«Romeo & Juliet»

После утренней выходки Хёнджина в школу Феликсу идти совсем не хочется. Будь его воля, он бы вообще там не появлялся всю ближайшую неделю. Заперся бы за семью замками, изолировался бы от всего мира — лишь бы ни при каких обстоятельствах не попадаться однокласснику на глаза. Мало ли, что ещё взбредет в его больную голову. Нехотя запихивая в себя завтрак, Феликс размышляет. Как же глупо было заключать этот дурацкий спор на «чувства»! И вдвойне глупее было идти на поводу собственных предубеждений. Просто если ещё вчера он наивно полагал, что всё ограничится обыкновенной хвановской назойливостью во время занятий (как, впрочем, и всегда), то спустя каких-то четырнадцать часов пришло осознание, как же глубоко он в этом заблуждался. Ведь границ у них не оказалось. Совсем. Никаких. Абсолютная свобода действий. И получается, когда Хёнджин сказал, что будет рядом с ним и день, и ночь — он не солгал. Впервые на памяти Феликса. Отставляя от себя тарелку с недоеденным омлетом, Феликс активно трет лицо ладонями до лёгкого покраснения кожи и беззвучно стонет, заранее проклиная грядущий день. Он не может предугадать, что ещё может случиться сегодня, но искренне надеется, что ничего привлекающего к нему сильного внимания. И без того большая часть учащихся знает о его споре с Хваном. И наверняка с нетерпением ждёт очередного представления. Этого хочется в последнюю очередь. Выходя из дома, Феликс сверяется с часами. До начала занятий у него около получаса. Как раз двадцать минут для того, чтобы добраться до школы, и десять — чтобы подготовиться к уроку. Но... что если пойти немного медленнее? Звучит, как отличная мысль. Воткнув наушники и выкрутив громкость на максимум, Феликс неспешным шагом отправляется вниз по улице. Старается не думать, полностью отдается музыке. А мимо суетливо проносятся прохожие. Кто-то бежит на работу, кто-то торопится на важную встречу. По дороге с рёвом пролетают автомобили, сигналя друг другу на перекрестках и поворотах. Один лишь он двигается, будто в замедленной съёмке. Каждый шаг занимает чуть больше секунды, и это совсем не вписывается в устоявшуюся картину утреннего мира. — Хэ-эй, привет! — чья-то рука неожиданно опускается на плечо, отчего Феликс испуганно дёргается, выдёргивая правый наушник. Оказывается, будучи погруженным в музыку, он совершенно не заметил приближения Хан Джисона. — Привет, говорю! — повторяет Хан, улыбаясь во все тридцать два. — Смотрю, в школу ты особо не спешишь, — его карие глаза сужаются в лукавом прищуре. — Прогуливать вздумал? — Привет, — Феликс здоровается в ответ и неловко потирает шею сзади. — Прогуливать? Нет, что ты, просто… — Да, ла-а-адно, — тянет Джисон, поддерживающе хлопая по плечу. — Можешь не оправдываться. Тебя можно понять. — Правда? — а вот Феликс, кажется, не понимает. — Ага, — кивает друг, ковыряя потрепанным носком кеда тротуарную плитку. — Уж мне ли не знать, какой занозой в заднице бывает Хван Хёнджин. И что от него нет никакого спасения, если в его дурную голову пришла очередная навязчивая идея. Феликс хлопает себя по лбу. — Боже, неужели и ты уже в курсе...? — Чувак, да новость о вашем споре разлетелась по школам в тот же день! Из груди рвется протяжный страдальческий стон. Только не это… — Какой позор… И за что мне такое наказание? — вопрос сугубо риторический. Джисон усмехается. Подхватывая Феликса под руку, тянет за собой в сторону школы. — Давай, колись. На что поспорили-то? Феликс стреляет в Хана негодующим взглядом. — Ни на что. — Да быть такого не может! — вопит тот во все горло. — Как минимум, Хёнджин должен был выдвинуть свои условия. Он просто не мог иначе. — Джисон, — Феликс нарочно резко останавливается посреди тротуара, отчего друг неловко оступается, запутавшись в длинных шнурках, и почти валится лицом в асфальт. — Ты, вообще, на чьей стороне? Ты должен бороться со злом, а не примыкать к нему! Джисон тяжело вздыхает. Ну, вот. Начинается его любимая песня. — Я не виноват, что хочу дружить с вами обоими. И уж тем более не виноват, что меня перевели в другую школу, и я больше не имею возможности