DAYS OF MY LIFE/ДНИ МОЕЙ ЖИЗНИ

Ад утомляет. Высасывает всю энергию из душ, что существуют в этих кругах, заставляя их чувствовать опустошение внутри, которое появляется после очередного прожитого дня. Ад вынуждает грешников искать пути отвлечься, засасывая их в круговорот зависимостей и медленно, но верно, делая их живыми трупами. Хотя они уже ими и являются по своей сути. Однако те, кто нашёл в себе силу воли, и не поддался искушению, вынуждены мириться со своим новым положением с ясной головой, не затуманенной какими-либо сомнительными веществами. Что делает обычный, среднестатистический человек, когда он устаёт? Или ощущает этот неприятный, но всем знакомый стресс? Обычно люди идут и выговариваются надёжному собеседнику, которому всецело доверяют свои проблемы и переживания. Тому, кто о них позаботиться. Довольно хороший вариант для обычной жизни, но слишком рискованный для Ада. Доверие к другим здесь — утопия. В Аду действует негласное правило того, что если ты откроешь другим свои мысли и переживания, то этим незамедлительно воспользуются. Поэтому, даже находясь в кругу тех, кому ты, вроде как доверяешь, ты остаёшься всё равно один. Есть вариант напиться, но он не является таким же здоровым и нормальным, как предыдущий. Хотя уже нет никакого особого желания думать о том, что верно, а что нет. Но Дора пить не хотела от слова совсем, поэтому её уставшему разуму пришлось лениво генерировать новые идеи. Мысли были скомканными и тягучими, то и дело предпринимая попытки спутаться или превратиться в кашу. Можно поспать. Нет, нужно. Дора открыла дверь своего номера, заботливо выделенного Чарли, и вошла внутрь, по пути, наконец, стягивая с шеи удушающую петлю чёрного галстука. Сон — наилучший выход в данный момент. А ещё лучше будет, если она не будет видеть снов, потому что уж очень не хотелось весь последующий день потом думать о том, что именно значило то, что подкинуло ей подсознание. При жизни ей как-то раз сказали, что сны — обращение нашего подсознания к нам. Поначалу она восприняла эту идею скептически, ответив, что всё её сны — её же воспоминания, которые раз за разом прокручиваются как на заевшей плёнке, оставляя неприятный осадок на весь оставшийся день. И уж точно там не было ничего такого, что заставило бы её сказать "вау" и понять, что её подсознание глядит прям в корень какой-нибудь проблемы, которую она до этого не могла решить. Однажды она даже стала слушателем огромного монолога Кэтрин, где она с воодушевлением рассказывала о каком-то там Карле Юнге и там успела прозвучать фраза, что сны по своей сложности или простоте соответствуют самому сновидцу, сложности структуры его сознания. Только они всегда немного опережают сознание сновидца, предшествует сознанию. Дора устало улыбнулась, укрываясь одеялом и закрывая глаза. Если сны — это способ войти в бессознательное, то они должны нести в себе мудрость всех прожитых нами лет, которую мы не смогли или не успели ещё осознать. Так что же Дора может понять, проживая во снах моменты своей жизни из раза в раз? Она помнит всё эти события до мельчайших деталях, отпечатав их в памяти и имея возможность прокручивать их в голове настолько чётко и ярко, будто видя всё происходящее наяву. В каком-то смысле это могло бы быть отдушиной, попав в Ад: некоторые из воспоминаний становятся тем, что может вызвать улыбку на лице и наполнить тело изнутри приятным теплом. Некоторые моменты своей жизни Дора просто не может не вспоминать с чувством светлой грусти и ностальгии. Она бы хотела, чтобы засыпая, она видела те моменты, которым хочется улыбаться, но, к сожалению, ей не было суждено найти покой в бессознательном. Дора долго ворочалась, будучи не в силах найти удобное положение для сна, она не могла успокоить своё сбивчивое дыхание и справиться с сердечным ритмом, который неприятной пульсацией бил у неё в ушах. Она чувствовала озноб, из-за которого тело подрагивало от холода, что объял её, и не отпускал. Дора закуталась в одеяло, желая найти в нём спасительное тепло, но по итогу осталась ни с чем и все также продолжала мерзнуть. Духота давно не используемого помещения, пыль, что висела в воздухе и щекотала горло — всё это мешало и раздражало уставшую девушку, что прямо сейчас лежала на кровати в кромешной темноте комнаты и отчаянно желавшая уснуть. Сон был сейчас самым желанным спасением от мыслей, что готовы были вот-вот