Fight if you can, trust if you dare

      — Скажи им, что ты лжёшь.       Пульсирующая боль в висках мешает восприятию окружающего. Томас медленно, глубоко моргает, но при каждом открытии глаз перед ним предстаёт лишь белая пелена. В уши продолжает вливаться, словно музыка, чей-то знакомый, но далёкий от понимания голос.       — Ты больше не можешь. Всё должно закончиться здесь. Ты меня понимаешь?       В панике Томас прижимает ладони к вискам, принимаясь сдавливать голову с обеих сторон. Кто с ним разговаривает? Почему его просят что-то закончить? Почувствовав запах лекарств, ассоциирующихся лишь с болью, капельницами и кровью, Томас делает глубокий, резкий вдох, наполняя свои лёгкие большим количеством воздуха. И когда распахивает глаза, перед ним предстаёт невзрачный силуэт, слабо представляемый в реальности — сплошь шум и помехи —, но смотрящий на него пристально, черпая откуда-то изнутри свою дикость, вбирая в себя стремление и гнев. Томас знает, чувствует интуитивно, что ему не спрятаться.       — Вот, что ты делаешь на самом деле, — откуда-то сверху этот далёкий голос продолжает обвинять, постепенно обретая черты знакомого, — Вот, чего ты добиваешься.       Томас судорожно моргает, лишь бы избавиться от откуда ни возьмись появившихся слёз, режущих глазные яблоки и веки, что словно кристаллы, стоящие слишком дорого, чтобы их прятали.       — Я не… я не хочу, — начинает Томас, и голос его дрожит от напряжения и боли, — Пожалуйста… — он делает шаг вперёд, вслепую, но с ощущением, что это очень нужно, — Ты… — до него наконец доходит, что перед собой он видит Ньюта.       Ничтожные мгновения, отделяющие их друг от друга, закручиваются в спираль, вытягиваясь. Они смотрят друг другу в глаза, бесстрашно, ненадёжно. Томас — в тревоге, разваливаясь, Ньют же — со смирённой тоской, но чаще — с прямым безразличием.       Один вдох отделяет Томаса от того, что произойдёт дальше. Время предсказуемо останавливается, а затем принимается плясать вокруг двух фигур, насмехаясь. И когда Томас всё-таки вздыхает, болезненно-голубые стены выстрелами окрашиваются в красный, без предупреждения, словно спичка, коснувшаяся огня. Всё горит. Томас в ужасе наблюдает за тем, как запястья Ньюта покрываются глубокими до тошноты порезами, окрашиваются в красный, и сам он валится на пол, побелевший и грузный.       Очередной прилив паники, видение этого ужаса вызывает приступ тошноты, с которым Томасу бесполезно бороться. Он падает на колени, больно ударяясь ими об пол, и в один миг избавляется от содержимого желудка. Судорожно хватая ртом воздух, не замечая горечи, обжигающей рот, Томас не может оторвать взгляда от тела Ньюта, перестающего подавать признаки жизни. Кровь густой смолой постепенно наполняет пространство запахом и движением.       — Нет… не… нет… — резкое отрицание разрубает поплывшее сердце. Дрожа всем телом, уродуя ткань джинсов, Томас отчаянно пытается добраться до тела, ушибая колени ещё сильнее, сгорая ещё больше, — Ньют… Ньют, ты не…       Издав очередной всхлип, Томас зажмуривается, когда чувствует, как воздух изрубает его щёки и веки. Не отдавая себе отчёта в происходящем, он принимается махать руками перед собой в надежде зацепиться за оставшееся лежать тело Ньюта; желая между пальцев оставить ощущение его жизни, когда тот ещё дышал. Но всё оказывается бесполезно — его отбрасывает назад. Томас закрывает лицо руками, потеряв счёт времени и растеряв все мысли, оставляя в своём нутре лишь агонию и потерю. Он моргает снова, и когда убирает испачканные кровью руки от лица, перед ним расстилается пустота. Всё красное в миг вытекает в чёрное, без очертаний и динамики. Томас оборачивается на скрип — позади себя он разглядывает чёрную дверь. Массивные ручки и витиеватые узоры. Она никуда не ведёт. Совсем запутавшись, Томас тихо сглатывает ком вязкой слюны. Он снова моргает, позволяя пустым, бесконтрольным слезам царапать щёки. И тут его начинают съедать вспышки. Мигающие лампы, софиты, никогда не видавшие здорового света. Он под прицелом. Его вспороли. Томас чувствует, как задыхается.       — Ты никуда не уйдёшь.       Голос, раздавшийся у самого уха, заставляет сердце зайтись в танце. И когда крик собственного отчаяния будит Томаса ото сна, он подскакивает в постели, покрытый потом и слезами, такими горячими, что становится невыносимо терпеть. Принимаясь растирать ладонями своё лицо, Томас мысленно умоляет себя перестать дрожать. Ощутив на коже покалывание, он наконец открывается этому миру, положив ладони вдоль туловища. Он щурится от лучей утреннего солнца, что жадно слепят глаза, намеренно пытаясь привести его в чувства.       