Бездна пионов

      Нежно пальцы скользили по струнам. Не Хуайсан играл сложную мелодию, не требующую использования ци. «Есть у вас в Гусу такая, которая была бы как любовь: такая всеобъемлющая и непохожая ни на что?» Такая песня была, и то была первая песня, которой однажды его научил сюнчжан. Не боевая и не целительная, эту мелодию создали исключительно для наслаждения искусством. Возможно, мелодия была о любви — Лань Ванцзи не знал, ибо «Песнь песней» исполнялась каждым по-разному, двое не смогли бы сыграть её идентично, и для всякого она несла свой смысл, её наполняли чувствами, и она пропускала их через себя.              Не Хуайсан просил струны петь, и они пели. О чём он думал и какие чувства вкладывал? Лань Ванцзи не знал, он сидел рядом и наблюдал за техникой, стараясь не отвлекаться на звучание. Как только друг постиг базовые знания игры, все последующие изучения мелодий давались ему намного легче. Эту они разучивали второй день, и она уже выходила прекрасно-певучей.              Лань Ванцзи и Не Хуайсан сидели в крытой уединённой беседке в Нечистой Юдоли, где никто не смел их тревожить. Вид открывался на хаотичный сад, зелёный, но унылый из-за нескончаемых дождей. Несмотря на то, что ливни прекратились, небеса по-прежнему бо́льшую часть времени оставались хмурыми, влага испарялась медленно, и цветам уже не суждено было цвести в полную силу. Но сидеть рядом с Сан-эром в окружении деревьев и кустов всё равно уютно.              — Чуть мягче. Мо — толкаешь на себя, — напомнил Ванцзи, опуская ладонь поверх ладони Сан-эра. Струны сразу же перестали вибрировать. Песнь умолкла.              — Точно, — вздохнул Не Хуайсан. — Сегодня мысли совсем не о том.              Лань Ванцзи убрал руку. Не Хуайсан заиграл сначала: ещё нежнее, ещё старательнее. Гуцинь послушно откликался. От Не Хуайсана пахло жасмином: терпко, но не навязчиво. Время близилось к полудню, подумать только, они совсем недавно проснулись, позавтракали и сразу вышли в сад. Воздух стоял свежий, прохладный ветер подхватывал пряди волос Сан-эра, гладил ими щёки Ванцзи — настолько близко они сидели.              Лань Ванцзи гостил в Цинхэ Не уже больше недели, и дядя, вероятно, был просто вне себя от счастья отпустить его в Нечистую Юдоль к другу. Особенно перед возвращением старшего племянника из города И. Лань Ванцзи ждал сюнчжана со смутной тревогой: минуло целых два года, а его чувства ничуть не поутихли. Но что сюнчжан? В письмах друг другу они осторожничали, опасаясь: вдруг дядя захочет узнать их содержимое. И хотя Лань Цижэнь никогда не смел прикасаться к чужим посланиям, страх оставался сильнее доверия к дяде. Ждал ли их встречи сюнчжан так же страстно, как ждал её Ванцзи? Он всё чаще вспоминал о последнем вечере вместе, и всякий раз это воспоминание приходило к нему внезапно в любой момент дня, окатывало кипятком, ласкало, смущало.              Перед сном в голове ворох мыслей плясал какой-то совершенно дикий энергичный танец. В одну из предыдущих ночей Лань Ванцзи лежал в уютной хрусткой постели и думал о том, как поведёт себя по возвращении сюнчжана. Фантазировал, что, не будь они братьями, он мог бы при всех…              …но решил обязательно приласкать его поцелуем в тот же миг, как они останутся одни. Угли внутри тлели тревожно, то и дело разгоралось пламя. Его и раньше приходилось тушить. Сдерживаться. Теперь Ванцзи мечтал о пожарище. О том, что охватит их скромный домик, что никогда не выйдет за его пределы. Думать об этом было так сладко, так жарко. И самую малость стыдно. Боязно: захочет ли сюнчжан? Против его воли, без его удовольствия — ничто не имело смысла.              Песнь стихла незаметно: Лань Ванцзи настолько задумался, что пальцы Не Хуайсана потеряли фокус, слух притупился. Сан-эр прижался щекой к его плечу — тепло и приятно. Он сидел, закрыв глаза и слегка улыбаясь. Ждал встречи с главой Не, надеялся на неё. Всё ближе становилось время отъезда в Гусу, и Не Хуайсан надеялся, что всё ближе становилось время приезда Не Минцзюэ.              Тихонько принесли чай: пара прислужниц выставила на столик около гуциня поднос, чашки и чайник. Блюда со сладостями, несколько видов перекуса. Так же незаметно, как пришли, тихонько удалились. Не Хуайсан их поблагодарил, улыбнулся, довольный: чай подали ровно к назначенному времени, не забыли. Лань Ванцзи невольно сравнивал жизнь в Облачных Глубинах с жизнью в Нечистой Юдоли. У них не было принято держать такого рода подмогу: каждый обслуживал себя сам, готовили и стирали по графику дежурств, и всегда справлялись. Здесь же любую прихоть друга исполняли беспрекословно, его любили все слуги, Лань Ванцзи не поймал ни одного грубого взгляда, направленного на друга. Хотя та часть Цинхэ, что называлась воинами, были уже не столь однозначны, но даже они не смели высказать недовольства.              Сон в Цинхэ растёкся, как горная льдинка на тёплых солнечных лучах: увлечённые беседой они могли лечь спать далеко заполночь, проснуться лишь к обеду. Никто не следил, чем они занимались и не контролировал их передвижения. Могли часами сидеть в кабинете главы Не, занимаясь делами клана, а могли гулять по саду, если у Не Хуайсана было свободное время. Завтрак, обед и ужин могли принести куда и когда угодно, и блюда всякий раз отличались разнообразием, большим количеством специй и яркостью вкуса.              