Бездна пионов

      «Моё сердце растягивается, как тетива. Оно напряжено и ожидает команды. Готово выстрелить в любой момент. Вмещает в себя двоих, хотя раньше было заполнено единственно тобой. Простишь ли меня? Сам не знаю, как это выходит. Но твоя горечь всегда была моей. Теперь же его слёзы тоже стали моими, и наша тоска по старшим братьям слилась в одно…»               «Моё сердце растягивается, как тетива…»               Для выстрела, который должен свершиться?               Для выстрела, который, возможно, никогда не произойдёт?..               Это горько или просто вкус облегчения? Вкус шанса стать обособленными, независимыми, нормальными.               Братьями.               Горечь отдаёт кислотой.               — Доброе утро, глава Лань, — мимо прошёл очередной адепт. Поклонился учтиво, но вопросов не задавал, как несколько предыдущих. Их ленты смешались в единое полотно, лица размылись из-за дождя, голоса смазались в мешанину. Как хлюпающая грязь под ногами. Видеть склонённые в уважительном приветствии головы становилось невыносимо.               Гнетущее место, рождающее внутри воистину гнилостные мысли.               Не хочется никого видеть. Быть главой для всех людей в белом. Сидеть на завтраке и краем глаза замечать, как с соседних столов тебе заглядывают в рот. Восхищаются. Ждут указаний. Готовые откликнуться в любой момент — вне зависимости от возраста. Знают сюнди, видели их взаимодействие в Гусу, и теперь, должно быть, гадают, каково двум неразлучным нефритам приходится друг без друга. Слишком много внимания…               — Глава Лань.               — Доброе утро, — тихо отвечает Лань Сичэнь, отрывая взгляд от таоте на плечах Не Минцзюэ. Улыбка вежливая.               Не Минцзюэ тяжело продвинулся по скамье, та чуть скрипнула об пол, широкие плечи главы Не загородили Лань Сичэня от посторонних взглядов. Защитили. Лань Сичэнь опустил взгляд в тарелку с рисовой кашей. Цзинь Гуанъяо, сидящий рядом, к ложке даже не притронулся.               — Ешь давай, — скомандовал Не Минцзюэ Цзинь Гуанъяо с присущей одному ему резкой заботой.               — Глава Не, — юноша из Цинхэ Не, один из тех, кто заканчивал двухгодичную службу, остановился возле их стола. — Я хотел спросить…               — Спросишь потом. Дай позавтракать спокойно, — чуть рявкнул Не Минцзюэ, даже не поворачиваясь.               Юноша тихо удалился. Цзинь Гуанъяо тронул пальцами ложку, несмело взял её в руки, сжал деревянную, отнял от стола, будто весила немыслимо много. Его, в отличие от двух глав рядом, лишний раз не замечали. Ланьлинцы (бо́льшая их часть) делали вид, что такого человека, как Цзинь Гуанъяо, не существует. Бэй Хуоджин был одним из немногих, кто общался с ним уважительно без показательной вежливости — искренне.               Они все устали. Чем дольше находишься рядом с Бездной, тем более плохим человеком становишься — кажется. Раздражали почти все, не входящие в их маленький, непонятно по каким причинам образовавшийся круг. Должно быть, дело в схожести — иначе как объяснить, почему дружба зародилась так стремительно, не имея под собой особой почвы и долгих прелюдий. Без каких-либо усилий росток пробился сам собой, его оставалось только поддерживать, чтобы он рос и креп всё больше.               Общество соклановцев тяготило. Накладывало необходимость придерживаться вверенной роли, которую никто из них не выбирал. Принял по праву рождения. Рядом друг с другом ни один из них не является главой клана или сыном шлюхи.               Дожди почти прекратились. Шли только по ночам, к утру оставляя сырость, которая не успевала просыхать. От лета оставалось чуть меньше луны. Тварей вылезало уже не так много, и каждый хранил в своём сердце надежду, что скоро всё закончится. Постепенно восстанавливались силы. Промежутки между дозорами увеличивались, люди больше высыпались и успевали медитировать. Раненых становилось меньше. Внимание в их обособленном от всего света мирке к каждому — всё больше. Теперь, на этом отрезке пути, каждый знал каждого. Запомнил на всю жизнь, кто как сражается, в чём слабость, а в чём — сила. Так ли идеально сидит на лбу лента, обязательна ли красная точка на лбу, пачкается ли пурпур, видно ли на алом кровь, а на сером — грязь. Кто на самом деле открыто грозен и громок, а кто действует молча и хладнокровно. Бесценный опыт, приобретённый за дорого. Болезненный, но необходимый ли?               Не подобает думать о подобном. Любой опыт важен. Даже если невыносимо тяжек и тошнотворен.               На плечо опустилась мягкая тяжесть. Теперь, когда Не Минцзюэ закрывал их двоих от любопытных взглядов, Цзинь Гуанъяо позволил себе короткую слабость. Всего на мгновение он опёрся щекой о белое ханьфу, устало прикрыв глаза. Его что-то мучило, но он никогда не говорил об этом Не Минцзюэ или Лань Сичэню. Возможно, смерть Цзинь Цзысюня. Возможно, не только она. Но лезть в душу человеку, который за столь сравнительно короткое время успел стать добрым другом ни он, ни даже обычно беспринципный Не Минцзюэ не желали.               Меж ними тремя устоялись тёплые и доверительные отношения, однако каждый продолжал нести свою тяжесть в одиночестве. Поскольку пока хватало единственно присутствия рядом других — оно помогало и облегчало ношу.               Скрипнула входная дверь, и Сюэ Ян прошёл в центр обеденного зала стремительной походкой. Рядом шла Чжун. Даочжана Сяо с ними не было, и если кто-то хотел было задаться вопросом, почему, то Сюэ Ян не позволил. Он начал свою речь, даже не дожидаясь момента, когда все обратят на него внимание и смолкнут. Сказал, не повышая голоса, но пуская его поверх склонившихся над тарелками голов.               — Дожди стали идти реже. Это значит, что больше нет необходимости в таком количестве заклинателей, сами понимаете: запасы еды не бесконечны. Наша цель помогать городу И, а не объедать его. За последнюю неделю я получил много писем и посланий из соседних городов и деревень, которые расположены вдоль Бездны. Не знаю, в чём дело: то ли Бездна решила извергать из себя нечисть не только здесь, то ли дело в том, что людей погибает больше обычного, и поэтому появляется больше тварей. Суть одна: нужна помощь с охотой. Желающие после завтрака подходите к главному входу общежитий. Это касается только тех, кто прибыл на подмогу. Адепты кланов остаются в городе И до назначенного срока и не покидают пределы города, так что те, кто уже поднял свою жопу, можете её опустить обратно.               Не Минцзюэ фыркнул. Лань Сичэнь поднял на него взгляд. Цзинь Гуанъяо сбоку облегчённо выдохнул. Все трое поняли друг друга без слов.              ༺🌸༻        Деревня Синьцзян находилась к востоку от города И. Это был ближайший населённый пункт к очагу Бездны, но в нём уже не чувствовалось той гнетущей атмосферы. Воздух оставался по-прежнему влажным, грязь под ногами рычала, редкие птицы в небе пролетали безмолвно и как-то скорбно. Но разум постепенно становился всё более прозрачным, и сердце словно работало куда более охотно. Сковавшее всё нутро вязкая паутина медленно рвалась, точно пуповина, соединявшая их с городом И, ослабевала, истлевала.               Не Минцзюэ, Лань Сичэня и Цзинь Гуанъяо в Синьцзян встретили ветхие ворота, лишь номинально служившие защитой, и непривычная дневная тишина. Люди сидели по домам, лишённые возможности вести хозяйство, вокруг которого строилась вся их жизнь. Затяжные летние дожди говорили о том, что все посадки, кроме риса, погибли, и зимних заготовок для себя и скота могло не хватить.               Из будок повылезали зачуявшие чужаков собаки. Забили по худым бокам хвосты, поднялся гул. Зашевелились внутри домов люди, под пасмурным дневным небом оставшиеся одни в своих несчастьях, тонущие в них, как сапоги в земляной мокрой кашице.               Деревенька оказалась небольшой, домов на сорок, с двух сторон защищённая лесом от холодных осенних ветров, с третьей — где простиралась Бездна — небольшим пролеском. С четвёртой пришли они — трое молодых людей, едва ли мужчин, прошедших основную дорогу, связывающую Синьцзян с внешним миром.               Трое заклинателей не успели дойти до середины улицы, пронизывающей всю деревню насквозь, когда к ним навстречу вышел мужчина. Полностью седой, с сухой морщинистой кожей, он, тем не менее, сохранял бодрую походку и ясный взгляд. Голос его не скрипел, как обычно это бывает у стариков, руки не тряслись, и всё лицо выражало волевую решимость. Возраст не смог пригнуть этого мужчину к земле, и даже долгие годы тяжёлого труда в поле оставили его спину прямой.               — Цяньбэй, — вежливо произнёс Лань Сичэнь, первым сложив перед собой руки и глубоко поклонившись.               Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо сделали тоже самое.               — Добрый день, господа заклинатели. Лаофу — староста деревни. Мы все очень надеялись, что Сюэ-гунцзы пошлёт нам кого-нибудь в помощь, ведь небеса, видно, совсем нас оставили в это проклятое лето.                      Старосту деревни звали Хэ Гэюй. Он пригласил их к себе в дом, где они вчетвером расположились за крепким высоким столом, пока добротная, но измученная жена хозяина дома подготавливала скудное угощение, состоящее из хрустящих пшеничных лепёшек и рисовой похлёбки. Всё это время вокруг женщины крутился мальчик лет десяти. Он подволакивал левую ногу, и без конца крутил в руках самодельную бамбуковую флейту, обмотанную белой лентой и синей пышной кисточкой — тонкое украшение для довольно грубо сделанного предмета. Незнакомцев мальчик стеснялся, и поглядывал на них с настороженным интересом из-за спины женщины.               — Мой внук, А-Синь, — пояснил Хэ Гэюй, смотря на мальчика. Тот, услышав, что про него заговорили, с любопытством повернул голову, натянул рукава длинной серой рубахи на пальцы и прислушался. — Родители умерли рано, воспитываем как сына. Нянцзы, не суетись ты так, успеется. Поставь лучше чаю, пожалуйста.               — Расскажите, что у вас за беда? — спросил Лань Сичэнь, рассматривая молчаливую жену старосты, их небольшой уютный дом и постепенно заполняющийся деревянными тарелками стол.               — Мхм-м… — горестно протянул Хэ Гэюй, потирая меж пальцев густую седую бороду. — Стали у нас детки пропадать. Чуть отвернёшься, из дома — шмыг, и всё. В лес ходили искать мужчины, тоже не вернулись. Там что лес, что пролесок — одна беда. Кусты да болота. Да в болотах тоже частенько раньше люди пропадали, только что не местные. Сами-то сызмальства детям показываем, где и как нужно ступать, лес нас кормит, без него совсем бы издохли. А так и поохотиться, и ягод с травами набрать. Вы, господа заклинатели, ешьте, пожалуйста. Лаофу можно и слушать, смотреть не обязательно.               Не Минцзюэ протянул ложку Цзинь Гуанъяо. Бо́льшую часть пути проделали пешком, не желая тратить духовные силы на полёт. Лошадей было не взять — тех кормить в пути нечем, и путь до деревни занял целый день. Выдвинувшись ещё до восхода, пришли в Синьцзян уже ближе к вечеру. Уставшие и голодные, мокрые от влажного воздуха и немного замёрзшие. В доме Хэ Гэюя от горячей печи шло тепло, приятно пахло едой. Цзинь Гуанъяо кивнул благодарно, хотя на любую еду по-прежнему смотрел так, будто каждая отправленная в рот порция кусала его губы и щёки изнутри. Это беспокоило Не Минцзюэ, и беспокоило Лань Сичэня. Поэтому каждый из них так тщательно следил за тем, чтобы младший друг ел хоть что-нибудь.               Похлёбка, хоть и на воде, оказалась вкусной. Жена Хэ Гэюя — её имя до сих пор оставалось неизвестным — тихонько возилась у печи, заваривая чай, а любопытный А-Синь с интересом слушал рассказ дедушки, продолжая вертеться возле печи и заглядывать во все миски и чашки, над которыми трудилась бабушка.               Лань Сичэнь проследил за тем, как ложка А-Яо утонула в густой похлёбке. Их взгляды с Не Минцзюэ встретились — понимающие. Смущение тихонько прокатилось от затылка до самого низа спины. Стало самую малость жарко. Хэ Гэюй продолжил рассказ под тихое перестукивание ложек и хруст разламывающихся свежих лепёшек.               — Уже пятеро пропало, и все мальчики. Девочки то ли более сознательные, от матерей не отходят, то ли та тварь предпочитает губить только мальчишек. По правде, женщины-то всё думают, что дети целы их… Да я не верю.               — Почему они так думают? — спросил Не Минцзюэ. Он почти доел похлёбку, и теперь обмакивал лепёшку в остатки сытной клейковатой влаги на дне миски.               Хэ Гэюй замолчал, бросил взгляд в окно. Глаза его остекленели, губы сжались совсем. Вдох застрял в лёгких. Незаметно повернулась к ним женщина, убрала со лба вылезшие из пучка пряди тыльной стороной руки и тихо сказала:        — По ночам из пролеска смех доносится детский. Жуткий, разный. Так то и приняли за надежду, господа заклинатели.               Не Минцзюэ кивнул. Начал ли что-то понимать или просто отблагодарил за информацию.               — Есть ли здесь место, где мы втроём могли бы остановиться? — спросил он.               — У пролеска есть старый дом, уже десять лет как нежилой, но никто ничего не растаскивал, и всё необходимое должно быть на месте, — ответил Хэ Гэюй. — Боюсь, больше ни у кого в домах не будет достаточно места, чтобы с комфортом разместить троих господ.               — Нам подойдёт, благодарим вас за доброту и за угощение, — Цзинь Гуанъяо тронул пальцем чашку с горячим чаем — минуту назад хозяйка дома подала ароматный сбор, и вся комната запахла душистыми травами. — Скажите, цяньбэй, не извергалась ли Бездна тварями раньше?               Хэ Гэюй покачал головой, снова потирая подбородок.               — Сложно сказать. Лисица как-то завелась, паршивка, много скота пожрала. Думали, хули-цзин: двое мужчин тогда пропали. Было то лет пятнадцать назад, и больше ни их, ни лисицу никто не видел. Хули-цзин ли была, или просто обычная лиса и пропажи мужчин так совпали уже не узнаем. Но больше никогда ничего не было, и жили спокойно. Реки рядом нет, топи да болота малые, да деревьями укрыты сверху. Тела в Бездну хороним, как наши предки делали, и никакой мертвец ни разу не вышел. Ни гуль нас не тревожил, ни дух заблудший. Спокойно жили всегда, и если умирали молодыми, то от болезни какой или несчастных случаев… не от тварей каких… Мы бы, может, и подумали, что дети просто сами в лес уходили, да только смех этот пугающий по ночам никому спать не даёт, и душу бередит родительскую. Детей из́ дому теперь не выпускаем совсем.               — Как давно пропал последний ребёнок? — спросил Лань Сичэнь, беря в руки простую глиняную чашку и прикладывая её к губам.               — Семь дней назад.               — Днём пропадали?               — Всегда ближе к вечеру, вот как сейчас.               — Хм, — Не Минцзюэ побарабанил пальцами по столу. Выпил немного чаю, задумался о чём-то, рассматривая будто затаившегося в тени своей бабушки А-Синя. Обратился к мальчику, смотря прямо на него. — Ты дружил с пропавшими ребятами? Они бы пошли сами в лес или пролесок?               А-Синь неуверенно качнул головой, глянул на дедушку. Тот увидел смятенье внука, вздохнул недовольно и устало:        — Отвечай уже как есть, не лебези. Ругать не стану.               — Иногда мы ходили туда все вместе. Но далеко не забредали. Как нас учили взрослые: пока видно солнце. До болот даже не доходили. Там в пролеске есть огромный пень, похожий на стол. Мы брали с собой немного еды и представляли, будто мы… — А-Синь совсем стушевался. Замолчал. Хотел было спрятаться за бабушку, но не стал — видимо, это было бы ещё более стыдно. Остался стоять на месте, опираясь спиной на стену. Уши его стали совсем красными, и едва ли из-за того, что стоял рядом с печкой.               — Тебе не стоит ничего стыдиться, — мягко улыбнулся Лань Сичэнь мальчику. — Мы здесь, чтобы помочь вам, а не чтобы высмеивать.               Цзинь Гуанъяо, сидящий рядом, кивнул, и Не Минцзюэ, вероятно, повторил его жест, хоть Лань Сичэнь не видел его даже краем глаза — всё его внимание было направлено на мальчика.               — Мы представляли, что мы заклинатели на собрании! — всё-таки выпалил А-Синь. — Брали деревянные мечи, и делали вид, будто обсуждаем что-то важное. Вот. В основном только в пролесок и ходили, к этому пню. Это было наше секретное место.               Лань Сичэнь невольно улыбнулся. Многие дети возраста А-Синя уже занимались совершенствованием, поскольку были рождены в заклинательских семьях. Но многие юноши и девушки из простых семей приходили к заклинательству позже: и в тринадцать и даже в пятнадцать лет. Как только родители накапливали достаточно решимости для того, чтобы оторвать от себя любимое чадо и собрать достаточно денег для дороги в один из кланов и последующее обучение в нём.               — Хочешь стать заклинателем? — спросил Лань Сичэнь. Он удивился тому, как привычно мягко и гладко звучал его голос, без сдерживаемых эмоций и каких-либо усилий. О, вдали от города И ему в самом деле стало легче.               А-Синь кивнул.               — И нечего думать, — отрезал Хэ Гэюй. Господин Лань, у А-Синя врождённый дефект: одна нога короче другой. Поэтому он всю жизнь хромает, и от этого жутко неуклюжий. То упадёт где-то, то ударится: синяки с него так и не сходят. Уж какое ему заклинательство.               А-Синь обиженно замолчал. Отвернулся к окну, вид из которого как раз открывался на пролесок. Туда, где с каждым годом всё дряхлее становился огромный круглый пень. Где он мог притвориться кем-то, кем ему никогда не суждено стать, но к чему стремилось всё нутро. У Лань Сичэня сжалось сердце от того, насколько несвободным может быть человек, и что порой даже собственное тело заключает в рамки не хуже общественных устоев и общепринятой морали. Мог ли он пожертвовать своим заклинательским путём, если бы это дало ему возможность любить Ванцзи открыто? Не быть у всех на виду, не тянуть ношу главы, становиться которым он так не хотел только из-за повышенного внимания к себе. Мог ли, не будучи заклинателем, родиться хромым мальчишкой и любить сюнди так же нежно и чисто? Не так боязно. Не так сковывающе.               