацана. Повторять, на счастье, не стал. Залпом выпил горькое пойло и занюхал сигаретой, поморщившись.       — Пошли покурим, в пизду это... — Кольщик кивнул Самбо, накинул на себя телагу и вышел из душного опротивевшего подвала, прихватив со стола не начатый шкалик водки. Самбо спешно вышел за ним.       Разговор между ними всегда шёл стройно и комфортно. Они прекрасно понимали друг друга, ведь, будучи соседями, с самого детства были вместе. От Суматохина Кольщик мало что скрывал и вываливал на друга слихвой все то, что тревожит и беспокоит. Единственный, кто был удостоин счастья знать Хасанова настоящим - искренним, верным и человеком, который тонет в страхах и неприятии самого себя.       Самбо и Кольщик были похожи во многом, однако первый имел талант, недоступный второму, думать перед тем, чтобы ляпнуть или сделать что-то безрассудное. Был неким тормозом в их тандеме, без него Хасанову пришлось бы ой-как несладко: вероятнее всего за поганый язык перо под ребром — закономерность.       — Ты считаешь, что Адилас прав? — Егор уселся на скамейку и устало провел ладонью по бритой голове. В голосе неприятный надлом и странная хрипотца, что вызывали у Самбо ворох вопросов — задавать их он в эту минуту не решался.       — Да не думал как-то... — признался Самбо и пожал плечами. Сел рядом и протянул другу зажигалку. — А ты?       — Ну... Если все сделать так, как чешет он, — пиздец вам. — резюмировал Хасанов и закурил. — Задом чувствую. Пиздец. Так нельзя дела строить, а хотя... Кто я, блять, такой, чтобы решать?       — Знаешь... с одной стороны, я согласен с ним. Но с другой... Не знаю, короче... Поживём и увидим. — сейчас Суматохина интересовало совсем иное. Он украдкой вглядывался в шею друга, прищурившись разглядывал синеющий след от ремня. — Менты? — взгляд был рассекречен.       — Ага. — едко усмехнулся он и поглубже, до боли в лёгких, затянулся Кольщик.       — Ты так и не рассказал мне, что произошло, Егор. — Самбо, действительно, было важно знать, что происходит с другом. Этот неугомонный дуралей был искренне важен и дорог.       — Да там по херне, все нормально. — неудачная попытка отмахнуться, знает ведь, что Суматохин никуда с него со своими вопросами не слезет — придётся рассказывать.       Хасанов открыл пойло и залпом осушил едва ли не половину, вытер рот рукавом и передал шкалик другу. Рассказ давался ему непросто: он сбивался, обдумывая, стоит ли обнажать ту или иную подробность. Суматохин слушал молча, внимая каждому слову.       — Егор... — едва слышно проговорил друг, совершенно не зная, какие слова подобрать, чтобы продемонстрировать свое понимание и поддержку.       Оставшаяся половина была прикончена Суматохиным, когда вектор повествования перешёл к событиям ментовских застенков. Несмотря на то, что юноша был опытным группировщиком, максимум, который он испытал, — это бесконечные нравоучения ПДНщицы Ирины Сергеевны, да нечастые подзатыльники от её коллеги. От рассказа Кольщика по его спине побежали неприятные мурашки, слушать про затянутый намертво ремень на шее он не был готов, и про впивающиеся в запястья наручники до крови — тоже. Ментовской смех в момент, когда глаза задыхающегося Хасанова закатывались, кажется, тоже слышал в эту минуту.       — Никому не говори. — закончил монолог Егор и затушил сигарету. — Нехуй кому-то, кроме тебя, знать.       — Пиздец... — выдохнул Суматохин. — Не скажу, ты же знаешь.       Хасанов улыбнулся краешком губ, знал — этому можно доверять. Возвращаться в душный подвал парню не хотелось, ведь здесь — в свежести улицы с её лёгким снежком — было так хорошо и спокойно.       — Ты говорил про бой там какой-то... Я приду. — пообещал Суматохин, хотя прекрасно знал, какие последствия будут, узнай об этом Адидас, запретивший и приближаться к Авиастроевским подпольным конторам. В ответ Хасанов лишь улыбнулся, кивнув.       — Хорошо здесь – пиздец. — Егор закинул руки за голову и глубоко вдохнул, обнажая торс. Колкие снежинки падали на голую грудь, покрытую множеством разномастных наколок.       — Если ты соберешься уйти, ты мне скажешь? — вдруг выпалил Суматохин.       — Тебе скажу. — отозвался Кольщик.