смотреть на ваши разборки с попкорном в руках из первого ряда. — Балбес, тебя, вообще-то, спалили курящим за школой, — заботливо напоминает Феликс, отвешивая в чужой лоб лёгкий щелбан. — А если и этого тебе мало, то вспомни, что спустя пару дней после выговора тебя застали в туалете целующимся со старшеклассником! Даже не старшеклассницей! — Круто, скажи? — безумно улыбается Джисон. По одному его взгляду понятно, что он ни капельки не раскаивается в содеянном. И не жалеет. Нисколько. Нет. — Какой же ты легкомысленный... — качает головой Ликс, возобновляя неспешный шаг. Но несмотря на очевидное порицание, в глубине души он немного завидует. В отличие от него, Джисон всегда шёл против правил. Всегда делал так, как нравилось ему, игнорируя мысли и желания, навязанные обществом. Даже тот поцелуй с парнем. Джисон решился на него по одной простой причине: он был влюблен. И ему было откровенно плевать, что о нем подумают окружающие. — Да пофиг, — пожимает Хан плечами, не переставая выглядеть счастливым. — Зато теперь у меня есть Минхо. Хы. На это Феликсу возразить нечем. Поэтому он тактично замолкает, а Джисон забирает у него протянутый наушник. До самой школы им удается пройти молча. У главных ворот они останавливаются. Джисон возвращает наушник, правда уходить не торопится. Лениво приваливается к металлическим прутьям забора, складывая руки под грудью. С тоской смотрит на здание, в котором проучился почти до самого выпуска. — Вот смотрю на школу, — зевает он до безобразия широко и заразительно, — даже не свою уже. А все равно нет никакого желания идти на уроки. — Полностью тебя в этом поддерживаю, — хмуро соглашается Феликс, наблюдая на переднем дворе небольшое столпотворение. Сперва он не понимает, в чем дело. Осматривается, оглядывается. А, заслышав звук струн, без труда находит причину. Просто с улыбкой опытного обольстителя, Хёнджин сидит на каменном парапете лестницы, играет на гитаре и негромко напевает какую-то песню. Слов на расстоянии не разобрать, но тембр звучит чересчур слащаво и приторно. Как у самой шоколадной конфеты в яркой шелестящей обертке. От неё страшно сводит зубы, но, похоже, одному только Феликсу. Собравшиеся вокруг Хёнджина девушки, наоборот, заглядывают ему в рот с неприкрытым восхищением. — И вот этот самовлюбленный павлин всего пару часов назад играл под моими окнами… — сдержать разочарованный вздох не получается. Грудь отчего-то щемит и ноет. — Поверить не могу. А я ещё и распереживался из-за него, наивный идиот. До Джисона смысл обронённой фразы доходит с небольшой задержкой. — Погоди, он — что?! — восклицает крайне громко, чем привлекает к себе непрошеное внимание учеников. — Тише ты, — Феликс тут же старается заткнуть болтливый рот, прежде чем все узнают о том, о чем узнать ни в коем случае не должны. — Я всё тебе расскажу, только не ори, пожалуйста. Не хватало только, чтобы нас ещё и Хван услышал. — Вы настолько сильно не переносите друг друга? — горячее джисоново дыхание опаляет ладонь, а его брови глумливо изгибаются волной. И эта привычка кажется до ужаса знакомой, но у Феликса нет времени проводить сравнительно-аналитический анализ. — Он меня бесит, смирись с этим, — вместо этого тараторит он, кидая косой взгляд в сторону. Он надеется, что Хёнджин по-прежнему увлечен благоговением своих поклонников и сочтет пронзительный возглас очередным проявлением слепого обожания. Ему явно не привыкать. — Не зарекайся, малыш, — приглушенно усмехается Джисон, пока феликсова теплая ладонь лишь сильнее вжимается ему в лицо. — В жизни всякое случается. И… хэй, смотри, я не кричу больше. Может уже расскажешь, что сегодня между вами произо-… — О милая! О жизнь моя! О радость! Эти до боли знакомые слова обрывают Хана на полуслове; перед школой сгущается странная, не сулящая ничего хорошего тишина. Феликс, оглушенный ей, испуганно сглатывает и оборачивается через плечо, рефлекторно прижимая руки к себе. Первая проскочившая мысль — бежать, но ноги отказываются двигаться — на него направлено с десяток любопытных пар глаз. В том числе и хёнджиновы. Он больше не сидит на