вылезти из самых потаённых уголков её разума и окончательно лишить её такого нужного ей забвения. Она не спала с самого появления в Аду, то есть уже целых два дня, во время которых успело произойти множество событий, которые являлись важнейшими в её загробной жизни, поэтому не было ничего удивительного в том, что её тело чувствовало нужду в отдыхе. Но вот её разум отказывался от передышки — порождал всё больше и больше мыслей, которые заполонили всё сознание Доры. Вдруг она поняла, что боится засыпать. Тревожное чувство объяло ее и сковало тело. Раньше она не страшилась своих снов – для нее это были лишь воспоминания. Но не сейчас. Сейчас это взгляд в свою прошлую жизнь, которую никогда нельзя будет вернуть, к которой никогда больше не обратишься. Ее сны будут путеводителем в те дни, когда она искренне рыдала или смеялась. В те дни, которые она бы больше не хотела вспоминать. Она приняла решение. И как бы то ни было – пути назад нет. Дора поморщилась от какой-то неприятной боли в районе груди, непохожей ни на какую боль, которую ей когда либо доводилось испытывать что при жизни, что за тот небольшой срок в Аду. Списала всё на собственное непонимание своего нового тела, полученного посмертно, и постаралась просто не обращать внимания. Сердце стучало гулко, разгоняя кровь. Каждый новый стук — новая порция надоедливой боли. Ей не нравился Ад. Не нравилось то, как здесь обстоят дела. Не нравились люди здесь. Не нравилась идея жизни после смерти. Не нравилось то, что она обречена на вечность. Не нравилось то, что Кэтрин была права. Дора поморщилась и одной рукой надавила себе на грудь, стараясь, таким образом, хоть как-то облегчить боль. Как? Она не знала, но иногда, при жизни, это ей помогало: когда ты давишь себе на то место, где у тебя болит, то ты можешь хоть на чуть-чуть уверить себя, что это именно ты приносишь себе боль — удивительно, но так становится легче. Но заболело ещё сильнее, и эта ноющая пульсирующая боль начала постепенно распространятся по всему телу. Дора подтянула ноги к груди, шумно выдохнула и поджала губы. Тело, измученное долгими часами бодрствования и получившее ещё и порцию боли, поступило по-своему — пренебрегло неосознанным желанием своей хозяйки к самобичеванию вместо сна и, действуя по-своему, впало в тревожное, но такое необходимое, беспамятство. Дора дышала тяжело, жадно вдыхая спертый воздух. Её больше не мучил озноб, а как раз наоборот - кожа вспотела из-за боли, которая вместе с этим наполнила её изнутри жаром, будто бы сжигающий её заживо. Это не было похоже на лихорадку, нет. Это было незнакомое никому из живущий ощущение того, что внутрь неё поместили огонь, который с каждой секундой всё разрастался и разрастался, стараясь разрушить плоть, сдерживающую его, и, наконец, вырваться наружу, разрушив всё вокруг. Никогда за всю свою жизнь она не испытывала подобного. И всё же ей ничего не приснилось. Она открыла глаза, но комната всё также была погружена в мрак. Шурша одеялами, она села на кровати, убрав со вспотевшего белого лба прилипшие волосы. Облизала пересохшие губы, откашлялась и потёрла уставшие глаза. Тело продолжало ужасно ломить, неприятные ощущения никуда не пропали, а, казалось, лишь усилились. Она взмахнула рукой, чтобы материализовать стакан с водой. Дора расфокусированным взглядом смотрела на очертания стакана, что лежал на одеяле, мокром от разлитой холодной воды, медленно пропитывающим ткань. Она закрыла глаза, выдохнув, стараясь контролировать те эмоции, что желали вот-вот вырваться. Она встала с кровати. Шагая по пустым и тёмным коридорам отеля, Дора произвела ни звука, передвигаясь также тихо как кошка. Ад никогда не спал, всегда светился тысячами огней, шумел и двигался. Бодрствовал, не прекращая ни на секунду. Ни на мгновения не сбавляя громкости орущей изо всех щелей музыки, заглушавшей крики, смех, стоны и рыдания. Ад жил, не собираясь прекращать свои извечные веселья ни на миг. Но, не смотря ни на что, в отеле было тихо. Было настолько тихо, что, казалось, любой скрип половицы оглушит, а мягкая поступь окажется топотом. «Отель Хазбин» казался островком спокойствия и покоя, который был необходим в этом сумасшедшем месте извечного шума. Этот отель был местом тишины. По крайней мере, на те пару часов, когда его постояльцы засыпали, объятые дымкой сна, что делала их лица девственно невинными. Дора проскользнула мимо