Засыпал Цинхэ лишь ночью: с раннего утра до позднего вечера — где-то более отчётливо, где-то менее — слышались голоса, громкие выкрики команд, звонкий смех и даже весёлые отрывки песенок в исполнении детского разношёрстного хора. Девочки и мальчики росли вместе, им никто не запрещал бегать, прыгать, кричать или что угодно ещё. Никто не запрещал детям быть детьми. При этом адепты постарше соблюдали строгую дисциплину, беспрекословно слушаясь старших, с уважением отвечая им. О мастерах отзывались с глубоким уважением. И вот уже весёлые, немного неряшливые юноши на полигонах превращались в строгих воинов. Они умели быть разными, подстраиваться под ситуацию, вести себя так, как требовала обстановка. И потому всегда улыбались, и, вероятно, многие из них были счастливы.              Цинхэ Не пах свободой в каждом своём действии. Воспитание складывалось из учения человеком видеть, где и когда дозволено потакать себе, а когда это неприемлемо. Закладывались внутренние ориентиры и сила воли, помогающая их придерживаться. Каждый решал для себя сам правильность своих поступков, но общность клана была такова, что моральные ценности у всех оказывались схожи. Пусть и по-разному, но каждый смотрел в одну сторону.              В Гусу Лань выбора стороны вовсе не предоставлялось. Ещё до рождения каждого, когда-то очень давно люди решили, куда следует смотреть и с какого ракурса, и с тех пор ничего не менялось уже многие годы.              Лань Ванцзи ощущал, как сильно развращала свобода, как она учила прислушиваться к себе и своим желаниям. Иногда (когда то было допустимо) потакать слабостям. От свободы появлялась зависимость — и в том её главная опасность. Наверняка старейшины в Облачных Глубинах знали об этом, и потому держали всех в узде. Если дать людям волю, всегда оставался риск беспорядков и попрания дисциплины.              Только гостя́ в Нечистой Юдоли и смотря на то, как свободен и счастлив Сан-эр, Лань Ванцзи понял, в каком заключении жил всё это время.              — Гэгэ, — немного игриво позвал Сан-эр, — ты замечтался?              Лань Ванцзи фыркнул. Он не понимал, почему позволил вдруг называть себя глупым «гэгэ», но из уст Не Хуайсана это звучало очень ласково, и однажды он не стал поправлять друга. Формальное «Сюн» осталось между ними только в разговорах при посторонних людях.              Не Хуайсан, придерживая рукав ханьфу, разливал чай. На его плече сидел подаренный шама-дрозд, успевший незаметно прилететь, пока Лань Ванцзи омывал сознание тяжёлыми размышлениями. Чай пах горными травами, сладости сами прыгали в руки. Ванцзи поймал себя на мысли, что ест уже второе пирожное. Остановился вдруг, посмотрел на кусочек сладости: тонкое тесто, нежный бежевый крем, ореховая крошка сверху. С чаем это яство доставляло настоящее удовольствие.              — Мне будет тяжело вернуться в Облачные Глубины, — прошептал Лань Ванцзи с огромным стыдом. Гусу Лань был его домом, он любил молодых адептов, окружающие пейзажи, и то время, что он там провёл. Но теперь, зная, что может быть иначе… Он чувствовал себя отвратительным человеком, достойным наказания. Должно быть, по возвращении ему следовало прийти к дяде и попросить для себя наказание. Но он не станет этого делать, поскольку не чувствовал вины за свои мысли — только лишь стыд о том, как сбился его ориентир рядом с Сан-эром. Как много дала ему эта дружба. Он не стал человеком хуже себя прошлого, но стал другим: слишком резко и быстро всего за какой-то год. Что значил год по меркам человеческой жизни?..              — Мне тоже, — ответил Не Хуайсан. Отпил чаю, осторожно отставил изящную тонкостенную чашечку на стол. Отломил кусочек пирожного и протянул его дрозду. Птица склевала угощение, нежно щипнула хозяйские пальцы. Сан-эр погладил дрозда по тёмно-синей головке. Помолчал, смотря куда-то перед собой. Там, за садом, не было ничего, кроме забора, отделяющего Нечистую Юдоль от внешнего мира. — Но мне становится легче, когда я понимаю, что буду там с тобой.              Не Хуайсан обхватил его лежащую на колене ладонь, сжал ощутимо. Руки как-то незаметно замёрзли, и Ванцзи понял это только когда ощутил тепло. Пальцы переплелись. Ванцзи смотрел на их руки и даже не пытался понять, что это значило.              В какой-то момент, когда мыслей слишком много, ты просто устаёшь думать.                     После обеда (который подали в кабинет главы Не, поскольку Не Хуайсан всё ещё временно исполнял его обязанности и был вынужден много работать), небо заметно посветлело. Солнце светило не так ярко, но даже те немногие лучи, что склонялись к земле острыми пиками, приятно грели уставшую от сырости и прохлады кожу. Время шло к вечеру, и это было время, когда Облачные Глубины уже готовились к ужину и свободному времени перед сном. В Нечистой Юдоли с тренировочных площадок ещё доносились громкие боевые команды и хор голосов. Женщины здесь обучались наравне с мужчинами, и потому вид имели более строгий, и, возможно, отчасти суровый. Однако Лань Ванцзи быстро привык к тому, как молодые девушки и взрослые девы ходили в мужских ханьфу днём, и в свободных нарядах по вечерам. Как менялся их облик, как летали по ветру распущенные, наконец, из строгого тугого пучка волосы.              