Fight if you can, trust if you dare

      Этим утром Галли проснулся разбитым, с неподвижными пальцами рук и спиной. Он кое-как заставил себя добраться до ванной и обратно, затем запихнуть спортивную форму и бутсы в спортивную сумку. Ему, наверное, не следовало приходить в рабочую мастерскую и возиться с глиной до шестого часа утра, но он просто не знал, что ещё можно сделать. Чем занять себя, чтобы не думать, чтобы не быть. В эту ночь у него не было рабочей смены, просто так нужно было.       Сегодняшнее утро погружено в тяжесть покатых туч над головами команды Уоторби. Пока что все они ютятся в раздевалке, заинтригованные сегодняшним вердиктом погодных условий, и никто из присутствующих не надеется на отсрочку тренировки из-за каких-то пары капель дождя, даже если те осмелятся перекатиться в ливень. Галли удаётся уловить грузное бормотание Алби где-то около своего шкафчика, но он чувствует себя слишком сонным и заторможенным, чтобы даже пытаться отреагировать, не говоря уже об ответе. Ночная ошибка. Это точно было глупо — награждать себя поздней сменой. Такую оплошность Галли совершал лишь пару-тройку раз, и всё это обычно выливалось в полную дисфункцию разума и тела, однако разгон на побег от насущного приобретался колоссальный.       Он мысленно вздыхает с облегчением, когда не слышит возмущённых обид Алби на свою отстранённость, значит не нужно пытаться корчить из себя человека, по крайней мере сейчас, в данном промежутке времени. Странно, что Галли вообще в чём-то таком сомневался. Алби, наверное, единственный, кто полностью принимает его «отлетевшие» состояния, не задавая лишних вопросов и не требуя внимания.       С выходом на поле кажется непривычным смотреть вдаль ясными глазами, которые не слепит надоедливая чёрная окружность, называемая солнцем. В любой другой день Галли не обратил бы на это внимание, но сегодня, усталый и чувствительный к любому раздражителю, его разум даёт сигнал удовлетворения. Галли всеми силами старается ответить этому сигналу внутренней улыбкой. У него получается лишь глубокомысленно кивнуть.       По привычке он осматривается, окидывая взглядом каждого сокомандника, чтобы убедиться, что никто не остался в зоне "раздевалка-душевая". Его глаза небрежно замирают на Ньюте, объявившемся неожиданно и, вероятно, намного позже остальных, потому что в раздевалке он отсутствовал вплоть до общего выхода на поле. Какое-то время Галли, застыв со шлемом в руках и прижав его к животу, не решается окликнуть его. Ему казалось, что он всё ещё должен восстанавливаться после месячного пребывания в горизонтальном положении. Ему приходится напустить на своё лицо капитанскую строгость, чтобы никто не уличил его в неподдельном, личном беспокойстве за игрока.       — Ты разве не должен видеть третий сон сейчас? — Галли не растрачивает время на приветствия.       — Слишком поздно для удачи, — бледная ухмылка Ньюта контрастом вырисовывается на его белом лице. Он не выглядит здоровым или хотя бы выспавшимся.       — Ты уверен, что чувствуешь себя… нормальным? — вероятно, это не то, что должен сказать Галли, но выходит как есть.       Ньют молчаливо склоняет голову, удерживая свой взгляд на цифре «4», изображённой на джерси Галли. Скорее всего придумывает, что ответить. Обычно Галли не отличается терпением, но общее состояние, граничащее с изнеможением, делает его лояльным и он позволяет Ньюту игнорировать своё грубое беспокойство.       Губы Ньюта, дрогнув в одобрительной усмешке, тут же расходятся в напряжении, и весь он выглядит так, будто скоро рухнет в обморок, но это не мешает ему отправиться на пробежку. Весь его вид заставляет раздражаться и беспокоиться, и Галли продолжает гудеть над его ухом ещё несколько минут, пока Ньют не советует ему распылять своё внимание на остальную часть команды. Делается это в весьма грубой форме.       Галли хочется заподозрить Ньюта в чём-то преступном из-за его искажённого поведения, но он не находится с тем, что такого может случиться. Снова маниакальная фаза? Ньют наоборот медлительный, с депрессивными глазами и мёртвой линией рта, и вместе с этим раздражённый и упрямый. Может, с ним действительно всё в порядке, если в итоге он остаётся самим собой.       Галли понимает, что у него нет желания наблюдать за Ньютом, чтобы удостовериться в его благополучии. На периферии сознания вспышками мелькает прошедший вечер, исковерканный до неузнаваемости, окончившийся так плохо, что Галли предпочёл сну безостановочную корректировку скульптуры стамеской острой формы, смело попадая ею себе по пальцам и натирая мозоли. Всё не должно было закончиться так. Это было обычным свиданием. А может, в их истории так прописано: нестись к самому обрыву, обгоняя и ударяя друг друга, чтобы потом не суметь затормозить.       Привычные упражнения помогают не думать, фокусировать внимание на поставленной задаче, и всё равно это идёт не так хорошо, как раньше, и Галли цепляется шипами бутс за ремни лестницы, сбивая всю очередь. Он сжимает шафт стика своими пальцами так крепко, что тот под его хватом скрипит. Перчатки мешают ему ощущать боль, впивающуюся в его ладонь, и забрало шлема закрывает обзор на то, с каким лицом на него косится Алби. Ему всё это не важно, он должен вести за собой остальных, у него нет времени путаться в своих воспоминаниях и оценках.       