Fight if you can, trust if you dare

      ♪IAMX — The Great Shipwreck of Life       Томас бесконечно спотыкается о чьи-то ноги, едва ли не растягивается на полу, точнее на брюках и юбках тех, кем этот пол усеян (и он опасается, что к концу ночи не останется ни одного прямо стоящего). Глаза зудят и ноют, ощущение жара цепляет мёртвой хваткой и без того сдавленное вечером глотку. Томас не противился, когда Тереза без его согласия принялась подчёркивать ему глаза чёрным, потому что «ну Том, это блэкаут вечеринка, тут все с иголочки». «Ну не с панели же», — хотелось тогда возразить Томасу. Он благоразумно промолчал. И теперь, не в силах даже почесать веко, чтобы всю эту непривычную красоту размазать, он чувствует себя в очередной дамской ловушке.       Это смущает, но в основном становится плевать, потому что накрашенным Томас оказывается не один. И даже ловить комментарии Терезы по типу «ну ты и секси!» оказывается не так стыдливо и устало, как взгляды Минхо, половину вечера направленные в его сторону и отчего-то не угасающие. Томасу становится некомфортно (совсем чуть-чуть), и он принимается исчезать и увиливать, играть в умелого прятальщика в надежде, что волк свою красную шапочку не догонит. Но Минхо давно прослыл слишком уж зрячим, и красный цвет среди чернеющей толпы всегда заметит.       — Куда ты постоянно спешишь? У нас что, не туса, а тренировка?       Грубое прикосновение ошпаривает ладонь, и Томас вздрагивает, трясясь мыслью, что всё-таки угодил в ловушку. Ему думается, что с начала вечеринки прошло всего ничего, но вот уже пятый по счёту футболист принимается орать кричалку своей команды, очередной первокурсник скрывается за шаткими дверями уборной, надеясь, что даже самая захудалая кабинка окажется свободной.       От его утопленников-глаз не укрывается того, как сильно Минхо пьян. И как чарующе он продолжает пялиться на него.       — Ты сегодня такая красавица. Не убегай.       До Томаса возмущение отчего-то так и не доходит, что обычно возникает из самой глубины сердца, и он лишь слепо моргает, чувствуя, как голографический потолок с неярким, плавающим изображением слепит и без того усталые глаза.       — Я не кр…       — Не «красавица», а «красавец»? — Минхо не отдаёт себе отчёта в том, что внаглую перебил Томаса, — Тогда не стоит тебе вот так краситься.       Завуалированное оскорбление отзывается в груди недовольством, но всё оно куда-то испаряется, когда Минхо оказывается слишком близко, обжигая своим дыханием Томасу грудь, потому что смотрит куда-то вниз. Изучает его с ног до головы.       — Ладно, я шучу, — едва натянуто Минхо улыбается, произнося слова с особой вкрадчивостью. Теперь он смотрит Томасу точно в глаза, — Выглядишь шикарно.       Очередной комплимент, очередная волна жара. Томасу пора привыкнуть.       — Вот спасибо, — неуверенный смешок сопровождается опущенным взглядом, — Только ты способен оценить мой внешний вид такими комментариями, — не сдерживаясь на язвительность, Томас давит ядовитую улыбку.       — Конечно, только я, — на грани с оскорблением отвечает Минхо, и лицо его вытягивается в удивлении, — Разве может кто-то другой?       Томас проклинает Минхо за то, что тот всё продолжает и продолжает отбирать у него ясные ответы без молчания и смущения, позволяя лишь тупо краснеть и думать, думать, думать, пока не…       — Пойдём танцевать, принцесса! — Минхо оглушает своим нетрезвым возгласом, — Или сегодня ты у нас готесса?       Вопрос сопровождается нахальной усмешкой, и Томасу хочется поднести руку к этим наглым губам и стереть вот это всё, но ему, наверное, стоит лишь радоваться, что пока за него цепляются глазами, не ставят против него эти самые губы. Потому что Томас сильно сомневается, что устоит. Что сможет что-то сделать вообще. И что ему что-нибудь с этим сделать захочется.       — Будто табун лошадей пронёсся, блин, а не девки! — недовольная, Тереза не замечает, как наклоняет свой стакан больше дозволенного, тем самым обливая какого-то второкурсника своим напитком. В ухо врезается недовольный возглас, но она продолжает упрямо шагать в сторону отключённого от реальности, — Приём, Атлантида!       