Fight if you can, trust if you dare

      Обвив свои голые плечи руками, Томас продолжает пронизывать пустеющим взглядом чёрный пейзаж за окном, провожать стремительно удаляющиеся от его глаз ветки деревьев, злобно подловленные штормовым ветром. Сегодня ничего такого синоптики не обещали; сообщили только, что сильные порывы ветра побеспокоят город около шести-семи вечера. Никто не сказал, что буря воспрянет, и задержится до самого утра. Измождённым сидеть на нестиранных простынях, иступлено глядеть в одну точку не в силах ни согреться, ни сомкнуть глаз — этого Томасу тоже никто не обещал. Но оно здесь. Точнее, по ту сторону кровати.       Ньют рухнул навзничь после вечеринки, замученный приходами от количества выпитого и своего эпизода. Часы шли, а после и дни, но Ньют всё продолжал лежать и лежать, и никакой голос усталого Томаса не воодушевил его на хоть какой-то отклик. Уже тогда Томас сообразил, что его, кажется, бесконечная мания наконец-то врезалась в депрессивный эпизод. «Наконец-то». Одно слово, за которое Томасу всё ещё стыдно.       Когда Томас увёл Ньюта подальше от места драки, подальше от Минхо, он вынужден был замереть в дверях, потому что Ньют неожиданно начал вырываться. Уносясь прочь от немыслимого поведения Ньюта, Томасу удалось в ответ встретить лишь разгневанный взгляд гипнотизирующих глаз. Он остался осуждённым за то, что не обозвал его шлюхой, потому что «а что тебе ещё остаётся сказать? И не смей лгать мне! Говори как есть!». Он получил пощёчину, такую злобную, что кожа на скуле грозила лопнуть в нескольких местах. Томас стойко вынес весь прилив ненависти Ньюта, удар и обвинения, и когда ему удалось кое-как довезти его до общежития и закинуть на кровать — после той драм-сцены Ньют умудрился напиться до отключки, — он забрался с ногами в свою постель, обхватил дрожащими пальцами колени. И шумно выдохнул. А после расплакался.       За все последующие дни Томасу удаётся лишь принять душ, одеться, но в одевании этом дойти только до трусов, и ждать. Ждать, пока оцепенение сменится ощущением, что живой и ещё дышишь, пока захочется вновь включиться в социум, не игнорировать приходящие сообщения и оклики по ту сторону двери. Томас не сошёл с ума, ему не плохо. Он просто хочет отдохнуть. Просидеть вот так, в тишине и забвении некоторое время. Пока Ньют молчалив, пока не сносит себе и другим крышу, пока не доводит до ручки и даёт поспать, Томас не находит ничего лучше, чем просто помолчать. Даже если молчание это касается лишь одного человека — его самого.       Ветер неумолимо даёт о себе знать, заставляя оконные рамы содрогаться при каждом своём приступе, вынуждая ветви деревьев заглядывать в тёмные квадраты окон, ничем не освещённые, словно по ту сторону — затаённые, прозрачные тела. Призраки. Возможно, так и есть. Ведь если взглянуть на это со стороны, обойти здание и всмотреться в происходящее в комнате — в глаза бросятся лишь взбитое ногами одеяло, тем, кто в него по нос укутался, и неподвижная, оголённая фигура, окрашенная синевой ночи, иссушенная и настороженная, словно горгулья. И чьи глаза непрерывно смотрят вдаль, завороженные, уносящиеся через лес, в самое его сердце. Облитые чернилами и смолой, не просящие ни о чём.       Томас, спустя долгие часы, разгибается, заметно ощущая, как каждая мышца спины заходится в спазме. Он это умело игнорирует и разворачивается корпусом в сторону вороха, состоящего из одеяла и тела, такого же неподвижного, как время в этой комнате. Он запускает усталые пальцы в светлые волосы, колючие и грязные, но здесь нет места отвращению, потому что... а почему должно быть?       — Ньют. Ты меня слышишь? — легко трясёт за ледяное плечо, дивясь тому, как сильно тот замёрз. Вроде бы тепло. Ответа нет, — Ньют?       Томас понятия не имеет, чего ждёт. Он знает, что Ньют, даже если и слышит, то не ответит. Не хочет. Нет сил.       И Томас тоже страшно вымотан. Он побит, изъят из этого мира, где всё движется, работает, идёт своим чередом. Ему хочется закрыть глаза и провалиться в самый длительный сон на свете, лишь бы проспать все свои эмоции и ощущения. Но он выбрал никогда не сидеть спиной к нему. Он никогда не закроет своих блуждающих в ночи глаз, чтобы исчезнуть, скрыться за оконной рамой в надежде свернуть с дороги. Потому что любит. И никогда не отпустит.       Гладя неподвижного Ньюта по волосам, Томас не может пустить в свою голову мысли о том, как он от этого может отказаться. Даже если тяжело, даже если не закончится, ведь биполярное расстройство не лечится, пускай и существуют периоды ремиссий. Он здесь, потому что захотел, потому что так решил.       