Проходит час, когда первая жирная капля ударяет по шлему, и после этого трава под ногами усеивается мелкими водянистыми разводами. Небо сгущается и темнеет, но выглядит так, будто готово пронести бурю дальше, не мешая тренировке.       Последующие упражнения заключаются в небольшой борьбе между атакующими и защитниками, и каждый полевой игрок становится позади другого, создавая очередь. Галли делает шаг в сторону атакующей цепочки, потому что невыраженного гнева в нём оказывается больше, чем стойкого желания удержать соперника, а значит выходить на позицию защитника пока опасно.       — Адамс, подойди сюда.       Удивлённо взглянув на выжидающего тренера, Галли принимается шагать в его сторону. Ему приходится рявкнуть на некоторых сокомандников, чтобы они продолжили выполнять упражнения вместо того, чтобы наблюдать за ним. Он не удивляется, когда тренер просит проконтролировать процесс и критиковать тех, кому это действительно нужно. Галли переходит на сторону контролирующей стороны вместо игровой, и как только оказывается отбившимся от общей практики, он чувствует себя уязвимым перед своим беспокойством. Произошедшее тут же принимается плясать в его голове как что-то, что он посмотрел по телевизору этим утром.       Место их свидания оказалось отвратительно вычурным и оскорбляющим любого, кто проявит смелость заявиться сюда в вещах меньше, чем за семь тысяч долларов. Галли заставлял себя выплёвывать все мысли о стоимости костюма, что Минхо умудрился всучить ему своими играми разума и жалобными глазами. Температура на улице упала ниже, чем предполагалось, поэтому Галли пришлось накинуть на себя пиджак поверх рубашки, сидящей на нём как на заключённом. Он заставил себя смотреться в зеркало достаточное количество времени, чтобы удостовериться, что вся пыль и глина смыты с его лица и не грозятся осквернить никого, кто осмелится обратить своё внимание в его сторону.       Ему было невыносимо вертеться перед зеркалом, чтобы понять, выглядит ли он слишком смехотворно в том, в чём он одет. Весь его вид ему казался фальшивкой, он никогда в своей жизни не носил даже рубашку, потому что и работа, и учёба позволяют ему придерживаться свободного стиля. Минхо, вероятно, подозревал, что ничего из около цветного Галли надеть на себя не даст, поэтому его выбор пал на полуночный синий.       — Полуночный синий. Смотри, прямо как ты, — Минхо расплылся в воодушевлённо-довольной ухмылке, получив в отместку недовольно вскинутые брови и прямую линию рта.       Галли не отрываясь смотрел и смотрел на своё отражение, пока не дождался растекающейся надписи «самозванец» на грязном зеркале, конечно же, мысленно приписанной им же. Он не должен был соглашаться на это. Ему там не место.       У него не было проблем с тем, чтобы вести себя прилично, и всё-таки угрозой снисходительному имиджу могло служить презрение, густо сидящее на его лице, которое он весь вечер пытался прятать. Галли не обнаружил бесконечного количества приборов на столе, как он раннее боялся, хотя и подозревал, что это дело рук Минхо. Вся его отстранённость развалилась ровно в тот момент, когда его взгляд упал на заламинированную брошюру меню.       — Кажется, сегодня нам запекут чью-то ногу, — пробежав глазами по ценам блюд, Галли в отвращении поморщил нос.       Эта шутка стоила Минхо нормального дыхания, потому что он поперхнулся водой в тот момент, когда начал смеяться. Галли остался довольным его реакцией, и что-то в груди мягко разлилось, согревая его всего изнутри. Вместе со смехом Минхо вернулось ощущение, что он не оставлен один на один с неизвестным ему дыханием богатой ночи, где вокруг не было никого, кто мог выглядеть так же, как он, когда он в своих лохмотьях. Галли заставил себя вспомнить, почувствовать, что вокруг всё по-прежнему. А потом это ощущение превратилось в неразборчивую волну смятения и льда, вонзившегося в него так неожиданно и обескураживающе, что на мгновение он перестал дышать.       — Галли, ты в порядке? — спросил тогда Минхо, когда заметил его взгляд, слегка рассеянный и очень грузный, продолжающий изучать несчастную брошюру.       — Да, я… не привык, — честное признание ещё никого не убивало, верно? — Имею ввиду цены. Это ограбление, — вздёрнув бровь, подытожил Галли.       Тогда Минхо странно улыбнулся и, выхватив меню из рук Галли, растворился у лестницы, ведующей вниз. Галли успел оглядеться: панорамное окно справа от него, тихая музыка и услужливый официант, скучающе сидящий у входа. Их столик оказался единственным на этаже. Галли невесело заподозрил, что и этот манёвр стоит за Минхо. Не то чтобы он против. Ему действительно не хотелось встречаться взглядом ни с кем из них. Цивилизованное общество. Высокомерие движений и скривлённые в осуждении губы. Пренебрежение обслуживающим персоналом. Сердечный приступ, когда на туфлях обнаружено пятно. Галли изо всех сил старается не относиться предвзято к богатым. У него это почти получилось.       А затем пришёл Минхо, довольный и ожидающий, вручил меню Галли обратно, и когда тот открыл его, то с недоумением стал его разглядывать: вместо ценников ему в глаза бросились сплошные чёрные квадраты и прямоугольники.       — Что с этим случилось? — странным тоном поинтересовался Галли, а затем ткнул в первый попавшийся квадрат.       — Я попросил дать тебе другое меню, — уклончиво ответил Минхо, улыбаясь как и прежде, — Можешь выбирать всё, что пожелаешь, не отвлекаясь на стоимость, — а затем добавил совершенно непринуждённо: — Я подумал, что тебе так будет легче, если закрыть ценник.       Галли не понял, что больше его оскорбило: сам поступок Минхо или то, как он ему улыбался, полный уверенности, что он понимает его и всё делает правильно. Он так и уставился в брошюру, не в силах больше поднять глаз на Минхо, ощущая себя униженным до самой земли. Вся истина его положения вспыхнула и прокатилась по его векам. Большой ценник не для него. Он никогда не мог позволить себе того же. Никогда не привыкнет к хорошей жизни, будет пугаться дорогого. Бедный парень из самых низов. Ему здесь не место. Полностью обратившись в каменное изваяние, Галли продолжал держать спину прямой, а взгляд выключенным. Его чувства проткнулись остриём ножа, и лезвие осталось внутри.       — Ты… в порядке? — неуверенно спросил Минхо, и вся его гордость тут же окрасилась в вялую нерешительность.       Оказалось, молчание затянулось. Галли моргнул, а затем ещё раз, чтобы включить себя в реальный мир. Он зажмурился, а затем приказал себе переключиться из режима мертвеца в режим движения.       — Да, — утверждение вышло низким и яростным, лишённым всего того, что могло означать «всё в порядке», — Просто это… — Галли умолял себя сказать хоть что-нибудь, а не молча покинуть ресторан, не объяснив ничего Минхо, — То, что ты сейчас сделал. Это унизительно для меня, — Галли проговаривал слова остро, рубя каждое на отдельные буквы. Он не мог говорить по-другому, ведь даже просто открыть рот казалось непосильной задачей. Ещё никогда он не чувствовал себя ничтожным до такого уровня.       Минхо застыл с неясным выражением, видимо, обдумывая то, что могло пойти не так в его попытке внимательности и заботы. Галли в раздражении подумал, что вряд ли до него дойдёт. С чего бы это? Он никогда не знал, что это такое — быть униженным своим положением, оскорблённым за то, к чему сам не имеешь отношение. Ведь Галли никогда не хотел бедствовать и работать до полного отключения. Ему просто повезло родиться в ужасной семье.       — О, чёрт, — выпалил Минхо с таким отчаянием, что Галли непроизвольно вскинул брови в удивлении, — Извини меня. Я не думал… я вовсе не хотел… — он тут же засуетился, начал ёрзать на стуле и жестикулировать. Он явно не знал, что делать. Может, ему хотелось коснуться Галли, но этого он себе позволить не мог. Его губы заметно побледнели. Галли стало его жаль, — Я не хотел, — смирённо повторил Минхо, когда мотор беспокойства внутри него сгорел, — Я никогда не думал тебя унижать.       Галли знал, что Минхо говорит правду, это всё и так понятно. Но он не мог справиться с отвратительным ощущением, пониманием, что ему не хочется смотреть на Минхо и находиться рядом с ним. Этот поступок и эти слова оттолкнули его настолько сильно, что ему стало неприятно быть здесь. Галли почувствовал злость и смущение, а затем пришло разочарование. За эту минуту он, кажется, выжег себя изнутри до углей.       Они продолжали молчать. Галли понимал, что его слово будет отправной точкой того, что произойдёт дальше. Он не смог заставить себя сказать, что он всё это знает и понимает. Его гордость оказалась втоптана в грязь, пускай это и не вина Минхо. Какая-то часть его сознания не могла поверить, что это случилось. Он, вероятно, не ожидал такого поступка от Минхо, пускай тот и не осознавал в процессе, что говорил что-то неправильное. Галли тяжело поднялся со стула и пробурчал невнятные объяснения. Ему хотелось обрести способность исчезать. Обычно этим наделяли его другие.       Минхо не стал его останавливать, и Галли был этому благодарен. Он знал, что не сможет насильно заставить себя ответить ему, разобраться с этим на месте. Ему нужно пространство, а ещё нужно время. И ещё что-нибудь, чтобы выпустить пар. Он старался не думать о том, как чувствовал себя Минхо в тот момент, оставшись один на один со своей ошибкой, запертый в ресторане, в котором они договорились сидеть вместе.       Он не хотел тревожить Алби, когда на часах было около полуночи. Пускай он думает, что он на ночной смене, каких у него обычно не бывало в этот день недели. Изменения везде бывают, так ведь? Галли не придумал ничего лучше, чем отправиться в мастерскую. Счастливым оказалось мгновение из прошлого, когда ему делали дубликат ключа, потому что он усердно и аккуратно работает. Среди всей команды Галли считается лучшим подмастерье.       Он знал, что если попытается уснуть, то обязательно попадёт в капкан собственных мыслей, которые примутся поедать его со всех углов. Он хотел уйти от этого, закрыть сегодняшнюю слабость силой, поэтому отправился отливать одну скульптуру и завершать другую. Вся его энергия иссякла ближе к шести утра и, поспав всего каких-то полтора часа, он восстал из неподвижных и отправился на тренировку. И теперь вынужден отображать на своём лице что-то помимо недовольства, пока наблюдает за потугами собственной команды.       — Мы так и в финале просрём, — озабоченно комментирует Галли себе под нос, кое-как скрестив руки на груди (экипировка этому мешает). Он смело отворачивается от того факта, что предыдущие проигрыши значатся на его совести.       