Лань Ванцзи чудилось, будто он оказался в другом мире.              Покончив со срочными делами, А-Сан вытащил его прогуляться по Нечистой Юдоли. Шли бесцельно вперёд по главной улочке мимо тренировочных площадок, мимо учебных классов, в которых уже заканчивались занятия, мимо мастерских и жилых домиков. Вдоль тропинки росли низкие кусты. Впереди виднелась высокая смотровая башня у ворот, кругом росли деревья и пышные кустарники. Зелёные гибискусы, величественные баньяны, бамбуковые рощицы — всё это росло так неупорядоченно, будто сначала появилось растение, и только потом под него подстраивались люди. Возможно, так оно и было. Среди всего многообразия Лань Ванцзи не увидел ни одной сосны — им, высоким и колючим — было не место среди плавных обтекаемых силуэтов.              Лан, дрозд Не Хуайсана, сидел на хозяйском плече, цепляясь коготками за ткань. Иногда он улетал за пару часов, иногда его не было целыми днями. А порой он не покидал Сан-эра, предпочитая, как сейчас, чутко наблюдать за всем своими крошечными чёрными глазками с плеча.              Шли в тишине, зная, что насладиться разговорами будет время и место — более уединённое. Молчать не тягостно, спокойно. Возле игровой площадки А-Сан внезапно остановился, вежливо поприветствовал поклоном одну из старших нянечек, что присматривала за детьми. Женщина ответила молодому господину ответным поклоном.              Внезапно более-менее тихий вечер (относительно Нечистой Юдоли) взорвался радостным девчачьим воплем:       — Гэгэ-э-э-э! — через всю площадку к Не Хуайсану бежала маленькая девочка лет пяти с растрёпанными волосами и красным лицом.              Не Хуайсан присел на корточки, и девочка впечаталась в него с такой силой, что Лань Ванцзи пришлось придержать друга за плечи, чтобы тот не опрокинулся.              — Гэгэ! — девочка устроилась на руках так уютно, будто проворачивала подобный трюк не первый раз. Судя по спокойному виду А-Сана, это в самом деле так и было.              — Это Фань Си, — представил малышку Не Хуайсан. «Моя любимица», — вслух сказано не было, но Лань Ванцзи понял это без слов.              К ним постепенно начали стекаться, бросая свои игры, остальные дети. Они щебетали обо всём на свете, точно стайка дроздов, и Не Хуайсан с интересом слушал каждого.              — Сегодня на завтрак была каша! — оповестил щуплый мальчик с тёмными, почти чёрными глазками и неожиданно слишком бледной кожей.              — Когда мы подходили к столовой, А-Шу сказал, что пахнет горелым рисом. И так и оказалось: каша подгорела. Я не стала её есть, — подтвердила Фань Си, покивав. Косички на её голове, скрученные на затылке, смешно затрепыхались.              — А я съел всё! Ничего она не горелая была. Может если и сгорела, то не вся, и нам дали хорошую, — возразил высокий крепкий мальчик.              — Я тоже съел. Папа сказал, что надо много есть для роста. Я хочу вырасти поскорее! — внёс свою лепту ещё один мальчик с пухлыми щеками и красной ленточкой на голове.              За утренней кашей последовала новая игра, которую с ними разучила нянечка, послеобеденный рассказ, прочитанный ею вслух перед сном, что-то о сломавшихся игрушках, мелких разногласиях, воображаемых гулях и монстрах, пожеланиях о блюдах на ужин и любимых пирожных… Упиваясь тем, что их в самом деле слушают, дети говорили так эмоционально и так много, что Лань Ванцзи, стоящий рядом с Не Хуайсаном, почувствовал себя монолитом у подножия скалы, омываемым дождями, обтекаемым ветрами тысячелетия. Он был основателен и неповоротлив, и жизнь кипела около него, но не в нём самом.              — Красивый гэгэ, — Фань Си легонько дёрнула Лань Ванцзи за рукав. Заулыбалась хитро и кокетливо, сузив ореховые глазки.              — Правда? — спросил Не Хуайсан, чуть повернув голову, чтобы посмотреть, где это тут у них затесался ещё один красивый гэгэ. Встретившись взглядом с Лань Ванцзи, улыбнулся и спросил у Фань Си: — И кто же красивее?              — Ты, конечно, — Фань Си уткнулась лбом в грудь Не Хуайсана. Уши у неё горели — Лань Ванцзи видел это так отчётливо. — Потому что ты мой. Своё всегда самое лучшее!              Не Хуайсан рассмеялся. Поцеловал девочку в макушку, погладил по волосам. Он выглядел таким довольным и весёлым, что Лань Ванцзи сам не заметил, как тоже начал улыбаться. Не так широко, как Сан-эр, но… Это оказалось легко: просто улыбаться и слушать детей.              — Молодой господин, — мужчина в строгом ханьфу, крепкий и рослый, подошёл к ним незаметно. Поклонился. Протянул Не Хуайсану запечатанный свёрток. — Послание от главы Не. Получили только что.              — Ох… — Не Хуайсан осторожно опустил Фань Си на землю, принял свиток. — Благодарю, Фань Юньлун.              — Она вам не докучает? — спросил мужчина, поглядывая на Фань Синь. Очевидно, она была его дочерью.              — Папа, — возмутилась Фань Си. — Гэгэ меня любит. Правда, гэгэ?              — Разумеется, — Не Хуайсане улыбнулся. — Не беспокойтесь, я сам пришёл к площадке.              