Бездна пионов

            Утренний ноябрьский холод покусывал плечи, ветер бил прямо в закрытые на зиму ставни: слабый и вялый, едва сумевший пробраться меж гор и сосен. Лань Ванцзи натянул сползшее одеяло, сквозь сон лениво вспоминая, где он. В их с сюнчжаном доме: только в этой цзинши просыпаться так холодно. В ученической комнатке А-Сана не теплее, но просыпаться около него всегда жарко. Два молодых горячих тела под одеялом за ночь вырабатывали столько тепла, что могли бы отопить ещё пару таких комнат.              Пахло чаем. Лань Ванцзи открыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям: скоро ли прозвонит колокол? Теперь, с наступлением холодов и темноты, просыпаться стало ещё тяжелее. Порой, лёжа без сна, Лань Ванцзи ждал звона, но засыпал снова, только к утру понимая, что просыпался среди глубокой ночи. На кухоньке звякнула чашка. Потёк тихий разговор. Кто бы мог прийти к ним в такой час?              Близилось время совета кланов, на который были приглашены все без исключения: от малых кланов до великих. Летнее происшествие с Бездной у города И, а также его окрестностей дало понять, насколько незащищены мирные жители. Как слабы укрепления, как ничтожно мало смотровых башен и банальных ограждений. Как почти не изучено то, что сосуществует с человеческим родом столетия. И как легко природа могла бы погубить их всех, будь они хоть немного слабее. Ведь если случилось плохое, не значит, что не может случится худшее.              Главной повесткой совета стало послание Сяо Синчэня, в котором он поделился новыми знаниями о Бездне и своими предположениями, а также подробно описанные трудности, с которыми ранее не приходилось сталкиваться. Донести новую информацию, объединиться и начать продумывать новые способы защиты, их постройку и финансирование — вот, зачем, первым делом, собирался совет.              До совета оставалось ещё три дня, но сюнчжана без конца беспокоили, и Лань Ванцзи с Не Хуайсаном оказывали главе Лань посильную помощь в организации и подготовке такого масштабного события. Возможно ли, кто-то из адептов пришёл с утра за помощью? В такой час — возможно, но стал бы сюнчжан распивать с ним чай?              Лань Ванцзи перевернулся на бок. Медленно сел в постели, стараясь не издавать лишнего шума. Прошёл по комнате почти на цыпочках, обходя поскрипывающие половицы. Встал на пороге: кухню не видно, но голоса доносились более отчётливо. Сквозняк холодил босые ступни, оставшееся без тепла одеяла тело в нижних одеждах будто съёжилось.              — …поджёг пионы. Знаешь? — голос Лань Ванцзи был определённо знаком. Он начал ворошить память в поисках совпадений, пока сюнчжан отвечал.              — Да, — вздох. — Ужасно. Не столь жаль цветы, корни их в земле, в будущем году вырастут новые. Тревожно, что это может быть чей-то политический ход.              — М-м. — Лань Ванцзи нахмурился. Столь содержательная реплика не приближала его к вопросу о том, с кем вёл диалог сюнчжан.              — Я написал письмо сразу, как узнал. Месяц назад. Мне никто не ответил. Честно говоря, я переживаю.              — Да. Я тоже писал, и тоже без ответа. Думаю, Гуаншань явится на совет не один. Если нет — навестим Ланьлин сами.              Ах вот оно. Глава клана Не. Верно Лань Ванцзи следовало вспомнить этот голос сразу. Грудь стянуло тревогой, металлическим недовольством: до совета ещё три дня, зачем Чифэн-цзюнь явился заранее? Вряд ли только за тем, чтобы обсуждать политику.              Лань Ванцзи тихо вернулся в свою комнату. Ополоснул лицо стылой водой, оделся, убрал волосы, повязал ленту, надел гуань. Запахнул все слои ханьфу. Одёрнул подол и вышел из комнаты, уже не скрываясь. Увидел на кухне сидящих за столом сюнчжана и главу Не, меж ними чайный поднос, чашки исходили паром.              — Доброе утро, сюнчжан. Глава Не, — Лань Ванцзи вежливо поклонился, как того требовал этикет. Он уважал все военные заслуги Чифэн-цзюня, принимал его как сильную личность и достойного главу своего клана. Но как человека, принёсшего столько боли Сан-эру, Лань Ванцзи его не понимал и нехотя осуждал.              Не Минцзюэ сухо кивнул: их недовольство друг другом было взаимным. Лань Сичэнь обернулся, улыбнулся ласково, предложил:       — Доброе утро, сюнди. Выпьешь с нами чаю?              Лань Ванцзи хотел отказаться, почти дёрнул головой, но в последний момент согласился: правила приличия того требовали. Он не мог так просто проигнорировать главу другого клана и сделать вид, будто его появление утром в доме ничего не значило. Разлил по чашкам чай: теперь за столом он оказался младшим, ему следовало ухаживать. Такая официальность и глупость.              Чай пили в неловкой тишине. Гулко и громко прозвонил колокол. Не Минцзюэ будто только того и ждал: отставил чашку, спросил:       — Могу увидеться с А-Саном?              Лань Ванцзи сжал челюсти. Сюнчжан ответил:       — Конечно. Сюнди проводит.              — Опоздаем на занятия, — возразил Лань Ванцзи. Он не хотел, чтобы его привычное устоявшееся утро нарушили. Первым увидеть Сан-эра, разделить с ним завтрак, поправить прядку волос у лица, тронуть за руку — этого он хотел и этим жил в попытках играть роль младшего брата для сюнчжана.              — Не переживай, сюнди. Я предупрежу учителей, думаю, они будут не против.              Лань Ванцзи поднялся. Оправил полы ханьфу.              — Схожу за Сан-эром. Если он захочет, придёт в каменную беседку. Если нет, я приду сам и скажу об этом.              — Я его старший брат, — возразил Не Минцзюэ. Нахмурился, сжал челюсти. О, Лань Ванцзи чувствовал себя точно так же: готовым наброситься, подобравшимся зверем, только и выжидающим, что отмашки. Будь они медведем и тигром, уже давно летели бы в разные стороны клочья шерсти. Но люди давно и крепко скованны цепями приличия — кто потуже, кто посвободнее. Потому двое стояли и смотрели друг другу в глаза, видя во взгляде напротив своё отражение.              — Благодарю за чай, — Лань Ванцзи поклонился снова и вышел из дома.              Не Минцзюэ сложил руки на груди. Лань Сичэнь тяжело вздохнул.              — Извини, Минцзюэ. Не Хуайсан и Ванцзи много времени проводят вместе, сильно сблизились за последний год. Сюнди очень переживает за твоего брата. — Лань Сичэнь сжал руку Не Минцзюэ в своих ладонях. Лёд меж тёплой заботы.              — Насколько сблизились? — ещё пуще нахмурился Не Минцзюэ. Он получал от брата письма весь первый год, этого было достаточно, чтобы понять о зарождении и укреплении дружбы. Но с тех пор, как он отправился к Бездне, и как вернулся из неё — не получил ни иероглифа, ни записки. Это было справедливо, ведь сам не ответил ни на одно послание. В какой-то момент человеку становится сложно продолжать биться в запертые врата. Тем более в их с А-Саном случае, когда они в прямом смысле не видели существования друг без друга. Писать в пустоту, должно быть, приносило А-Сану большую боль…              Неужели Не Минцзюэ потребовался целый год, чтобы это понять? Понять, что он не делал лучше, он лишь усугублял всё. Уничтожил разом и продолжал доламывать с таким упорством.              Лань Сичэнь невольно отвёл взгляд, но Не Минцзюэ успел уловить горечь в светлых глазах. Увидел дрогнувшие уголки губ, почувствовал, как ослабла хватка на его руке.              — Ничего предосудительного я ни разу не видел, но это ни о чём не говорит. Кто станет при посторонних?.. Но, Минцзюэ, Ванцзи иногда ночует у А-Сана. И я правда не знаю, как далеко зашла их нежная дружба.              Не Минцзюэ тяжело выдохнул. Они оба прекрасно знали, что сами виноваты во всём, что сейчас приходилось переживать. Знали, как можно навредить младшим братьям, и делали это прямо сейчас.              Или делали лучше?              Быть может, стоило не вмешиваться, остаться в стороне, дать цветку раскрыться, позволить домашней птице обрести свободу выбрать другое плечо?              Какая чушь!              Голова Не Минцзюэ заныла от боли, глаза подёрнуло дымкой. Он оказался так зол и растерян, при этом не смея показывать свой гнев в гостях, и сдерживаться оказалось ещё больнее, чем привычно буйствовать. На это уходило так много сил…              — Извини, Сичэнь. Может, мне не следовало приезжать так рано, я будто не готов. Но приступы вернулись, мне хотелось поскорее… — Не Минцзюэ попытался оправдаться. Опёрся плечом о стену, прикрыл глаза, переживая вспышки гнева и ядовитой пульсации.              — Всё хорошо. Я ведь сам тебя позвал, Минцзюэ, и, думаю, Не Хуайсан с удовольствием захочет с тобой увидеться. Он частенько случайно упоминает тебя в разговорах. Всегда с теплом и почтением. К тому же, ему официально разрешат прогулять утренние занятия: какой юноша откажется от такого соблазна?              Не Минцзюэ фыркнул.              Лань Сичэнь обхватил ладонями лицо Не Минцзюэ, серьёзно посмотрел ему в глаза, и весь гнев главы Не попятился, медленно сошёл на нет под пристальным тревожащимся взглядом.              — Я отведу тебя к беседке. Пожалуйста, только не горячись.              Не Минцзюэ кивнул, обещая.                     