Спустя пятнадцать минут Галли одним свистком оповещает, что полузащитникам нужно меняться очередями (те, кто тренировал атаку, теперь переходят в защиту). От его взгляда не укрывается того, как Ньют наклоняется вперёд, видимо, чтобы отдышаться. Упражнения вымотали его, но он отчего-то продолжает упрямо выполнять уже невыполнимое для своего организма. Галли хмуро скользит взглядом по усталому телу Ньюта, а затем обращает внимание на подошедшего к нему Алби, что с напряжением в глазах (забрало шлема предусмотрительно откинуто наверх) что-то Ньюту толкует. Облегчение от того, что самому не приходится вмешиваться, не приходит. Галли прокручивает стик в своих руках несколько раз, одним нервным движением отводит плечо назад. В следующее мгновение запущенный в движение стик метит прямо в Ньюта, но не долетает до него, как и задумывалось. Вздрогнув, Ньют резко поворачивает голову в сторону зачинщика, едва устояв на ногах.       — Какого хрена ты делаешь? — Ньюту стоит тяжёлых усилий не рычать. Уперев ладони в колени, он пытается отдышаться.       — Проверяю рефлексы, — повысив голос для пущей слышимости, отвечает Галли, — Они дерьмо, — он не стесняется в выражениях, потому что всегда таким капитаном и был.       — Ты в меня даже не попал, — с ехидным сомнением утверждает Ньют, стягивая с себя шлем.       — В этом твоё спасение, — парирует Галли, а затем сердито шагает к ощетинившемуся Ньюту, — А если бы попал? Ты бы даже не успел увернуться, — странно, но его голос не выражает ни недовольства, ни упрямства, — Иди на скамейку и отдышись нормально.       — Я в порядке, — отрицает Ньют, смотря в пространство.       «Нифига ты не в порядке», — единственное, что доносится до онемевших ушей Ньюта. Знакомый грубоватый голос, торопливая речь с оттенками претензии и дерзости. Ему хочется противиться и сопротивляться, воображать, что косые удары по воротам и одышка его не касаются. Ньют чувствовал себя плохо, когда шёл в сторону раздевалки. Он не соображал, что вообще делает, когда менял свою уличную одежду на спортивную. Ему слабо виделось, как он преодолевает расстояние даже от одного конца поля до другого, но он всё равно это сделал. Он это делал, делает и будет делать, потому что собственная беспомощность и ощущение бесполезности бьют по костям, и всё это издаёт такой звук, что хочется вынуть барабанные перепонки любым предметом, что только попадётся под руку. Он устал ничего не мочь, устал пропускать жизнь из-за своего хаотичного мозга.       Тело постепенно отказывалось слушаться, тяжёлые руки и ноги ощущались камнями. Ньют знал, что пора остановиться, что его тело на пределе, но он не смог. И сейчас ему хочется жадно хватать воздух сухим ртом, растянуться на мокрой траве, стянуть с себя перчатки и нагрудник, чтобы дать себе пространства. Но Ньют продолжает упрямо стоять на своём, мысленно слать Галли куда подальше, а в реальности испепелять его своими тёмными, дьявольскими глазами.       — Ньют, тебе нужно покинуть поле, ты не в форме, — Галли не отстаёт, с важным видом расселся рядом и теперь давит на мозг, грозно осматривает трясущиеся руки и лоб, покрытый испариной.       — Ты оглох? — сиплым голосом грубит Ньют, чудом продолжая стоять на ногах.       Он пытается сказать что-то ещё, но точечная боль ударяет прямо в висок, и он шатается на своих двух, а затем приседает, едва ли не уткнувшись носом в траву.       — Ты, блять, издеваешься… — скромный шёпот Галли раздаётся над самым ухом Ньюта.       Ньют качает головой, тем самым прося не трогать, но всё, что делает Галли — трогает, хватает его под руку. Ньют начинает вырываться, мысленно проклиная такое упрямство в своём лице, но он не может бороться со своим характером, не прямо сейчас.       — Да я… ты… не… — Ньют, оказывается, не может связать и двух слов, а всё равно пытается доказать, что ничего не происходит.       Вокруг всё вертится, шипит и переключается. Ньют пытается дышать ровно. В глазах прыгают молнии, сыпется песок. Монохромные сигнальные огни. В голову бросается недавний разговор с отцом. Он больше не может спрятаться, его прокажённое состояние теперь у всех на виду. Жужжание в ушах царапает перепонки. Ньюту не терпится расчесать их до крови.       — Ты меня слышишь?! — обеспокоенный возглас Галли умещается между безумием его памяти. Непривычный возглас.       Ньют крутит головой во все стороны, не осознавая, что потеря связи с реальностью уже на пороге. Дышать становится труднее. Вокруг собирается всё больше лиц, каждое оснащено решёткой. Тёмно-зелёные пятна, пустые вопросы. Затем раздаётся шум телевизора. Сбитые каналы. Скрип двери и шороховатые шаги, чтобы её не спугнуть. Мама переключает канал за каналом, но вместо изображения — чёрные полосы и монотонный писк. Ньют болезненно моргает, панически втягивая воздух через нос. Это будет бесконечностью. Видения распространяются. Разбитые бокалы, осколок, застрявший в ладони. «Я так хочу умереть. Ньют, ты пойдёшь вместе со мной?».       Ньют старается сосредоточиться на одной точке. Он ощущает, как удары собственного сердца бьют по вискам. Ему становится совсем тошно. Он падает на колени, выскальзывая из слабой хватки Галли. Он хватается за свои мокрые волосы. Всё вокруг теряет смысл, становится картонным и давящим.       — Блять, Ньют, — Галли подлетает к нему с таким рвением, что кожа на его коленях скорее всего осталась на земле, — Ты меня слышишь?       Он сбрасывает с себя перчатки яростными движениями, не обращая внимания, куда они отлетают. Он грубо хватает Ньюта за лицо и разворачивает к себе.       — Ты меня слышишь? — Галли стоит огромных усилий не срывать своего голоса, — Слышишь, Ньют? Смотри на меня!       Ньют ничего не слышит. Всё его нутро залило чёрной краской. Его пальцы ощущаются ему хрупкими и вместе с тем склизкими. Он чувствует, как тонет в этой траве, как его ноги отнимаются, становятся частью рыхлой земли. Весь он уходит прочь отсюда.       Галли наблюдает за тем, как голова Ньюта опускается, как он жадными глазами сверлит мокрую зелень. Он ни на что не реагирует. Это похоже на замыкание в системе.       — Да очнись ты! — свирепо просит Галли и вновь хватает Ньюта за лицо, чтобы фокус его внимания держался на реальности. Потому что блуждает Ньют явно не здесь.       Резкий возглас рвёт ту реальность, в которой Ньют потонул. Его веки резко распахиваются, и всё тело наклоняется вперёд. Ньют осторожно смаргивает остатки потери рассудка, сосредотачивает своё внимание на первоплановом, и перед его взором тут же вспыхивает собранное лицо с обеспокоенными, широко распахнутыми глазами; лицо, чью переносицу атаковали мириады веснушек, хаотично разбросавшиеся по остальным участкам кожи. Картина выстраивается до тошноты знакомой, выжигается на дне глазниц, и Ньют ощущает потерю равновесия внутри себя, потому что похожие веснушки и похожий цвет глаз ему встречались намного раньше. Смутное ощущение узнавания кого-то в другом. То был единственный парень в элитной школе, заговоривший с ним вопреки знанию о его болезни. Они редко общались и мало пересекались, так как тот был на два класса старше. Ньют вспоминает былую дрожь в конечностях, когда за него впервые заступились. Этот человек был всё тем же — бледные веснушки и вольные глаза. Возможно, тогда Ньют впервые почувствовал что-то, не связанное со стыдом и болью. Парень отвечал улыбкой и всегда тянул свой кулак к его — в знак поддержки.       Через полгода он умер. Автомобильная авария. Ньют стоял рядом с горюющей преподавательницей. Он был пустым и звонким. В нём осталось так мало от сожаления, а в груди где-то совсем глубоко и невидимо трепыхало облегчение, потому что опасная связь между ним и другим человеком грозилась обрести форму. Даже в те маленькие годы ему было страшно коснуться души другого.       — Я отведу тебя в медпункт, пошли.       Ничего не понимая, Ньют всё-таки откликается на голос своего капитана. Растерянными глазами он всматривается в маячащий перед ним профиль. Видел ли он раньше в нём что-то знакомое? Вряд ли. Ньют не вспоминал о том парне очень много лет.       — Ньют, вставай, — рявкает Галли, пытаясь поднять Ньюта на ноги.       Хамоватый тон, раздражающий его нервы, неожиданно приводит в чувства. Всё остальное в груди затухает. Ньюту хочется отмахнуться, но в ответ на приказ ему удаётся только размахивать руками как умалишённому. Галли громко вздыхает и, цокнув, продолжает свои попытки поднять его на ноги.       Неожиданно Ньют перестаёт брыкаться. Галли меняется в своём выражении, делаясь более настороженным и менее злобным. Он искоса наблюдает за тем, как Ньют постепенно поднимается на ноги, позволяет собою управлять. Его глаза расширяются в тревоге, когда он замечает, как яркое пятно расцветает у Ньюта над верхней губой.       Ньют морщится от привкуса крови на своих губах. Ну вот, кровотечение. У него это никогда не бывает к добру. Он чувствует тошноту и головокружение. Весь мир внезапно искривляется. В его глазах картинка тухнет, а затем окрашивается в ярко-синий и оранжевый. Встревоженный тон Алби стирается ударами собственного сердца. Он делает один вздох, а затем его мир выключается.       Просыпается Ньют на больничной койке, под ненавязчивый шум радио и тяжёлый взгляд Галли. Он позволяет своему разуму выйти из густого тумана. Он долго молчит, пока Галли продолжает наблюдать за его бездействием, терпеливо сцепив пальцы в замок на своих коленях. Ньют пытается избегать знакомых глаз, но с каждой секундой ему становится неуютнее. Его едва не одолевает желание отключиться вновь.       — Ну чего ты смотришь на меня? — устало спрашивает Ньют. Вряд ли стоит ожидать сочувствия от сидящего напротив.       — Ты сдурел? — без всякого спрашивает Галли и, не дождавшись ответа, машет рукой в сторону Ньюта, — На кой хрен тебе вообще всралось выйти сегодня на поле?       — Я не хочу пропускать жизнь, — с яростным жаром выпаливает Ньют. Он даже не пытается надеяться, что Галли его поймёт.       — С таким рвением ты её как раз-таки и пропустишь, — с намёком возражает Галли. Он упирается локтями в колени и обхватывает свой затылок длинными пальцами, — Твою мать…       Ньют считывает за лучшее промолчать. Стыд неожиданно опаляет его щёки, и он отворачивается к окну. Он не хотел никого пугать и заставлять переживать за себя. На самом деле он даже не думал о том, что его решения могут коснуться кого-нибудь, кроме него самого.       — Ты там всех напугал на поле, — Галли вновь обращает своё внимание на Ньюта, точнее теперь на его затылок, — Видел бы ты, как обосрался Алби, — он слабо ухмыляется, рассматривая свои ладони.       Ньют искоса глядит на Галли, сидящего рядом с ним. Вся вспыльчивость угасла на его лице, не оставив после себя ничего, кроме пунцового окраса вдоль линии челюсти. Ньют с запозданием понимает, что Галли просто перекидывает свои чувства на других, выставляя взволнованными всех, кроме себя. Понимает он это по тому, с каким вниманием тот всматривается в свои руки, будто хочет в них запечатлеть свои эмоции, перенести их в более безопасное место. Укол вины приходится в самый центр органа, что качает кровь. Ньюту всё ещё непривычно, что кого-то заботит его личность.       — В следующий раз я без расспросов выброшу тебя обратно в раздевалку, — чопорно оглашает Галли, выпрямляясь и откидываясь на спинку стула.       — Тебе уже практически это удалось, — Ньют не отступает, пытаясь язвительностью укрыть чувство вины.       — Если бы удалось, — недовольный, Галли переводит раздосадованный взгляд на лицо Ньюта, — Что это… что это было? — ему не хотелось спрашивать, но он должен.       — Мне стало плохо, — тупо отвечает Ньют, словно вычитывает банальные слова на бумажке.       — Да что ты, — Галли позволяет себе одну измождённую улыбку.       Ньют отворачивается от неё как от пощёчины. Очередной прилив вины заставляет его вжаться в койку. Он не может сказать ни слова.       — Это была паническая атака? — Галли продолжает допрос, не боясь, что может ненарочно навредить.       Ньют несмело пожимает плечами. Он действительно не знает.       — Ньют.       — Да не знаю я, — торопливо огрызается Ньют, очень бесцветным голосом, — Это скорее… — это заставляет его задуматься на какое-то время. Ньют принимается жевать губу, тщательно подбирая каждое слово: — Мозг блуждал в картинах прошлого, пока... пока сам я, мои глаза и уши находились на поле. Я чувствовал, что не могу дышать, но это была не паническая атака. Я просто… был не здесь, но всё осознавал. Понимаешь? — с этим вопросом его взгляд смещается с белого покрывала на исказившееся в недоумении лицо Галли.       Галли хочет ответить честно, но сомневается, что это необходимо — он уверен, что на его лице и так всё написано. Но с другой стороны, а обязан ли он всё это понимать? Вряд ли. Иногда достаточно простого принятия того, что случилось.       — Звучит как дерьмо, — в знак подтверждения своих мыслей Галли кривит губы в сочувственном протесте.       — Это им и было, — улыбчиво соглашается Ньют. Это больше походит на отчаянную борьбу с плохими мыслями. Он понимает, что выглядит немного сломленным. Он вновь обращает своё острое лицо к окну.       Галли не требует от Ньюта ничего, ему хватит и простодушного молчания, ведь всё-таки он здесь тот, кто лежит на больничной койке. Он задумывается, случалось ли такое с Ньютом раньше, а если да, то как он с этим справлялся. Судя по тому, что он слышал, Ньют ни с кем не дружил, значит никого попросту не могло быть рядом. Эти тревожные размышления и домысли он оставляет тонуть невысказанными.       — Ты сегодня выглядишь как зомби, — Ньют неожиданно принимает человеческий облик вместо картонного, — Не спал?       — Спал, — Галли стоит усилий не ощетиниться. Ему малоприятно думать о том, что следы бессонницы предательски заседают у него на лице всякий раз, когда ему хуже некуда.       — О, конечно, — Ньют не скрывает, что он ему не поверил. Он наконец позволяет себе вглядеться в лицо Галли, чем застаёт того врасплох, — Ты чем-то обеспокоен, — не вопрос, а констатация факта.       Галли удивлённо вскидывает брови, злясь и поражаясь проницательности Ньюта, вылезающей наружу лишь по праздникам. Хотя, может, Ньют и не прав. Вряд ли эти чувства можно назвать беспокойством. Просто Галли ощущает себя прибитым к полу из-за того, что он не справился с собой и ушёл вчера вечером. Он не может набраться смелости и спросить у Минхо о Томасе. Он не может смириться с тем, что всему очень скоро придёт конец, что она покинет его. Он не сможет остановить это море, этот отлив, что уже пытается говорить с ним. Этого нельзя избежать. И Галли не знает, как сказать об этом Минхо. Как поделиться с ним тем, что пожирает его внутренности и кости день за днём, тихо поджигает его нервы, блуждает по ночам в его разуме. Он готовится к прыжку, если к этому вообще можно подготовиться. Он мысленно, с громким отчаянием просит её не забирать его с собой.       — Я просто устал, — Галли не говорит лжи, просто ответ подбирается не подстать вопросу. Он не сможет никому сказать об этом. Ведь если начнёт, это тут же станет реальностью.       Ньют моргает, принимая этот ответ, даже если и понимает, что ему врут. А он понимает. Но ему кажется чересчур знакомой пустота, образовавшаяся в глазницах Галли заместо глаз. Он не хочет прорубать там чёрные дыры.       Он продолжает смотреть в окно, изучать каждую ветку цветущего дерева, вслушиваться в многословное молчание Галли. Всё его тело ноет и гудит, но он не в силах уснуть. Что-то тревожное пожирает его разум, словно он проснулся от кошмара, когда сердце заходится в истерике, а простыни насквозь мокрые. Только он не видит никаких сновидений. А ещё он не спит.