Фань Юньлун погладил дочку по голове. Улыбнулся ей, пообещал прийти к ужину и, откланявшись, ушёл так же незаметно, как пришёл. Не Хуайсан попрощался с детьми с сожалением. Ему не терпелось прочитать послание, и он сделал это сразу же, как только они отошли от площадки на несколько десятков шагов.              По мере прочтения улыбка сходила с лица А-Сана. Ладони подрагивали. Когда он поднял голову, глаза блестели. Молча А-Сан протянул ему свиток. Лань Ванцзи замешкался, но Не Хуайсан продолжал протягивать, доверяя. И Лань Ванцзи принял послание. Короткое, оно гласило:              «К твоему отъезду не вернусь, уезжай в Облачные Глубины без меня. Полномочия никому не передавай, я не задержусь. Веди себя достойно и не срами клан. Со мной всё в порядке».                     За ужином Не Хуайсан ничего не ел. Они вдвоём сидели в просторной столовой, стол изобиловал блюдами с ароматными яствами. Им Не Хуайсан предпочёл кислое сливовое вино — крепкое, терпкое. Ванцзи лишь пригубил его, как сразу же почувствовал жар в груди. Не Хуайсан же пил уже не первую чарку. Он непривычно молчал, хотя обычно трапеза не останавливала их от бесед (ещё один кусочек свободы). Ковыряя куайцзы перепела у себя в тарелке, униженно смотрел в стол, хотя ему не за что было чувствовать себя виноватым.              Лань Ванцзи тоже молчал — слова были излишни. Если бы сюнчжан общался с ним так холодно, если бы так горько отнял надежду на встречу…              Разве Сан-эр заслуживал такого отношения к себе? Разве Не Минцзюэ, этому угрюмому главе Не, не хотелось дать Не Хуайсану всё, о чём бы он только попросил? Разве мог так спокойно сжимать в лапах чужие чувства, не заботясь о последствиях?                     Спать разошлись рано, однако ещё долго Лань Ванцзи лежал без сна. Постель по-прежнему оставалась хрусткой и приятной к телу, гостевая комната, богато и со вкусом оформленная (наверняка самим Не Хуайсаном) молчала. Не трещали ночные цикады, и ветер не разговаривал с листьями. Нечистая Юдоль погрузилась в сон — единственные часы, когда можно было услышать настоящую гудящую тишину. Этой ночью не получалось думать о сюнчжане: всякий раз мысли соскальзывали к Не Минцзюэ. Злился. Негодовал. Не понимал. Гонял по кругу одно и то же в надежде понять, почему.              На сотом, кажется, круге в дверь постучали. Лань Ванцзи не успел ответить — дверь распахнулась, в комнату вошёл Не Хуайсан. Прикрыл за собой тихо. Застыл у порога. Привыкшие к темноте глаза разглядели тонкое белое бэйцзы, плотно запахнутое на груди. Лань Ванцзи сел в постели, и Не Хуайсан воспринял это как разрешение: прошёл тихо, присел на край кровати. Лань Ванцзи подвинулся, и Сан-эр устало лёг рядом с ним. Аромат жасмина перебивал запах вина. И хотя совместный сон уже случался, в этот раз он имел другой запах, хотя и ощущался той же горечью.              Не Хуайсан прижимался тесно, их тела разделяли только два тонких слоя нижних одежд. Лань Ванцзи не успел нащупать это ощущение, эту срамную мысль: глубоко вдохнув, Сан-эр зарыдал. Его нежный цветок вжимался в грудь, глуша рыдания. Лань Ванцзи бережно гладил его по когда-то остриженным, прилично отросшим почти за год волосам. (Прошёл почти целый год…) Прижимался щекой к макушке. Обнимал крепко за плечи, укачивал, как ребёнка, не замечая, что делит с ним слёзы.              Что чувствует его боль как свою, совсем как с сюнчжаном.              

༺🌸༻

      В учебной комнате стояла почти идеальная тишина: никто не смел переговариваться друг с другом, шелестела бумага, тонко шуршал ворс кистей о чернильные камни. Ученики сидели на тонких подушках за низкими столами, старательно выводя иероглифы, превращая их в вязь талисманов: сегодня защитных. Учитель Лян, седой и менее строгий, чем большинство других мастеров, сидел на возвышении, внимательно изучая сданные ранее работы, правя их, делая пометки. Время от времени поднимал взгляд светлых водянистых глаз, осматривал сгорбленные спины и вновь погружался в проверку.               Шёл четырнадцатый день осени. Четырнадцатый день начала учебных занятий. Облачные Глубины вновь наполнились приглашёнными учениками, ожили классы, воздух задышал утренней спешкой, опозданиями, суетой; наполнился тихим гомоном, разговорами. Стало так людно, и потому — так одиноко. Возвращаться к строгой дисциплине после проведённых в Нечистой Юдоли дней оказалось тяжело: вновь привыкать к ранним подъёмам, соблюдению правил, пресной еде… Дядя спрашивал, понравилось ли ему в Цинхэ Не. Он и представить себе не мог, насколько. Сухое «Да, дядя» младшего племянника его вполне устроило. Из поездки Лань Ванцзи вернулся другим, и был рад, что входить в рутинную колею ему предстояло не одному.              Не Хуайсан вновь облачился в белое: этот пустой цвет добавлял ему бледности. Не портя, но будто скрывая нутро. Оттенки зелёного шли ему гораздо больше. А-Сан сидел с идеальной осанкой, потому что знал: поза в каллиграфии не менее важна, чем хорошая кисть и достойные чернила. И хотя в самих талисманах тонкость линий не была столь важна, друг продолжал придерживаться строгих правил — тех, которых он сам хотел придерживаться, зная, почему именно они важны конкретно для него.              