Безумец и сумасшедший? Томас не станет этого отрицать.       Он прославился таким, когда влюбился в самого дрянного, мрачного наркомана, что в процессе распознавания оказался искренним, тихим и понимающим.       Томасу не в привычку отказываться от того, к чему привыкаешь за считанные недели.       Поэтому он продолжает сидеть рядом, зарываться пальцами в волосы, шептать, что всё будет хорошо. И продолжает кусать губы и волноваться, потому что от этих эмоций тоже никуда не деться, даже если знает, что депрессия его партнёра — в порядке вещей. Но пока позволяют быть рядом, пока не прогоняют, становится не так липко-холодно и жестоко. И Томас продолжает верить, что справится, что его это не убьёт; что никогда он Ньюта не отпустит, что ему удастся его сберечь, что бы он там ни творил, и как бы мучительно ему ни было.

***

      «Ничего я не угрюмый, всё в норме, просто вчера перепил», — эти слова Тереза слышит на протяжении всего дня, или вечера, ну, когда там они могли проснуться после такого ночного разгула. Тереза словам Алби тогда не поверила, не верит и сейчас, когда он повторяет практически то же самое, лишь немного изменив текст.       Сидящая на кухне, невыспавшаяся и хмурая, Тереза не принимается возражать своему другу, потому что это по меньшей мере бессмысленно — если хочешь переспорить Алби на тему его самого, то просто попрощайся с жизнью, а лучше сбросся в озеро. Так и быстрее, и безболезненнее. Тереза, подперев скулу кулаком, устало наблюдает за тем, как в Алби вливается, кажется, третья кружка кофе за час.       — Тебе тахикардии захотелось? — непонимающе интересуется Тереза. С упрёком.       — Нашла о чём беспокоиться, — с усмешкой замечает Алби, возвращая пакет зёрен обратно в навесной шкаф, — Я спортсмен, мне не положено заболевать.       — Так спортсмены вроде бы заботятся о своём здоровье, — не унимается Тереза, откинувшись на спинку дивана.       Алби, что всё это время стоял повёрнутый к столу спиной, разворачивается к Терезе, смотря на неё с какой-то жалостью:       — Тогда мигом вычеркни из универа обе наши команды — с таким раскладом никто спортсменом не считается.       — А я разве сказала, что считаю вас спортсменами? — брови Терезы ползут вверх.       Алби на это утверждение только смеётся, а, точнее сказать, ржёт, и Терезе приходится закатить глаза, потому что когда он переводит тему или увиливает от ответа, здесь уже ничего не поделаешь. Можно только по лицу от злости заехать, но ей никогда не приходилось кого-то бить, тем более друзей, поэтому Тереза небрежно поднимается со своего места, оставляя эту картину — гудящая кофеварка, ржущий Алби, лучи закатного солнца за окном, — и шагает дальше по коридору. Внезапно по телу разливаются усталость и скука, и Тереза бездумно идёт вперёд, не отдавая себе отчёта в том, что двигается она по направлению к комнате своих друзей. Толкнув дверь, не удосужившись даже постучать, Тереза застаёт здесь только Минхо, как обычно занятого и неразговорчивого.       Кажется, всё совсем пошло наперекосяк после случившегося на вечеринке. Помимо того, что на утро похмелье было таким, что хотелось вывалиться в окно, на деле ещё и оказалось, что Терезе суждено было повстречать на кухне недовольного неизвестной причиной Алби, озлобленного на весь мир Минхо, тоже неизвестно от чего, и ещё пару забродивших студентов. На мгновение ей показалось, что у неё развились галлюцинации. «Как это, здесь кто-то ещё, кроме нас?!». Но потом до Терезы дошло, что это вполне реальные люди, просто за все эти годы она успела отвыкнуть от того, что кто-то ещё может ворваться на оккупированную ими территорию. Ну что же, и такое бывает.       Если Алби в течение всей недели остаётся просто сварливым врунишкой, то Минхо терпит серьёзные метаморфозы, сделавшись за одну ночь жёстким и немым. И попытки Терезы узнать, в чём всё-таки дело (потому что причин может быть миллион) не заканчиваются ничем, кроме исказившегося в недовольстве лица Минхо. Тереза не решается давить и расспрашивать далее. Лишь раз, когда она в очередной раз проверяет ссадины Минхо на инфекцию, потому что тот, как обычно, отказывается от любого вида бинтов и пластырей, ей удаётся задать один-единственный вопрос, за который она едва ли не слетает со стула: Минхо бросает взгляд в её сторону так молниеносно, и так зверски, что больше ничего не остаётся, кроме как молча мочить вату в спирте.       «Ты так злишься из-за Галли, да?». Вот за что Тереза чуть не провалилась под лёд. Но она не понимает, что в её вопросе такого, потому что это правда, да и как-то надоело ходить вокруг да около. В том, что это истина, не сомневается уже никто. А Тереза страшно устала от попыток Минхо делать вид, что это не так. И даже если больно за него, то уже немного бесяче и нестерпимо, что врут в лицо, пускай это её так-то и не касается.       Поэтому сейчас, когда Минхо кое-как её приветствует, и, очевидно, не рад её видеть, Тереза уходит прочь, плотно прикрыв за собой дверь. Она, несомненно, любит его, но порядком надоели эти его настроения, задевающие всех вокруг. Тереза чувствует, что больше не вытерпит. Внезапно хочется на балкон. Покурить. Но для этого нужно идти в свою комнату, чтобы раздобыть кардиган или кофту — адское пекло в дневное время суток очень подозрительно сменилось вечерним ознобом. Впрочем, зато становится ясно, почему так болит голова.       Тереза смирённо возвращается в свою комнату, перекидывается парой слов с красящими ногти соседками, хотя очень не хочется, и теперь увереннее обычного идёт в сторону балкона, где ждут тишина и свежий воздух, бьющий по лицу, но тем и отрезвляющий. Она врывается сюда, словно заключённый, тоскующий по свободе. Волосы едва ли не зацепляются за увесистый замок, но Тереза этого не замечает, в следующее же мгновение потянувшись к карману джинс. Ей очень нужно закурить.       Всматриваясь в угасающий пейзаж напротив, Тереза глубоко затягивается, моргая медленно и вдумчиво. Накрашенные чёрным ресницы то и дело цепляются друг за друга, но она привыкла к этим ощущениям, ведь начала краситься в четырнадцать. Статус «шалавы» ей подарили в том же возрасте какие-то изюмистые старушки, отчего-то вечно ошивающиеся около её дома. В то время Терезе было плевать, она только красилась и красилась слоями больше, и одевалась «подобающе»: рваные колготки и кружевные бра, поверх которых — кое-как закрывающая хоть что-то сетка. Она просила тех старушек благодарить её хотя бы за такую скрытность. И внутри ликовала, когда эти сморщенные физиономии сморщивались ещё сильнее.       Сейчас Терезе и подавно плевать, хотя это и добавило в копилку её неприязни к общению с женским полом пару сотен. Это плохо и дурно, но она никак не отделается от ощущения, что лучше ни с кем из них не связываться. Её подвела мать, подвели те старушки, подвела школьная подруга, переспавшая с парнем, который ей тогда нравился. Зачем надеяться на ровные отношения, если куда проще быть загаженной с ног до головы?       — Она молчит, ух ты.       Утверждение, полное саркастического восторга, отзывается в грудной клетке раздражением и нестерпимым желанием ответить обидчику. Но когда Тереза косится вправо, то едва ли не вздрагивает, осознавая, что эта фигура не вошла сюда только что. Терезу опередили. И как она не заметила постороннего? А посторонний ли?       Оглядев Галли с головы до пят, Терезе ничего не удаётся, кроме как усмехнуться. Практически искренне.       — Я и не такое могу, если оставить меня в одиночестве, — усмехается Тереза и затягивается, кажется, в пятый раз.       Галли, по-птичьи склонив голову, как-то странно смотрит в её сторону, явно в своей голове что-то переваривая. Переведя взгляд вдаль, на постепенно скрывающиеся в темноте здания, он спокойным тоном интересуется:       — Так от кого ты сбежала?       Тереза молчит целую минуту, с жадностью заядлого курильщика вцепившись губами в сигарету. Она хмурит красиво уложенные брови, после чего поворачивает к Галли своё лицо, убирая вьющуюся прядь за ухо.       — От всех, — признаётся Тереза, устало улыбнувшись.       Она не задаёт встречного вопроса, потому что знает, что для Галли прятаться — обыденность. Да он и не прячется вовсе, просто… оседает здесь. Не сбегает, а растворяется в пространстве, словно его никогда не было. Бросив несколько косых взглядов на Галли, Тереза стряхивает пепел за ограждение.       — Тебя не было на тренировке. На двух, — поправляет себя Тереза, обеспокоенно, но незаметно стараясь взглянуть в самое непроницаемое лицо на планете.       Галли не реагирует ни на её осведомлённость, ни на подмечание, лишь продолжает сверлить взглядом застывшую картинку перед глазами, как-то грубо и без смысла.       — Галли.       — Что? — беззлобный вопрос, с какой-то серостью в интонации.       — Ты…       — Всё нормально. Просто много работал, — Галли наконец отлипает от горизонта, обращая свой взор на Терезу, — пришлось пропустить тренировки.       