Сборник зарисовок (ДазАку)

      После очередной адской тренировки вместе с Дазаем, Акутагава имел несчастье выйти из здания мафии и высунуться на улицу, где повстречался с Чуей, и тем, от кого пострадал буквально недавно.       Акутагава не ожидал, что их новое рандеву случится так скоро, ведь он от прошлого ещё не оправился. И поэтому, лишь завидев знакомый силуэт, он быстренько за входную дверь обратно спрятался.       После этой тренировки Акутагава начал прихрамывать, ведь Дазай лупил его со всей дури; во время этой тренировки Дазай наставил ему синяков под глазами, отчего он стал видеть хуже; до этой тренировки он наговорил ему столько насмешливых и гадких фраз, что поранил его душу.       Но что самое главное — во время этой тренировки Дазай разжёг в нём внутреннюю бурю. Внезапная излишняя жестокость Дазая заставила Акутагаву искренне проникнуться к нему самыми худшими чувствами.       И сейчас он злобно смотрел через стекло на то, как Дазай энергично размахивая руками, что-то быстро рассказывал Чуе, и думал только о том, как бы ему хотелось, чтобы Дазай провалился под землю или пустил себе в лоб пулю.       Он этого целиком и полностью заслуживал.       Ему не было жаль потенциального самоубийцу, потому что этот самоубийца сам его много раз чуть не убил и пару раз чуть не довёл до суицида.       И поэтому, когда он сейчас перед Чуей на всю улицу иронично кричал, что хочет покончить со своими страданиями, Акутагава лишь мрачно думал о том, он сам бы не против был его приложить о бортик ванны, как тот парой минут ранее прикладывал его к кирпичной кладке.       Он прожигал взглядом Дазая, который при разговоре с Чуей дико паясничал, и гневно думал про себя, какой же он противный кривляка. Последняя тренировка будто смахнула с него розовые очки, и теперь он увидел Дазая таким, каким он на самом деле являлся.       Прежде его взор затуманивала влюбленность в него и полная ему подвластность, но теперь же в его сердце волной поднималось самое настоящее разочарование.       Он взирал на то, как Дазай неестественно тянул губы в притворной улыбке, и ему не хотелось ничего, кроме как ему в его смазливое лицо со всей силы вмазать. Дазай был не тем, за кого себя выдавал, и Акутагаве хотелось задать ему закономерный вопрос: «Есть ли в тебе хоть что-то настоящее?»‎.       Есть ли в его натуре лживой твари хоть что-то, кроме наносной шелухи, интересует ли его в жизни хоть что-то, кроме того, сколько нужно выпить уксуса и пора ли менять свои бессмысленные бинты?       Раньше Акутагава искренне считал, что постичь образ мыслей Дазая невозможно, и ему никогда не суждено узнать, чем тот дышит и чём живёт.       Но сейчас Акутагава прозрел и увидел, что понимать там и нечего, потому что он жалкий и пустой.       Просто он мимикрирует под что-то большее, чем он.       Что в нём было интересного, кроме трещащей по швам клоунской маски, и несмешных шуток про самоубийство, которое он и не собирался совершать? Что в нём было любопытного, кроме загадочного образа, поддерживаемого только для того, чтобы других людей в себя влюблять, а потом их кидать?       Что в нём было хорошего, если всё, что он мог — тех, кто пытался хоть как-то, но жить, поливать грязью или уничтожать, в то время как он сам всю свою неполноценную жизнь тянулся к смерти, и ничего за все свои юные годы не создал.       Всё, что он мог — осуждать за что-то других, в то время как он сам точно так же поступал.       Всё, что он мог — прятаться за уродливую роль паяца, ведь раз уж он не может нормально — быть, то решил пытаться хотя бы казаться. Всё, что он мог — носить грим вечного страдальца на понуро-насмешливом лице и одеваться в готические тряпки, чтобы подчеркнуть, какой же он необычный и как же сильно он от других отличается.       Только грим на его подлом ебальничке то и дело подтекал, а его спёртые у Мори чёрные шмотки уже давно воняли.       Дазай не знал, что такое настоящая жажда смерти и истинная боль, но постоянно кичился тем, что с завидной регулярностью пускает из своих вен кровь. Он устраивал из этого такое наиглупейшее шоу, что даже Акутагава, который поначалу жалел его и думал, что он говорит это всерьёз, в конце концов понял, что он просто нагло всем врёт.       На запястьях у него не было ни одного шрама, вокруг его костлявой шеи не обвивались ни следы от петли, ни три зелёные стрелки с черепом, зато с его болтливого языка скатывалась позорная ложь и насквозь фальшивые слова о желании смерти.       И Акутагава так устал от его нескончаемого едкого сарказма, что Дазай стал вызывать у него лишь одно желание — сцедить с его языка яд, наполнить им фиал, а потом дать его выпить и тем самым отправить его к праотцам.       Это было бы благом, ведь тот как раз об этом якобы так сильно мечтал.       Он так в нём разочаровался, что перестал в нём видеть что-то, кроме убогого бахвальства тем, какой он остроумный, таинственный и распрекрасный. Единственное, что Акутагаву в нём неподдельно очаровывало — это его внешняя красота.       Внутри же у Дазая была пустота.       А пустота не могла долго привлекать.       Акутагава вечно гадал, что под этим образом несерьёзного шута Дазай так усердно скрывал. И теперь, когда он открыл глаза и наконец узнал, он больше не захотел завоёвывать его признание и ему угождать.       Акутагава понял, что любить его не надо. Над ним нужно, как и он над всеми — злорадно насмехаться и безжалостно стебаться, пока до него не дойдёт, что он ведёт себя неадекватно.       Слишком Акутагава натерпелся от него. Пожалуй, хватит.       «‎Пора с этим заканчивать»‎, — подумал Акутагава, улизнул из здания мафии через задний ход и пошёл домой зализывать раны.       Он этому клоуну ещё покажет.