Из-за деревьев показался белый силуэт. Не Минцзюэ по-настоящему испугался, решив, что это Лань Ванцзи. Один, без диди. Пришёл сказать (наверняка со скрытым довольством), что Не Хуайсан отказался от встречи. Но в следующее мгновение ветви голых кустов перестали скрывать лицо, и Не Минцзюэ облегчённо выдохнул: это был А-Сан. Просто одетый, как и все здесь, в белое. Его певчая птичка, его жизнь, его сердце и его душа.              Не Минцзюэ встал, волнуясь, будто подросток-адепт на первой ночной охоте. Он не переживал так сильно уже очень давно, и теперь всё накопленное годами беспокойство, старательно спрятанное, хлынуло в него безотчётной сжирающей силой.              Миновав три ступени, А-Сан поднялся в беседку и вежливо поклонился:       — Доброе утро, дагэ.              Сердце Не Минцзюэ, на тонкой ленте держащееся в груди, рухнуло в пятки. Диди не кланялся ему — никогда. Меж ними не было принято, несмотря на удивление посторонних, излишне цвести официозом друг перед другом. Не Минцзюэ не нужны были поклоны и пустые вежливые слова: он знал и без того, что брат чтит и уважает его.              Не зашло ли всё это слишком далеко?              (Зашло, и уже давно.)              — Присядь, — Не Минцзюэ тяжело опустился на ледяную каменную скамью.              Не Хуайсан подошёл, замер рядом. Положил раскрытую ладонь на камень, прикрыл глаза. Стало тепло, камень впитал ци, нагрелся. Лишь после этого, оправив одежды, присел рядом. По-прежнему легко и элегантно, и, хотя Не Минцзюэ не нравилось, как траурно диди выглядит в белом, он всё же признавал, что даже этот цвет ему шёл, хотя и делал меланхоличное лицо ещё более бледным.              — С каких пор ты кланяешься мне? — спросил Не Минцзюэ, хмуро осматривая брата. Его кисти, держащие вытащенный, видимо, из рукава веер, тёмные волосы, непривычные пышные косы у висков, собранные на затылке.              А-Сан молчал, смотрел на свои руки. Не Минцзюэ увидел, как разбились о них две тяжёлые капли. Нахмурился ещё больше, взял А-Сана за подбородок, неуверенно, грубовато, будто совсем отучился от их близости. Заглянул в лицо: слипшиеся ресницы, бледные губы, румянец на белых щеках. Прекрасен, как алый цветок в снегу. И всё так же любим, желанен сильнее, чем когда бы то ни было.              — В чём дело? Ты язык проглотил? — строго спросил Не Минцзюэ. Вспомнил вдруг молчаливого А-Сана, маленького напуганного мальчика, едва пережившего смерть матушки. Как тогда он, обычно не затыкаемый, молчал так неестественно и долго, что Не Минцзюэ едва заставил говорить его, пойдя на компромисс, уступив желаниям диди. Всю жизнь уступал, и вдруг осёкся. Его счастье заключалось в улыбках диди. Лишив его желанного, Не Минцзюэ лишил счастья и себя тоже.              Сглотнув, А-Сан медленно раскрыл губы. Выдохнул, медленно проговаривая каждое слово:       — Я… не ожидал, что ты захочешь меня увидеть… В прошлый раз, когда ты прилетал, я гнался за тобой по всем Облачным Глубинам, наплевав на честь и слухи. Так что же изменилось?              Слова — иглы. Шипы. Наконечники копий. Лезвия сабель. Изрезали нутро, застряли в горле спазмом, рвались наружу вперемежку: и злые, и добрые. Иные нужно сглотнуть, повредив уже израненное, иные выпустить. Но рот стиснут так крепко.              Не Минцзюэ огладил нежную прохладную щёку, стёр влажные следы, медленно вспоминая, что значит касаться диди, как это приятно и необходимо. Больно перевернулось сердце где-то в нижнем даньтяне, усыпанное проглоченными иглами и шипами, когда Не Хуайсан опустил взгляд, отвёл глаза.              — Мне не следовало так поступать с нами, — рот раскрылся, и слова ранили губы. Стало легче: раны заслужены. Малы для всего, что сделал.              — Вот как, — Не Хуайсан тихо хмыкнул. Качнул головой, сбрасывая ладонь Не Минцзюэ со своего лица. — Потребовался всего лишь год и… что ещё? Ведь что-то ещё подвигло тебя? Быть может, ты зависим от меня сильнее, чем я от тебя?              Не Минцзюэ взял руку А-Сана в свою. Огладил ласково, сжал в ладонях, поднёс к лицу и окропил горячими поцелуями, прижался к ней щекой, устало закрыл глаза. Что, если не простит? Не захочет? Его упрямец. Вопреки собственным желаниям способен пойти наперекор, только бы не сдаваться.              — Мы оба нужны друг другу. То, как я поступил, — Не Минцзюэ опустил безучастную ладонь диди себе на колено, не выпуская из рук. — Мне было страшно, что, когда я умру, ты не сможешь остаться один и пережить это. Бася забирает слишком много духовной энергии, я не знаю, сколько ещё проживу, надеюсь лишь, что Небожители отпустят мне как можно больше времени, чтобы я провёл его с тобой.              — Ты не умрёшь, дагэ, — рассердился А-Сан. Так крепко сжал его ладонь, что стало больно. — Не позволю.              — А-Сан, — вздохнул Не Минцзюэ, — мы оба зн—              — Замолчи, — Не Хуайсан встал, вырвал свою ладонь. Отбросил веер на стол, вдохнул. — Мы не знаем, как уничтожить Бася, но я что-нибудь придумаю. К тому же, наши предки не додумались научиться играть «Покой», многие продлевали себе жизнь лишь парным совершенствованием.              — Мы не можем уничтожить Бася, А-Сан. Даже если ты придумаешь, как.              — Мне плевать, что ты думаешь. Я уничтожу эту проклятую саблю, дагэ.              — Ладно, — Не Минцзюэ тяжело вздохнул. Поморщился от колкой боли — Бася в ножнах загудела, почувствовала, дрянь, что речь о ней. И зачем только её ковали?! Небеса!              — Так что же изменилось, дагэ? — Не Хуайсан повторил свой вопрос. Опёрся спиной о столешницу, скрестил на груди руки. Лицо красное от гнева, глаза горят. Настоящая бестия: неконтролируемая, неподвластная никому и ничему.              Не Минцзюэ молчал. Не мог сказать, как возлежал с двумя мужчинами, как прятался от всего мира, скитаясь по городам и деревенькам в безымянных одеждах. Как сильно скучал всё это время, проведённое порознь. И как готов если не убить, то вызвать на поединок Второго Нефрита, который смел сблизиться с его диди, стать ему другом и, возможно, возлюбленным. Как ржавый гвоздь вдруг разъело кислотой, и он со звоном покинул его тело. Что стоило только представить диди с кем-то ещё, как головная боль усиливалась сердечной, и мысли только и крутились, что вокруг диди и того, что он допустил, отправив А-Сана в Облачные Глубины своими руками.               Так долго держал дистанцию, на что теперь рассчитывал, ведь знал, как горд и обидчив его диди? А обида, которую он нанёс, столь обширна и глубока, что залечить её будет непросто.              — Я скажу тебе, что, — Не Хуайсан взял в руки веер, разложил и сложил его изящным движением кисти. Потеребил зелёную кисточку с янтарными бусинами. — Ты выпил уксуса. И продолжаешь его пить. Стало быть, думал, будто единственный смеешь держать в руках изумруд, но я сам решаю, чьи пальцы опалить, а чьи приласкать. Дагэ совершил большую ошибку, решив отдалиться. Ты не оставил мне выбора, и теперь уже я не намерен оставлять выбор тебе. И сам выбирать не желаю.              Во рту пересохло. Не Минцзюэ встал, но Не Хуайсан ткнул его в грудь веером, грубо и сильно. Усадил обратно, нагнулся, заглядывая в глаза. Зашептал:       — Ты и представить себе не можешь, как я зол на тебя, дагэ, и что тебе придётся сделать, чтобы искупить свою вину. К слову, и я представить не могу тоже, и злюсь на себя стократ больше, поскольку даже сейчас думаю о тебе, как думал постоянно. Люблю по-прежнему, и это жалит меня.              Не Минцзюэ обнял его крепко. Обхватил руками за бёдра, прижал к себе, уткнулся лицом в живот. В щёку упирались нефритовые бусины поясной подвески. Ледяные, как А-Сан, но постепенно нагревающиеся от тепла его тела.              — Чего ты хочешь теперь, дагэ? — тихо спросил Не Хуайсан. Его голос вибрировал. — Только хорошенько подумай, прежде чем ответить. Со временем я смогу простить тебе эту обиду, как простил все предыдущие разы, когда ты пытался отречься от нас. Ещё одного раза я не потерплю, в конце концов, есть раны, от которых умирают сразу, а есть те, которые приближают смерть медленно. Моя любовь останется со мной навсегда, но твоё поведение и твоя нерешительность губительны. Твоё желание стать праведником перед кем? Небесам безразличны мы, дагэ, иначе бы они не позволили бы нам того, что мы уже успели сделать.              Говоря, Не Хуайсан гладил длинные волосы Не Минцзюэ. Его ласка была покровительственной, немного шероховатой, жёсткой, но всё же то была она. Не Минцзюэ поднял голову. А-Сан хмуро смотрел на него, сведя брови, сжав губы до побеления. Грудь под белыми одеждами ходила резво, билось сердце — так быстро и громко, что, постаравшись, Не Минцзюэ мог с помощью ци услышать его барабанную дробь.              — Если желаешь, вернёмся в Нечистую Юдоль, и всё будет как раньше.              — Как раньше уже не будет, дагэ. Мы оба изменились за этот год. И я желаю закончить обучение в Облачных Глубинах. Спрошу ещё раз: чего хочешь ты?              — Тебя рядом, — шёпотом ответил Не Минцзюэ. Он был готов опустится перед диди на колени, но тот удержал его за плечо, не давая пошевелиться.              — Как брата? — уточнил А-Сан.              