Тереза на это щурится, совсем недоверчиво, но он вроде как не врёт. Хотя других причин, почему Галли мог пропустить две тренировки подряд, она тоже не может найти. Ну ладно.       — Ну что там творилось, расскажи, — внезапно выдаёт Галли, согнув спину и умостив локти на ограждение, — Торнадо?       Тереза, не сразу сообразившая, что Галли имеет ввиду, хмурится пуще прежнего, бросив на Галли недоумённый взгляд. Тот не перестаёт улыбаться, правда, замучено. Это отрезвляет. Выудив из памяти сцены и разговоры с прошедших тренировок (как-то так вышло, что именно в эти дни тренировки по черлидингу прошли в одном помещении со спортсменами), Тереза наконец понимает. Она всё понимает. И не может не усмехнуться во весь голос.       — Был цирк, — сознаётся Тереза, немного безнадёжно, — не прямо театр, но что-то из этого можно выцепить.       Галли растягивает губы в ухмылке ещё сильнее, покачав головой. Терезе становится смешно, что его это так веселит.       Конечно, мало кто обратил внимание на произошедшее той ночью. Но, конечно, не все прослывают такими незаинтересованными. В уши Терезе бросались разного рода предположения, от которых ей хотелось расхохотаться посреди зала. Она упорно молчала, когда остальные девушки из её команды с недоумёнными лицами ворчали о том, что Галли, возможно, слишком добр к своим подопечным, раз его можно вот так взять и поцеловать; что Минхо для Галли — мать и отец в одном лице, раз он так рьяно его защищает от каких-то «бесконтрольных ублюдков». Терезе хотелось врезать кулаком в намазюканное цветным лицо. Она сдержалась.       Двинувшись дальше, она застала обе команды по лакроссу, так хорошо ей знакомые. Там было тише, потому что парни по обычаю своему сплетничать не привыкли, но Тереза всегда была смекалистее, а потому встала под дверью раздевалки, очень осторожная. Впрочем, ничего такого она там не услыхала, лишь некоторые из самых тараторящих подняли эту тему, скорее опасливо, нежели с интересом. И только один из них, который самый мерзкий, начал поднимать около-гомофобный вопрос, и нашлись те, кто его поддержал. Все они без стеснения смеялись и утверждали, что давно вывели Ньюта на чистую воду, что он «пидор» и «хуесос». Кто-то любезно их поправил, сообщив, что «вообще-то это называется "гей"». Тереза тогда лишь закатила глаза и поморщилась. И осталась уверенной в том, что этот любезный ошибается. Потому что в Ньюте таится что-то такое, неясное другим, что всегда интересовало и её, только она никак не может взять в толк, что именно. То же самое незримое она чувствует по отношению к Галли.       — Забудь, покудахтают и затихнут, — мотнув головой пространству, Тереза бросает бычок с балкона, отправляя его в зияющую пустоту.       — Да мне насрать, — Галли пожимает плечами, хотя по лицу его заметно, что недоволен.       «Точно от того, что не любит привлекать к себе внимание», — думает Тереза. Хотя капитаном, несмотря на это, он стал. Любопытно.       — Как ты вообще с тем… ну, что случилось? — испуганно похлопав ресницами, Тереза смотрит в сторону Галли.       — Охерительно, — на выдохе язвит Галли. Сарказм делает чужим ушам больно, но он игнорирует это выражение лица Терезы, уставившись себе под ноги.       — М-да, дерьмово вышло, — протягивает Тереза, неуверенная в том, что эту тему вообще стоило поднимать. Но уже поздно, — У тебя лицо снова синее, — жалобно протягивает она.       — Ага, я заметил. Скажи спасибо двум обезьянкам, — шутка выходит злобной, потому что Галли зол.       Тереза не находится с ответом. Есть ещё более щекотливый вопрос, который руки чешутся задать, даже если страшно. Очередной порыв ветра заходится в кашле, и пряди распущенных волос Терезы бьют её же по лицу.       — Повезло, что ничего не сломали друг другу… — заключает девушка, вовсю борясь с тем, чтобы непослушные волосы остались спрятанными за ушами.       Любопытный взгляд Галли на эти бессмысленные попытки не может снести даже ветер. Он старается не лыбиться этой картине, зная, что получит от Терезы, но комичность никуда от этого не девается. Сражающаяся с ветром выросла слишком упрямой, а потому отступать от своей цели не намерена, всё продолжая и продолжая путаться пальцами в волосах. Старательно отводя взгляд, Галли всё ещё пытается не засмеяться.       Озябший от холода, в одной футболке, он даже не дёргается, позволяя костям замерзать до основания. Почему-то Галли совсем не расстроился и не рассердился, когда, словно из машины времени, здесь материализовалась Тереза, такая замученная и строгая, словно их обоих отбросило в день их знакомства.       