дверей, за которыми, как она знала, спали её новые знакомые. Она не хотела привлекать к себе никакого лишнего внимания, ведь банально не имела никаких сил на то, чтобы держать лицо, думать над своими словами и соответствовать своему поведению. Может она бы и наскребла горстку энергии на это всё, но не утихающая боль заставляла неосознанно хмурить брови, что уже не соответствовало ее лицу, которое она поклялась показывать другим – непринужденное, спокойное и открытое. Дора правда не понимала природу своих мучений , но стоически продолжала терпеть, ведь это, как она считала, теперь её участь — с готовностью принять все те муки, что подготовил для неё Ад. Ведь это был ее собственный выбор – поставить под сомнение доктрину веры, лишить свое существование Провидения и отринуть Бога, не желая встречи с Ним. Что-то внутри нее противилось вере, но что именно, она не могла объяснить. Идя, Дора чуть было не упала на лестнице, потому что, погрузившись в свои раздумья, забыла о том, что ей предстоит пройти пару лестничных пролётов, прежде чем попасть на кухню, которой, как она заметила, почти никто не пользовался. Она зашипела от боли, что на мгновение парализовала её из-за резкого движения — схватилась за перила, чтобы не наделать шуму, падая на ступеньки спиной. А ведь её путь из спальни так хорошо начинался: бесшумный, тихий и незаметный. Кое-как Дора всё же дошла до кухни, нащупала выключатель — она уже поняла, что лучше не повторять попытки использования магии — опрокинутый стакан с водой и мокрая постель тому доказательство. Она зажмурилась от яркого света и постояла так пару секунд, прежде чем наконец найти кружку и налить туда воду. Глоток за глотком, кружка наполняется до краёв снова и снова, но жажда не проходит. Вода капает с подбородка, иногда капельки закатываются за ворот, приятно охлаждая разгорячëнную кожу. Дора со стуком ставит кружку на стол и чувствует, что вся эта выпитая вода стоит у неё в горле, принося неприятное чувство лёгкой тошноты. — Выходи уже, хватит там стоять, - она не отводит глаз от пустой кружки, внутрь которой смотрит так, будто бы что-то сможет там найти. — А я думал, что ты видишь уже десятый сон. - Аластор вошёл со своей привычной широкой улыбкой и без сонливости ни в одном глазу. Дора невесело хмыкнула, вновь наполняя сосуд водой, находясь под пристальным наблюдением тёмно-красных глаз Радио-Демона. — В Аду бывают болезни? - она поднесла кружку ко рту и сделала небольшой глоток. Ей нужно было знать наверняка и поэтому намного лучше спросить у того, кто уж точно знает. Аластор, в глазах Доры, представляет собой ценнейший источник информации. Оно и понятно – она еще не успела узнать хоть кого, кто был бы также умен как он. — Нет, - он ответил как само собой разумеющееся. Хотя, на деле так и было. - Иначе какой смысл от отведённой нам вечности в Преисподней, если кто-то умрёт от какой-нибудь глупости по типу воспаления лёгких? - он небрежно пожал плечами и продолжал стоять на расстоянии от неё, сложив руки за спиной и выглядя так, будто не знает усталости в четвёртом часу утра. — Ну да, вполне логично, - вода вся выпита, жажда не удалена, а сердце стучит гулко и неприятно, казалось, сотрясая не только грудь, но и все тело в придачу. Но смотря на лицо новоявленного собеседника, Дора не видела на его лице какого-либо злорадствия, которое появляется на лице того, кто видит тихие (ну или явные) муки другого. А от Аластора Дора ожидала именно это — уж постарался он над тем, чтобы составить о себе именно такое впечатление. Они стояли в тишине и смотрели друг на друга. Казалось, будто даже те радиопомехи, что всегда сопровождали грешника, пропали, уступив место оглушающему безмолвию. — Я спать пойду, - Дора двинулась к выходу из кухни. Проходя мимо Аластора, она заметила, как его улыбка становится чуть шире, и он останавливает её своей рукой, которую положил ей на плечо. Признаваясь позже, на вопрос "Почему именно в этот момент это произошло?", она бы развела руками, показывая собственное непонимание той ситуации, что приключилась. Возможно, она бы даже признала, что некоторые события, случающиеся в Аду, всё ещё не имели разумного объяснения. Или же Дора их просто не знала, что, к её стыду, было бы правдой — никто не может знать всё, но от себя она требовала того максимума, на который был способен её мозг. Но сейчас вернёмся в настоящее, вновь увидим