Время от времени Не Хуайсан смачивал кисть в воде и осторожно подносил её ко рту, зажимал ворс меж губ, заостряя тонкий распушившийся кончик. Даже это действие он делал с таким лёгким изяществом, так просто и обыденно, что Лань Ванцзи, едва отвлёкшись, уже не мог полноценно вернуться к своей работе. Его всегда сажали в конце комнаты — благородный, честный второй молодой господин Лань наверняка обязательно присмотрит за учениками, выявит особенно нерадивых, скажет о них учителям. Почему-то думали, будто ему есть дело до мятых записок, передаваемых по рядам, до тихих шепотков; скрытых в кулаках смешков, гляделок, шуршания обёрток конфет, спешно отправленных в рот; до спрятанных под столом на коленях книг с весенними романами… Каждый учился в меру своих сил, способностей и, главное, желания. Мотивацию нельзя было привить насильно и уж тем более жалобами и последующим наказанием. Неужели, повзрослев, перестаёшь понимать такие очевидные вещи?..              Однако Лань Ванцзи не жаловался. Ему нравилось сидеть позади и смотреть на Сан-эра. На его блестящие волосы, так сильно отросшие за год, что теперь спускались значительно ниже плеч; на профиль лица, на тонкие пальцы с кистью в руках… на то, как эти пальцы ласково поглаживали кончик страницы перед тем, как её перевернуть; как держали концы свитка, давая чернилам время высохнуть. Как Не Хуайсан надувал щёки и, склонившись, дул на мокрые иероглифы, подсушивая их, поскольку не допускал даже мысли о том, чтобы свернуть свою работу так небрежно, дать ей размазаться. Не Хуайсан оказался таким самобытным и полноценным, живым и дышащим, что Лань Ванцзи желал непременно научиться быть таким же: рассуждающим, несогласным, оспаривающим. Рядом с ним воздуха будто в два раза больше, и мыслей в голове — что карпов в озере.              Видимо, Лань Ванцзи совсем засмотрелся: Не Хуайсан почувствовал на себе его взгляд. Повернулся, заправил испачканными в туши пальцами прядь волос за ухо, улыбнулся (так ласково). Пальцы оставили на щеке чёрный штрих. Взгляды двух друзей пересеклись, и в этот момент (а, может быть, даже ещё раньше) между их душами будто воздвигся невидимый основательный мост, соединяющий два разных мира, позволяющий им перетекать друг в друга, дополнять, заимствовать.              Не Хуайсан быстро нарисовал на одном из листков маленькую птичку и показал её Лань Ванцзи. Тот улыбнулся, кивнул. Это был маленький знак, язык, который знали только они вдвоём: птичка означала проведённый вместе вечер, вопреки многим правилам заканчивающийся сном в одной кровати. Птичка означала, что сегодня Сан-эру особенно грустно, и Лань Ванцзи прекрасно его понимал. Он почти перестал ночевать в их с сюнчжаном доме — слишком тревожном и тихом для него одного. Узкая кровать Не Хуайсана стала его частым ложем для сна, хотя едва ли друзья — даже самые близкие — так тесно делили одно пространство.              Думать и разговаривать об этом не имело смысла: разве они, двое запутавшихся юношей, не были влюблены в своих старших братьев?..              Лань Ванцзи коротко кивнул. Улыбнулся едва заметно, и Н Хуайсан опустил листок обратно. Вернулся к написанию талисманов. Лань Ванцзи представил, как после занятия подойдёт к нему и осторожно сотрёт с гладкой щеки след от туши подушечкой большого пальца.                     Следующим утром Лань Ванцзи и Не Хуайсан пришли в столовую одними из первых. Заняли привычный стол у окна: осень ещё пока не сильно отличалась от лета, и окна ещё не закрыли бамбуковыми ставнями — лишь натянули тонкую пропитанную раствором бумагу, сквозь которую едва угадывались общие силуэты и плавно рассеивались солнечные лучи.              На завтрак подали миску жидкой рисовой каши и два варёных яйца. Не Хуайсан уже смотреть не мог на рис, слегка остывший, покрывшийся тонкой мутной плёнкой. Он держал в руках ложку, не в силах опустить её в варево. С тоской вспоминал о молочной сладкой каше — такой, какую подавали дома. В эту если и добавляли сахар, то настолько мало, что смысла в таком пустом расточительстве и вовсе не было: вкус неаппетитно напоминал еле тёплые сопли.              Лань Ванцзи, привычный к рациону, ел кашу спокойно, хотя и без особого аппетита. В нём, по крайней мере, не боролись между собой отчаяние, усталость и отвращение. Не Хуайсан же выглядел так, будто вот-вот заплачет. Стоило только подумать, что таких завтраков, как этот, ему предстояло пережить ещё очень много, как последние зачатки аппетита совсем пропадали.              В конце концов отложив ложку Не Хуайсан взялся за яйца. Почистил одно, откусил треть, заел грубым хлебом, тщательно пережёвывая. Как бы он ни старался растянуть процесс, но очень быстро и второе яйцо закончилось. Возле миски с нетронутой кашей стоял стакан с рисовым киселём и стакан с отваром из тонизирующих трав. Последний, пускай и горчил, по вкусу напоминал чай и его хотя бы можно было пить.              Лань Ванцзи не сразу заметил, что Не Хуайсан закончил есть: вчера вечером дяде пришло письмо о скором прибытии сюнчжана. Если письмо пришло вчера, стало быть, до возвращения оставалось совсем немного времени. Внутренности крутило одновременно с мыслями: то всё слипалось в один большой комок, то расслаивалось на отдельные элементы.              