***

      Этим утром Минхо проснулся тяжёлым, с разбитыми мыслями и виноватым сердцем. Ему пришлось приводить в порядок свою опустошённую оболочку, укладывать волосы и варить нежеланный кофе. Ему, наверное, не следовало пить этой ночью так много и оставаться в ресторане до четырёх часов, но он просто не знал, что ещё можно сделать. Чем заняться, чтобы не истязать себя, чтобы не прокручивать сделанное раз за разом. Эта ночь не была создана для его опьянения, просто так нужно было.       Он отправился на пары с чугунной головой и сонными глазами, не понимая толком, что от него хотят, что влетает в его уши, и какая информация сегодня считается важной. Весь день для него оказывается наполнен туманом и шёпотом людей, что были далеки от него настолько, насколько это возможно. Вечером ожидалась силовая тренировка в зале. Минхо слабо мог представить, как он будет поднимать вес без дрожащих рук и потом, застилающим глаза.       Но сейчас он всё равно здесь, и поднимает вес больше обычного, ведь если нагрузить себя жёсткой физической работой, можно вполне удачно соединить желание оторваться от реальности и наказать себя. Минхо узнал об этом способе очень давно. Это стало одной из причин, почему он пошёл в спорт.       Когда его руки отказываются двигаться, а шея разрывается от ноющей боли, Минхо оставляет гантели на полу, одревенело всматриваясь в пол, что отчего-то стал усыпан мелкими тёмными пятнами. Наверное, это всё только перед его глазами. Он не желает останавливаться, но оглушающий свисток, идущий словно наперекор его тёмным мыслям, заставляет вынырнуть из неправильных помыслов.       — На сегодня мы закончили, можете валить, — спокойно оглашает тренер, кажется, довольный этим фактом больше остальных, и скрывается за дверями зала.       Минхо приходится моргать с частой периодичностью, чтобы прогнать все круги и полосы перед глазами. Его организм явно на пределе, не хочет слушаться и подчиняться, но Минхо тяжело засматривается на очередной тренажёр, и жаление убить себя тяжёлой работой прорывается в около ясное сознание, которое тут же меркнет. Сегодня на силовой тренировке не вся команда, эти посещения практически добровольные (времена, когда тренер обвиняет всех игроков в шаткости стойки и неспособности бегать без одышки, остаются игнорируемыми). Минхо успокоился в самом начале упражнений, когда понял, что Томаса поблизости нет, но ему стало втрое хуже, когда он понял, что вместе с его командой здесь образовался Алби. Минхо хотелось задаться вопросом, часто ли он посещает зал вне тренировочной программы, но изнеможение вперемешку со стыдом взяли вверх, и он лихо прошагал в противоположную сторону от той территории, где занимался Алби.       — Минхо, ты оглох, что ли? Я сказал, что тренировка окончена. Выметайся быстрее.       Вскинув свои тёмные брови, Минхо нехотя разворачивается на голос тренера. Он не заметил, как успел оказаться около тренажёра. Он провожает силуэт мужчины ровно до дверей, а затем быстро хватается за ручку тренажёра, понимая, что держать себя на ногах ему даётся всё труднее. Он каким-то чудом игнорирует внимательные взгляды Алби, то и дело пробирающиеся в его сторону. Ему не хочется, чтобы он за него волновался. Вряд ли он это заслужил.       С каждым днём темнеет всё позже, но в связи с дождливой погодой общежитие успевает спрятаться во мрак гораздо раньше. Минхо, не ощущая ни рук, ни ног, плетётся до кухни. Там неспешно варится кофе. Тишина, обычно здесь не обитаемая, действует на нервы. Унылыми движениями Минхо вливает сварившийся кофе в кружку и усаживается за пустой стол. Ему до жути некомфортно и пресно, он не может избавиться от ощущения, что всё испорчено. А ведь всё на самом деле испорчено. Он устало усмехается в кружку. Почему же он мог ожидать от себя чего-то другого?       Всё своё существование он пытается быть другим, казаться настоящим и живым, но всякий раз, когда дело доходит до реализации, он с грохотом разбивается о стены реальности. Может, ему не дано быть достойным человеком? Может, он просто не умеет?       Та боль, то стеклянное ошеломление, отразившееся в глазах Галли в тот вечер. Минхо хочет разбить свою голову о стену, лишь бы забыть это. Он не хотел его обидеть, а уж тем более унизить. Но правда в том, что он никогда этого не хотел ни для кого из тех, кого любит, но каждый раз спотыкается, и всё его желание поворачивается к нему ребром, обнажая зубы и вываливаясь обратным.       Обычно в самые тяжёлые дни Минхо насильно заставляет себя всматриваться в своё отражение, чтобы с мазохистическим наслаждением наблюдать за тем, сколько уродства могут открывать зеркала. Сегодня он этого сделать не смог. Весь день бежал от зеркал как от прокажённых, утром полуслепо собирал волосы во что-то человеческое. Минхо понимает, почему Галли оставил его вчерашним вечером, это всё было очень нужно. Минхо не хочет, чтобы право на прощение ему давалось просто так. Он не против постараться, он не против быть одиноким. Если это вполне вписывается в картину наказания, он ничему не будет против.       Он не может отправиться в комнату. Будет невыносимо видеться с Галли сейчас, ведь он не сможет получить прощения за такой короткий промежуток времени. Ему хочется выделить ему пространства для переживаний. Своё он готов подвинуть насколько нужно. Он не разговаривает с Терезой, он причинил боль Алби. С Томасом они не смотрят друг на друга больше нескольких дней. Минхо делает глоток кофе, что вышел очень горьким и ошпаривающим. Он не знает, куда себя деть.       