это раннее-раннее утро, которое совсем недавно сменило ночь, окажемся на этой кухне и встретимся с этими двумя грешными душами, чтобы стать свидетелем того, что случается с теми, кто предался порокам и обрёк себя на мучения, вместо того, чтобы поверить во Всевышнего и прильнуть к Его ногам благодаря за прощение. Рука Аластора оказывается на ее плече и Дора не смогла хоть что-то понять, прежде чем её, как молнией, пронзила поистине адская боль. Она схватилась за сердце, согнувшись пополам, думала о том, что её сейчас разорвёт. Или что она умрёт. Вот так, прямо здесь, на полу на кухне. От Аластора она слышала лишь молчание. Его рука исчезла с её плеча, будто бы она выполнила своё предназначение — причинила ей боль. Или это было всего лишь удивительное совпадение? Хотя это, если честно, вообще не волновало сейчас. Вода, выпитая до этого литрами, подступала к горлу и вызывала отвращение из-за её привкуса — холодная, смешанная со вкусом не почищенных зубов и того кислого яблока, что она съела в качестве позднего ужина. Вкус, в общем, ужасный. Дора чувствовала, как взгляд Аластора пронизывает её, опустившуюся на пол, пока пыталась почувствовать хоть на мгновение, то отрезвляющее соприкосновение её пытающей кожи с холодом кухонной плитки. — Как ты себя чувствуешь? - голос Радио-Демона заглушает сердцебиение, что грохочет в ушах. И в его голосе сквозит все та же насмешливая интонация. Как он представляет себе то, что она ответит ему, пока старается всеми силами сдерживать подступающую рвоту? И к чему спрашивать такие глупые вопросы, видя то, как ее сейчас будто бы наизнанку вывернет? «Лучше всех», - хоть в ее голове и была сейчас путаница, но одно лишь одна эмоция было сильнее чувств – раздражение, вызванное присутствием второго лица, явно лишнего в данный момент. Перед глазами всё поплыло, смешалось и потеряло очертания. К бессильной злости прибавилось ужасное чувство беспомощности, которое никто бы не захотел испытать на себе. — Ты поэтому спрашивала, могут ли души "болеть" здесь, - это было утверждение, с которым нельзя было поспорить. Да, именно поэтому она и спрашивала. - И мой ответ был "нет", потому что в этом нет смысла, - Аластор продолжал стоять на том же месте, что и стоял до этого. Но теперь его голос казался более чётким, потому что его слушали. Ну, или пытались слушать, насколько это было возможно в подобном положении. Дора лишь хотела узнать ответ на свой вопрос: "Что со мной?". Ногти заскрипели по плитке, лицо сморщилось от приступа новой боли, что, как новый ушат воды, обрушился на итак измученное тело Доры. — Но есть объяснение твоему состоянию. Одно и единственное, - Аластор нагнулся к ней и, если бы она подняла на него глаза, расфокусированные из-за всего вышеперечисленного, то увидела бы насмешливый блеск в его взгляде. - Кто-то, кто ещё жив, обратил к Богу молитву. - послышался смех, наполненный помехами, - за твой упокой. Даже будучи в таком состоянии, Дора не думала долго — речь шла лишь об одном человеке — Кэтрин. И̶д̶и̶ ̶к̶ ̶ч̶е̶р̶т̶у̶. Мышцы живота неконтролируемо сократились, тело содрогнулось и на пол, с не самым приятным звуком, вышла вся та вода, которую Дора недавно выпила. И как же можно было забыть о кусочках того несчастного яблока, что также вышли из желудка, по каким-то причинам не успев перевариться за то время, которое было отведено. Глаза рефлекторно наполнились слезами, из носа закапали сопли, а за первым порывом последовал второй, который сопровождался надрывным, булькающим кашлем. Зрелище не самое приятное, поэтому Аластор отошёл назад, чтобы его ноги не оказались заляпаны чужой рвотой. Он помолчал какое-то время, стоя в ожидании того, что Дора, наконец, выдохнет, вытрет мокрые губы рукой и поднимет на него блестящие зелёные глаза. — Полегчало? — Немного, - она продолжала сидеть на полу перед той лужей, что только что вышла из её желудка. Голос был тихий и немного осипший. Щелчок пальцев и вся эта грязь пропадает, а Аластор довольно ухмыляется самостоятельно проделанной работе. — Рада, что у тебя остались те, кто будет помнить о тебе там, на Земле? Издёвка, которую он не скрывал, так и пропитывала его слова. Дора промолчала. Кружилась голова. Клонило в сон. Служитель храма подошёл к кандило, перекрестился, стоя перед распятием Христа и принялся убирать догоревшие свечи, которые прихожане поставили за упокой покинувших этот мир душ.