Не Минцзюэ сжал зубы. Ну почему необходимо говорить эти слова, если они так очевидны? Почему они такие тяжёлые, такие неповоротливо-острые? Ведь А-Сан всё понял, лишь нарочно мучает его, ковыряет слабое место, заставляет произносить то, что так сложно даётся. Не Минцзюэ набрался смелости, каковой не требуется от него даже при сражениях на ночной охоте. Самое сильное чудовище живёт внутри, и победить его куда сложнее, чем отсекать саблей головы нечисти.              — Как возлюбленного, — наконец ответил Не Минцзюэ. — Я понял многое за этот год и обещаю, что отныне не стану отрекаться от нас, диди. Нет никого дороже и ближе.              — Хм, — Не Хуайсан ослабил хватку. Выдохнул будто бы даже облегчённо, хотя лицо его по-прежнему строгое, пасмурное. Огладил пальцами смятое им же ханьфу, отпустил совсем. Присел рядом, на всё ещё тёплую каменную скамью. Потёрся щекой о плечо, как делал это тысячи раз до этого. Так привычно. Не Минцзюэ обнял А-Сана за плечи, поцеловал в макушку, прижался к ней щекой. Почувствовал родной запах жасмина.              Знал, что ему придётся проделать длинный путь, чтобы всё по-настоящему стало как раньше, что этот случившийся разговор — лишь первая ступень, коих им придётся миновать ещё немало. Но он сделал шаг вперёд, и ему шагнули навстречу. Всё оставалось слишком зыбким и эфемерным. Непонятным. Тревожным. Хрупким. Нуждающемся во времени и мыслях.              Не Минцзюэ знал, что все мысли ещё настигнут его, застанут врасплох, поставят перед выбором, выдвинут ультиматум… но пока они крутились только вокруг А-Сана. Вокруг его любимого младшего брата, такого обманчиво-хрупкого, сильного, гордого. Вокруг его запаха. Ощущения тепла его тела рядом.              Ничто больше в тот момент не имело значения.              ༺🌸༻       Покои, которые выделяли гостям Гусу Лань, по удобствам и уюту мало отличались от гостевых покоев других кланов. Просторно, светло и чисто. Мебель крепкая и удобная, внутри тепло от обогревательных жаровен, дрова для которых стопками ютились в металлической дровнице. Чайный столик, достаточно большой, чтобы за ним уместилось, по меньшей мере, пятеро, просторная кровать, узкий шкаф и рабочий стол со стулом. На дверцах шкафа вырезан узор дымчатых облаков. На полу возле чайного столика множество бело-голубых подушек. Разумеется, подставка для оружия гостя, куда Не Минцзюэ первым делом сгрузил Бася. Крепление висело на стене позади рабочего стола, так что меч (а, в его случае, саблю), было видно из любой точки комнаты.              Покои так резко контрастировали с домиком Лань Сичэня и Лань Ванцзи. Не Минцзюэ не успел рассмотреть многое, но и кухни оказалось достаточно: воистину аскеты. Помня, как А-Сан в письмах жаловался о том, как тесна и мала ученическая комнатка, Не Минцзюэ, собираясь на совет кланов в Гусу Лань, от покоев многого не ждал. На деле же оказалось, что клан Лань имеет представление о сдержанной роскоши, но предоставлена она исключительно гостям.              В последний раз Облачные Глубины проводили советы ещё при его живом отце, и Не Минцзюэ тогда с ним не ездил, потому что у А-Сана начиналась истерика всякий раз, когда он не видел старшего брата дольше нескольких часов. Матушка очень просила остаться его дома, потому что с этим громким капризным ребёнком с каждым годом становилось всё сложнее справится. Он сам избаловал А-Сана, разве не пожинают плоды, после того, как посадят семена?..              После утреннего разговора в беседке А-Сан ушёл: Лань Ванцзи появился среди сосен ровно в тот момент, когда Не Минцзюэ собирался прижаться к щеке диди губами. Что ж, и та ситуация, в которой застал их Второй Нефрит, было достаточной для порождения слухов. Узкая прохладная кисть диди всё ещё грелась в его ладонях, они сидели слишком близко, пожалуй, даже для братьев. Но А-Сан отреагировал на появление свидетеля слишком спокойно, да и Лань Ванцзи не выглядел шокированным или удивлённым. На его каменном обычно лице едва ли что-то можно было прочесть, но явного отвращения Не Минцзюэ не разглядел.              Лань Ванцзи забрал А-Сана на завтрак и последующие занятия, и Не Минцзюэ не осталось ничего, кроме как вернуться в гостевые покои и немного освоится в них. Не стал бы он устраивать ссору в самом тихом месте на свете. Не стал бы?..              Почти целый день Не Минцзюэ провёл с Лань Сичэнем, чьё присутствие заметно успокаивало (ему почти не хотелось думать о той бочке уксуса, которую ему насильно лили в глотку). К вечеру всем гостям должны были подать ужин в покои или в малую столовую — по желанию. Лань Сичэнь распорядился об ужине в покоях главы Не, куда, разумеется, пригласил их младших братьев. Хотя Не Минцзюэ старался вести себя как прежде, Лань Сичэнь прекрасно видел, как сильно он изменился с их последней встречи. Вновь одетый в броню, закованный в приличия и чужие ожидания, запертый в теле главы несвободный юноша, вынужденный нести ношу мужчины.              К семи часам чайный столик в покоях превратился в обеденный. Адепты Гусу, молоденькие мальчишки лет по тринадцать-пятнадцать, резво и тихо вносили исходящие ароматным паром блюда и пустые тарелки, блюдца, миски, чашки, бутылочки, чайнички и стакан с куайцзы. Всё это великолепие едва ли можно было сравнить с тем скудным питательным рационом, который обычно подавали в Облачных Глубинах. Поначалу почти в каждом письме А-Сан писал, как ему не хватало специй, мяса, птицы или хотя бы рыбы. Теперь же на столе было всё из вышеперечисленного и даже сверх того, о чём с непривычки мечталось полуголодным приезжим адептам. (Отсутствие мяса в постоянном рационе даже на Не Минцзюэ подействовало бы угнетающе, здесь он диди в избалованности никак винить не мог.)              Последний адепт принёс винные чарки и, поклонившись, вышел из покоев, тихо прикрыв за собой дверь. Лань Сичэнь присел, расправив подол ханьфу, около него. Взял за руку успокаивающе, сказал:       — После ужина сыграем тебе на гуцине. Ты слишком тревожен.              Не Минцзюэ невольно поморщился, ничего не ответил, смолчал. Слова в нём сидели злые, и он не смел оскорблять близкого друга ими.              А-Сан и Лань Ванцзи появились спустя несколько минут. Поклонились, присели за стол рядом: А-Сан напротив Не Минцзюэ, Лань Ванцзи напротив Лань Сичэня. Кто-то разлил вино — Не Минцзюэ не посмотрел, кто. Он разглядывал алые щёки диди, пришедшего с мороза. Его слегка растрёпанные волосы, которые Лань Ванцзи пригладил одним лишь движением — так легко и почти небрежно, но «небрежно» было не то слово, которым можно было описать отношение Второго Нефрита к его диди. Лань Ванцзи открыто ухаживал за диди. Подкладывал ему в тарелку еды, следил, чтобы не пустела чарка с вином. Придерживал рукав ханьфу, когда А-Сан тянулся за чем-то через стол.              За ужином текла неспешная беседа, хотя говорили в основном Лань Сичэнь и Не Хуайсан: о прошедшем дне, об очередной почти завершённой картине, для которой требуется докупить зелёных красителей, о том, что краски из киновари лучше обходить стороной, поскольку от них частенько болит голова, что не сильно опасно, но неприятно и мешает творческому порыву. О книгах — прочитанных и тех, что было бы интересно прочесть. О предстоящих праздниках и даже о стремительно холодеющей погоде. «Вот-вот пойдёт снег», — улыбнулся Лань Сичэнь.              Как он мог улыбаться, видя всё то, что видел Не Минцзюэ. Лань Ванцзи стал камнем на его шее, тянущим на дно в объятия гулей. В висках пульсировала ненависть, зависть. Эти руки заботились о диди, этот голос успокаивал. Эти пальцы расчёсывали и заплетали волосы, касались его сокровища, которое он решил сохранить нетронутым в Облачных Глубинах, но в итоге сам сдал в чужие объятия. Как Лань Сичэнь мог вести беседу ни о чём конкретном, ведь разве и он сам не прятался в их с А-Яо объятиях от того же, от чего бежал Не Минцзюэ? Неужели ему показалось?..              А-Сан двигался так изящно, так плавно — как двигался всегда. В какой-то момент, держа в правой руке махуа с османтусом и персиковым орехом, он поёжился и тихонько засмеялся. Лань Ванцзи придержал ворот его ханьфу, и вскоре на его ладонь уселась певчая птичка, любопытно вертящая головкой и хлопающая крохотными чёрными глазками. Дрозд встрепенулся, стряхивая с пёрышек остатки сна, и перелетел на плечо к владельцу. Не Хуайсан отломил кусочек угощения и скормил его птице.              Лань Сичэнь улыбался, не пряча улыбку за рукавом, как делал это на людях. Он смотрел на А-Сана и Лань Ванцзи со светлой нежностью. Не Минцзюэ завидовал ему, поскольку всё, о чём он мечтал, был диди в его руках в темноте и тишине. Чтобы они остались только вдвоём, и чтобы Лань Ванцзи прекратил, наконец, смотреть на него своим свинцово-тягостным взглядом.              Лань Сичэнь предложил А-Сану сыграть для Не Минцзюэ «Покой», и Не Хуайсан с радостью согласился.              — Только схожу за гуцинем, я оставил его у себя в комнате.               Лань Ванцзи поднялся и бросил короткое:       — Схожу.              Ушёл быстро и будто бы с облегчением. Не Минцзюэ удовлетворённо подумал, что и он сам является камнем на его шее, и уж он не будет мешкать, чтобы затянуть Лань Ванцзи в самое логово гулей. Находиться друг с другом оказалось так же тяжело, как дышать в обжигающе-лютый мороз. Не Минцзюэ не запомнил вкуса ни одного из поданных на ужин блюда, которые с таким удовольствием поедал А-Сан. Для него что махуа, что жареное мясо одинаково кислили во рту.              «Покой», сыгранный в четыре руки, быстро привёл жестокие мысли в порядок. Сидя с закрытыми глазами в позе лотоса, Не Минцзюэ устыдился того, как черна его ревность, как близка она к разрушающей ненависти. Он не имел права злиться на Лань Ванцзи: кто бы не полюбил А-Сана? Более того, ему следовало испытывать благодарность к Второму Нефриту, который как следует заботился о его диди. К своему стыду, Не Минцзюэ эту благодарность чувствовал. Глубоко внутри горчила горошина, катаясь из стороны в сторону в опустевшей голове.              Почти животный, инстинктивный страх, что А-Сан никогда в жизни его не простит и предпочтёт ему Лань Ванцзи, с «Покоем» заметно притупился. Превратился в тонкую иголку, колющую всякий раз, когда мысли невольно возвращались к вопросу об их с А-Саном будущем и о прощении, которое он даже не знал, как получить, но которое ему было необходимее пищи и внутренней ци.              В жаровне потрескивали угли. Адепты заглянули ещё раз, забрав с собой все блюда. Лань Сичэнь отпустил их спать, и те ушли, нагруженные пустыми тарелками и мисками. Братья Лань тоже встали с мягких подушек, потянулись одновременно. Одинаково, будто Не Минцзюэ перепил и теперь у него двоилось в глазах.              — Останься, — попросил Не Минцзюэ А-Сана, не спешащего вставать с подушек. — Нужно обсудить некоторые дела клана.              Каждый в комнате понимал, что «дела клана» — это не та тема, которая будет обсуждаться дальше, но никто ничего не сказал. Только Лань Ванцзи слегка нахмурился и посмотрел на А-Сана с вопросом. Диди ему кивнул, успокоил. Передал дрозда, соприкасаясь пальцами дольше необходимого, и улыбнулся, такой разморённый вкусным ужином, ласковый…              Нефриты тихо ушли, оставив братьев Не наедине. Не Минцзюэ присел на колени напротив А-Сана, спросил:       — Останешься на ночь?              Воздух замер в лёгких. А-Сан отвечал губительно долго. Так долго, что не Минцзюэ уже ощутил болезненные копья отказа, пронизывающие его насквозь.              — Я останусь, дагэ.              Больше они в тот вечер ни о чём не говорили. Разделись и легли в одну постель, как прежде, и диди позволил обнять себя, разрешил пробраться широкой ладонью под нижнее ханьфу, огладить живот. Послушно подставил шею под поцелуи, и закрыл глаза, получая удовольствие. Но сам не инициировал ни одного касания. Не Минцзюэ решил не думать об этом (не так много, как хотелось бы его тревоге). Засыпая, он весь обернулся вокруг диди щитом и теплом, сосредоточился на его запахе, тепле и знакомом ощущении присутствия.                     Утром Не Минцзюэ проснулся первым. Сквозь щели в запертых ставнях просачивался бледный серый свет. Диди ещё спал, за ночь не поменяв положения. Не Минцзюэ прижал его к себе, поцеловал в щёки и лоб. Коснулся губами приоткрытых губ, убрал со лба прядь — просто потому, что ему хотелось это сделать. Нестерпимая, болезненная нежность пришибла его к кровати, приступом оккупировала тело и мысли, заставила сердце бежать быстрее удирающей от хищника добычи.              Качая диди в своих объятиях, Не Минцзюэ изо всех сил отгонял мысли о том, просыпался ли диди точно так же в руках Лань Ванцзи.              — Дагэ, — тихо прошептал А-Сан, потягиваясь в его руках гибкой кошкой, изранившей когтями каждый внутренний орган.              — М-м? — промычал Не Минцзюэ, не в силах оторвать губ от гладкой кожи.              (Ему было хорошо в постели с А-Яо и Сичэнем, правда хорошо. Но и близко не так всеобъемлюще, как с А-Саном.)              — Уксус оказался настолько кислым, что ты готов вернуть всё как было, только бы я оставался, как прежде, единственно твоим? — голос звучал прохладно, хотя тихий выдох Не Минцзюэ уловил отчётливо — это он коснулся всего лишь ребром ладони паха диди.              — Вот как? — спросил Не Минцзюэ, опуская ладонь полностью вниз. Не решаясь дотронуться до диди без преград, сжимая сквозь ткань нижних штанов. К счастью, А-Сан лежал спиной к нему и не видел, каким угрюмым стало лицо его дагэ. — Ты делаешь это специально?              — Делаю что? — спросил диди. Он чуть приподнял, но тут же опустил одну ногу, точно решая, допустить ли дагэ к своему телу или всё-таки нет. Сильнее ли его сила воли и обида желания вновь почувствовать знакомое удовольствие от рук возлюбленного.              — Мурлычешь… с Лань Ванцзи, — выдавил из себя Не Минцзюэ. Какое глупое слово подобрал, но оно показалось ему очень подходящим ситуации.              — М-м… — А-Сан всё-таки приподнял ногу — совсем чуть-чуть, но Не Минцзюэ этого хватило. Его горячие пальцы сжали напряжённый утренней истомой янский стебель диди. На ощупь точно такой, как в воспоминаниях. — Я не делаю это специально да-ах-гэ…              Не Минцзюэ вжался с А-Сана. На мгновение у него потемнело в глазах от того, как тесно прижался его янский корень к упругим мягким ягодицам диди. Когда-то это тело молило его о близости и соблазняло, теперь о близости молил Не Минцзюэ с несвойственными для него робостью и нерешительностью. Он всё ещё помнил полные обиды глаза и брошенную в отчаянии фразу А-Сана: «Мои чувства к тебе — больше, чем прихоть цветка и янского корня». Чувства Не Минцзюэ к диди не заканчивались плотским наслаждением, но кто бы смог устоять от единения с любимым после долгой разлуки? Не подумает ли А-Сан вновь о том, что Не Минцзюэ рассматривает его исключительно как объект для весенних игр? Это, в конце концов, было даже обидно!              — Как далеко вы зашли? — спросил Не Минцзюэ. На пробу проник кончиком мизинца под пояс штанов. Не Хуайсан капризно выдохнул, будто борясь с самим собой. Нехотя сжал его руку, опустил себе между ног поверх штанов в самый эпицентр жара.              — Полагаю, дальше, чем мы с тобой, — выдохнул Не Хуайсан. — Полегче, дагэ…              Не Минцзюэ сжал янский корень диди слишком сильно. Закрыл глаза, прогоняя ненависть. Не Хуайсан толкнулся бёдрами вперёд, закинул руку назад, прижимая голову дагэ к своей шее.              — Ванцзи… хм… потакает всем моим капризам. С ним я могу увлекаться живописью и каллиграфией, музыкой и чтением, зная, что он не только не осудит меня за «не военные» увлечения, но и поддержит. Здесь гэгэ и Сичэнь-сюн вместе с мастерами помогли мне по-настоящему раскрыться, как я никогда бы не смог в Цинхэ Не. И прежним я уже домой не вернусь, дагэ. Будешь ли ты любить нового меня, а не тот образ из прошлого, который ты решил предать?              — Не называй никого «гэгэ», пока мы… пока я…              Не Минцзюэ разозлился. Перевернул А-Сана (бережно, но резко) на спину, навис сверху. Угрюмый, злой. Заглянул в глаза — чистые, с едва заметной зеленой в радужке.              — Отвечай, дагэ.              Не Минцзюэ будто смотрелся в бронзовое зеркало: диди точно также нахмурился, поджал губы, свёл брови вместе.              — Я буду любить тебя, — ответил Не Минцзюэ серьёзно. — Какие глупости ещё ты спросишь?              Не Хуайсан фыркнул, отвернулся, прижался щекой к подушке. Волосы лежали на его лице драгоценными нитями.              — Послушай, дагэ. Если ты посмеешь ещё хоть раз усомниться в моих чувствах, подумать о моей зависимости, несостоятельности и Яньван знает о чём ещё, я клянусь своим сердцем, что не прощу этого. Ибо теперь я точно знаю, что значит любовь и какой свободной она может быть, когда двое смотрят в одну сторону без оглядки на кого бы то ни было.              Не Минцзюэ прижался к его щеке долгим горьким поцелуем.              — Хорошо.              — Хорошо, — повторил на выдохе Не Хуайсан.              На несколько минут оба замерли, замолчали. Даже тишина не звенела в полутёмной комнате. Не Минцзюэ о многом предстояло подумать… но прямо сейчас он не желал тяготиться этими мыслями. Почти не отнимая губ от нагревшейся щеки, тихо спросил:       — Можно я поцелую тебя здесь, — пальцы очертили контуры губ А-Сана, те приоткрылись, зубы поймали в капкан подушечку среднего пальца, влажный язык слизал солоноватость. — И здесь, — Не Минцзюэ нежно огладил внутреннюю сторону бёдер лежащего под ним диди, очертания его янского стебля под хлопком.              А-Сан тяжело дышал. По его шее скатилось несколько капель пота, и каждую влажную тропинку на бледной коже Не Минцзюэ обласкал ртом. Уткнулся носом за ухо, хотел было добавить, что любит не только это безупречное тело под ним, но, в первую очередь, душу. И то, каким А-Сан был, каким стал, и каким будет когда-нибудь. Любил вне зависимости от чего бы то ни было, но слова такие смущающе-огромные для него, он просто не в силах сказать больше, чем уже сказал сегодня. Он лишь надеялся, что диди его поймёт, как понимал всегда.              — Можно, — выдохнул Не Хуайсан, поворачивая голову.              В поцелуе Не Минцзюэ постарался выразить всё, что лилось из него через край безмолвной любовью.              Наласкавшись губами, он спустится ниже и поцелует каждый цунь янского стебля диди точно так, как тот любил. Он примет его семя и его тихие выдохи как очередной маленький путь к прощению. И будет этому рад.       