Первая их встреча произошла глазами: один холодный взгляд против настороженного другого. Тогда Тереза носила преимущественно чёрные вещи, курила как паровоз, а надменность с её лица хотелось смыть самым агрессивным моющим средством. Стоя в кедах, а для здешних — практически босым, Галли внимательными глазами разглядывал её брендовые вещи, очень сильно стараясь не кривиться. У него не вышло. Подарив ему показушно-ехидный взгляд, Тереза с наглостью богатой отвернулась от него, всем своим видом демонстрируя, что он того не стоит. Челюсти Галли сжались, но взгляд остался таким же подозрительным, как и минуты назад. Потому что если во взгляде Минхо — такого же богача, как и эта девушка — можно было разглядеть то самое, когда тебе позволено заполучить всё, то в этих бездонных глазах цвета тонущего моря Галли не смог выловить ничего, что хоть как-то могло дать понять, что она богата, и что этому рада.       Они заговорили только благодаря Минхо, с которым Тереза на тот момент начала встречаться. Галли весьма скептично отнёсся к этой новости, воображая, а почему вообще Минхо захотелось видеть у себя в партнёрах надменную готку. Отстранённую и хмурую. Галли так и не догадался, что Минхо на таких падок.       Гнев сменился на милость, когда Тереза перестала притворяться, обратилась из оборотня в принцессу, улыбающуюся и не скрывающую своих эмоций. Чёрный лак сменился броским, но со вкусом; руки Терезы начало обвивать всё большее количество ярких браслетов и золотых цепей. Даже глаза она стала подводить жизнерадостнее, даже если всё ещё тёмным. Галли до сих пор любопытно, что так повлияло на её изменения; почему всё то время она вела себя так отрешённо, напускала видимость холодной и грузной, когда на деле оказалась совсем иной.       — Может, мне наконец подать милостыню и дать тебе воспользоваться моей кредиткой? — тон, граничащий с жалостью, — Выглядишь хуже бездомного.       За первые же слова, брошенные в свою сторону, Галли Терезу возненавидел.       — Надеюсь, в скором времени ты подавишься какой-нибудь устрицей, — без тени иронии огрызнулся Галли, наблюдая за тем, как щёки Терезы краснеют.       Понадобилось полгода, чтобы они начали переваривать друг друга, и лишь один разговор, чтобы Тереза созналась, что так себя вела лишь от того, как Галли смотрел на неё. «Надменно и с тошнинкой», — уверяла его Тереза, и Галли не смел её одёрнуть, потому что не был уверен, что это ей показалось. В ответ полетели укоризненные слова о том, что сло́ва «тошнинка» не существует, а затем со стула полетел и сам Галли, по заверению Терезы, за свою душность. Тогда Тереза не прекращала смеяться, и Галли стало основательно приятно находиться в её компании. И сейчас мало что изменилось. Наверное, стало лучше.       — То, как Минхо налетел на Ньюта… ужас.       Воспоминания о давнем-хорошем обрываются одним предложением, вылетевшим из уст Терезы. Галли хочется пойти на попятную в прямом смысле, да вот только места на побег нет, разве что прямиком с балкона. Перспектива размозжиться в лепёшку никак не радует, даже если иногда и заманчиво.       — Кто его вообще просил… — тихо, но злобно отвечает Галли, совсем не Терезе.       Опасливо покосившись в сторону Галли, Тереза принимается жевать губу, окутанная беспокойством. Она хотела, чтобы он что-нибудь ответил, но всё равно не ожидала, что это окажется возможным.       — Ты ведь знаешь, почему он это сделал, — Тереза ступает на тонкий лёд, вполне осознавая, что скоро провалится.       Галли никак не оповещает о своей вспышке гнева, даже бровью не ведёт. Только в глазах отпечатываются пожары, и невооружённым глазом их совсем не видно, потому что смотрит он снова вдаль, лишь бы остаться незамеченным. Конечно, он знает. Знает и понимает, а потому бесится ещё больше, потому что какого, всё-таки, чёрта Минхо позволяет себе вести себя вот так? Позволяет себе целовать Томаса у него на глазах, зная, что это причинит боль, а затем как ни в чём ни бывало кидается на того, кто поцеловал его, будто они друг другу кто-то. Будто друг для друга что-то значат. Словно Галли его собственность.       Галли до боли сжимает кулаки.       — Лучше бы не знал, — на выдохе заявляет Галли, совсем расстроенно.       Тереза бросает в его сторону слишком грустный взгляд, не веря, что он на самом деле так думает. Но она молчит, не зная, что сказать такого, чтобы ещё больше рану не расковырять, потому что той ночью Минхо действительно очень смело по ней протоптался. Галли поддерживает её в молчании, сделавшись в одно мгновение меньше и прозрачнее. И тут до него кое-что доходит.       — Он рассказал тебе, да?       Тереза не смеет взгляда от выбранной ею точки оторвать, понимая, как сильно она промахнулась. Можно соврать, что и так всё всем ясно без рассказов о том, что случилось между ними тогда на улице, у бара, но очередная ложь поведёт за собой ещё больший обман, а Тереза терпеть не может хлюпать ногами по грязи и путаться в плотных нитях.       — Да, рассказал, — виновато соглашается Тереза, устремив взгляд в пол. Говорит очень тихо, как и положено пристыженным, — Извини меня.       — Да ты-то чего? — Галли усмехается. Очень устало, — Никто в этом не виноват, — голос слишком обречённый для такого нейтрального утверждения, — Знаю, что Минхо не может нянчить свою боль. Ему нужно куда-то её выпустить.       Тереза удивлённо смотрит на знакомый профиль, не ожидая, что Галли действительно такого мнения. Он действительно не злится? И считает, что в этом ничего страшного, что она знает? Что Минхо поделился тем, что не только его касается?       — Ну а ты? — вопрос вырывается сам, неохотно.       — Я? — Галли непонимающе хмурится.       — Ну да. Ты, — с тоской заканчивает Тереза, не переставая моргать.       Галли не выдерживает и разворачивается к ней вполоборота, устремив в её сторону взгляд своих прозрачных глаз; такого цвета, такой тяжести, как здания напротив.       — Что «я»?       — Ты подметил, что Минхо не может сидеть один на один с тем, что его беспокоит, — Терезе хочется начать издалека, но стремительно разрастающийся холод не даёт времени на подготовку — скоро придётся уйти, — Может, наконец поделишься чем-нибудь? Я знаю, что многие вещи тебя беспокоят, — торопливо добавляет, даже зная, что это может Галли не понравиться.       Галли моргает, как дурак, не отводя взгляда от Терезы, что отчего-то совсем сжалась. Как будто кто-то сейчас её столкнёт вниз. От этого становится не по себе. Можно приняться винить себя за то, что такую атмосферу создаёшь и заставляешь людей своим поведением пугаться, но Галли точно не пропустил мимо ушей то, что Тереза только что ему сказала. Значит, не все считают бесчувственным и загнившим. Значит, она всегда знала.       Наверное, в глубине души Галли всегда об этом знал. Ведь почему ещё если и хочет поговорить, то только с ней? Просто знает, что поверит. Не отвергнет и поймёт. Даже если он практически ничего не скажет, никак не покажет своих эмоций. Он будет уверен в том, что Тереза понимает, что он на самом деле чувствует.       — Я… мне бы… — слова, заточенные и сбитые, вырываются из уст словно колотый лёд, — Мне тут… нужна помощь, — последнее произносится с таким отвращением на лице, что Галли сам себя пугается.       Тереза, уже развернувшись к Галли всем телом, склоняет голову и смотрит на него с удивлением и интересом, очевидно, никак не ожидавшая, что он откликнется на её просьбу. Но Галли понятия не имеет, с чего начать. Паника разрастается, пуская свои длинные ветви во все стороны, но тут же врезается во что-то покруче, чем она сама. Галли внезапно осознаёт, что ему не страшно. Ему стыдно.       — Да, что такое? — мягко интересуется Тереза, слишком заботливая и внимательная для того, кто полчаса назад стоял с таким лицом, словно прокатились по телу бульдозером.       — Я тут думал… просто думаю о том, кем могу быть… — все фразы обрывочны, и это так сильно злит, что Галли хочется бросить себя в стену. В чём твоя проблема? Прекрати мямлить и скажи как есть, — Я не могу понять, к кому отношусь, — молчание, — Имею ввиду сексуальность.       Он бросает боязливый взгляд в сторону застывшей Терезы, опасаясь быть непонятым. По лицу Терезы можно сказать лишь то, что такой темы она совсем не ожидала, но не более того.       — Оу, ясно. Я поняла, — глупо поморгав ещё несколько мгновений, она переводит взгляд на напряжённого Галли. Ей становится грустно, и немного его жаль, — Так, ты сказал, что думал об этом, — кивок в ответ, — И что же ты надумал? — Тереза осторожно вглядывается в зажатое какими-то непонятыми ей чувствами лицо Галли.       Галли пожимает плечами, но не от незнания. Просто смирённо. Простояв начало разговора уж больно сгорбившись, он наконец выпрямляется, тем самым обозначая полное принятие своего положения.       — А я не знаю, — Галли глупо усмехается, — Ничего, наверное, — он протягивает ладонь в сторону Терезы. В неё тут же ложатся сигарета и зажигалка, — Я поэтому и решил обратиться к тебе. Потому что ни к чему так и не пришёл, — длинные пальцы подносят огонёк к сигарете, умостившейся в зубах.       — Хотя бы в какую полярность ты склоняешься больше, — Тереза щурится от едкого дыма, что летит ей прямо в лицо, — Имею ввиду парни. Девушки, — возможно, вопрос глуповат, учитывая обстоятельства, но после истории между ней и Минхо, Тереза предпочитает задавать вопросы, а не догадываться.       Галли молчит. Неспешно курит, будто всматривается вдаль, хотя на деле взгляд его ни за что не цепляется. Он всё так же молчит.       — Ну Галли, — жалобно требует Тереза.       — Да не знаю я, — с досадой выдаёт Галли, встряхнув руками. Пепел от зажжённой сигареты приземляется куда-то между прутьями, — Я никогда…       — Ладно, допустим, — смело начинает Тереза, — Мы можем взять в пример… Минхо. Да? — она вновь сжимается, не желая заводить этот разговор, оповещать, что в курсе его чувств к Минхо, даже если это ей официально известно. Но Галли ведь сам начал, — Скажи, что можем. Пожалуйста.       — Господи, ладно, — Галли, похоже, совсем отчаялся, — Ну допустим, — он кривит губы. Явно не хочет об этом говорить, — И что?       — Ну что?! — вдруг воскликнув, Тереза вскидывает брови. Она начинает ощущать острую необходимость в дополнительной сигарете, — Тебя что, раньше никогда не привлекали азиатские парни?       — Меня парни никогда не привлекали! — возражает Галли, оскалившись и удивившись одновременно.       — А девушки?       — Они тоже.       Тишина, глубокая и ощутимая, сопровождает бесконечные минуты после. Тереза молчит, скорее ошарашенная, чем задумчивая. Галли грузно курит, всем телом мечтая быть не здесь. Непривычно, неприятно и как-то зловеще, и хочется уже действительно слететь с ограждения и вляпаться в асфальт, чем проходить через это. Он чего-то такого и ожидал. Молчание и шок. С ним действительно что-то не так.       Очень громкая усмешка срывается с уст Терезы. Это заставляет Галли недобро покоситься в её сторону. Терезе становится сильно стыдно за свою реакцию, за то, что молчит непростительно долго. Она не хотела заставлять Галли чувствовать себя идиотом, ведь это совсем не так. Просто она не ожидала. А потом думала.       — Так ты просто серый спектр, — с явным облегчением выдаёт вдруг Тереза, — Тогда всё ясно. Даже более чем, — оглядев остолбенелого Галли, она не может не улыбнуться.       — А мне вот ничего не ясно, — сердито объявляет Галли, явно на Терезу разозлившись, — Что за спектр? И почему серый?       — Понимаешь… — Терезе приходится пробежаться по всей картине в поле её зрения, чтобы найтись с верным ответом, — существует серый спектр, и… ты лучше погугли. Долго объяснять, — словив на себе уничижительный взгляд, Тереза исправляется: — Извини. Это действительно длительное занятие — рассказывать тебе сейчас обо всём, да и, честно, я сама не то чтобы во всём этом шарю, — Тереза виновато пожимает плечами, — Но да, существует серый спектр. Это что-то между аллосексуалами и асексуалами. Ой, кстати…       Галли принимается ждать продолжения монолога Терезы, одновременно с этим пытаясь разобрать, что за слова она только что произнесла. Ладно, он знает, кто такие аллосексуалы, но дальше…       — А может, ты асексуал, — Тереза произносит это так задумчиво, что Галли становится не по себе. Она неожиданно разворачивается к нему, будто чем-то смущённая: — Знаешь, асексуалы… у них нет влечения, и интереса ко всему этому тоже, — почему-то сейчас всё желание говорить об этом у неё пропало. Оказалось слишком личным. Потому что она понятия не имеет, что там у Галли со всем этим, — Ты мне сказал, что тебя никто никогда не привлекал. Получается, так?       Галли беспомощно кивает, не зная, что вообще можно сказать на такой поток информации.       — А влечение…       — Нет, — Галли подтверждает слишком быстро, наверное, просто пытается избавить Терезу от мук со всеми этими расспросами — он не может не заметить, как щёки её покрылись румянцем, кажется, впервые, — В этом и проблема: я ничего такого за собой никогда не замечал, и отношений тоже никаких не хотел.       Галли смотрит себе под ноги, давно распрощавшись с сигаретой, что так и осталась недокуренной — слишком нервничал, и та полетела вниз, своим выразительно-огненным глазом провожая его искажённое замешательством лицо. Становится ещё неприятнее, потому что будто соврал, ведь с Минхо сейчас всё иначе, и поменялось вроде как совсем недавно. И как объяснить произошедшее на втором курсе? И кто даст ответ, если не он сам? Говорить о таком с Терезой он точно не собирается. Никогда в жизни.       — Ну вот, — понимающе заключает Тереза, словно ей за мгновение открылись все истины мира, — Значит, асексуал. Может, и деми, но тут уже придётся самому читать-разбираться.       