🕷

      Суматохин не соврал — пришёл посмотреть на друга, считал, что просто не может оставить его одного без своего поддерживающего свиста и одобрительного вскрика. Однако, парень совершенно не рассчитывал, что на хвост ему сядут Маратик и недавно пришившийся Андрей Пальто. Самбо даже грешным делом подумал, что брат послал малого проследить — ошибся. Понял искренность мальчишки, стоило развидеть в глазах огонек. Решено: идти вместе и пиздюлей от Адидаса, вдруг что, получать тоже вместе.       Путь от района до Авиастроя вполне долгий — четыре остановки и необходимость миновать пустырь. Совместными усилиями решено было пойти пешком в целях экономии.       — А Егор там уже? — ни на минуту не замолкал крайне энергичный и разговорчивый Маратка.       — Ну ты видишь, что его с нами нет, значит сделай простой вывод. — закатил глаза Суматохин.       — Я очень хочу посмотреть! Я слышал, что там даже убивают! Интересно, как сегодня будет? — мальчишку едва ли не потряхивало от возбуждения.       — Я тебе обещаю, убийство сегодня будет, если ты не помолчишь хоть минуту! — раздражённо пыхтел Кирилл, а молчаливый Пальто лишь тихонько посмеивался.       — Я просто интересуюсь, должны же мы знать, куда идём. — обиженно восклицал Суворов.       Наконец, дорога подошла к концу и перед пацанами замаячил крайне не внушающий доверия дом, исписанный граффити и обклеенный листовками сомнительного содержания. У входа стояли пацаны из других группировок, кто-то был знаком универсамовским, кто-то — нет. Среди них крайне гармонично курил Кольщик и общался с ними, слово это были его добрые друзья.       Признаться, ни Марат, ни Пальто, ни Самбо не ожидали увидеть столь трогательное зрелище. Троим казалось, что общаться с пацанами вне группировки — западло, выражаясь кащеевским языком. Ан нет, Хасанов перечеркнул своим смехом главный универсамовский принцип, что Адидас старший так старательно в них взращивал. Суворов старший всячески порицал связь Кащея с представителями других группировок и вбивал в голову приближенным пацанам, что главное - держаться исключительно вместе, нерушимым особняком. Все внимали Адидасу, а этот чертов Хасанов все кусается сквозь намордник.       Кольщик не видел прибывших товарищей, был погружен в беседу с пацанами из, кажется, "Жилки" и "Дома быта", а еще сигарету с ним делил совершенно точно долговязый бугаюка из "Хади Такташ" — очаровательное зрелище. Зрители подтягивались лениво, до боя было около часа, поэтому атмосфера царила вполне дружелюбная.