***

"Мой четвертый день в Аду. Счетчики на башне, что показывает прошедшие дни с последней «чистки» гордо демонстрируют число 12. Мне, оказывается, повезло – не попала в период этой бойни. Но, как я понимаю, то через полгода нас снова будут убивать. Я видела, как счетчик обновился. Это вообще нонсенс – Чарли сказала, что Ангелы уничтожают грешников, чтобы у нас не было перенаселения. Как мило с их стороны. Хочу знать реакцию всех верующих, которые узнают о такой «Милости Господней». И, да, я все-таки решила сесть и начать писать дневник. Возможно, идея бессмысленная и я заброшу её через пару недель, но пока я хочу — я пишу. Невелика вероятность того, что я буду помнить себя только в начале своей новой жизни — жизни в Аду. Мне, я знаю, предстоит еще пережить много чего, поэтому всякие незначительные события могут и вовсе забыться. Некоторые из прохожих (почти все) на меня странно косятся. Я привыкла к такому, когда жила в ******, но не пойму, почему это продолжается даже после моей смерти. На самом деле я жалею, что заполучила те территории — они приносят мне деньги, да, но это стало моим бременем. Я вообще не хотела быть ответственной за что-либо после смерти. А еще здесь всё такое странное, а особенно то место, куда привёл меня Аластор. ̶О̶н̶ ̶е̶щ̶ё̶ ̶ч̶у̶д̶н̶е̶е̶. Отель по искуплению грешников звучит как утопия, но Принцесса Ада (!) верит в неё и вкладывает туда всю душу. Она сама будто ангел, если честно — наивная, милая и преданная своей идее. Я, право, никогда не встречала подобных ей. Но только вот её друзья это что-то с чём-то — один краше другого. Но здесь не скучно. Они странные, да, но с ними интересно, хоть иногда они поражают меня своими выходками. Хотя я тоже хороша — меня вчера вырвало прям на пол у ног Аластора. Звучит смешно, но мне было не до смеха — Кэтрин ̶Б̶У̶Д̶Ь̶ ̶Т̶Ы̶ ̶П̶Р̶О̶К̶Л̶Я̶Т̶А̶,̶ ̶П̶Р̶А̶В̶О̶С̶Л̶А̶Ш̶К̶А̶ похоже решила помолиться за меня. Я чуть не сдохла прям на той кухне. Еще и перед Аластором опозорилась. Я удивлена, как он не расхохотался прям там. А потом, я не помню как (всё было как в тумане), но я проснулась в кровати у себя в комнате. Не помню, как я дошла, но синяков у меня по телу было куча — похоже добиралась ползком и на ощупь, иначе не знаю, как это всё объяснить. Ночь выдалась ужасной: я прокляла Кэтти огромное множество раз, не самые приятные мысли лезли в голову и мешали спать. Было то душно, то холодно. Ужас, в общем. А еще я скучаю по Мэри. Надеюсь, Кэтрин позаботится о ней.» Блокнот положен в ящик стола, ручка там же, стул задвинут, а на столе всё тот же бардак. Дора стояла перед зеркалом, расчесывая волосы и подробнее изучая своё отражение в зеркале. Странно было осознавать то, что это — она. Рубашка, брюки, небрежный черный галстук — всё это было привычно и во время её жизни, но вот лицо — совсем другое. Пройдёт ещё достаточное количество времени, прежде чем она привыкнет. Смотря в свои неестественные глаза, Дора с печальным осознанием пришла к выводу, что больше никогда не увидит в своем отражении настоящей себя, ту, которая имела в себе черты своих родителей. Эти глаза потеряли всю прелесть естества, кожа выглядит так, будто порвется от одного неаккуратного прикосновения, а на теле больше не осталось всех тех шрамов, которые несли вместе с собой историю. Дора была чистым листом, на который только предстояло нанести штрихи и краски. И это настораживало ее: Ад был не таким, как она ожидала или представляла, а значит и пребывания здесь она представить себе не может. А неизвестность всегда пугает. Она свела брови к переносице, отворачиваясь от зеркала с таким видом, будто бы ей вновь тошно. Только вот теперь от осознания того, кем она стала. Ей было противно от своего вида, от своего существа, от