Утренний ноябрьский холод покусывал плечи, ветер бил прямо в закрытые на зиму ставни: слабый и вялый, едва сумевший пробраться меж гор и сосен. Лань Ванцзи натянул сползшее одеяло, сквозь сон лениво вспоминая, где он. В их с сюнчжаном доме: только в этой цзинши просыпаться так холодно. В ученической комнатке А-Сана не теплее, но просыпаться около него всегда жарко. Два молодых горячих тела под одеялом за ночь вырабатывали столько тепла, что могли бы отопить ещё пару таких комнат.              Пахло чаем. Лань Ванцзи открыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям: скоро ли прозвонит колокол? Теперь, с наступлением холодов и темноты, просыпаться стало ещё тяжелее. Порой, лёжа без сна, Лань Ванцзи ждал звона, но засыпал снова, только к утру понимая, что просыпался среди глубокой ночи. На кухоньке звякнула чашка. Потёк тихий разговор. Кто бы мог прийти к ним в такой час?              Близилось время совета кланов, на который были приглашены все без исключения: от малых кланов до великих. Летнее происшествие с Бездной у города И, а также его окрестностей дало понять, насколько незащищены мирные жители. Как слабы укрепления, как ничтожно мало смотровых башен и банальных ограждений. Как почти не изучено то, что сосуществует с человеческим родом столетия. И как легко природа могла бы погубить их всех, будь они хоть немного слабее. Ведь если случилось плохое, не значит, что не может случится худшее.              Главной повесткой совета стало послание Сяо Синчэня, в котором он поделился новыми знаниями о Бездне и своими предположениями, а также подробно описанные трудности, с которыми ранее не приходилось сталкиваться. Донести новую информацию, объединиться и начать продумывать новые способы защиты, их постройку и финансирование — вот, зачем, первым делом, собирался совет.              До совета оставалось ещё три дня, но сюнчжана без конца беспокоили, и Лань Ванцзи с Не Хуайсаном оказывали главе Лань посильную помощь в организации и подготовке такого масштабного события. Возможно ли, кто-то из адептов пришёл с утра за помощью? В такой час — возможно, но стал бы сюнчжан распивать с ним чай?              Лань Ванцзи перевернулся на бок. Медленно сел в постели, стараясь не издавать лишнего шума. Прошёл по комнате почти на цыпочках, обходя поскрипывающие половицы. Встал на пороге: кухню не видно, но голоса доносились более отчётливо. Сквозняк холодил босые ступни, оставшееся без тепла одеяла тело в нижних одеждах будто съёжилось.              — …поджёг пионы. Знаешь? — голос Лань Ванцзи был определённо знаком. Он начал ворошить память в поисках совпадений, пока сюнчжан отвечал.              — Да, — вздох. — Ужасно. Не столь жаль цветы, корни их в земле, в будущем году вырастут новые. Тревожно, что это может быть чей-то политический ход.              — М-м. — Лань Ванцзи нахмурился. Столь содержательная реплика не приближала его к вопросу о том, с кем вёл диалог сюнчжан.              — Я написал письмо сразу, как узнал. Месяц назад. Мне никто не ответил. Честно говоря, я переживаю.              — Да. Я тоже писал, и тоже без ответа. Думаю, Гуаншань явится на совет не один. Если нет — навестим Ланьлин сами.              Ах вот оно. Глава клана Не. Верно Лань Ванцзи следовало вспомнить этот голос сразу. Грудь стянуло тревогой, металлическим недовольством: до совета ещё три дня, зачем Чифэн-цзюнь явился заранее? Вряд ли только за тем, чтобы обсуждать политику.              Лань Ванцзи тихо вернулся в свою комнату. Ополоснул лицо стылой водой, оделся, убрал волосы, повязал ленту, надел гуань. Запахнул все слои ханьфу. Одёрнул подол и вышел из комнаты, уже не скрываясь. Увидел на кухне сидящих за столом сюнчжана и главу Не, меж ними чайный поднос, чашки исходили паром.              — Доброе утро, сюнчжан. Глава Не, — Лань Ванцзи вежливо поклонился, как того требовал этикет. Он уважал все военные заслуги Чифэн-цзюня, принимал его как сильную личность и достойного главу своего клана. Но как человека, принёсшего столько боли Сан-эру, Лань Ванцзи его не понимал и нехотя осуждал.              Не Минцзюэ сухо кивнул: их недовольство друг другом было взаимным. Лань Сичэнь обернулся, улыбнулся ласково, предложил:       — Доброе утро, сюнди. Выпьешь с нами чаю?              Лань Ванцзи хотел отказаться, почти дёрнул головой, но в последний момент согласился: правила приличия того требовали. Он не мог так просто проигнорировать главу другого клана и сделать вид, будто его появление утром в доме ничего не значило. Разлил по чашкам чай: теперь за столом он оказался младшим, ему следовало ухаживать. Такая официальность и глупость.              Чай пили в неловкой тишине. Гулко и громко прозвонил колокол. Не Минцзюэ будто только того и ждал: отставил чашку, спросил:       — Могу увидеться с А-Саном?              Лань Ванцзи сжал челюсти. Сюнчжан ответил:       — Конечно. Сюнди проводит.              — Опоздаем на занятия, — возразил Лань Ванцзи. Он не хотел, чтобы его привычное устоявшееся утро нарушили. Первым увидеть Сан-эра, разделить с ним завтрак, поправить прядку волос у лица, тронуть за руку — этого он хотел и этим жил в попытках играть роль младшего брата для сюнчжана.              — Не переживай, сюнди. Я предупрежу учителей, думаю, они будут не против.              Лань Ванцзи поднялся. Оправил полы ханьфу.              — Схожу за Сан-эром. Если он захочет, придёт в каменную беседку. Если нет, я приду сам и скажу об этом.              — Я его старший брат, — возразил Не Минцзюэ. Нахмурился, сжал челюсти. О, Лань Ванцзи чувствовал себя точно так же: готовым наброситься, подобравшимся зверем, только и выжидающим, что отмашки. Будь они медведем и тигром, уже давно летели бы в разные стороны клочья шерсти. Но люди давно и крепко скованны цепями приличия — кто потуже, кто посвободнее. Потому двое стояли и смотрели друг другу в глаза, видя во взгляде напротив своё отражение.              — Благодарю за чай, — Лань Ванцзи поклонился снова и вышел из дома.              Не Минцзюэ сложил руки на груди. Лань Сичэнь тяжело вздохнул.              — Извини, Минцзюэ. Не Хуайсан и Ванцзи много времени проводят вместе, сильно сблизились за последний год. Сюнди очень переживает за твоего брата. — Лань Сичэнь сжал руку Не Минцзюэ в своих ладонях. Лёд меж тёплой заботы.              — Насколько сблизились? — ещё пуще нахмурился Не Минцзюэ. Он получал от брата письма весь первый год, этого было достаточно, чтобы понять о зарождении и укреплении дружбы. Но с тех пор, как он отправился к Бездне, и как вернулся из неё — не получил ни иероглифа, ни записки. Это было справедливо, ведь сам не ответил ни на одно послание. В какой-то момент человеку становится сложно продолжать биться в запертые врата. Тем более в их с А-Саном случае, когда они в прямом смысле не видели существования друг без друга. Писать в пустоту, должно быть, приносило А-Сану большую боль…              Неужели Не Минцзюэ потребовался целый год, чтобы это понять? Понять, что он не делал лучше, он лишь усугублял всё. Уничтожил разом и продолжал доламывать с таким упорством.              Лань Сичэнь невольно отвёл взгляд, но Не Минцзюэ успел уловить горечь в светлых глазах. Увидел дрогнувшие уголки губ, почувствовал, как ослабла хватка на его руке.              — Ничего предосудительного я ни разу не видел, но это ни о чём не говорит. Кто станет при посторонних?.. Но, Минцзюэ, Ванцзи иногда ночует у А-Сана. И я правда не знаю, как далеко зашла их нежная дружба.              Не Минцзюэ тяжело выдохнул. Они оба прекрасно знали, что сами виноваты во всём, что сейчас приходилось переживать. Знали, как можно навредить младшим братьям, и делали это прямо сейчас.              Или делали лучше?              Быть может, стоило не вмешиваться, остаться в стороне, дать цветку раскрыться, позволить домашней птице обрести свободу выбрать другое плечо?              Какая чушь!              Голова Не Минцзюэ заныла от боли, глаза подёрнуло дымкой. Он оказался так зол и растерян, при этом не смея показывать свой гнев в гостях, и сдерживаться оказалось ещё больнее, чем привычно буйствовать. На это уходило так много сил…              — Извини, Сичэнь. Может, мне не следовало приезжать так рано, я будто не готов. Но приступы вернулись, мне хотелось поскорее… — Не Минцзюэ попытался оправдаться. Опёрся плечом о стену, прикрыл глаза, переживая вспышки гнева и ядовитой пульсации.              — Всё хорошо. Я ведь сам тебя позвал, Минцзюэ, и, думаю, Не Хуайсан с удовольствием захочет с тобой увидеться. Он частенько случайно упоминает тебя в разговорах. Всегда с теплом и почтением. К тому же, ему официально разрешат прогулять утренние занятия: какой юноша откажется от такого соблазна?              Не Минцзюэ фыркнул.              Лань Сичэнь обхватил ладонями лицо Не Минцзюэ, серьёзно посмотрел ему в глаза, и весь гнев главы Не попятился, медленно сошёл на нет под пристальным тревожащимся взглядом.              — Я отведу тебя к беседке. Пожалуйста, только не горячись.              Не Минцзюэ кивнул, обещая.                     