Ноющая боль где-то под грудиной мешает наслаждаться кофеином. Может, дело не в этой боли, а в совершенно иной. Минхо перестаёт разбираться в чувствах, ведь никогда этого особо не умел. В голове бурлит желание исправить хоть что-нибудь. Ему не верится, что он всех от себя разогнал. Будто эти месяцы успели сделать его гниющим и непривлекательным. Он не заметил, как превратился в косую смерть, с чёрным капюшоном, накинутым на бездумную голову, и прозрачными руками, неспособными удержать ничего из важного.       Он проходит по коридору в сторону общего балкона, оставив кружку с кофе остывать на безлюдной кухне. Отворяет двери и тут же получает удар холодного воздуха в лицо. Дождь уже закончился, но порывы северного ветра продолжают убаюкивать город. Отчего-то он знал, что найдёт Алби на балконе. Он всегда отсиживается здесь, когда устаёт от стен комнаты, или когда ему нужно подумать.       Минхо не торопится с речью, на самом деле ему практически нечего сказать. Он становится рядом с задумчивым Алби, держащим в зубах сигарету. Он никак не реагирует на подошедшего к нему обидчика, просто продолжает смотреть прямо, словно сканирует мокрый пейзаж для дальнейших научных исследований. Синий час. Так Тереза называет время суток, когда солнце убегает далеко за горизонт, оставляя за собой голубое свечение.       — Тяжёлый день? — Алби неожиданно открывает рот. Ему приходится ловить сигарету одним торопливым движением, чтобы та не плюхнулась на землю. Наверное, он ожидал, что та прилипнет к губам.       — Что-то типа этого, — Минхо неестественно усмехается. Сегодня нет ни места, ни сил для притворства. Он ощущает себя слишком чёрствым и загубленным для всего этого.       Они стоят в тишине, оба размышляя о своём. Словно завороженный, Минхо сверлит взглядом ближайшую вышку и вслушивается в капли дождя, отбивающие ритм по перегородке. Наверное, капает с крыши. Честные слова раскаяния не находят выхода, остаются сидеть внутри. Минхо никогда не было сложно просить прощения, но сегодня эти слова звучали слишком много раз в его голове, чтобы дать им облачиться в голос.       Весь объём его мыслей занимает беспокойство сделанного в сторону Галли. Ему хотелось отделаться от этого весь день, но каждый момент этого дня приводил его к одному и тому же. В какой-то момент Минхо устал бороться, просто позволив этому случиться. Только теперь это ощущается как нескончаемый смерч, увлекающий за собой любого на своём пути. На этом пути оказывается только Минхо.       Когда Галли покинул ресторан, Минхо долго не мог оторвать оцепеневшего взгляда с панорамного окна. Разум отказывался воспринимать происходящее за реальность. Он не мог поверить, что он сделал это. А ещё почувствовал небольшой дискомфорт в груди в тот момент, когда Галли не остался с ним. Наверное, это было больше похоже на копьё сквозь сердце. Но с этим должно быть всё в порядке, Галли имеет право уйти, если ему больно. Минхо не хочет навязывать свою вину кому-то ещё. В любом случае нужно учиться это проживать, двигаться вместе с этим чувством, дышать и засыпать. Пока Минхо ничего из этого не умеет.       Он знает, что Алби вполне бы его понял. Может, не то, что он ляпнул Галли, но хотя бы то, почему он себя так чувствует. Одиноко, возмущённо и смирённо. Только ничего из этого Минхо не может рассказать. Для всего этого нет времени. Не сейчас.       — Ты всё ещё дружишь с «иногда-дебилами»? — полуосторожно спрашивает Минхо, несмешно и отстранённо.       — А такие ещё остались? — вдумчиво задаётся вопросом Алби заместо ответа.       Минхо хватает только на один гортанный смешок. Он косится в сторону вспыхнувшего огонька зажигалки. Алби неспешно поджигает вторую сигарету. Минхо курить не хочется.       — Я вроде как отказался от дебилизма, — тихо признаётся Минхо, перебивая громкий выдох Алби после очередной затяжки. На самом деле нельзя быть уверенным. Но он точно знает, что больше не хочет врать своим друзьям. Все его полгода поросли ложью, путано пробираясь сквозь лица дорогих ему людей, — Честно стараюсь.       — Положи ещё руку на сердце, — почти весело язвит Алби, а затем вновь затягивается.       Он не предлагает Минхо закурить. В его движениях всё также читается дистанция и немилость. Кажется, путь по лестнице вверх, к прежней дружбе будет непростым. Минхо тихо вздыхает с досадой. Что ж, больше ничего не остаётся. Самое важное он выяснил: Алби хочет и дальше терпеть его шутки и растяпость. Этого оказывается более, чем достаточно.       Минхо переводит своё внимание немного вправо, потому что больше не может выносить, как глаза его цепляются за оранжевую точку на конце чужой сигареты, то вспыхивающую, то угасающую. Он мысленно благодарит Алби за возможность остаться здесь и дышать этим дымом. Вряд ли сегодня ему удастся уснуть, даже если веки уже принимаются безвольно закрываться. Капли продолжают тарабанить по перегородке, только уже с меньшим усилием. Через несколько минут где-то далеко раздаётся первый раскат грома. Ещё пара ударов, и с неба срываются первые капли дождя. Через мгновение на их головы обрушивается ливень.