своей природы. Даже от своего имени, которым она, протащив эти проклятые четыре буквы сквозь границу Жизни и Смерти, окрестила здесь себя. Теперь она будет Дорой всю ближайшую вечность. Она шумно выдохнула. Мученически. Ад успешно выполнял свое предназначение. «Ты в Аду, Дора. И ты мертва.» Вот что страшно – осознание. Понимание своего нового положение навалилось на нее непосильным грузом. Глаз дернулся, зубы застучали – терпение и нервы вещи исчерпываемые. Она огляделась по сторонам, посмотрела на свои белые руки с тонкими пальцами и длинными ногтями, потрогала свое лицо, касаясь так, будто страшась того, что оно сейчас превратится, рассеется в дымку. «Чего я сейчас касаюсь? Все это – олицетворение моей души? Моих грехов? Что я?» Дора села на не застеленную кровать и сосредоточилась на тишине. Прислушалась: нет ли кого поблизости. Закрыла глаза и увидела каждый уголок отеля будто бы своими глазами – ее особая способность – видеть все. Убедившись, что находится в полном одиночестве, Дора позволила себе роскошь – всхлипнула и тихо заплакала. Самыми чистыми, искренними и пропитанными печалью, слезами. Слезами того, кто наконец понимает свою участь. Все ее грехи, все ее годы и все ее слова имели последствия, которых было невозможно избежать. Как же она жалела обо всем! В эту минуту отчаяния и раскаяния за все свои деяния, она бы хотела попросить прощение только у одного человека. У того, кто заслужил их. Прошла стадия отрицания, шока, и пришло осознание. Горькая, правдивая истина, не прикрашенная ничем. Голая и жестокая. Вытирая слезы со щек, Дора смотрела обстановку спальни, стараясь зацепиться хоть за что-то – за то, что сможет ее успокоить. О, как бы хотелось вернуться обратно! Былые дни казались такими желанными, такими пленительными. Забылась вся боль, все муки и все сожаления, от которых Дора бежала, мечтая оказаться в объятиях Смерти, которая заботливо приведет ее в вечную тьму, во всеобъемлющее Ничего. Она пожалела о том, что сделала. О том, что вообще ей приходилось делать. В глубине души она знала, что не виновата абсолютно во всем, но прямо сейчас она корила себя за все, начиная со своего рождения. Дора не помнила когда плакала последний раз и поэтому старалась выжать из себя по-максимуму: корила себя, критиковала каждый шаг, унижала и высмеивала свою же глупость и неосмотрительность. Уж лучше она выплеснет все это здесь, пока может – в тишине и полном одиночестве, чем будет носить эту ношу в своем сердце. Но даже стоя за дверью ее спальни нельзя было услышать ни звука – неосознанно она воспользовалась магией, которая укрывала ее от окружающих. Такая полезная и необходимая сейчас. Шмыгнув носом, она медленно начала приходить в себя. Дорожки от слез еще не успели высохнуть на ее щеках, но больше не имели значения – Дора больше не собиралась плакать. Она шмыгнула носом. Эта слабость позволила ей выпустить эмоции и с ясными мыслями взглянуть на настоящее и с призрением посмотреть на недалекое прошлое. Как бы она ни страдала, ни мучилась, она была верна своим нравственным убеждениям, своим суждениям, своим поступкам. И какие-то жалкие слезы не смогут ее переубедить. Нравственные начала существуют не для времени, свободного от искушения, они – вот для таких моментов, когда душа и тело поднимают мятеж против их строгости. Да, они суровы, но они останутся нерушимыми. Да, Дора может пойти и выкрасть у Вэгги ее ангельское копье. Да, может вонзить его себе в горло или сердце, во второй совершая непростительный грех. Но тогда чего будут стоить все ее принципы и убеждения, если она может так легко через них переступить, отказавшись бороться? Нет, она не позволит. Не может она так легко сдаться, умерев в позоре, не показав другим того, чего она стоит. Все