Галли поражённо смотрит в лицо Терезе, а та лишь дарит ему свою добродушную улыбку, заведя руки за спину.       — Откуда ты… — совсем растерявшись, Галли бездумно моргает, — Откуда ты всё это знаешь?       — Так, интересовалась многим раньше, — Тереза отмахивается, скрыв то, что стало ей всё это любопытно, а точнее необходимо из-за Минхо. Она правда просто пыталась понять, — В общем… ты просто почитай обо всём этом, а потом… мы можем всё обсудить. И я могу помочь тебе, если нужно.       — И что ещё за «деми»? — Галли непонимающе морщится, и Тереза издаёт пронзительный смешок, — Это как-то связано с тем самым спектром, да?       — Ага, — весело отвечает Тереза, свесив руки за ограждение и уставившись куда-то вниз, — Хотя мне всё-таки кажется, что ты асексуал. А ещё есть спектр романтичности. Это тоже другая штука.       — Чего? Какой ещё… что? — беспомощность в голосе Галли ещё никогда не была такой звонкой. Спрятав лицо в ладонях, он принимается растирать кожу, — у меня мозг кипит.       — Ага, у меня тоже кипел, — всё так же бодро, как минуту назад, усмехается Тереза, — Поверь, я сама запуталась, пока искала всё это.       — Так зачем тебе это было нужно, а?       Молчание, брошенное в пространство вновь. Ненужное и непрошенное. Тереза продолжает изучать блуждающими глазами тёмные точки, обозначающие прохожих. Галли смотрит на неё не отрывая взгляда, хотя давно всё понял.       — Минхо, да?       Терезу словно ошпарило кипятком. Вздрогнув, она выпрямляется, а после испуганно смотрит на спокойного Галли.       — Как ты…       — Я не совсем дурак, даже если сейчас и запутался, — слабо стукнув себя по виску, Галли коротко ухмыляется.       «Конечно. Ведь это касается не тебя. Поэтому и не запутался», — тоскливо подмечает Тереза, совсем не вслух.       — Ну ладно, да, ты прав, — а что ещё делать? Не отрицать же очевидное, — Тогда я принялась всё это изучать.       — И к чему ты пришла? — невзначай интересуется Галли, словно это его касаться и не должно.       Тереза улыбается, быстро и небрежно. Интересно.       — Ни к чему, — она пожимает плечами, — Но могу поставить на то, что он биромантик. И гей.       Непонимающий взгляд Галли ей даже ловить не приходится — она и без того поняла, что ничего он не понял.       — Романтичность, точнее, романтическая ориентация отвечает за то, к какому полу ты можешь испытывать романтическое влечение, не сексуальное. Понимаешь? — с надеждой в глазах она смотрит на Галли, у которого на лице — сплошные думы и открытия. Она снова усмехается. Кажется, это уже сотый раз за вечер, — Как пример: ты можешь быть бисексуалом, но гоморомантиком.       — Ты издеваешься надо мной? — устало интересуется Галли, смотря на Терезу так, словно она дала ему изучить докторскую по философии.       Не выдержав, Тереза принимается смеяться во весь голос, при этом хлопнув Галли по плечу с такой силой, что того шатает в сторону. Удивлённо воззрившись на разбушевавшуюся подругу, Галли молча потирает место ушиба.       — Прости, прости, — Тереза машет руками перед с собой, таким образом извиняясь, — Я тебя совсем запутала. Не хотела. Просто советую почитать на досуге, разобраться, — собравшись с силами, она наконец успокаивается.       Галли задумчиво кивает, кажется, вникнув в познавательный монолог Терезы слишком сильно. Терезе приходится стукнуть его в плечо.       — Пошли уже в общагу, тут так холодно, что мозги замёрзли, — клацнув зубами пару раз, Тереза обнимает себя за плечи.       — Спасибо тебе.       Такой искренности в интонации Тереза никогда ещё в свой адрес не слышала, хотя слов таких было крайне много и от Минхо, и от Алби, и даже от Томаса. Она оборачивается на Галли, что никак с такими чувствами раннее не вязался, и улыбается, по-честному, всё ещё дивясь тому, каким этот человек может быть, если не загоняет себя в угол.       — Рада помочь, — Тереза удовлетворённо кивает, — Всегда рада помочь. Заходи, если захочешь это обсудить. Правда.       — Да понял я, — Галли отмахивается от этого, будто в этом есть какой-то смысл, — Приду. Пошли.       Весело шмыгнув носом, Тереза пропускает окоченевшего Галли вперёд, пока ещё не сумев в полной мере осознать то, о чём они сейчас говорили, чем Галли поделился с ней. Самым сокровенным и скрытным. Он поделился с ней собою. Этого Тереза никогда без внимания не оставляет. А потому остаётся радостной и довольной, даже когда ловит очередной распухший от мрачности взгляд Алби на кухне.