Он мог бы. Променял бы меч на плуг. Всеобщее восхищение на любовь.               Но что толку об этом размышлять?                      Дом, на который указал Хэ Гэюй, оказался в хорошем состоянии, однако состоял всего из одной просторной комнаты, часть которой занимало чьё-то накопленное к зиме сено, забитое от пола до самого потолка в углу, где раньше, по-видимому, стояли кровати. Окно всего одно, и в пасмурную погоду в домике не хватало света. Возле окна стоял грубо сделанный обеденный стол и пару старых стульев. Нетронутым остался добротный каменный очаг, опрометчиво располагавшийся недалеко от стопки сена. Видимо, дом давно использовался кем-то как большая кладовая, и очаг не разжигали уже многие годы.               Цзинь Гуанъяо оглядел комнату с интересом. Ловко достал из рукава пару длинных лучин. На вопросительный взгляд Лань Сичэня улыбнулся:        — Купил в городе И. Подумал, пригодится.               Не Минцзюэ хмыкнул. Потянулся, подняв руки высоко над собой (ладони упёрлись в балку низкого потолка), затрещало и защёлкало усталое тело. Вспыхнула лучина, и Цзинь Гуанъяо воткнул её рядом с очагом, проследив, чтобы пепел и возможные уголки не падали на пол рядом с сеном. Поскольку спать было негде, Не Минцзюэ предложил натаскать на середину комнаты сена и устроить из него место для сна. Очаг решили не разжигать, хотя погода стояла прохладная, и сырой воздух тяжелил одежду и волосы, но слишком велик был риск пожара, а оставлять кого-то дежурить не имело смысла: им троим следовало хорошенько отдохнуть перед тем, как отправляться в лес.               Сено кололо пальцы, сухо хрустело и мягко пахло травами. В шесть рук очень скоро в середине комнаты образовалось толстая сухая подложка. Не Минцзюэ тяжело сел на неё, тронул пальцами гуань, туго стягивающий волосы в высоком хвосте на затылке, но снимать не стал.               — Яогуай? — предположил Цзинь Гуанъяо, неловко присаживаясь рядом с Не Минцзюэ.               — Похож, — коротко кивнул Не Минцзюэ.               — Только непонятно, какой конкретно и какой силы, — Лань Сичэнь осторожно снял гуань, спрятал его в рукав, но волосы, собранные на затылке лентой, трогать не стал. — И связан ли с давними пропажами мужчин.               Было бы ложью сказать, что никто из троих заклинателей не испытывал некоторой неловкости от мысли, что придётся спать в непосредственной близостьи друг другу. Хотя каждый бывал на ночных охотах, когда условия для сна были менее безопасными и комфортными. Этим утром у них над головой был крыша, а на полу мягкая солома. И почти наверняка каждый из троих был уверен: будь он в компании соклановцев, не шло бы никакой речи о неловкости или стыде.               — Могу я лечь посередине? — спросил Цзинь Гуанъяо, смотря на догорающую лучину.               — Да, — ответил Не Минцзюэ. — Я с краю. Сичэнь…               — Кажется, мне не оставили выбора, — улыбнулся Лань Сичэнь. Он осторожно установил обёрнутый белой тканью гуцинь около стены, убедившись в устойчивости положения.               Лань Сичэнь вытащил из мешочка-цянькунь дорожный плащ, сложил его в несколько раз, чтобы подложить под голову. Смотря на него, Цзинь Гуанъяо вытащил из своего рукава богато украшенное верхнее ханьфу и безжалостно опустил его на солому (у Лань Сичэня дрогнуло сердце при виде золота на пыльном сене, хотя самого А-Яо это явно не беспокоило). Не Минцзюэ пришлось покопаться: его мешочек находился глубоко в запахе ханьфу на груди, поскольку одежд с длинным рукавом глава Не категорически не носил.               Лань Сичэнь закрыл глаза первым. Какое-то время слух ещё улавливал копошение товарищей и шелест соломы, но вскоре сердце замедлилось, и мечущиеся в голове мысли постепенно затухали, как утренние звёзды…               …Лань Сичэнь открыл глаза резко и дезориентировано приподнялся, пытаясь понять, что за низкий потолок висит над ним и почему в крошечное окно пробивается редкий луч солнца. Примятая солома справа оказалась пуста. Опустив на неё ладонь, Лань Сичэнь почувствовал тепло. Не Минцзюэ тихо спал, свернувшись, будто медведь в тесной берлоге. Дверь плотно закрыта. Тихо. Сколько прошло времени? Судя по высоко вставшему солнцу, пару часов. Стоило оставить А-Яо одного, возможно. Но наедине с собой все тревоги будто обрастали железной бронёй, становились неподъёмными, прогнать их было очень тяжело.               Лань Сичэнь встал и тихо покинул комнату. На улице заметно посветлело и потеплело, хотя небо ещё полнилось тучами, ветер гнал их на запад, и время от времени в серых брешах блестело солнце. Цзинь Гуанъяо стоял, прислонившись плечом к деревянному остову, на скрип открывшейся двери не повернулся, лишь слегка дёрнул головой. Плечи его дрожали, волосы в высоком хвосте растрепались, на каштановых прядях тут и там виднелись веточки соломы.               —А-Яо, — тихо позвал Лань Сичэнь. Протянул руку, коснулся плеча, чтобы не пугать внезапной близостью. — Что случилось?               Зашуршало золотое ханьфу. Цзинь Гуанъяо безвольно опустил правую руку вниз, прижался щекой к влажному дереву. Лань Сичэнь обошёл его спереди, заглянул в лицо: красное, мокрое от слёз. Сжатые тонкие губы, дрожащие и бледные.               — Что тебя беспокоит? Ты знаешь, я и Минцзюэ готовы помочь тебе.               Цзинь Гуанъяо качнул головой. Сдавленно выдохнул, подавляя болезненный стон, и Лань Сичэнь ласково прижал его лицо к своей груди. Нежно зарылся пальцами в волосы цвета ореховой скорлупки. В воздухе почему-то пахло пионами — такой же запах обычно окружал Башню Золотого Карпа в тёплые дни. Ненавязчиво Лань Сичэнь дерзнул снять с чужой головы богато украшенный алыми камнями золотой гуань. Мягкие волосы растеклись по спине и плечам, скрыли лицо. Цзинь Гуанъяо выдохнул, будто запинаясь, и коротко простонал. Внутри Лань Сичэня всё сжалось от боли.               «…теперь же его слёзы тоже стали моими…»               Мягкая ладонь легла на горячую влажную щёку, приподняла её. Цзинь Гуанъяо выглядел обманчиво хрупким и миниатюрным, хотя Лань Сичэнь прекрасно помнил, как храбро и отважно он сражался у Бездны, как под его узким мячом пали, обезглавленные, многие твари, превосходившие А-Яо ростом и, возможно, силой, но не стратегией и хитростью. Это был настоящий воин, невысокого роста и с нежными чертами лица, вводившими в заблуждение всякого, не знавшего душу. Да и знал ли Лань Сичэнь? Что они втроём вообще знали друг о друге, помимо того, что удалось почерпнуть из общения и наблюдения? Ничего лишнего и особенного личного, однако даже этого хватило, чтобы нити души тянулись друг к другу в желании узнать поближе, оказать посильную помощь и получить её самому.               — Гэгэ, — сдавленно прошептал А-Яо. — Я бы очень хотел рассказать вам всё.               — Необязательно знать причину, чтобы помочь, — прошептал Лань Сичэнь, поглаживая нежно алую щёку А-Яо подушечкой большого пальца.               Цзинь Гуанъяо качнул головой. Лань Сичэнь склонился и мягко, бережно поцеловал его в солёные губы. Ему ответили c робкой нежностью.               Следующий вдох наполнился запахом Сияния Средь Снегов.                      Несмотря на то, что пролесок состоял из неплотно растущих друг к другу деревьев, и к низу иногда всё-таки пробивался солнечный свет, почва оставалась более влажной, чем тропы в деревне. Когда Лань Сичэнь, Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо проснулись поздним вечером, шёл мелкий ленивый дождь, не чета тому ненастью, что бушевало в Поднебесной совсем недавно. Погода постепенно приходила в норму. Дождь быстро закончился, оставив после себя влажный шлейф. Шли тихо и почти в полной темноте, чтобы не испугать затаившуюся в лесу тварь. Только белые одежды Лань Сичэня отражали скудный лунный свет, а висящий за его спиной гуцинь казался массивным продолжением силуэта.               — Минцзюэ-сюн, гэгэ, — шёпотом позвал Цзинь Гуанъяо товарищей.               Не Минцзюэ ушёл далеко вперёд, и зов услышал не сразу. Когда же наконец повернулся, на лице его снова застыла болезненная досада, которую он пытался маскировать под сосредоточенность. Лань Сичэнь подошёл первым, присел на корточки возле А-Яо. По пробуждении они лишь обменялись безмолвными взглядами, точно произошедшее между ними двумя возле старого домика было так же естественно, как смена времён года.               — Посмотрите, — тихо произнёс А-Яо, указывая на довольно чёткие следы на скисшей от вечной влаги траве.               Лань Сичэнь вытащил из рукава талисман и поджёг его. Не Минцзюэ присаживаться не стал, остался стоять, чуть согнувшись. Хмыкнул, когда увидел второй след рядом, чудом замеченный А-Яо и не растоптанный ими самими.               — На правую ногу явно больше нагрузка, — высказал очевидную мысль Не Минцзюэ. — Левый след почти не виден рядом с ним.               Лань Сичэнь кивнул:        — И размер похож на мальчишечий.               — А-Синь? — предположил Цзинь Гуанъяо. — След свежий, буквально несколько часов, судя по тому, что лужица от дождя почти незаметна. — Неужели он пошёл бы в пролесок после всех нападений?               — Он либо упрям, либо глуп, — пожал плечами Не Минцзюэ. — Мальчишки в его возрасте делают и более сумасбродные вещи.               — Но не тогда, когда им угрожает смерть, — возразил Лань Сичэнь. — Идти в лес одному было бы очень опрометчиво. А-Синь достаточно вырос для того, чтобы понимать это.               — Следы ведут по направлению к тому самому пню, о котором говорил мальчик. В любом случае нужно его осмотреть, прежде чем делать какие-либо выводы. — Цзинь Гуанъяо изящно встал, расправил полы золотистого ханьфу и заворожённо уставился на всё ещё горящий синим пламенем талисман в руках Лань Сичэня. Как бы ни хотелось, талисман пришлось потушить и вновь погрузиться в гнетущую темноту пролеска.               Звери и птицы затаились. Не шелестел верхушками деревьев ветер, не ворочалась в невидимых топях живность. Только тихие чавкающие шаги троих заклинателей нарушали неуютную тишину, да изредка полы ханьфу с тихим шорохом задевали низкие куцые кусты.               Пень оказался ровно там, где и рассказывал А-Синь. Толстый и круглый, в самом деле похожий на добротный стол. Видимо, дерево, которое спилили, было не менее огромным и могущественным. Корни бывшего дерева змеями вылезали из-под пня и бугрились под землёй. Не Минцзюэ внимательно обошёл пень по кругу, пока резко не замер, увидев пугающую находку: маленький кожаный башмачок, застрявший между землёй и корнем.               — Ох, — тихо выдохнул Лань Сичэнь.               Повернувшись к нему, Не Минцзюэ ничего не увидел: слишком темно. Подошёл поближе. В ладони Лань Сичэнь держал точно такой же кожаный башмачок: совсем мягкий, без толстой подошвы и сшитый кое-как, он, без сомнения, был парой тому, что нашёл Не Минцзюэ. Коротко мотнув головой, он указал себе за спину. Цзинь Гуанъяо подошёл в том направлении, снова присел на корточки, осторожно придерживая полы ханьфу, чтобы не обмакнуть их в скользкую почву.               — Это башмачки А-Синя. Я почему-то запомнил их, — всё так же не повышая голоса произнёс Цзинь Гуанъяо. — Такая тонкая подошва и грубые швы…               — Раз так, вряд ли он ещё жив, — отрезал Не Минцзюэ. — Углубимся в лес по направлению к Бездне. Возможно, тварь вылезла из неё.               — Но это невозможно. Бездна извергалась только у города И… — растерянно прошептал Лань Сичэнь. — Больше нигде.               — Никто особо не изучал Бездну так досконально, наверняка знать не можем. Пострадало много поселений, Бездна пресытилась. Она и в городе И ранее никогда так не бушевала, так что исключать не будем, — коротко ответил Не Минцзюэ.               