Сборник зарисовок (ДазАку)

      Когда Дазай предложил Акутагаве быть вместе, он сразу же предупредил его:       — Никто не должен знать об этих отношениях. Ты сам знаешь, Акутагава-кун, чем чревато разглашение.       Акутагава был совсем не глуп, и поэтому, когда Дазай сказал ему это, он понятливо кивнул без всяких возражений. Из-за слов Дазая он не испытал никакого возмущения, ведь осознавал, что за связь между наставником и подчинённым в мафии последует наказание, а значит, не стоит рассчитывать на снисхождение.       Но по мере того, как они становились всё ближе, Акутагава увидел, что вся проблема крылась не только в этом. На самом деле Дазай ещё и испытывал стеснение за Акутагаву, и это читалось в каждом его взгляде, исполненном презрения.       Как бы Акутагава высоко ни поднимался и как бы быстро ни развивался, в глазах Дазая он навсегда остался тем самым жалким голодранцем, который выглядел некрасиво и нелепо, не знал правил поведения и решал все свои проблемы гневом.       Такой акутагава не вызывал у него восхищения. С таким Акутагавой ему хотелось ради развлечения недолго повзаимодействовать, а потом отойти в сторонку, чтобы не успеть замараться, и чтобы ему за связь с ним никак не прилетело.       Акутагава был для него не тем, кого хотелось с гордостью показывать гостям и знакомить с друзьями, чтобы люди им полюбовались. Он был тем, кого хотелось стыдливо прятать, как что-то странное, диковинное и ненормальное.       Дома Дазай с ним разговаривал, по-всякому касался и жёстко целовал, а за его пределами вёл себя так, как будто никогда его не знал.       Дазай не удостаивал Акутагаву огласки, он отвёл ему строго определённое место — быть вечно на вторых ролях где-то позади. Акутагава чувствовал себя никудышным актёром, которому никогда не позволят покинуть пределы кулис.       Он бесконечно страдал из-за того, что чувствовал, будто бы Дазай его таким образом наказывает за то, что тот не соответствует его ожиданиям.       От Дазая нужно было бежать без оглядки, но Акутагава с ним оставался. Он всей душой верил в то, что однажды ему повезёт, и он перестанет быть его скелетом в шкафу и грязной тайной.       Он верил в то, что однажды станет достаточно важным, чтобы Дазай перестал его прятать.       Дазай всегда убирал его подарки вглубь шкафа, а в ответ на расстроенный взгляд Акутагавы всегда пожимал плечами, мол: «‎Я тебя предупреждал». О грубых поцелуях в здании мафии украдкой, Акутагава мог даже не мечтать — Дазай никогда в жизни так не подвергнет себя опасности и их ему не даст.       Акутагава был не тем, ради кого хотелось рисковать.       На собраниях мафии Дазай вёл предельно сдержанно, никогда не смотрел ни в одном направлении с Акутагавой, ни на самого Акутагаву. на тренировках он всегда был бесчеловечен, зато дома — иногда ласков, и Акутагава за эти райские мгновения прощал Дазаю все унижения и удары.       На людях Акутагава не мог коснуться его холодной руки и посмотреть на него нежно и мягко, — ведь Дазай за это его потом распнёт нещадно. Всё, чего ему оставалось — провожать его обиженным взглядом, и надеяться, что хотя бы дома на него обратят внимание.       Акутагава знал, на что соглашался, и поэтому не мог роптать. Он не имел права о чём-то просить, ведь Дазай его голос отнял.       Акутагава порой чувствовал, что вовсе не существовал...       Он так хотел покончить с бесконечной ложью, и в один день набраться смелости, выйти из-за завесы, показать себя всей планете и заявить каждому на свете, что Дазай — тот, кого он обожает, и тот, с кем его связывают не только совместные вылазки на задания.       Но он послушно продолжал таиться в безызвестности, моля всех богов, чтобы у него вышло хотя бы таким способом заполучить заветное одобрение.       Но Акутагава чувствовал, что никогда в жизни не станет для Дазая приоритетом, пока будет соглашаться на роль секрета. И всё равно соглашался быть его секретом, потому что он очень хотел быть для него хотя бы кем-то.       Пускай и тайно. Пускай и не навечно.