🕷

      Тусклый, пропахший кровью, потом и рвотой, подвал на дне этого города встречал важных гостей мигающей лампочкой и хрустом разминающихся костей бойцов. На одной стороне Кольщик, а на другой — пацан, с которым он какой-то час назад делил сигарету с радостной улыбкой. Минута и столкнется безумный адреналиновый спорт и реальность. Минута и развернутся подпольные бои без правил: захрустят кости, послышится скрежет зубов и животные стоны, подначиваемые шелестом купюр и звоном монет. Эти кровавые поединки, по уровню мерзости и грязи походившие более на скотобойню, всегда привлекали тех, кто готов выложить последнее, лишь бы хапнуть себе кусочек адреналинового пирога, лишь бы одним глазочком взглянуть на безумцев, что катаются по бетонному ледяному полу, смешивая кровь, пыль и пот.       Здесь — в темноте подвала — не было никаких правил, даже нормы морали покидали эти стены: бойцы не гнушались выбиванием зубов тяжелыми ботинками или ударами тех же ботинок по яйцам. В подвале сливались судьбы и характеры, открываясь перед зрителями во всей своей жестокости и честности.       — Давай посмотрим вместе, как ты обосрешься! — зубоскалил Кольщик, подначивая противника, провоцируя его. Веселился и злорадствовал, разминая плечи, с удовольствием предвкушая поединок.       На фоне спокойного хадишевского Кольщик выглядел, словно разбушевавшийся бес, словно бешеная собака, из пасти которой ничего, кроме пены и злобы не выходит. Он уворачивался от ударов, хохотал, когда кулак в очередной раз со свистом проскакивал мимо скулы. В глазах безумие и сгущающаяся пелена, а на губах едкая ухмылка, "больной" едва ли не облизывается с наслаждением.       Суматохин видел его таким впервые, казалось, что уровень сумасшествия и жестокости Кольщика взлетел до немыслимого уровня. Парень наносил подлые удары, промахивался и, словно зверь, молниеносно набрасывался снова. Спокойствие противника перерождалось теперь в ярость: парень был заметно крупнее Хасанова, выматывал его, дожидался пока он оступится, ошибется, потеряет бдительность. В отличие от импульсивного Хасанова хадишевский просчитывал каждое свое действие. Однако, несмотря на холодную голову, лидировал Кольщик, явно безмерно довольный собой.       Зал был пронизан тяжелой атмосферой несказанной опасности: единицы бы выдержали это напряжение. Кровавое представление было в самом разгаре, а зрители, разгоряченные ставками, едва ли не перелезали через ограждение — ржавую цепочку — болея за своего фаворита. Собравшиеся в подвале гости были явно не из робкого десятка кисейных барышень: все прекрасно знали, что зрелище было совершенно нелегальным развлечением, более того — наказуемым по закону. Они выбирали путь сюда осознанно и добровольно, а бойцы ныне тонули в опасности и удушающем адреналине.       Самбо смотрел за поединком без того безумного наслаждения, что заметил в Марате, к собственному сожалению. Отсчитывал минуты, чтобы бой закончился и молча уповал на то, чтобы Кольщик выбрался оттуда хотя бы без существенных повреждений: он отчетливо слушал хруст в его запястье и видел кровь, что застилала глаза Егор из рассеченного лба. А тому хоть бы хны! Казалось, что каждый удар, каждый толчок только подначивают парнишку, дают ему еще больше сил. Этот дикий акт насилия против себя самого напрягал даже Суматохина, что видывал достаточно.       Наконец, оба бойца были измотаны, загнаны, но единственное правило этого скверного развлечения — победителем выйдет только один. Любой ценой. Пасть Кольщика не закрывалась, несмотря на состояние, из нее так и вылетали поганые колкости и нескончаемые смех с надломленной хрипотцой. Последняя капля.       Хадишевский, собрав последние силы, набросился на Кольщика с такой силой, что тот едва устоял на ногах, попытался отбиться, но тщетно — рука была вывихнута до скрежета и скулежа, а подлый удар под коленку-таки заткнул Хасанова. Он вырывался, брыкался, словно загнанный дикий жеребчик, но крепкие руки уперли его мордой в бетонный пол.       — Заткнись ты, сука! Заткни свою ебаную пасть, Кольщик! — безумие, словно метастазы, распространились по телу хадишевского. Он всем своим, казалось, многотонным телом опустился на спину Хасанова, намертво зажав его руки - не выбраться.       