Лань Сичэнь спорить не стал: Бездна в самом деле была плохо изучена, и каждое знание о ней добывалось кровью и чьей-то смертью. Просто не хотелось верить, что они настолько бессильны перед чем-то, что способно уничтожить их всех, и уже пыталось это сделать. Пока их сил хватает. Если Небожители смилостивятся, будет хватать и впредь.               Больше никаких следов не нашлось: что-то, схватившее мальчика, либо имело крылья, либо было способно совершать довольно высокие и длинные прыжки. Бездна находилась в самой глубине, где пролесок сменялся густым лесом с болотами, и каждый неосторожный шаг мог повлечь за собой неприятные последствия. Тишина стала совсем вязкой и осязаемой, покалывала кончики пальцев и прокатывалась по затылку колкими мурашками. Темнота мешала рассмотреть хоть что-нибудь, и было решено зажечь один огненный талисман, просто чтобы не попасть в болотную ловушку.               Талисман зажегся вовремя: далее прохода не было, лес заканчивался глубоким оврагом, на дне которого вероятно и протекала Бездна. Лань Сичэнь отправил талисман вниз, чтобы посмотреть, как глубок овраг. Крошечный огонёк осветил голый пустой берег и плавный изгиб Бездны — на большее его ореола не хватило.               — Спускаемся на мечах. Сначала я, потом Сичэнь. А-Яо, спустишься последним по команде.               Цзинь Гуанъяо кивнул: он понимал, почему Не Минцзюэ попросил его спуститься последним. Грубая забота кольнула, но думать об этом было не время и не место. Он спустился по команде Лань Сичэня — короткой вспышке сизого пламени — и осторожно приземлился на усыпанную прошлогодними прелыми листьями землю. Стоял сладкий запах смерти. Деревьев и кустов внизу не было, и луна освещала узкое пространство достаточно ярко, чтобы увидеть ужасную находку. В ворохе серых рубах и штанишек лежала бамбуковая самодельная флейта, обмотанная белой лентой с синей кисточкой на конце. Флейту сжимала мальчишечка рука, оторванная от тела у плеча вместе с оголённой округлой костью.               Цзинь Гуанъяо невольно приоткрыл рот.               — Бася не чувствует тёмной энергии. Твари здесь нет, предлагаю зажечь талисманы и осмотреться.               — Да, — кивнул Лань Сичэнь. Он тоже смотрел на оторванную детскую руку с флейтой, но оставался таким спокойным и собранным, что Цзинь Гуанъяо восхитился его выдержке. Не Минцзюэ, разумеется, тоже увидевший находку и уже понявший, что А-Синя им не спасти, вовсе выглядел безразличным. Споро поджёг талисманы, пустил их по верху, озаряя страшное место пиршества.               Целых тел нигде не было видно, валялась только, как обёртка от конфет, пустая бурая одежда. Нигде не белели кости, земля утопала в крови. Бездна справа не отражала ни единого лунного луча и замерла чёрной смолой, будто притаившись. Цзинь Гуанъяо наклонился и вытащил из задеревеневших пальцев флейту. Заткнул её за пояс.               — Сюда, — позвал Не Минцзюэ.               — О, Небо, — шёпотом выдохнул Лань Сичэнь. Он подошёл к Не Минцзюэ и увидел восемь голов, в рядок стоящих вдоль самой кромки Бездны. С тусклыми открытыми глазами. С лицами, полными застывшего ужаса. Шестеро мальчиков с растрёпанными волосами, забрызганными кровью лицами. Двое взрослых мужчин — те самые, который отправились искать своих детей. Простым людям было бы отсюда не выбраться — овраг слишком глубок, скат крут и скользок от влаги, и ни единого корня или ветки не виднелось, чтобы зацепиться и вылезти наверх. Видимо, более пологий спуск, которым ходили местные для захоронения мертвецов, размыло дождями. Сами ли мужчины упали вниз, или им помогла тварь, уже было неважно.               — Людоед. Перевёртыш, — дроблёно сказал Цзинь Гуанъяо в манере, присущей Не Минцзюэ. — Надо возвращаться в деревню и быстро.               Лань Сичэнь повернулся к нему с очевидным вопросом:        — Считаешь, выбрался в поселение?               — Похоже, — кивнул Не Минцзюэ. Хэ Гэюй знал, где нас найти. Если бы А-Синь не вернулся домой, нас разбудили бы сразу. Для того мы здесь.               Цзинь Гуанъяо кивнул. Он не мог смотреть на мёртвые головы, на разбросанные всюду лохмотья и особенно на оторванную, оставленное на десерт яогуаем, руку.               — Нужно похоронить их, — Лань Сичэнь спрятал правую руку в левом рукаве. Быстро извлёк оттуда запасное нижнее ханьфу.               — Давай, — Не Минцзюэ забрал у него ткань. — Я сам. Сыграй «Покой» для душ.               Глава Не присел на корточки, расстелил на земле белую ткань и бережно сложил в неё все восемь голов. Встал, осторожно взял уже окоченевшую синюю руку, уложил рядом на ткань. А-Яо тихо стоял рядом. Когда Лань Сичэнь заглянул в его лицо, то не увидел ни слёз, ни блеска глаз. Но почувствовал, как пальцев касается холодная ладонь, и сжал её мягко, не отказывая в касании. После снял со спины гуцинь и сделал то, чего не делал никогда прежде: сыграл «Покой» для душ, не спрашивая Не Минцзюэ, зачем. Просто доверясь ему.               Не Минцзюэ с не присущей ему трепетностью под перелив струн гуциня завернул в ткань останки. Встал и мягко опустил страшный свёрток на поверхность Бездны. Выпрямился. Бездна жадно лизала концы его ботинок, тянулась к рукам, забурлила, вскипела.               — Рождённых под солнцем прими, — чётко выговорил Не Минцзюэ, не спеша отходить от Бездны.               Цзинь Гуанъяо смотрел, как белый свёрток исчезает в беззвучном эфире. Как, сожрав останки, масляные вязкие пятна всё выше поднимались к Не Минцзюэ. И как тот по-прежнему стоял, словно заворожённый, не двигаясь и смотря на причудливые и вместе с тем уродливые орнаменты жидкой смерти.               — Рождённых под солнцем прими, — эхом отозвались Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо. Не Минцзюэ продолжал стоять у самого берега, будто не замечая касаний Бездны. Бася в ножнах на поясе гулко гудела.               — Минцзюэ-сюн, — Цзинь Гуанъяо подошёл ближе, тронул главу Не за плечо. — Минцзюэ-сюн! Нам пора.               Не Минцзюэ не реагировал, и тогда Цзинь Гуанъяо резко потянул главу Не на себя, заставив развернуться широкоплечего, возвышающегося над ним на целую голову заклинателя исключительно своей внутренней силой.              