косятся на нее? Пусть! Все шепчутся за спиной? Плевать! Никто не сможет сломить ее дух, если она решила бороться до конца. Какая ее цель? О, прекрасная! Эта цель, это стремление предает ей сил, питает ее энергией. Это то, что, как она считает, стоит всего того, что ей предстоит сделать на пути ее достижения. Дора упала на подушки, откинувшись назад на кровати. Опустошения после слез не было – на смену грусти сразу же пришел эмоциональный подъем, лишая ее этих минут отсутствия каких-либо эмоций. И теперь, впервые за долгое время, она могла дышать легко и спокойно. Улыбка появилась на ее губах, и она закрыла глаза. Лоб разгладился, и лицо стало умиротворенным. Каждому человеку нужны цели и мечты, к которым они стремятся. Именно они придают смысл их существованию. Цель – то, без чего жизнь неполноценна, бледна и пуста. Именно отсутствие понимая своего предназначения, вводит человека в состояние апатии, наполняя его чувством собственной ненужности и бесполезности в этом мире. Хотя, если судить объективно, то на деле так и есть – человек, который не приносит в мир ничего – бесполезен. Он ничего не стоит и для других он пустое место, с исчезновением которого ничего не изменится. Но теперь все иначе. Теперь цель есть, и, Дора верила – она достойна быть, имеет все права на существование. Она сможет сделать ее существование не бессмысленной чередой дней, сменяющих друг друга, а чем-то, что можно было бы назвать жизнью. Ее ясный разум и осознанность смогут поменять ее, изменить качество ее дней, даже если это теперь всего лишь существование испорченной и очерненной грехами, души. Дора смотрела в потолок и улыбалась. С тем тихим счастьем, что зародилось в ее сердце. Понимание себя заставляло радоваться, а осознание своей нужности подкрепляло эти светлые чувства. Неужели ей нужно было умереть, чтобы найти свое предназначение? Неужели ей нужно было убить себя, чтобы стать нужной? Неужели именно в Аду она стала жить и дышать полной грудью? Даже если это и так, то это стоит того. Смерть – это не конец. Смерть – это новое начало для тех душ, которые могут найти в себе силы для того, чтобы не погрязнуть в самобичевании и самоистязании итак избитой жизнью души. Но, как думает Дора, она больше не вернется к этому жалкому состоянию. Она будет бороться изо всех сил, до тех пор, пока Правда не свяжет ей руки и ноги и не отсечёт голову. До тех пор она может стоять горой за свои принципы, смело смотря в глаза страхам. Смерть для Доры стала перерождением. Смерть – это неизбежная, но необходимая трансформация, отказ от устаревшего, и переход в новое, еще неизвестное состояние. Преддверие изменений могло настораживать, но будучи в таком воодушевленном состоянии, Дора могла лишь думать о том, как она сможет исполнить свою задумку в реальность и, наконец, успокоит свою душу окончательно. В эту минуту Ад не казался чем-то неприятным – он дарил надежду. Да, он представлялся другим, но все ли разрушенные ожидания горьки? Вовсе нет! Как можно быть разочарованным своей свободой (если не считать ответственность за свои территории и обещания Чарли), магией, которой она оказалась наделена? Дора посмеялась. Разве не забавно, что она, будучи грешницей, наделена способностью творить Чудо, которое, как ей говорили, может быть подвластно лишь светлым существам на Небесах? Она, имеющая свои собственные, уникальные способности способна направить их в абсолютно любое русло: разрушать и вызывать страх или же созидать. Это просто потрясающе! Понимание своих возможностей капля за каплей наполняли итак переполненную чашу радости. Как же все-таки неплохо, что после слез мозг получает такую дозу дофамина – имеешь хотя бы какое-то время на то, чтобы померить розовые очки, забыв о суровой реальности.