Доев свою порцию, Лань Ванцзи молча придвинул к А-Сану блюдечко со своей порцией варёных яиц. Сам потянулся за миской с рисом. Не Хуайсан посмотрел на него с такой благодарностью, будто Лань Ванцзи избавил его от необходимости есть, по меньшей мере, головы ядовитых змей.              — Спасибо, — прошептал Не Хуайсан. К нему повернулось несколько любопытных голов: посмотреть, кто нарушил правило о запрете разговоров в столовой. Сан-эр не обратил на них никакого внимания. Принял протянутые яйца и с большим удовольствием начал их чистить, чувствуя, как паршивое с самого утра настроение становится слегка более сносным.              Вдруг в столовой стало совсем тихо. Все встали. Лань Ванцзи, сидящий спиной ко входу, обернулся: у двери стоял сюнчжан. Почти не изменившийся внешне, в привычном белом ханьфу с мечом и флейтой на поясе. Не Хуайсан встал, и Лань Ванцзи, растерявшийся было, последовал его примеру. Каждый присутствующий поклонился главе Лань, и глава ответил им тем же поклоном. Улыбнулся дружелюбно и ласково — всем. Нашёл глазами брата.              Лань Ванцзи с трудом удержал себя на месте. Лань Сичэнь взял на раздаче свою порцию и прошёл к их столу. Так обыденно и неспешно, будто не отсутствовал два года, а всего лишь отлучался на ночную охоту. Лань Ванцзи ещё раз глубоко поклонился брату. Сюнчжан, поставив свою порцию на стол, легко коснулся его сложенных рук (пальцы по-прежнему тёплые).              Все сели, вернувшись к завтраку, хотя время от времени с не очень тщательно скрываемым любопытством поглядывали на вернувшегося главу. Лань Сичэнь же, севший рядом с Лань Ванцзи напротив Не Хуайсана, на других не смотрел. Окинул взглядом стол, заметил вторую миску каши перед братом и, вероятно, третье яйцо в блюдце второго молодого господина Не. Делиться или обмениваться едой было запрещено, но Лань Сичэнь ничего не сказал, и даже не выглядел расстроенным или рассерженным. Напротив, с его уст не сходила улыбка.              Лань Ванцзи не мог отвести глаз, и сюнчжан смотрел на него с тем же изучающим интересом. С голодом каждый выискивал в лице напротив малейшие изменения. И находил их: за два года оба внешне едва заметно изменились, но как очевидны эти перемены в родном лице, выученном наизусть.              Сюнжчан пах иначе, и будто бы иначе двигался, но это по-прежнему был его сюнчжан. Чем-то неуловимо похожий на Не Хуайсана: лёгкостью движений, какой-то само собой разумеющейся обыденностью, с которой совершался каждый жест… Лань Ванцзи забыл про миску с рисом, и только осторожное прикосновение руки Сан-эра его колена под столом слегка отрезвило, заставило перестать любоваться братом, так очевидно для всех поедать его взглядом.              Опять слухи пойдут…               Завтрак тянулся и тянулся. Лань Ванцзи доел вторую порцию, Не Хуайсан тоже. Встал и, ещё раз поклонившись Лань Сичэню, покинул столовую вслед за остальными учениками. Лань Ванцзи испытал необъяснимый страх, оставшись с братом без Сан-эра, но в то же время его пронзила острая благодарность за то, что друг дал побыть им друг с другом хотя ты условно наедине.              Заговорить получилось только на улице. Лань Ванцзи только и спросил глупое:       — Как ты?              Сюнчжан ответил глухо:       — Всё хорошо. — Но выглядел почему так? Будто виновато, и глаза отводил, не встречаясь взглядами. Стянулось тревога, сердце забылось быстрее. — Мне нужно многое обсудить с дядей, А-Чжань, — тихо сказал сюнчжан. — Увидимся вечером в нашем доме.              Лань Ванцзи кивнул — а разве мог возразить? Ему плевать на занятия, предстоящие тренировки. Всё, что он хотел, — не отходить от сюнчжана ни на шаг. Всё, что он получил, — обещание вечера.              Вечера, приближение которого будет тянуться словно специально так медленно, как только возможно, чтобы Лань Ванцзи вдоволь измучился ожиданием встречи.                     На улице давно стемнело, и время близилось к отбою. Лань Ванцзи сидел в их с сюнчжаном комнате за столиком и пытался читать. Свеча горела ровно, источала лёгкий сладковатый аромат воска. Прочитанное не усваивалось, на каждый шорох с улицы Лань Ванцзи поднимал голову, ожидая, что это Лань Сичэнь. Он весь день ни на чём не мог сосредоточиться. Переходя из класса в класс, выискивал глазами знакомую фигуру. С облегчением осознал, что бесконечный день завершился, и можно, наконец, уйти в дом. Остаться наедине с собой, дождаться сюнчжана. От усталости слипались глаза, иероглифы расплывались в кашу.              Прозвенел гонг, оповещающий о начале отбоя. Одновременно с ним скрипнула входная дверь, впуская в дом Лань Сичэня. Лань Ванцзи встал, вышел навстречу, с трудом сдерживая себя от того, чтобы не наброситься голодным зверем. Дал сюнчжану пройти в комнату, устало вздохнуть, осмотреться.              — Ох, — тихо выдохнул Лань Сичэнь, когда Лань Ванцзи крепко обнял его, сжал до смещения костей, до скрипа мышц.              — Сюнжчан, — Лань Ванцзи выдохнул это так тихо, так нетерпеливо. Вдохнул поглубже запах. Ладони ощущали привычное тепло. Губы опустились на шею сами собой. Прижались к солоноватой коже, нежно скользнул кончик языка по любимой родинке. Сюнчжан тихо выдохнул над ухом, но тело его оставалось твёрдым и непокорным. Не млело и не таяло, как то бывало раньше. Руки Лань Сичэня сжимали ханьфу на груди брата.              