парапете; он стоит в полный рост, возвышаясь над толпой, как предводитель, и смотрит исключительно на него. С виду он как будто переменился. На лице больше нет веселья, там эфемерно сменяются грустные эмоции. Даже губы слегка подрагивают, готовые вот-вот опуститься уголками вниз, но в глазах… В глазах полыхает гребанный дьявольский огонь, готовый испепелить Феликса на месте. Поймав чужой ответный взгляд, Хёнджин продолжает декламировать не менее пылко. — Стоит, сама не зная, кто она. Губами шевелит, но слов не слышно, — он вдруг протягивает вперёд руку, словно пытается ей дотянуться, и Феликс непроизвольно пятится назад. Он всё ещё хочет сбежать от уготованного ему позора, но взгляд отвести, черт подери, не может. Внимает словам, словно загипнотизированный. — Пустое, существует взглядов речь! — Хёнджин вдруг прерывает их зрительный контакт. Резко, неожиданно. А переведя внимание на Джисона, театрально хватается за сердце и запрокидывает голову к небу. — О, как я глуп! С ней говорят другие! И, издав нечто напоминающее стон раненого зверя, спрыгивает на лестницу, позабыв о своей гитаре, и скрывается за дверями школы. Присутствующие на этом спектакле невольные зрители продолжают гнетуще молчать, непонимающе глядя сначала на Феликса, потом на хлопнувшие двери. — Долбануться можно, — внезапно заходится диким хохотом Джисон. Царящее над всеми напряжение мгновенно рушится, перерастая в заинтересованный ропот голосов. — Ну, и что это такое было?! — не переставая громко смеяться, с трудом проговаривает Хан. У него даже слезы по щекам потекли, так его развеселило увиденное. — Мой персональный кошмар, — хнычет Феликс, оттаскивая друга под тень деревьев. Лицо пылает и горит, по спине прокатываются огненные всполохи. Ему ещё никогда не было так дурно и стыдно одновременно. — Мне же не показалось? Он цитировал «Ромео и Джульетту»? — Ага. Джисон перестает смеяться так же быстро, как и начал. — Погоди-погоди. Он реально сейчас на серьезных щах цитировал тебе монолог Ромео перед всей школой? — Да, Джисон! — закипает Феликс, хоть и сам не понимает почему. Ему до ужаса стыдно, страшно и неловко. Но при этом невероятно сильно хочется прибить одного всеми обожаемого мерзавца за то, что выставил его идиотом. — Господи, как же стыдно, Джи… — Ты шутишь? — Джисон несильно встряхивает за плечо, заставляя посмотреть ему в глаза. — Да его конкретно ведет от тебя, раз он цитирует тебе пьесу наизусть. Наизусть, Ликс! Феликс стряхивает с себя руку и запускает пальцы в волосы, оттягивая у корней до лёгкой боли. — Да наш спор целиком и полностью построен на ней! — пищит фальцетом. — И что?! — не отступает Джисон. — Ты вспомни, он же с пятого класса ничего не учил. Из принципа! — А теперь из принципа выучил! — И тебя это ни на какие мысли не натолкнуло?! Феликс на секунду задумывается. Других вариантов, кроме как довести его до истерики, он не рассматривал. Да и разве могли быть у Хёнджина другие причины? Он же постоянно цепляется, ему и повод особый не нужен. — Так, — Джисон встряхивает лохматой головой, становясь очень собранным и серьезным. — На что вы поспорили. Быстро. Признавайся. — А можно я не буду говорить? — умоляюще просит Феликс. Он уверен, что если произнесет хёнджиново желание вслух, то станет грязным и опороченным. — Нет, — Джисон непреклонен. — Либо говоришь ты, либо я спрошу у Хёнджа. Одно из двух. — Но ничего из этого мне подходит. — Фе-ликс… — теряет терпение Хан. — Я же все равно узнаю! И лучше будет, если скажешь ты. Понимаешь, о чем я? Феликс не понимает, но перспектива узнать его не радует. Поэтому, набрав в грудь побольше воздуха (и пообещав промыть себе рот с мылом после), он на выдохе тараторит: — Если в споре выигрываю я, то Хван исполняет моё желание. А если он, то тогда, цитирую: я вытрахаю из тебя всю твою нежную душу со всей своей нечеловеческой любовью. Всё. Джисон смотрит на него, слегка приоткрыв рот. Хлопает ресницами заторможено, стараясь усвоить полученную информацию. И когда до него, наконец, доходит, он сам затыкает себе рот ладонями, вереща: — Чего?!?! Серьезно?! — А похоже, что я