Текущая плавно мелодия замолкла, оставив после себя лёгкую вибрацию в густом воздухе.               — Нам пора, — повторил Лань Сичэнь с беспокойством смотря на Не Минцзюэ и оборачивая гуцинь обратно в белое полотно. Он пообещал себе, что, как только закончится это дело, они хорошенько наедятся, накупаются и выспятся. А потом Лань Сичэнь проверит течение ци в меридианах Не Минцзюэ. И заставит его послушать «Покой» уже для себя, а не для потерянных душ.               Не Минцзюэ безмолвно кивнул. Каждый встал на свой меч и начал медленно подниматься наверх.                      Несмотря на поздний вечер в доме Хэ Гэюя ещё горел свет. Почти вся деревня спала, помимо старосты бодрствовали ещё два дома. Стояла тишина, но уже не такая горькая, больше спокойная и осторожная. Шли тихо, освещённый совсем яркой луной: облака и тучи совсем сдуло с неба, и стояла на удивление яркая, ясная ночь, свободная от дождя и сильного ледяного ветра. Почти приятная погода, такая забытая и непривычная за месяцы непрерывного дождя и туманов.               Цзинь Гуанъяо поднялся на крыльцо первым и тихо постучался в дверь дома. Послышалась вялая возня, пол заскрипел под чьими-то шагами. Тихие голоса переговаривались между собой. Натужно свистнув, дверь распахнулась. На пороге стояла, забирая волосы под косынку, жена Хэ Гэюя. Увидев неожиданного гостя, она засуетилась и бросилась в краску, поскольку всё ещё стояла в ночной сорочке перед чужим мужчиной, пусть даже и таким юным. От стыда растерялась, спросила только:        — Господин?..               — Доброй ночи, момо, — мягко сказал Цзинь Гуанъяо. — Скажите, с А-Синем всё в порядке?               — Да. Да-да, мы уже ложились спать, господин заклинатель. — Момо с тревогой посмотрела за спину Цзинь Гуанъяо, где у крыльца стоял молчаливый Не Минцзюэ с крайне суровым видом и сосредоточенный Лань Сичэнь. Едва ли ночные визиты заклинателей сулили кому-то счастье. — Что-то случилось?               — Выходил ли А-Синь сегодня из дома? — всё также ласково спросил Цзинь Гуанъяо, не отвечая на вопрос. — Днём, например?               — Нянцзы, чего ты держишь господ на пороге! — возмутился Хэ Гэюй, появляясь из-за спины жены. Он тоже был одет в ночную сорочку, но никакого стыда по этому поводу не испытывал.               — Выходил? — переспросил Цзинь Гуанъяо.               — Выходил, — громко сказал А-Синь, оттолкнув стариков. Он уже не хромал и будто вытянулся (видимо, перестав сутулиться).               Цзинь Гуанъяо мгновенно вытащил из ножен меч. Позади него пропели Бася и Шоюэ. А-Синь — нечто, выглядящее, как он, но им уже не являющееся — сощурился и со всей силы ударил раскрытой ладонью по груди Цзинь Гуанъяо. Тот полетел спиной вперёд, и упал бы на землю, не успей Не Минцзюэ подхватить его. Лань Сичэнь крикнул ошарашенным старикам: «Закройтесь в доме и не выходите, пока не будет велено», направил ловким движением защитный талисман. Тот с грохотом и свистом захлопнул тяжёлую дверь, оставшись висеть на ней.               — Сука, — крикнул Не Минцзюэ, бросаясь на яогуая. Тот высоко подпрыгнул и завис в воздухе, раскрыв рот. Из его утробы вырывался звонкий, пугающий до мурашек, детский смех. Тело А-Синя заволокло чёрным дымом, и направленный в него Шоюэ упёрся остриём в дым с таким звуком, с каким мог бы столкнуться с другим мечом.               — Бесполезно, — отозвался Не Минцзюэ. — Он превращается. Надо увести его прочь от жилых домов.               Лань Сичэнь призвал к себе меч, и, как только Шоюэ оказался рядом, запрыгнул на него, поднимаясь вверх. На землю упала белая ткань, служившая защитой гуциню. Умелые пальцы тронули струны, и мощная волна светлой энергии обволокла чёрный туман. Не способная нанести вред, но способная увлечь за собой. Не Минцзюэ встал на Бася, и Цзинь Гуанъяо последовал его примеру. Хэньшен без труда поднял его в воздух. Повинуясь воли хозяина, направился вслед за Минцзюэ и Лань Сичэнем. Во всех ещё не спящих домах резко потух свет. Жители затаились, наверняка боясь даже подойти к окну. Тех, кто спал, без сомнений должен был разбудить жуткий смех — тот самый, что ночами слышался из пролеска.               Времени превращения хватило только на то, чтобы увести яогуая на залитое водой голое поле, наверняка предназначавшееся когда-то под посев пшена или сорго. Не так далеко от жилых домов, но уже и не в самом центре деревни. Как только туман рассеялся, на троих заклинателей взглянул Не Минцзюэ: одетый точь-в-точь, как глава Не, однако на плечах у него не скалился Таоте, рукава не сковывали наручи, а в распущенных длинных волосах не было и намёка на гуань. Копировать металлы имели силы только высшие яогуаи, и этот в их число, видимо, не входил.               — Сука, — взревел Не Минцзюэ. Он не мог броситься на тварь — та продолжала висеть высоко в воздухе, и, подлети он на Бася, убить голыми руками точно не смог бы. Но вид самого себя с чёрными глазами и злорадной ухмылкой выводил главу Не из себя.               Однако яогуай был один, а заклинателей трое, и все попытки яогуая не сдохнуть стали вопросом времени. Лань Сичэнь заиграл активнее: то была совершенно иная мелодия, более сильная и динамичная, пальцы взлетали над струнами и опускались на них вновь и вновь, подчиняя волю и подавляя силы. Очень медленно, с диким рыком, тёмный двойник нехотя опустился на землю, бросился на Не Минцзюэ. Как только дотронулся ладонями до его лица, глава Не завыл от боли. Правая рука так сильно тряслась от вибраций Бася, что пальцы невольно разжались. Цзинь Гуанъяо одним летящим прыжком оказался за спиной яогуая, замахнулся длинным гибким мечом, но тварь, почувствовав его, резко повернула голову на сто восемьдесят градусов, невольно отпустила свою жертву.               Не Минцзюэ присел на одно колено, опустив голову и переводя дыхание. Грудь его крупно тряслась. Бася, наполовину погружённая в гнилостную застоявшуюся сырость, бурлила. Нагрелась так, что вода начала кипеть, поднимая вверх тлетворно воняющий пар.               