Подняв веки, причём сделав это с самым недовольным видом на свете, Галли щурится от мельтешащего перед глазами света, отражающегося от потолка, что красит людей в белёсые пятна.       — Этого острова не существует, — прямодушно отзывается Галли, отчего-то заумничав.       — Я в курсе, — с весёлой усмешкой Тереза усаживается рядом с сонным Галли, — Почему ты отделился от компании? Как обычно, — подчёркивание последнего походит на упрёк, но Тереза даже не морщится.       — Потому что «как обычно», — свою язвительность Галли никак не поощряет, но её и не стыдится.       — Очень забавно, — мрачно произносит Тереза, пытаясь выпутать пряди волос из серьги с чёрными перьями, — А если серьёзно? Я волнуюсь.       Удары гремящей музыки звуковой волной проходятся по барабанным перепонкам, залетая в ухо, оседая в самом центре черепной коробки. Галли не находится с ответом, на пьяную голову, кажется, впервые пытаясь найти искренний ответ у себя внутри вместо дежурных фраз. Отчаянных копошений не выходит, потому что нащупывается лишь пустота.       — Не знаю, — в итоге выдаёт Галли, сомневаясь, что соврал.       Тереза помнит, что она знает о настоящей причине излишней отчуждённости Галли. Но она забыла, что пьяна.       — Может, хочешь поговорить? — неожиданно спрашивает Винтер и сама пугается, потому что на протяжении трёх лет такого предлагать даже не думала. Знала, что получит «нет».       Галли вновь утопает в своём молчании, загруженный мрачностью музыки и своими водопадами. Вообще-то да. Он бы хотел поговорить. Так сильно хочет поговорить, чтобы наконец разобраться, выбросить из себя эту горечь, балласт, выжигающий сознание. Но пугается каждый раз, когда касается поверхности, глади воды, словно та ошпарит. Он не знает, как начать этот разговор. Понятия не имеет, как посметь сказать о своих страхах вслух.       Желание, всегда мёртвое, но сейчас неожиданно живое, устремляется ввысь, но стучится о потолок, истязаясь и крича, что застряло. Пока не время, здесь не место.       — Мы можем… — неожиданно поданный голос, да к тому же такой размытый, заставляет вздрогнуть, — Я, блять…       Тереза сильно хмурится, поджимает губы, потому что не слышала ещё никогда такого пьяного голоса Галли. Она поднимает встревоженный взгляд на скрытое темнотой лицо, желая найти напротив согласие, что можно хотя бы взять за руку.       — Я устал, — признание на выдохе, будто упомянутое вскользь, — Я так сильно устал…       Подрагивание мебели из-за непрекращающихся битов Тереза чувствует ногами, и упирается туфлями в пол с такой силой, словно началось крушение. В немой досаде она не сводит взгляда с Галли, поражённая признанием, им же и сокрушённая.       — Чего-то вы расселись совсем не по-соседски, — в тихом шуме раздаётся бодрый голос Алби, — Все от меня куда-то делись, — он разводит руками в стороны, не замечая того, каким тяжёлым взглядом его одарила Тереза.       — Мы просто тут воркуем, не прибедняйся, — машет рукой Тереза, соображая, что нужно сокрыть все улики, что минуту назад хотелось развалиться, и задушить Галли в объятиях, — Чего ты? Садись-садись.       Под грузный взгляд Галли Алби валится на диван третьим, и становится как-то тесно. Это вынуждает подвинуться каждого, и самым недовольным продолжает оставаться Галли, который больше часа оккупировал этот диван, ожидая, что так и останется сидеть на нём один.       — Вообще-то я думала потанцевать, но, кажется, пока не время, — с непонятной усмешкой Тереза возобновляет диалог.       — Это почему? — Алби хмурит брови в попытке разгадать причину.       — Боюсь, блевану, — хохотнув своему откровению, Тереза начинает смеяться с кислого выражения лица Алби.       — Вот вам надо было притащиться сюда разом, чтобы душить? — драматичности в голосе Галли можно было избежать, если бы он сам этого захотел.       — Конечно, надо, — довольный, Алби улыбается, — Иначе зачем мы тебе вообще?       