Из-за деревьев показался белый силуэт. Не Минцзюэ по-настоящему испугался, решив, что это Лань Ванцзи. Один, без диди. Пришёл сказать (наверняка со скрытым довольством), что Не Хуайсан отказался от встречи. Но в следующее мгновение ветви голых кустов перестали скрывать лицо, и Не Минцзюэ облегчённо выдохнул: это был А-Сан. Просто одетый, как и все здесь, в белое. Его певчая птичка, его жизнь, его сердце и его душа.              Не Минцзюэ встал, волнуясь, будто подросток-адепт на первой ночной охоте. Он не переживал так сильно уже очень давно, и теперь всё накопленное годами беспокойство, старательно спрятанное, хлынуло в него безотчётной сжирающей силой.              Миновав три ступени, А-Сан поднялся в беседку и вежливо поклонился:       — Доброе утро, дагэ.              Сердце Не Минцзюэ, на тонкой ленте держащееся в груди, рухнуло в пятки. Диди не кланялся ему — никогда. Меж ними не было принято, несмотря на удивление посторонних, излишне цвести официозом друг перед другом. Не Минцзюэ не нужны были поклоны и пустые вежливые слова: он знал и без того, что брат чтит и уважает его.              Не зашло ли всё это слишком далеко?              (Зашло, и уже давно.)              — Присядь, — Не Минцзюэ тяжело опустился на ледяную каменную скамью.              Не Хуайсан подошёл, замер рядом. Положил раскрытую ладонь на камень, прикрыл глаза. Стало тепло, камень впитал ци, нагрелся. Лишь после этого, оправив одежды, присел рядом. По-прежнему легко и элегантно, и, хотя Не Минцзюэ не нравилось, как траурно диди выглядит в белом, он всё же признавал, что даже этот цвет ему шёл, хотя и делал меланхоличное лицо ещё более бледным.              — С каких пор ты кланяешься мне? — спросил Не Минцзюэ, хмуро осматривая брата. Его кисти, держащие вытащенный, видимо, из рукава веер, тёмные волосы, непривычные пышные косы у висков, собранные на затылке.              А-Сан молчал, смотрел на свои руки. Не Минцзюэ увидел, как разбились о них две тяжёлые капли. Нахмурился ещё больше, взял А-Сана за подбородок, неуверенно, грубовато, будто совсем отучился от их близости. Заглянул в лицо: слипшиеся ресницы, бледные губы, румянец на белых щеках. Прекрасен, как алый цветок в снегу. И всё так же любим, желанен сильнее, чем когда бы то ни было.              — В чём дело? Ты язык проглотил? — строго спросил Не Минцзюэ. Вспомнил вдруг молчаливого А-Сана, маленького напуганного мальчика, едва пережившего смерть матушки. Как тогда он, обычно не затыкаемый, молчал так неестественно и долго, что Не Минцзюэ едва заставил говорить его, пойдя на компромисс, уступив желаниям диди. Всю жизнь уступал, и вдруг осёкся. Его счастье заключалось в улыбках диди. Лишив его желанного, Не Минцзюэ лишил счастья и себя тоже.              Сглотнув, А-Сан медленно раскрыл губы. Выдохнул, медленно проговаривая каждое слово:       — Я… не ожидал, что ты захочешь меня увидеть… В прошлый раз, когда ты прилетал, я гнался за тобой по всем Облачным Глубинам, наплевав на честь и слухи. Так что же изменилось?              Слова — иглы. Шипы. Наконечники копий. Лезвия сабель. Изрезали нутро, застряли в горле спазмом, рвались наружу вперемежку: и злые, и добрые. Иные нужно сглотнуть, повредив уже израненное, иные выпустить. Но рот стиснут так крепко.              Не Минцзюэ огладил нежную прохладную щёку, стёр влажные следы, медленно вспоминая, что значит касаться диди, как это приятно и необходимо. Больно перевернулось сердце где-то в нижнем даньтяне, усыпанное проглоченными иглами и шипами, когда Не Хуайсан опустил взгляд, отвёл глаза.              — Мне не следовало так поступать с нами, — рот раскрылся, и слова ранили губы. Стало легче: раны заслужены. Малы для всего, что сделал.              — Вот как, — Не Хуайсан тихо хмыкнул. Качнул головой, сбрасывая ладонь Не Минцзюэ со своего лица. — Потребовался всего лишь год и… что ещё? Ведь что-то ещё подвигло тебя? Быть может, ты зависим от меня сильнее, чем я от тебя?              Не Минцзюэ взял руку А-Сана в свою. Огладил ласково, сжал в ладонях, поднёс к лицу и окропил горячими поцелуями, прижался к ней щекой, устало закрыл глаза. Что, если не простит? Не захочет? Его упрямец. Вопреки собственным желаниям способен пойти наперекор, только бы не сдаваться.              — Мы оба нужны друг другу. То, как я поступил, — Не Минцзюэ опустил безучастную ладонь диди себе на колено, не выпуская из рук. — Мне было страшно, что, когда я умру, ты не сможешь остаться один и пережить это. Бася забирает слишком много духовной энергии, я не знаю, сколько ещё проживу, надеюсь лишь, что Небожители отпустят мне как можно больше времени, чтобы я провёл его с тобой.              — Ты не умрёшь, дагэ, — рассердился А-Сан. Так крепко сжал его ладонь, что стало больно. — Не позволю.              — А-Сан, — вздохнул Не Минцзюэ, — мы оба зн—              — Замолчи, — Не Хуайсан встал, вырвал свою ладонь. Отбросил веер на стол, вдохнул. — Мы не знаем, как уничтожить Бася, но я что-нибудь придумаю. К тому же, наши предки не додумались научиться играть «Покой», многие продлевали себе жизнь лишь парным совершенствованием.              — Мы не можем уничтожить Бася, А-Сан. Даже если ты придумаешь, как.              — Мне плевать, что ты думаешь. Я уничтожу эту проклятую саблю, дагэ.              — Ладно, — Не Минцзюэ тяжело вздохнул. Поморщился от колкой боли — Бася в ножнах загудела, почувствовала, дрянь, что речь о ней. И зачем только её ковали?! Небеса!              — Так что же изменилось, дагэ? — Не Хуайсан повторил свой вопрос. Опёрся спиной о столешницу, скрестил на груди руки. Лицо красное от гнева, глаза горят. Настоящая бестия: неконтролируемая, неподвластная никому и ничему.              Не Минцзюэ молчал. Не мог сказать, как возлежал с двумя мужчинами, как прятался от всего мира, скитаясь по городам и деревенькам в безымянных одеждах. Как сильно скучал всё это время, проведённое порознь. И как готов если не убить, то вызвать на поединок Второго Нефрита, который смел сблизиться с его диди, стать ему другом и, возможно, возлюбленным. Как ржавый гвоздь вдруг разъело кислотой, и он со звоном покинул его тело. Что стоило только представить диди с кем-то ещё, как головная боль усиливалась сердечной, и мысли только и крутились, что вокруг диди и того, что он допустил, отправив А-Сана в Облачные Глубины своими руками.               Так долго держал дистанцию, на что теперь рассчитывал, ведь знал, как горд и обидчив его диди? А обида, которую он нанёс, столь обширна и глубока, что залечить её будет непросто.              — Я скажу тебе, что, — Не Хуайсан взял в руки веер, разложил и сложил его изящным движением кисти. Потеребил зелёную кисточку с янтарными бусинами. — Ты выпил уксуса. И продолжаешь его пить. Стало быть, думал, будто единственный смеешь держать в руках изумруд, но я сам решаю, чьи пальцы опалить, а чьи приласкать. Дагэ совершил большую ошибку, решив отдалиться. Ты не оставил мне выбора, и теперь уже я не намерен оставлять выбор тебе. И сам выбирать не желаю.              Во рту пересохло. Не Минцзюэ встал, но Не Хуайсан ткнул его в грудь веером, грубо и сильно. Усадил обратно, нагнулся, заглядывая в глаза. Зашептал:       — Ты и представить себе не можешь, как я зол на тебя, дагэ, и что тебе придётся сделать, чтобы искупить свою вину. К слову, и я представить не могу тоже, и злюсь на себя стократ больше, поскольку даже сейчас думаю о тебе, как думал постоянно. Люблю по-прежнему, и это жалит меня.              Не Минцзюэ обнял его крепко. Обхватил руками за бёдра, прижал к себе, уткнулся лицом в живот. В щёку упирались нефритовые бусины поясной подвески. Ледяные, как А-Сан, но постепенно нагревающиеся от тепла его тела.              — Чего ты хочешь теперь, дагэ? — тихо спросил Не Хуайсан. Его голос вибрировал. — Только хорошенько подумай, прежде чем ответить. Со временем я смогу простить тебе эту обиду, как простил все предыдущие разы, когда ты пытался отречься от нас. Ещё одного раза я не потерплю, в конце концов, есть раны, от которых умирают сразу, а есть те, которые приближают смерть медленно. Моя любовь останется со мной навсегда, но твоё поведение и твоя нерешительность губительны. Твоё желание стать праведником перед кем? Небесам безразличны мы, дагэ, иначе бы они не позволили бы нам того, что мы уже успели сделать.              Говоря, Не Хуайсан гладил длинные волосы Не Минцзюэ. Его ласка была покровительственной, немного шероховатой, жёсткой, но всё же то была она. Не Минцзюэ поднял голову. А-Сан хмуро смотрел на него, сведя брови, сжав губы до побеления. Грудь под белыми одеждами ходила резво, билось сердце — так быстро и громко, что, постаравшись, Не Минцзюэ мог с помощью ци услышать его барабанную дробь.              — Если желаешь, вернёмся в Нечистую Юдоль, и всё будет как раньше.              — Как раньше уже не будет, дагэ. Мы оба изменились за этот год. И я желаю закончить обучение в Облачных Глубинах. Спрошу ещё раз: чего хочешь ты?              — Тебя рядом, — шёпотом ответил Не Минцзюэ. Он был готов опустится перед диди на колени, но тот удержал его за плечо, не давая пошевелиться.              — Как брата? — уточнил А-Сан.              