Сердце Суматохина едва не остановилось, однако ни без усилий поборол порыв броситься на помощь. Кольщик утробно рычал, извивался всем телом в попытках выбраться или хотя бы развернуться лицом к противнику — бесполезно. Хадишевский намертво обхватил его голову руками в районе висков и несколько раз ударил мордой об пол. Хасанов затих, попытки выбраться прекратились. На смену злорадству и веселью теперь пришли лишь хрипы и звук нескольких зубов, что с едва слышным ударом касались бетонного пола. Противник с чувством полного удовлетворения отпустил голову Егора, и встал с его спины, давая возможность хотя бы дышать.       Зрители взревели: исход поединка был очевиден. Хадишевский поднял руки в ликующем жесте и обращался к зрителям, посылая им свои радостные улыбки. Большая ошибка — поворачиваться спиной к противнику, даже если тот хрипит в луже собственной крови. Урок будет усвоен: пока юноша купался в лучах славы, казалось, поверженный медленно, но верно, движимый яростью, поднимался. Секунда и сильнейший удар тяжелым берцем пришелся аккурат в район поясницы. Купающийся в лаврах пацан из хадишки, хапнув пыльный воздух, рухнул на пол, не ожидая подлого удара в спину. Кольщик брезгливо пнул его ногой в бок, разворачивая к себе лицом, и с окровавленной улыбкой подмигнул ему.       — Пизда тебе, дружище. — тяжелый ботинок с сильным нажимом опустился на яйца противника. — Нравится? — хадишевский взревел, выгибая спину.       "Менты! Менты!": прервал триумф Кольщика крик стоящего на шухере.       Присутствующие бросились врассыпную, а хадишевский едва ли мог подняться, скрючившись от боли, а Кольщик не мог оставить его одного, схватил парня за кофту и рванул на себя. Самбо и универсамовская скорлупа считали порыв Хасанова и дождались его, успели сошкериться в последнюю секунду, успели покинуть подвал до того, как милицейский бобик подъехал.       — Ну ты дал угля, конечно... — шептал Кольщик, в попытках отдышаться. Протянул противнику руку, тот крепко пожал ее в ответ.       Оба знали правила этой кровавой эстафеты, не держали друг на друга зла, ведь пришлю туда добровольно и открылись друг другу не менее добровольно. Таков этот мир подпольной бойни: ты либо принимаешь их, либо — нет, другого не дано.       Пацаны добрели до безопасного сквера, где менты их не застанут и устало опустились на скамейку. Хасанов попрощался с хадишевским и ощупал карманы в поисках пачки сигарает. Перевозбужденный Марат болтал о том, как ему понравился бой, а Самбо молча смотрел на лицо Егора, что наотрез отказался идти в больничку. "На мне все, как на собаке заживает, расслабься!"       Ехать домой было решено на теплом автобусе, поскольку предательский снегопад слишком неприятно заваливался за шиворот. Кольщик лениво расположился на заднем сидении и прильнул к ледяному окну.       — Если я уйду из группировки, ты пойдешь со мной?       Хасанов всматривался в мелькающие фонари. Этим вечером он понял, что группировку мальчишек он перерос, осталось придумать, как сделать это без лишних вопросов и эмоционально безболезненно. Слишком уж крепко корни ОПГ-сорняка засели в его сердце.       — И что мы будем делать? Это же... думать надо, а тут все так просто... — Суматохин был предельно честен.       — Я не хочу на зону залететь, понимаешь? Это путь вникуда.       — Почему вникуда?.. — Суматохин искренне не понимал, почему Егор так резко настроен против идей Суворова.       — Вот знаешь... Тут все просто: мы вроде вместе, но друг другу лишь ломаем судьбы... — Егор отрвался от стекла и взглянул ему в глаза. — К тому же, я анализировал то, что пиздит Адидас, и понял, что нихуя так не хочу. Я не вор и не рэкетир. — Кольщик краем глаза заметил изумленное лицо друга. — Я долбоеб, а это не отнять, но не вор, бля, точно! — засмеялся он и поморщился от резкой боли в челюсти.       Улыбка сползла с лица Егора Хасанова, а смех затих, стоило вглядеться в спины радостно болтающих мальчишек — Маратика и Андрея. Они ведь даже не представляют, не догадываются о том, что их ждет дальше. Мальчишкам, чья кровь кипела от адреналина и духа приключений, к несчастью, не имели возможность заметить, куда их затащат амбиции афганца — Адидаса старшего. Размышлять в негативном ключе и снова погружаться в тревогу сил не осталось, поэтом Кольщик устроился уютнее и прикрыл глаза.       — Пойду. Я пойду с тобой. — сквозь сладкую дрему услышал Кольщик слова Самбо.