Галли на это ничего не отвечает, и этим заставляет Алби подарить в свою сторону ещё несколько наглых улыбок.       Время утекает куда-то дальше, и вот он снова оказывается наедине с невместительным диваном, проигнорировав опечаленный взгляд Терезы, брошенный в преддверии её исчезновения. Галли с жадностью страдающим инсомнией закрывает глаза, кутаясь в свои жалкие попытки не выискивать оголтелым взглядом надоевшую тёмную макушку. Он не хочет знать, где Минхо пропадает. Он совершенно точно не хочет давать ему знать, что прибило. Что всё то, что случилось между ними, открыло двери, сдёрнуло шторы, бесстыдно ввалившись на порог дряхлого дома, который был захламлён камнями и ядом. Галли не хочет показывать, что разбит, что до сих пор больно и нестерпимо; не хочет осознавать, что больше ничего не будет, что всё порушено. Потому что «окончательно и бесповоротно» — раньше это никогда не было про них.       Но он вновь вынужден открыть глаза, снова вынужден лицезреть бушующий танцпол, вспыхивающий синей пылью всякий раз, когда освещение взрывается цветом. Галли ловит своим больным взглядом два силуэта, активно танцующих в такт музыке. Он знает, что ничего с этим не сделает. И понимает, что сам всё просрал. Но не даёт покоя ощущение, что всё делается специально, и это распаляет сильнее, чем хочется.       Свет моргает, колотится и бьёт по зрению. Галли замечает, как один из силуэтов останавливается, на мгновение замирает. И Галли видит, знает, что произойдёт дальше, но просто не может не смотреть. Потому что в такие моменты хочется быть наглее их обоих.       Минхо чувствует опалённый взгляд, видит его в своём виске, но внаглую не поворачивается, не отводя своего внимания от Томаса, что явно устал, и, вообще-то, пора бы уже и отдохнуть. Но он не может заставить себя сказать и слова, предложить Томасу пройти к бару и выпить, потому что сейчас вниманием завладевает он и только он. Минхо не польщён такому интересу, но и не против этого хамства. И раз Галли смотрит, он не может этого пропустить.       Их взгляды пересекаются, буквально встревают друг в друга, и ни Минхо, ни Галли не собираются сдаваться, дать другому выиграть. В клубах чужого сигаретного дыма лицо Галли практически теряется, но взгляд прикован точно к чёрным глазам, далёким и таким знакомым, что тошно. И он ненавидит это выражение лица, и сжатые в триумфе победы губы. И ненавидит, когда это самое лицо отворачивается, словно тебя в поле зрения больше нет, и целует человека напротив, выделывается нарочно, бьёт наотмашь, зная, что разрушит.       Но Галли привык получать по лицу, а от того лишь сдержанно прикрывает подрагивающие от злости веки, сжимает челюсти до скрипа зубов. И безудержно выдыхает, потому что нет сил делать вид, что всё равно. Это ранит сильнее отцовских кулаков, того оружия, снившегося в кошмарах, всех тех разов, когда единственная в жизни женщина постепенно теряла к нему интерес, обращая всё больше внимания на его кошелёк. Но Галли немного слишком пьян, чтобы какую-то из своих эмоций выдать и дать выйти наружу, а от того продолжает бессильно сидеть на проклятом диване совершенно один.       — Ладно, ладно, я выпью ещё, — Томас ворчливо закатывает глаза, — только платишь ты.       — Да хоть всю жизнь, — весело откликается Минхо, шагая вслед за неожиданным сегодняшним спутником. Ему всё-таки боялось, что Томас придёт сюда вместе с Ньютом, — Мне не жалко.       — Да тебе ничего не жалко, — со скрытым изумлением отвечает Томас, осознавая, что Минхо действительно отдал бы последнюю рубашку, если его попросить, — Ты только не пропей всё.       За спиной неожиданно раздаётся громкий смех Минхо, а после следует: «Я пропил даже мозг, Бэмби, так что ты как-то поздновато». Томас невольно морщится. Накатившая усталость отзывается спазмами в мышцах, и только с их помощью ему удаётся вспомнить, в каком состоянии он сюда завалился.       