шучу?! — Феликс переходит на ультразвук, краснея уже не только щеками, но и всем лицом. Даже уши гореть начинают так, что хочется нырнуть в холодную воду и не вынырнуть. — Ахренеть… — покачивая головой, произносит Джисон. — Ахренеть… — повторяет снова за неимением других слов. — И ты… ты, получается, согласился? — Ну… свои условия он выдвинул после того, как я пожал ему руку. — Ахренеть… — вырывается у Джисона в третий раз. Видимо, даже он не ожидал подобного от Хёнджина. А ведь он знает его лучше, чем кто-либо в этой школе! Феликс нервно переминается с ноги на ногу. Ему хочется спросить совета, хочется узнать, как же ему быть дальше в такой непростой ситуации. Но он не успевает раскрыть и рта. По школе раздается перезвон, напоминающий о начале первого урока. — Вот черт! — он широко округляет глаза и без прощания несется в школу. Не хватало ему испортить свою незапятнанную репутацию первым в жизни опозданием. Мчась по коридору со всех ног, Феликс проклинает себя, это утро и, конечно же, Хван Хёнджина. — Дурацкий Хёнджин, — бормочет он вслух, скрипя подошвой о паркет. До нужного кабинета бежать ещё полкоридора и два лестничных пролета. — Это всё он виноват. Это всё из-за него. Если бы не он, то ничего бы такого не случилось. Одно лишь это имя мне желает зла. Вот если бы не он, этот чертов Хван Хёнджин, то я бы уже давно… А что давно, Феликс не договаривает. Чья-то тёплая рука крепко хватает его за запястье, прежде чем он заносит ногу над первой ступенькой лестницы, ведущей на второй этаж. От разбитого носа и лужи крови спасает вторая, такая же теплая ладонь. Феликс теряется в пространстве. Нет ни пола, ни потолка; только чье-то плечо и раскаленная грудь с быстро стучащим сердцем. — Какого…? — пытается было поинтересоваться он. — Что ж, по рукам, — опережает его хитрый шёпот на ухо. Этот голос невозможно перепутать с чьим-либо другим. — Хёнджин?! — А кого ты ожидал увидеть? Теперь я твой избранник, — не размыкая тесного кольца рук, в котором невольно оказался Феликс, продолжает он. — И раз уж на то пошло, то, кхм-кхм: я новое крещение приму, чтоб только называться по-другому. — Ты в своем уме? — Феликс старательно пытается оттолкнуть от себя Хёнджина. Ну, что за невезение! Из одной нелепой сцены тут же попасть в другую. — Устроил спектакль одного актера. А что если нас увидят? — Твой взгляд опасней двадцати кинжалов… — Прекрати! — молит Ликс, кое-как выворачиваясь из стальной хватки. — Это не смешно уже! У нас будут неприятности. — Не будут, — улыбается Хёнджин, складывая руки под грудью. С виду он совершенно непроницаем, но внутри Феликса эхом звучит стук его безумного сердца. — А если ты так боишься, то можем спрятаться. — Ты дурак или как? — звучит риторически. Ответ очевиден. И Хёнджин это понимает. С оттяжкой прикусив нижнюю губу, он смотрит на младшего сверху-вниз и медленно проговаривает: — Насколько мне известно, на твоем счёту ни одного опоздания, ни единого прогула. Хочешь, чтобы так и было до самого выпуска? — Естественно! — Тогда доверься мне, — он протягивает руку ладонью вверх. И что-то в его взгляде в этот момент меняется. Феликс ни столько видит это, сколько… чувствует. Нутром чувствует. Кожей. Всем своим естеством. Бегло взглянув на часы, он задумывается. Просчитывает все «за» и «против» чужого предложения. Выбирает из двух зол меньшее. Получить справедливый выговор за опоздание и, тем самым, испортить себе статистику, или же довериться безумному однокласснику, который своими выходками готов свести его в могилу? Абсурдно, что он вообще колеблется перед выбором. — Ладно, — сдается, убирая со лба взмокшую челку. — Но только в первый и последний раз. Хёнджин, довольный чужим выбором, одним движением смачивает пересохшие губы языком, после чего хватает младшего за руку и тянет за собой в неизвестном направлении. — Только не последний, — на бегу произносит он, не оборачиваясь. — Теперь я твой избранник, — напоминает с гаденьким смешком, стискивая взмокшую ладонь в своих пальцах. А Феликс даже не осознает, в какие неприятности колоссальных масштабов он вляпался по собственной воле.