Не Минцзюэ сжал зубы. Ну почему необходимо говорить эти слова, если они так очевидны? Почему они такие тяжёлые, такие неповоротливо-острые? Ведь А-Сан всё понял, лишь нарочно мучает его, ковыряет слабое место, заставляет произносить то, что так сложно даётся. Не Минцзюэ набрался смелости, каковой не требуется от него даже при сражениях на ночной охоте. Самое сильное чудовище живёт внутри, и победить его куда сложнее, чем отсекать саблей головы нечисти.              — Как возлюбленного, — наконец ответил Не Минцзюэ. — Я понял многое за этот год и обещаю, что отныне не стану отрекаться от нас, диди. Нет никого дороже и ближе.              — Хм, — Не Хуайсан ослабил хватку. Выдохнул будто бы даже облегчённо, хотя лицо его по-прежнему строгое, пасмурное. Огладил пальцами смятое им же ханьфу, отпустил совсем. Присел рядом, на всё ещё тёплую каменную скамью. Потёрся щекой о плечо, как делал это тысячи раз до этого. Так привычно. Не Минцзюэ обнял А-Сана за плечи, поцеловал в макушку, прижался к ней щекой. Почувствовал родной запах жасмина.              Знал, что ему придётся проделать длинный путь, чтобы всё по-настоящему стало как раньше, что этот случившийся разговор — лишь первая ступень, коих им придётся миновать ещё немало. Но он сделал шаг вперёд, и ему шагнули навстречу. Всё оставалось слишком зыбким и эфемерным. Непонятным. Тревожным. Хрупким. Нуждающемся во времени и мыслях.              Не Минцзюэ знал, что все мысли ещё настигнут его, застанут врасплох, поставят перед выбором, выдвинут ультиматум… но пока они крутились только вокруг А-Сана. Вокруг его любимого младшего брата, такого обманчиво-хрупкого, сильного, гордого. Вокруг его запаха. Ощущения тепла его тела рядом.              Ничто больше в тот момент не имело значения.              ༺🌸༻       Покои, которые выделяли гостям Гусу Лань, по удобствам и уюту мало отличались от гостевых покоев других кланов. Просторно, светло и чисто. Мебель крепкая и удобная, внутри тепло от обогревательных жаровен, дрова для которых стопками ютились в металлической дровнице. Чайный столик, достаточно большой, чтобы за ним уместилось, по меньшей мере, пятеро, просторная кровать, узкий шкаф и рабочий стол со стулом. На дверцах шкафа вырезан узор дымчатых облаков. На полу возле чайного столика множество бело-голубых подушек. Разумеется, подставка для оружия гостя, куда Не Минцзюэ первым делом сгрузил Бася. Крепление висело на стене позади рабочего стола, так что меч (а, в его случае, саблю), было видно из любой точки комнаты.              Покои так резко контрастировали с домиком Лань Сичэня и Лань Ванцзи. Не Минцзюэ не успел рассмотреть многое, но и кухни оказалось достаточно: воистину аскеты. Помня, как А-Сан в письмах жаловался о том, как тесна и мала ученическая комнатка, Не Минцзюэ, собираясь на совет кланов в Гусу Лань, от покоев многого не ждал. На деле же оказалось, что клан Лань имеет представление о сдержанной роскоши, но предоставлена она исключительно гостям.              В последний раз Облачные Глубины проводили советы ещё при его живом отце, и Не Минцзюэ тогда с ним не ездил, потому что у А-Сана начиналась истерика всякий раз, когда он не видел старшего брата дольше нескольких часов. Матушка очень просила остаться его дома, потому что с этим громким капризным ребёнком с каждым годом становилось всё сложнее справится. Он сам избаловал А-Сана, разве не пожинают плоды, после того, как посадят семена?..              После утреннего разговора в беседке А-Сан ушёл: Лань Ванцзи появился среди сосен ровно в тот момент, когда Не Минцзюэ собирался прижаться к щеке диди губами. Что ж, и та ситуация, в которой застал их Второй Нефрит, было достаточной для порождения слухов. Узкая прохладная кисть диди всё ещё грелась в его ладонях, они сидели слишком близко, пожалуй, даже для братьев. Но А-Сан отреагировал на появление свидетеля слишком спокойно, да и Лань Ванцзи не выглядел шокированным или удивлённым. На его каменном обычно лице едва ли что-то можно было прочесть, но явного отвращения Не Минцзюэ не разглядел.              Лань Ванцзи забрал А-Сана на завтрак и последующие занятия, и Не Минцзюэ не осталось ничего, кроме как вернуться в гостевые покои и немного освоится в них. Не стал бы он устраивать ссору в самом тихом месте на свете. Не стал бы?..              Почти целый день Не Минцзюэ провёл с Лань Сичэнем, чьё присутствие заметно успокаивало (ему почти не хотелось думать о той бочке уксуса, которую ему насильно лили в глотку). К вечеру всем гостям должны были подать ужин в покои или в малую столовую — по желанию. Лань Сичэнь распорядился об ужине в покоях главы Не, куда, разумеется, пригласил их младших братьев. Хотя Не Минцзюэ старался вести себя как прежде, Лань Сичэнь прекрасно видел, как сильно он изменился с их последней встречи. Вновь одетый в броню, закованный в приличия и чужие ожидания, запертый в теле главы несвободный юноша, вынужденный нести ношу мужчины.              К семи часам чайный столик в покоях превратился в обеденный. Адепты Гусу, молоденькие мальчишки лет по тринадцать-пятнадцать, резво и тихо вносили исходящие ароматным паром блюда и пустые тарелки, блюдца, миски, чашки, бутылочки, чайнички и стакан с куайцзы. Всё это великолепие едва ли можно было сравнить с тем скудным питательным рационом, который обычно подавали в Облачных Глубинах. Поначалу почти в каждом письме А-Сан писал, как ему не хватало специй, мяса, птицы или хотя бы рыбы. Теперь же на столе было всё из вышеперечисленного и даже сверх того, о чём с непривычки мечталось полуголодным приезжим адептам. (Отсутствие мяса в постоянном рационе даже на Не Минцзюэ подействовало бы угнетающе, здесь он диди в избалованности никак винить не мог.)              Последний адепт принёс винные чарки и, поклонившись, вышел из покоев, тихо прикрыв за собой дверь. Лань Сичэнь присел, расправив подол ханьфу, около него. Взял за руку успокаивающе, сказал:       — После ужина сыграем тебе на гуцине. Ты слишком тревожен.              Не Минцзюэ невольно поморщился, ничего не ответил, смолчал. Слова в нём сидели злые, и он не смел оскорблять близкого друга ими.              А-Сан и Лань Ванцзи появились спустя несколько минут. Поклонились, присели за стол рядом: А-Сан напротив Не Минцзюэ, Лань Ванцзи напротив Лань Сичэня. Кто-то разлил вино — Не Минцзюэ не посмотрел, кто. Он разглядывал алые щёки диди, пришедшего с мороза. Его слегка растрёпанные волосы, которые Лань Ванцзи пригладил одним лишь движением — так легко и почти небрежно, но «небрежно» было не то слово, которым можно было описать отношение Второго Нефрита к его диди. Лань Ванцзи открыто ухаживал за диди. Подкладывал ему в тарелку еды, следил, чтобы не пустела чарка с вином. Придерживал рукав ханьфу, когда А-Сан тянулся за чем-то через стол.              За ужином текла неспешная беседа, хотя говорили в основном Лань Сичэнь и Не Хуайсан: о прошедшем дне, об очередной почти завершённой картине, для которой требуется докупить зелёных красителей, о том, что краски из киновари лучше обходить стороной, поскольку от них частенько болит голова, что не сильно опасно, но неприятно и мешает творческому порыву. О книгах — прочитанных и тех, что было бы интересно прочесть. О предстоящих праздниках и даже о стремительно холодеющей погоде. «Вот-вот пойдёт снег», — улыбнулся Лань Сичэнь.              Как он мог улыбаться, видя всё то, что видел Не Минцзюэ. Лань Ванцзи стал камнем на его шее, тянущим на дно в объятия гулей. В висках пульсировала ненависть, зависть. Эти руки заботились о диди, этот голос успокаивал. Эти пальцы расчёсывали и заплетали волосы, касались его сокровища, которое он решил сохранить нетронутым в Облачных Глубинах, но в итоге сам сдал в чужие объятия. Как Лань Сичэнь мог вести беседу ни о чём конкретном, ведь разве и он сам не прятался в их с А-Яо объятиях от того же, от чего бежал Не Минцзюэ? Неужели ему показалось?..              А-Сан двигался так изящно, так плавно — как двигался всегда. В какой-то момент, держа в правой руке махуа с асмантусом и персиковым орехом, он поёжился и тихонько засмеялся. Лань Ванцзи придержал ворот его ханьфу, и вскоре на его ладонь уселась певчая птичка, любопытно вертящая головкой и хлопающая крохотными чёрными глазками. Дрозд встрепенулся, стряхивая с пёрышек остатки сна, и перелетел на плечо к владельцу. Не Хуайсан отломил кусочек угощения и скормил его птице.              Лань Сичэнь улыбался, не пряча улыбку за рукавом, как делал это на людях. Он смотрел на А-Сана и Лань Ванцзи со светлой нежностью. Не Минцзюэ завидовал ему, поскольку всё, о чём он мечтал, был диди в его руках в темноте и тишине. Чтобы они остались только вдвоём, и чтобы Лань Ванцзи прекратил, наконец, смотреть на него своим свинцово-тягостным взглядом.              Лань Сичэнь предложил А-Сану сыграть для Не Минцзюэ «Покой», и Не Хуайсан с радостью согласился.              — Только схожу за гуцинем, я оставил его у себя в комнате.               Лань Ванцзи поднялся и бросил короткое:       — Схожу.              Ушёл быстро и будто бы с облегчением. Не Минцзюэ удовлетворённо подумал, что и он сам является камнем на его шее, и уж он не будет мешкать, чтобы затянуть Лань Ванцзи в самое логово гулей. Находиться друг с другом оказалось так же тяжело, как дышать в обжигающе-лютый мороз. Не Минцзюэ не запомнил вкуса ни одного из поданных на ужин блюда, которые с таким удовольствием поедал А-Сан. Для него что махуа, что жареное мясо одинаково кислили во рту.              «Покой», сыгранный в четыре руки, быстро привёл жестокие мысли в порядок. Сидя с закрытыми глазами в позе лотоса, Не Минцзюэ устыдился того, как черна его ревность, как близка она к разрушающей ненависти. Он не имел права злиться на Лань Ванцзи: кто бы не полюбил А-Сана? Более того, ему следовало испытывать благодарность к Второму Нефриту, который как следует заботился о его диди. К своему стыду, Не Минцзюэ эту благодарность чувствовал. Глубоко внутри горчила горошина, катаясь из стороны в сторону в опустевшей голове.              Почти животный, инстинктивный страх, что А-Сан никогда в жизни его не простит и предпочтёт ему Лань Ванцзи, с «Покоем» заметно притупился. Превратился в тонкую иголку, колющую всякий раз, когда мысли невольно возвращались к вопросу об их с А-Саном будущем и о прощении, которое он даже не знал, как получить, но которое ему было необходимее пищи и внутренней ци.              В жаровне потрескивали угли. Адепты заглянули ещё раз, забрав с собой все блюда. Лань Сичэнь отпустил их спать, и те ушли, нагруженные пустыми тарелками и мисками. Братья Лань тоже встали с мягких подушек, потянулись одновременно. Одинаково, будто Не Минцзюэ перепил и теперь у него двоилось в глазах.              — Останься, — попросил Не Минцзюэ А-Сана, не спешащего вставать с подушек. — Нужно обсудить некоторые дела клана.              Каждый в комнате понимал, что «дела клана» — это не та тема, которая будет обсуждаться дальше, но никто ничего не сказал. Только Лань Ванцзи слегка нахмурился и посмотрел на А-Сана с вопросом. Диди ему кивнул, успокоил. Передал дрозда, соприкасаясь пальцами дольше необходимого, и улыбнулся, такой разморённый вкусным ужином, ласковый…              Нефриты тихо ушли, оставив братьев Не наедине. Не Минцзюэ присел на колени напротив А-Сана, спросил:       — Останешься на ночь?              Воздух замер в лёгких. А-Сан отвечал губительно долго. Так долго, что не Минцзюэ уже ощутил болезненные копья отказа, пронизывающие его насквозь.              — Я останусь, дагэ.              Больше они в тот вечер ни о чём не говорили. Разделись и легли в одну постель, как прежде, и диди позволил обнять себя, разрешил пробраться широкой ладонью под нижнее ханьфу, огладить живот. Послушно подставил шею под поцелуи, и закрыл глаза, получая удовольствие. Но сам не инициировал ни одного касания. Не Минцзюэ решил не думать об этом (не так много, как хотелось бы его тревоге). Засыпая, он весь обернулся вокруг диди щитом и теплом, сосредоточился на его запахе, тепле и знакомом ощущении присутствия.                     Утром Не Минцзюэ проснулся первым. Сквозь щели в запертых ставнях просачивался бледный серый свет. Диди ещё спал, за ночь не поменяв положения. Не Минцзюэ прижал его к себе, поцеловал в щёки и лоб. Коснулся губами приоткрытых губ, убрал со лба прядь — просто потому, что ему хотелось это сделать. Нестерпимая, болезненная нежность пришибла его к кровати, приступом оккупировала тело и мысли, заставила сердце бежать быстрее удирающей от хищника добычи.              Качая диди в своих объятиях, Не Минцзюэ изо всех сил отгонял мысли о том, просыпался ли диди точно так же в руках Лань Ванцзи.              — Дагэ, — тихо прошептал А-Сан, потягиваясь в его руках гибкой кошкой, изранившей когтями каждый внутренний орган.              — М-м? — промычал Не Минцзюэ, не в силах оторвать губ от гладкой кожи.              (Ему было хорошо в постели с А-Яо и Сичэнем, правда хорошо. Но и близко не так всеобъемлюще, как с А-Саном.)              — Уксус оказался настолько кислым, что ты готов вернуть всё как было, только бы я оставался, как прежде, единственно твоим? — голос звучал прохладно, хотя тихий выдох Не Минцзюэ уловил отчётливо — это он коснулся всего лишь ребром ладони паха диди.              — Вот как? — спросил Не Минцзюэ, опуская ладонь полностью вниз. Не решаясь дотронуться до диди без преград, сжимая сквозь ткань нижних штанов. К счастью, А-Сан лежал спиной к нему и не видел, каким угрюмым стало лицо его дагэ. — Ты делаешь это специально?              — Делаю что? — спросил диди. Он чуть приподнял, но тут же опустил одну ногу, точно решая, допустить ли дагэ к своему телу или всё-таки нет. Сильнее ли его сила воли и обида желания вновь почувствовать знакомое удовольствие от рук возлюбленного.              — Мурлычешь… с Лань Ванцзи, — выдавил из себя Не Минцзюэ. Какое глупое слово подобрал, но оно показалось ему очень подходящим ситуации.              — М-м… — А-Сан всё-таки приподнял ногу — совсем чуть-чуть, но Не Минцзюэ этого хватило. Его горячие пальцы сжали напряжённый утренней истомой янский стебель диди. На ощупь точно такой, как в воспоминаниях. — Я не делаю это специально да-ах-гэ…              Не Минцзюэ вжался с А-Сана. На мгновение у него потемнело в глазах от того, как тесно прижался его янский корень к упругим мягким ягодицам диди. Когда-то это тело молило его о близости и соблазняло, теперь о близости молил Не Минцзюэ с несвойственными для него робостью и нерешительностью. Он всё ещё помнил полные обиды глаза и брошенную в отчаянии фразу А-Сана: «Мои чувства к тебе — больше, чем прихоть цветка и янского корня». Чувства Не Минцзюэ к диди не заканчивались плотским наслаждением, но кто бы смог устоять от единения с любимым после долгой разлуки? Не подумает ли А-Сан вновь о том, что Не Минцзюэ рассматривает его исключительно как объект для весенних игр? Это, в конце концов, было даже обидно!              — Как далеко вы зашли? — спросил Не Минцзюэ. На пробу проник кончиком мизинца под пояс штанов. Не Хуайсан капризно выдохнул, будто борясь с самим собой. Нехотя сжал его руку, опустил себе между ног поверх штанов в самый эпицентр жара.              — Полагаю, дальше, чем мы с тобой, — выдохнул Не Хуайсан. — Полегче, дагэ…              Не Минцзюэ сжал янский корень диди слишком сильно. Закрыл глаза, прогоняя ненависть. Не Хуайсан толкнулся бёдрами вперёд, закинул руку назад, прижимая голову дагэ к своей шее.              — Ванцзи… хм… потакает всем моим капризам. С ним я могу увлекаться живописью и каллиграфией, музыкой и чтением, зная, что он не только не осудит меня за «не военные» увлечения, но и поддержит. Здесь гэгэ и Сичэнь-сюн вместе с мастерами помогли мне по-настоящему раскрыться, как я никогда бы не смог в Цинхэ Не. И прежним я уже домой не вернусь, дагэ. Будешь ли ты любить нового меня, а не тот образ из прошлого, который ты решил предать?              — Не называй никого «гэгэ», пока мы… пока я…              Не Минцзюэ разозлился. Перевернул А-Сана (бережно, но резко) на спину, навис сверху. Угрюмый, злой. Заглянул в глаза — чистые, с едва заметной зеленой в радужке.              — Отвечай, дагэ.              Не Минцзюэ будто смотрелся в бронзовое зеркало: диди точно также нахмурился, поджал губы, свёл брови вместе.              — Я буду любить тебя, — ответил Не Минцзюэ серьёзно. — Какие глупости ещё ты спросишь?              Не Хуайсан фыркнул, отвернулся, прижался щекой к подушке. Волосы лежали на его лице драгоценными нитями.              — Послушай, дагэ. Если ты посмеешь ещё хоть раз усомниться в моих чувствах, подумать о моей зависимости, несостоятельности и Яньван знает о чём ещё, я клянусь своим сердцем, что не прощу этого. Ибо теперь я точно знаю, что значит любовь и какой свободной она может быть, когда двое смотрят в одну сторону без оглядки на кого бы то ни было.              Не Минцзюэ прижался к его щеке долгим горьким поцелуем.              — Хорошо.              — Хорошо, — повторил на выдохе Не Хуайсан.              На несколько минут оба замерли, замолчали. Даже тишина не звенела в полутёмной комнате. Не Минцзюэ о многом предстояло подумать… но прямо сейчас он не желал тяготиться этими мыслями. Почти не отнимая губ от нагревшейся щеки, тихо спросил:       — Можно я поцелую тебя здесь, — пальцы очертили контуры губ А-Сана, те приоткрылись, зубы поймали в капкан подушечку среднего пальца, влажный язык слизал солоноватость. — И здесь, — Не Минцзюэ нежно огладил внутреннюю сторону бёдер лежащего под ним диди, очертания его янского стебля под хлопком.              А-Сан тяжело дышал. По его шее скатилось несколько капель пота, и каждую влажную тропинку на бледной коже Не Минцзюэ обласкал ртом. Уткнулся носом за ухо, хотел было добавить, что любит не только это безупречное тело под ним, но, в первую очередь, душу. И то, каким А-Сан был, каким стал, и каким будет когда-нибудь. Любил вне зависимости от чего бы то ни было, но слова такие смущающе-огромные для него, он просто не в силах сказать больше, чем уже сказал сегодня. Он лишь надеялся, что диди его поймёт, как понимал всегда.              — Можно, — выдохнул Не Хуайсан, поворачивая голову.              В поцелуе Не Минцзюэ постарался выразить всё, что лилось из него через край безмолвной любовью.              Наласкавшись губами, он спустится ниже и поцелует каждый цунь янского стебля диди точно так, как тот любил. Он примет его семя и его тихие выдохи как очередной маленький путь к прощению. И будет этому рад.