Полностью онемевший и ошалевший от состояния Ньюта, Томас искал прибежища везде, где только можно, однажды даже ввалился в комнату к старшекурсникам, за что получил такой разгневанный взгляд Галли, что хотелось убежать. К счастью, отчего-то радостная улыбка Алби и спокойная нежность в глазах Минхо заставили его остаться. Дальше было легче, ведь Ньют пропал больше, чем на неделю. И Томас со стыдом подметил, как он этому счастлив.       Сейчас негативные эмоции Томаса окончательно притупились, растворились в миллионах стаканах набодяженного с чем-то цветным спиртного. Он постепенно забывается, уходит в другой мир, заползая туда целиком, всем телом, и не оставляет себе никакой верёвки, ни единой лазейки, чтобы найти выход обратно. Томас даже улыбается. И позволяет Минхо себя целовать, потому что… а как иначе?       Минхо отчего-то довольнее обычного, будто он что-то такое увидел, что ему нестерпимо сильно понравилось. Томас не решается задавать вопросов, потому что рассеянность внимания близится с опасной скоростью, и он попросту боится запнуться, забыть, что вообще хотел этим вопросом узнать. Они оказываются у барной стойки через злые километры, и у Томаса складывается ощущение, что добирались они не до выпивки, а до Китайской стены.       — С фига сегодня так много народа? — жалобно выкрикивает Томас — в толкучке тел ничего не слышно и не видно.       — Думаешь, ты один такой умный побухать вздумал? — с усмешкой спрашивает азиат, обнажив передние зубы.       Томас неясно пожимает плечами, попутно оглядывая пьяные лица знакомых и незнакомых ему людей. Он признаёт в некоторых своих сокомандников, но те как будто его знать не знают, решив уделить внимание своим напиткам и собеседникам. И не то чтобы Томас против.       — Я не вздумывал бухать… — Томас запинается, начав сомневаться в том, что такое слово вообще существует, и словно за свои мысли получает очередной смешок Минхо. Томасу это не нравится, — Ты решил меня оглуш…       Томасу не удаётся поднять голову и заглянуть Минхо в глаза, потому что если он сделает это, они неминуемо столкнутся губами. Это не должно пугать или настораживать, но опасно близкое расстояние всё ещё вынуждает теряться. Томас, упрямо уставившись в пол, не даёт Минхо добиться желаемого. Это пробивает на хищный оскал.       — Ты интереснее, чем я думал, — опасным тоном сознаётся Минхо.       Брошенная фраза не сопровождается никаким ответом — Томас всё продолжает утыкаться носом в пол, обхватив деревянными пальцами стакан с такой силой, что тот грозиться лопнуть. Мысли хочется собрать в кучу, но они разбегаются кто куда, когда чувствуют намёк на опасность. Томас часто моргает, когда понимает, что Минхо включился в реальность и начал движение.       — Я не укушу. Ты что, боишься меня? — нарочно обжигая своим дыханием Томасу ухо, Минхо оказывается чрезвычайно близко, — Или просто упрямый?       Томас резко вдыхает, когда Минхо прижимается к нему всем телом, уткнувшись головой ему в изгиб шеи. Очередная волна жара бьёт под дых, и ноги слегка подкашиваются, но Томас вполне себе стоит ровно, потому что ему не впервые оказываться в волчьей ловушке.       — Отойдёшь, может? — немного дерзко, немного утомлённо интересуется Томас.       За свой вопрос он получает очередную порцию дыхания в шею, и все его конечности немеют. Минхо наконец удосуживается отлипнуть от плеча Томаса, но даже и не думает сделать что-то, чем тот останется доволен. Поэтому он продолжает прижиматься скулой к линии его челюсти, и когда ловит очередной его выдох, ему ничего не мешает провести языком от угла челюсти до самого виска.       Томас видит, как из глаз вылетают искры, но остаётся неподвижным, обезоруженным и удивлённым. Потому что раньше Минхо не позволял себе таких вольностей. Потому что раньше Томасу этого не хотелось.       — Всё, что пожелаешь. Только если это действительно то, что ты хочешь.       Свои мысли Томас теряет без остатка, и отчего-то цепляется за последнее брошенное Минхо, потому что он уже понятия не имеет, чего хочет. Может, чтобы это закончилось. Или хочет не слышать того, как в голову стучится навязчивая совесть, оповещая, что вообще-то не свободен совсем, и может случиться что-то непоправимое, если не остановится.       