Лань Ванцзи обжёг поцелуями шею, поднялся к подбородку, щекам, уголку губ. Самих губ не касался — боязно, обязательно приласкает, но чуть позже. Вернулся к шее, вниз. Руки, ощутимо дрожащие от желания и напряжения, развязали пояс, распахнули ворот ханьфу, слой за слоем, обнажая непокорное тело. Упоённый долгожданной близостью, Лань Ванцзи не сразу заметил (да и не хотел) отстранённости сюнчжана. Лишь когда ладонь скользнула от шеи к плечу, обнажая, показывая, всё стало слишком понятным.              Чужие лепестки цветов на его любимом теле — целая вязь, от алых до бледно-жёлтых. Тех, что невозможно спутать ни с чем иным и не получится интерпретировать иначе. Лань Ванцзи отстранился, заглянул растерянно в лицо сюнчжана, ощущая внутри такую глубокую и смертельную волну гнева на кого-то, кто посмел дотронуться, кто посмел что-то, больше мыслей. Сюнчжан смотрел вниз. Когда же Лань Ванцзи нежно обхватил его лицо ладонями, не давая опустить голову, Лань Сичэнь просто закрыл глаза.              — Кто этот человек? — шёпотом спросил Лань Ванцзи.              — Это не имеет значения, сюнди, — Лань Сичэнь мотнул головой, горько зажмурился.              — Ты его любишь? — Лань Ванцзи прижался губами к векам брата и чуть ниже, к коже под глазом.              — Я всегда любил тебя. И всегда буду.              — Тогда почему позволил кому-то?.. Разве я не готов дать тебе всё, что ты пожелаешь? Разве я не сделаю для тебя что угодно, разве не принесёт мне удовольствие твои… твой…              Лань Сичэнь отстранился. Оправил ворот, запахнул ханьфу, неловко повязал пояс. Отвернулся, прижав руки ко рту.              — Я сделаю чай, — тихо выдохнул Лань Сичэнь, вышел из комнаты.              Лань Ванцзи глупо зашагал следом. Руки сжимались в кулаки: если бы он только знал, кто посмел… он сделал бы с этим человеком по-настоящему страшные вещи. Но если сюнчжан любил этого человека по-настоящему, он бы не смог причинить ему такую боль — стать её источником. Если это была лишь мимолётная страсть — это ничего страшного. Если сюнчжан скажет, что то был первый и последний раз, тогда Лань Ванцзи пережуёт эту обиду, перемелет зубами, проглотит, как нечто ядовитое, но постарается забыть.              Но если нет?              Сюнжчан тихонько разжёг огонь. Двигался словно вор в своём доме! Заглядывал на полки, в баночки и коробочки. Подносил их к носу, вдыхал запах, пока закипала вода.              — Как приятно вернуться домой и узнать, что ничего не изменилось, — отстранённо выдохнул Лань Сичэнь, бросая в заварочный чайник щепотку сухих листьев.              — Ты изменился, — ответил Лань Ванцзи. Сухой чаинкой он опускался на дно глиняного чайника в темноту и прохладу, предчувствуя летальный ожог.              — Вероятно, и ты, — Лань Сичэнь отставил коробочку с чаем обратно на полку. Не поворачивался — смотрел на огонь, будто силой взгляда удалось бы заставить воду быстрее согреться.              — Сюнжчан, ты любишь этого человека? — вновь спросил Лань Ванцзи.              Лань Сичэнь чуть дёрнул плечом. Неохотно ответил:       — Не так… как тебя.              — Тогда это не имеет значения, — Лань Ванцзи подошёл к брату, обнял его со спины, прижался щекой к гладкой прохладной щеке. Ощутил влагу. — Это неважно. Мы можем просто забыть об этом, я клянусь, что не стану вспоминать, я го-…              — Сюнди, нам стоит спать в разных комнатах. У такой любви, как наша, нет будущего. Мы наследники, на нас направлено слишком много внимания, чтобы мы могли позволить себе такую вольность. Да и дело не в этом. Такая любовь грешна, а грех развращает душу. Я не хочу для тебя такого.              — Какой вздор, — Лань Ванцзи ещё сильнее сжал брата в руках, закрыл глаза. — Разве не любовь все воспевают? Будь она грешна, нам бы не пришлось её испытать. Ты боишься, и маскируешь это грехом! Кого нам бояться? Если никто не узнает, то и греха никакого не было, сюнчжан. Мы всю жизнь были близки, и дя-…              — И дядя не глуп, — вновь перебил Лань Сичэнь. — Раньше мы были детьми, скрывать такое было легче, но не теперь.              Лань Сичэнь осторожно выпутался из стальных объятий. Залил чай водой, накрыл крышечкой. Опёрся устало о деревянную стену. В комнате запахло летними ягодами — вероятно, так пах чай. Продолжали потрескивать поленья. Пламя пожирало дерево в очаге с хрустким аппетитом.              — Ты как Чифэн-цзюнь. Только он не обличает слова в красивую обёртку — ранит прямо, соответствует своему титулу.              На этих словах Сюнжчан всё-таки поднял взгляд. Впервые посмотрел Лань Ванцзи в глаза: растеряно, с испугом. Неужели?.. Неужели это глава Не оставил свои следы на теле брата? Иначе почему он так резко весь напрягся, нахмурился ещё больше прежнего?              — Кто этот человек, сюнчжан? — ещё раз спросил Лань Ванцзи. Ближе не подходил. Боялся, что возьмёт возлюбленного за плечи и потрясёт, что есть сил. Чтобы с него, как с яблони, осыпались все мысли о будущем и грехе, о внимании, клане, о том, кто оставил порочные лепестки на светлой коже.              — А-Чжань, оставь это, — Лань Сичэнь сам подошёл к Лань Ванцзи. Положил прохладную ладонь на распалённую щёку, огладил подушечкой большого пальца. — Ничто и никто не изменит моих чувств к тебе. Но с этого дня мы будем вести себя, как братья. Я позволил нам слишком далеко зайти, потому что и сам хотел этого, был слаб и не мог противиться чувствам. Не думай, что мне легко далось это решение. Но мы должны мыслить здраво и понимать последствия наших поступков. Моя лента навсегда останется твоей, А-Чжань. Надеюсь, со временем ты поймёшь, почему я так поступил.              Лань Ванцзи взял руку брата в свою. Поцеловал горячо каждый палец, прижал к груди. Пусть брат думает, будто он согласен. Будто осознал, согласился. Принял правила игры. Но Лань Ванцзи не оступится, и не позволит так просто остаться брату в клетке, возведённой собственноручно. Нет.              Но сегодня он слишком зол и расстроен. Он рассчитывал на другой итог первой встречи, губы покалывало от несостоявшегося поцелуя.              — Желаю сюнчжану доброй ночи, — Лань Ванцзи неохотно отпустил ладонь Лань Сичэня. Ещё раз вгляделся в родное лицо и тихо покинул дом. Он не мог и просто не хотел спать один, зная, что в соседней комнате спит брат, и что, если бы всё было как прежде, он мог бы лежать рядом с ним и ласкать тело своими ладонями и губами.              Лань Сичэнь даже не стал его окликать, зная, что это бессмысленно и наверняка предполагая, куда и к кому сюнди направится.              С приходом глубокого вечера на улице сгустился мороз. Тихо шуршали под ногами камушки, патрульные уже несли службу. К счастью, Лань Ванцзи был одним из тех, кто помогал составлять маршруты. Они с Не Хуайсаном так часто выходили друг к другу после отбоя, что это стало некой обыденностью, и даже внутренне перестало отзываться скрипучей совестью. Они не покидали пределы Облачных Глубин и не нарушали ничей покой, стало быть, в этом правиле было не так много смысла, сколько закладывало в него наказание за его нарушение.              Лань Ванцзи тихо постучался в знакомую дверь. Не Хуайсан открыл сразу: в ночном ханьфу, запахнутом на скорую руку, с распущенными волосами, лежащими на плечах и спине. Пропустил внутрь, ничего не спрашивая. Подошёл к клетке с дроздом, спрятанной меж столом и книжными полками, открыл клетку. Лан тут же вылетел, любопытный, кругом облетел комнату, осмотрелся и вернулся в клетку. Закрывать её Не Хуайсан не стал. Видимо, и первый раз закрыл только услышав стук и испугавшись, что кто-то чужой увидит дрозда.              — Ты весь красный, — Не Хуайсан нахмурился, нежно огладил горячую щёку прохладной ладонью.              Разве не было неправильным то, как они искали утешение друг в друге? Как понимали друг друга без слов. Да и к чему слова? Едва ли, сложись всё хорошо, Не Хуайсан в похожих обстоятельствах выпустил бы дагэ из постели. А раз Лань Ванцзи стоял, весь трясущийся и алый, как цветы азалии, в его цзинши, стало быть, всё пошло совсем не «хорошо». Старшие братья всегда считают себя правыми, забывая, что разница в возрасте отнюдь не так велика, как между ними и старейшинами. Но почему-то раз за разом вынуждают младших испытывать горечь, соль, кислоту…              — Я сказал ужасную вещь, — Лань Ванцзи застыл посреди комнаты, только сейчас понимая, что наговорил сюнчжану со злости.              Горели свечи. Их тёплый свет обволакивал Не Хуайсана, делал его ещё более плавным и эфемерным. Друг осторожно снял с него пояс, медленно свернул его, положил на стол. Спросил тихо:       — Хм? Ну-ка не стой столбом, разденься и пойдём спать, гэгэ. Я так устал.              Лань Ванцзи стянул с себя верхнее ханьфу, аккуратно свернул его, уложил рядом с поясом. Снял сапоги. Выпутался из всех слоёв одежды, оставляя на теле только нижний халат и штаны. Не Хуайсан отошёл и присел на постель в позу лотоса, будто собрался медитировать.              — Сравнил с… с Чифэн-цзюнем. Прости, — Лань Ванцзи снял налобную ленту, огладил её, бережно уложил поверх ханьфу.              Не Хуайсан лёг на спину, сложил руки на животе. Прикрыл глаза. Что ж, даже если Лань Сичэнь будет знать о сложных взаимоотношениях между братьями Не, всё равно можно не переживать: глава Лань не станет распространять сплетни. Вздохнул:       — Не только о вас с Цзэу-цзюнем ходят слухи, гэгэ. «Побрякушка Цинхэ Не», — Не Хуайсан вспомнил самое безобидное и самое частое прозвище, которым его одаривали многие заклинатели из чужих кланов.              — В Нечистой Юдоли тебя любят. А о нас только в Облачных Глубинах и говорят. Вне дома мы благородные нефриты.              Лань Ванцзи присел на постель рядом, взмахом руки с капелькой ци потушил все свечи. Стало кромешно темно. Не Хуайсан придвинулся к стене, и Лань Ванцзи уже привычно лёг рядом. Прохладные руки вытащили из волос шпильку, сняли гуань, взбили тяжёлые пряди.              — Слухи не определяют нас, гэгэ, — Не Хуайсан завозился. Лань Ванцзи обнимал крепко — крепче обычного — и тяжело дышал. Пришлось гладить его по волосам, хотя не сказать, что это не доставляло ему самому никакого удовольствия. Ванцзи медленно успокаивался. Вместе с ним успокаивался и Не Хуайсан. — Спи, Лань Чжань. Горевать можно и во сне.              Лань Ванцзи медленно падал спиной вниз. В какой-то момент тёплые руки поймали его на весу, не дав разбиться.