Только благодаря стараниям продолжающего играть на гуцине Лань Сичэня, яогуай действовал медленнее и неповоротливее, чем мог.               — Ма-а-а-атер-р-рь… — пророкотал яогуай, надвигаясь на вытянувшего перед собой меч Цзинь Гуанъяо. — Голодна-а-а-а…               — Накормишь её собой, — прохрипел Не Минцзюэ, всё ещё безуспешно стараясь поднять Бася.               — Тобой… нестабильный… м-м-м… м-матери… понравится… ци-и…               Блеснул Хэньшен — Цзинь Гуанъяо замахнулся им, но яогуай схватился за остриё в полёте, и меч, вместе отрезанным запястьем яогуая, отлетел далеко вправо.               —А-Яо, — крикнул Не Минцзюэ, привлекая к себе внимание. С большим усилием он поднял Бася и направил её в сторону Цзинь Гуанъяо. Тот поймал саблю в полёте и одним литым движением снёс яогуаю голову, тут же разжимая руки и морщась от боли, сгибаясь по полам от прошившего до самых, казалось, костей ожога.               Сабля вновь упала, с шипением разбрызгивая мутные капли вокруг себя. Гуцинь плавно смолк. Тело яогуая, всё ещё выглядящее как Не Минцзюэ, лежало на траве, подёрнутое чёрным облаком. Оно становилось всё гуще и меньше, пока не покрыло собой всё, а после исчезло с громким хлопком одновременно с отрубленной головой.               Вновь зазвенела тишина. Лань Сичэнь спустился вниз, не зная, к кому ринуться первым. Не Минцзюэ медленно прохлюпал сапогами по жиже, подошёл к А-Яо. Взял его руки в свои, развернул ладонями вверх. Кожа на внутренней стороне покраснела и покрылась водяными волдырями. Не Минцзюэ прорычал, выдавил из себя: «Прости» и крепко прижал к себе Цзинь Гуанъяо.               «Проклятая сабля», — тихо прошептал Не Минцзюэ, но и Лань Сичэнь, и Цзинь Гуанъяо его невольно услышали.                      Лань Сичэнь отправился к Хэ Гэюю. Чтобы рассказать правду, не нужны были трое. Цзинь Гуанъяо отдал ему флейту А-Синя, чтобы она осталась у скорбящих бабушки с дедушкой. Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо отправились в домик у пролеска. Небо потихоньку светлело, но звёзды и луна ещё ярко светили над головами. Бася остыла и успокоилась. Без удовольствия Не Минцзюэ поднял её, ещё терпимо-горячую, но не раскалённую, и опустил в ножны. Наложил поверх сдерживающий талисман. Снова виновато посмотрел на Цзинь Гуанъяо, но больше ничего не сказал.               Так и шли в тишине. В тишине А-Яо зажёг лучину, воткнул её на место уже давно потухшей старой. Тяжело сел на сено, сняв обмотанный вокруг пояса меч. Не Минцзюэ бросил Бася у очага, и смотреть на неё не хотел. Присел рядом с А-Яо, снова взял его руки в свои. Тело пошатывало от усталости и головной боли. Волдыри выглядели чуть лучше — ци справлялась неплохо. Из-за пазухи Не Минцзюэ вытащил деревянную баночку с пробковой герметичной крышкой — мазь, которую ему дал перед тем, как разделиться, Лань Сичэнь. «Нанесёшь жирным слоем и обмотаешь бинтами. Есть?»               Бинты у Не Минцзюэ были. Он открыл баночку, пахнущую травами, и зачерпнул двумя пальцами густой мази. Нанёс, стараясь не причинять боли, на раны. Цзинь Гуанъяо смотрел на него внимательно, хмурился, но боли не показывал. Тихо перенёс и неприятную, но необходимую бинтовку. Устало лёг на солому, закрыл глаза. Почувствовал, как чужие тёплые руки распускают тугой хвост. Как легко и свободно становится коже. Как накатывает усталость.               Зашуршала рядом солома, и Не Минцзюэ тяжело опустился рядом, тоже закрыл глаза. Больше никого из них не смущало единое ложе. Цзинь Гуанъяо в усталом ознобе придвинулся ближе, и Не Минцзюэ обнял его за плечи. Закрыл глаза, медленно отпуская прошедшие несколько часов темноты и всё ещё пульсирующую в голове боль.               Когда Лань Сичэнь вернулся в дом, Не Минцзюэ и А-Яо уже спали. Лань Сичэнь и сам чувствовал себя измождённым: беспрерывная игра на гуцине одной из самых сильных песен измотала его. Разговор с Хэ Гэюем и его женой — не меньше. И сложно было сказать, что из этого далось тяжелее. Убитые горем бабушка и дедушка прижимались друг другу в горьких слезах. Лань Сичэнь абсолютно искренне посочувствовал им: к сожалению, ему было знакомо чувство утраты близкого человека. Однако А-Синь стал последним умершим ребёнком в деревне. Яогуай, вероятно родившийся из Бездны, мёртв. Но его смерть не оживит шесть мальчишек и двоих мужчин.               Лань Сичэнь снял с плеч гуцинь, поставил его на пол, прислонив к стене. Рядом сложил ножны. Бросил взгляд на спящих товарищей и внезапно встретился с глазами Не Минцзюэ. Тот следил заморенным взглядом из-под тяжёлых век за неторопливыми движениями Лань Сичэня.               Наконец, Лань Сичэнь присел рядом. Положил приятно прохладную ладонь на лоб, немного подержал, спустился вниз, на щёку. Не Минцзюэ прижал его ладонь к своему лицу, прикрыл глаза. Коснулся губами тонких пальцев, так похожих на пальцы А-Сана. Вдруг стало страшно: умер бы сегодня, так и не увидев диди. Не обняв его. Не сказав о важном. Голова болела всё чаще и всё сильнее, он уже не помнил себя здоровым, и отчаяние стискивало его внутренности крепче и крепче.               Лань Сичэнь склонился, оставил на лбу Не Минцзюэ поцелуй. Сказал очень тихо:        — У тебя очень скверное оружие. Отныне я буду играть «Покой» два раза в день. Боюсь, выбора я не оставляю.               Не Минцзюэ согласно кивнул. Лань Сичэнь ласково снял с его головы гуань — совсем как Не Минцзюэ ранее сделал это для А-Яо — и отложил рядом с головой. Распушил стянутые волосы. Огладил ещё раз лоб и, получив благодарный взгляд, встал. Повёл уставшими плечами, снял свой гуань и лёг рядом со спящим Цзинь Гуанъяо.               Как только голова коснулась мягкого ханьфу, сон мгновенно сморил остатки разума.               Трое заклинателей, уставшие, измученные не самой сложной охотой, спали в полупустом доме, тесно прижимаясь друг к другу на колком сене.