Поэтому Томасу приходится вцепиться в футболку Минхо и с усилием оттолкнуть его от себя, чтобы хотя бы так успокоить свою захудалую совесть, что растрепалась за эти месяцы, как только он сказал Минхо «да», и продолжал говорить и говорить, будто это не грозилось перерасти во что-то большее, чем монотонные ответы, ничего не значащие.       Он ловит своими обомлевшими глазами хитрый взгляд, слегка замазанный дымкой собственного головокружения, и такую улыбку, которую Минхо ему ещё никогда не показывал. Ту, от которой хочется бежать. Потому что если нет — шаг, и выход за ним захлопнется. Томасу приходится крутануть головой в другую сторону.       Забавно, как мысли о Ньюте вылетели из головы Томаса в самом начале вечера, но вот опять въедаются в сознание, потому что увиденное сейчас — совсем не иллюзия. И всё в мгновение перекатывается в какую-то чёрную драму. В любом случае, вечер грозился сделаться томным.       Непрошенность присутствия здесь Ньюта вовсю игнорируется самим именуемым, и вот он уже в середине зала, берёт бокал с чужого стола, заприметив его ещё со входа. И он держит в своей голове идею, мечту, которой грезит пару недель уж точно. Главное не ошибиться, и всё пройдёт пучком. Ньют вовсю ухмыляется себе под нос, и бредёт дальше, ловя взглядом танцующих одногруппников, которые раньше никак с вечеринками не вязались, но теперь всё выкручивается в другую сторону, как и Минхо с Томасом, которые оба еле на ногах держатся, но почему-то продолжают стоять. Минхо улыбается, а Томас отчего-то молчит, но Ньюту плевать. Потому что он зол на то, что Томас его с собой не позвал.       — Ньют, что ты…       Настороженные слова Томаса тоже игнорируются, и Ньют размеренными шагами идёт дальше, будто сквозь него, словно Томас не помчался к нему на встречу, завидев на горизонте. В мечтах Ньюта третьим по списку стоит облить какого-нибудь мудилу пойлом. И ему не верится, что он исполнит эту мечту прямо сейчас.       Поражённый, Томас молча захлопывает рот, наблюдая за тем, как Минхо оказывается с головы до пят облит каким-то липким коктейлем, что любезно предоставил ему Ньют. Вокруг возгласы и смешки, и Ньют каким-то чудом не смеётся сам, хотя видно, как ему этого хочется.       — Опа, искал гандона, и нашёл! — вовсю голосит Ньют, шатаясь на своих двух, немного отощавших за последние недели, — Мечты сбываются.       — Ньют, ты что творишь?! — Томасу приходится одёрнуть Ньюта за руку, чтобы тот обратил на него своё внимание. Не хватало только, чтобы эти двое прилюдно подрались, — Прекрати.       — Ну а чё? — Ньют искренне хмурится, изрядно пьяный, и всё ещё не в себе, — Подожди, мне ещё на диджея орать и…       — Ты не будешь ни на кого орать, — кажется, Томас не на шутку зол, хотя умело это скрывает, — Пожалуйста, хватит.       Томас говорит тихо и спокойно, тем самым стараясь воззвать к понимающей стороне Ньюта. Вот только он забыл, что когда Ньют в мании, эта сторона автоматически ампутируется.       Ньют прожигает его своим злым взглядом ребёнка, которому запрещают играть в любимые игрушки. Руки сжимаются в кулаки, но он стоит и упрямо молчит, не сводя с Томаса остекленелых глаз. Возмущение кипит в паре с желанием нагадить так, чтобы и сам Томас взорвался недовольством. Потому что бедненький Минхо пострадал от какого-то коктейля. Потому что краем глаза Ньют успел уловить, как азиат еле сдерживается, чтобы не кинуться ему на встречу и не врезать. Что ж, ему плевать. Пусть бьёт. Сейчас ему не хочется каких-то кулаков и крови.       — Мы уже успели утанцеваться вусмерть, а ты всё здесь? — похоже, Тереза не намеревается оставлять Галли сегодня одного, — Кстати, ты ходил в синяках на прошлой неделе, кто тебя так? — к удивлению Галли, Тереза принимается жевать откуда не пойми взявшийся мармелад, разглядывая парня с ног до головы.       — Подрался с дебилами на улице, — Галли незаинтересованно машет рукой в сторону Терезы, — Забудь, ничего интересного. Откуда у тебя сладости?       — Это, между прочим, кислости, — важно подмечает Тереза, пьяно улыбаясь, — Не знаю, не помню, — она хмурится с особым усердием, полностью отдаваясь мыслительному процессу, — А! Какой-то теннисист угостил, вот, — она расплывается в довольной и самоуверенной ухмылке.       — Теннисист? — в неверии вскинув брови, Галли откидывается назад, закинув локоть на спинку дивана, — Не знал, что у нас и теннисисты есть.       — А? Что...? Нет, у нас их нет! — недовольная, Тереза слабо бьёт Галли по бедру, — Думаешь, тут только наш универ? Щас!       Возглас Терезы даётся слишком тяжело, и Галли прикрывает глаза, дёрнув шеей. Он устало вздыхает, за что награждается усмешкой. Галли этого не понимает.       — Чего?       — Ты то и дело вздыхаешь, словно скрюченный дед, — весело отзывается Тереза, пнув Галли снова, но теперь в плечо, — уже смешно.       — Ты так и будешь… продолжать меня бить? — в шутливой манере интересуется Галли. Серьёзно.       — Это ещё не удары, — бодро пригрозив кулаком, Тереза хихикает, — Знаешь…       Переведя скучающий взгляд с толпы на Терезу, Галли вскидывает бровь в ожидании. Та не сводит с него какого-то странного взгляда. Галли непонимающе поджимает губы.       — Ну чего ты? — не выдержав, Галли приходится продолжать диалог.       — Да так… я забыла, — Тереза неловко пожимает плечами, но по ней всегда видно, когда она врёт.       — Ну конечно, — Галли пьяно закатывает глаза, а затем машет рукой в её сторону, — Ладно, не хочешь… не надо, — он отчего-то хмурится, но с глубоким вздохом все морщины на его лбу разглаживаются. Он поднимается с оккупированного часами дивана, — Хочу выпить.       — Да куда тебе? — без зазрения совести спрашивает Тереза, не боясь того самого взгляда, который показывается, когда Галли возмущён.       — Не понял, — Галли всё продолжает вопросительно пялиться на повеселевшую Терезу.       — Да забудь, — отмахивается Тереза, отчего-то вновь усмехнувшись.       Наверное, не стоит искать смысла в чьих-то словах, когда кто-то так пьян, но Галли привык вслушиваться в каждое сказанное, а от того и бесится всё больше.       — Ну ты и… — не договаривая, Галли вновь машет рукой в сторону нетрезвой Терезы, — Сначала одно говоришь, потом другое… запутала меня, — он вновь принимается хмуриться.       — Ничего я тебя не путала, — добродушно откликается Тереза, — просто меньше пить надо. Ты такой бука, жуть.       Галли давит в себе смешок, и получается лишь злобное фырканье. Он пытается сосредоточиться на своей цели, только вот за эти минуты всю её растерял, позабыв, зачем вообще зад от дивана оторвал. Он в оцепенении хлопает светлыми ресницами, уставившись на Терезу так, словно на ней написаны все ответы.       — Чего? — удивлённо спрашивает Тереза.       — Я забыл, куда шёл, — признаётся Галли.       Они смотрят друг на друга ещё несколько мгновений, а затем принимаются смеяться. Оба. Когда вразумительное время для смеха проходит, им приходится остановиться, чтобы не украсить паркет содержимым своих желудков. Галли беззлобно качает головой, и тут к нему приходит озарение: он ведь шёл за выпивкой.       — Знаешь, не будь ты таким занудным, ты бы мне, может, и понравился, — внезапно выдаёт Тереза, почти прекратив смеяться.       Галли смотрит на неё с непривычной усмешкой, а затем удивлённо фыркает, вместе с этим умудрившись громко усмехнуться:       — Ну да, конечно. Расскажи кому-нибудь другому.       — Я серьёзно! — оскорблённо взглянув на Галли, Тереза возражает, — Ты ведь такой хорошенький. Ну, если издалека смотреть.       — Я не пойму, ты мне комплимент пытаешься сделать или…       Галли нужно всего лишь дёрнуться вправо и повернуть голову, чтобы прервать свой так и не начавшийся монолог. В последний раз пламя на своих губах он ощущал годы назад, и всего лишь раз. Но в этот раз всё выходит неуместно, даже если и так же неожиданно, как раньше. И вместо тёмной шевелюры сейчас в глаза бросается воздушно-светлая.       Молча воззрившись на Ньюта бездумными глазами, Галли так и застыл на месте под изумлённый возглас Терезы, что от удивления даже подскочила с дивана. Но реагировать всё-таки нужно, и Галли хватает Ньюта за запястье в попытках привести в себя.       — Ты чего творишь? — сквозь зубы процеживает Галли, отнюдь не со злости, — Спятил совсем?       С диким хохотом Ньют лишь качает головой, и когда его ведёт в сторону, он падает прямо на Галли, и тому приходится ловить его, чтобы не падал дальше.       — Господи Иисусе… — Галли принимается озираться по сторонам, цепляя взглядом обескураженную Терезу, а ещё несколько знакомых взглядов своих сокомандников. Красота. Свой разгневанный взгляд ему приходится сосредоточить на Ньюте, — Вставай, и пошли на воздух, ты пьян вдрызг.       — Я не пьяный! — агрессивно возражает Ньют, принявшись вырываться из слабой хватки Галли, — Просто играю в игру.       — Какие к чёрту такие игры? — взрывается Галли, не сводя с Ньюта бурлящих недовольством глаз.       — Да вон с тем, — Ньют внезапно тычет пальцем в неопределённом направлении.       И когда Галли прослеживает за движением руки Ньюта, его сердце пропускает парочку ударов, потому что Минхо и Томаса он никак не ожидал здесь увидеть.       Они так и застыли на месте, раскрыв от удивления рты. И обоих можно было принять за восковые фигуры, если бы одна из них вдруг не ожила.       — Ты охуел, что ли? — первым всё-таки не выдерживает Минхо.       — Минхо, не надо! — взмолившись, Тереза неожиданно реагирует, — Прошу тебя, не…       Все просьбы Терезы игнорируются, и она хватается за голову, когда видит, как кулак Минхо прилетает Ньюту точно в нос. Под ругань Томаса завязывается драка, где принимают участие лишь двое, но достаётся ещё почему-то и Галли. Наверное, от того, что так близко стоит, или потому, что не ушёл, а принялся разнимать беснующихся. Кулаки прилетают ему по скулам и в глаз, а ещё Ньют, оказывается, очень умело может царапаться.       Тереза бежит искать Алби. Томас же просто стоит и ждёт, потому что увиденное сдвинуло понимание куда-то влево, оставляя в центре чёрную дыру. И он почему-то не делает ничего, чтобы остановить это мракобесие, лишь смотрит на то, как ошалелый Алби кидается в самый эпицентр кровопролития, потому что никто не собирается останавливаться, а Галли в одиночку совсем не справляется.       — Том, пойдём подальше отсюда.       На плечо Томасу опускается чья-то рука, заставляя его вздрогнуть. Он неуверенно кивает, совсем не расстроенный, лишь до сих пор поражённый. Оба удаляются прочь, даже если совсем не хочется. Просто бессмысленно пялиться на то, что ни один из них не в силах остановить.       — Только подойди к нему ещё раз, сука, и я тебя зарою! — Минхо кричит изо всех сил, наплевав на приличия и толпу студентов, уставившихся на эту сцену во все глаза, — Ты понял?!       — Слушаюсь, бля, и повинуюсь, — с наглым смехом отвечает Ньют, ещё больше повеселевший от яростного гнева Минхо, — Какое, нахуй, тебе дело?       — Ты меня лучше ни о чём не спрашивай! — Минхо продолжает брыкаться в мёртвой хватке Галли, полностью обезоруженный, — И иди на хуй!       — Ньют, пошли со мной! — неожиданно на горизонте всё-таки показывается Томас.       Удивлённый, Ньют пялится на Томаса, и когда тот хватает его за руку и ведёт прочь, он лишь строит гримасу Минхо и Галли, и в следующее же мгновение скрывается за дверями туалета, собранный Томасом в охапку.       Подлетевшая к Минхо Тереза бросает несколько ошеломлённых взглядов в сторону выбившегося из сил Алби. Голдман валится на диван, косясь на странного Галли, из которого будто выбили дух. Он оглядывается. Наблюдает за тем, как Тереза уводит Минхо к бару, очевидно, за спиртным, чтобы обработать раны. Галли неожиданно приземляется рядом с Алби, на заляпанный кровью диван.       — Да уж, потусили… — больше устало, чем ошарашенно подытоживает Алби.       Он не принимается в рассказы о том, что Минхо очень сильно не скрывал ничего из того, что почувствовал и подумал, потому что, судя по лицу Галли, тот и без него об этом думает, да и неуместно вот так с ним об этом говорить. Уставившись невидящим взглядом в потолок, он хлопает ресницами, пытаясь перевести дыхание.