После последнего глубокого вдоха Томас наконец принимает сидячее положение, обхватывая колени скользкими ладонями. Это был лишь сон, но такой реальный, такой… жизненный. Томас вздрагивает неожиданно, словно его укололи, и взгляд его начинает нервно блуждать по комнате, обращая большее внимание на кровать Ньюта. Она оказывается пустой. Нервные окончания конечностей отмирают. Томас ощущает, как сердце его снова заходится в панике, но уже иррациональной, никак не связанной с реальностью. Слёзы очередной дозой набегают на глаза, готовясь втопить в себя берег.       — Прекрати… — сдавленным голосом Томас пугает сам себя.       Он растирает веки до красноты, словно хочет избавиться от кожи на лице, мечтая развоплотить слёзы, навязанные своим бессознательным. В какой-то миг комната стала непривычно тесной, а стены — узкими, наблюдающими. Наверное, в момент его пробуждения. Происки паранойи, никак не реальности. Эта мысль приводит Томаса в чувства.       Подобно прославленному мученику, он направляется в ванную, ватными ногами ступая неуверенно, дрябло. Томас проснулся, но оставил свой дух и разум в ином месте. Там, где умирает Ньют. Там, где у Томаса больше нет шанса.       Капли холодной воды немного приводят в чувства, но Томас не ощущает бодрости, потому что весь свой необходимый сон оставил за кадром своей жизни, разрешая организму существовать без него. И так обычно себя чувствуют потонувшие в вине люди? Загнанными и жалкими? Не смея больше смотреть на своё гадючее отражение, Томас резко переводит взгляд вниз, в раковину, и ему мерещится, как остатки своего вменяемого «я» стекают, разбегаются и тонут в сливе. Томас в раздражении берётся за ручку крана и одним движением перекрывает доступ воде.       В полном смятении он садится на свою кровать и смотрит вдаль, нерасторопно, отчасти завороженно. Перебойный подъём выбил последние силы, что всю ночь пытались удержаться в его организме, и теперь придётся хорошенько постараться, чтобы прийти в себя и не вызвать ни у кого подозрений о том, что спятил.       Томас прикрывает подрагивающие от нервозности веки, упираясь ладонями в край матраса. Навязчивая тревога относительно Ньюта продолжает рыться в голове, образуя дыры и проплешины. Нахмурив избитые бурными эмоциями брови, Томас прокручивает мысли о нереальности сна, заставляя себя поверить в то, что Ньют просто ушёл по делам, давно покинув комнату, пока он сам изворачивался и заливал слезами тёмную наволочку.       Нестерпимое желание увидеть Ньюта, чтобы убедиться, что он в порядке и цел, встаёт в оппозицию с успокаивающим ощущением, что пока его нет рядом, можно насладиться тишиной и одиночеством. И эти ощущения везут за собой стыд и раскаяние, потому что они не должны возрождаться, не должны возвращаться при каждом осознании маниакального состояния Ньюта. Томасу нестерпимо тревожно и по-человечески досадно от того, что его ждёт в течение этих недель, загруженных, бурных, таких, которые его характеру совершенно несвойственны.       Он заранее устаёт от хаоса, заранее ковыряет все свои раны, и преждевременно отворачивается от образа Ньюта, раздумывая над стратегией побега от безумия и недельного бодрствования. Ужасно неправильно, наверное, искажать свои отношения, бояться того, каким скоро станет Ньют. Ведь принял его, знал, каким он бывает, видел уже. Но отделяться от болезни любимого человека, не реагировать, прощать и держать в голове мысль-ловушку, что это не плохо, что это просто есть — сложно, иногда самоотверженно. И всегда самоповреждающе.       Принятие фаз Ньюта резко осложняется плачевным состоянием самого Томаса, которое в последнее время хоть и стабильно, но, если приглядеться повнимательнее, всё ещё держится на последних оголённых проводах нервов. Томасу становится всё мучительнее делать вид, что фазы Ньюта не влияют на его собственную голову, на болезненность и меланхолию его сознания. Но разве это важно? И кому что с этого? Эта проблема Томаса, как и его решение остаться с Ньютом несмотря на трудности и риски. Да и, может, в этот раз всё будет не так плохо? Может, в этот раз мания не станет набирать нестерпимые обороты? Не станет жадным монстром, поселившимся в волнах океана, что заворачиваются в безумие, никак не останавливаясь и не боясь затопить всё уже существующее, так трепетно выстроенное?       Вспоминая свои годы жизни с Кейтлин под одной крышей, когда она покидала квартиру через окно вместо двери, потому что «так опаснее», как чуть не подралась с руководителем одного дизайнерского предприятия, только бы согласились оформить помещение её работами… Томас теряет хоть и ложную, но всё-таки надежду, что когда-нибудь будет легче. «Легче» закончилось ровно на том моменте, когда Томас узнал о диагнозе Ньюта. И самый ужас во всём этом происходит в момент, когда он в очередной раз задумывается о том, как тяжело приходится самому Ньюту. Потому что помнит, как будучи маленьким сидел на полу коридора, у самой двери комнаты Кейтлин, и молча плакал, слушая её дрожащий голос. В ту ночь она монотонно твердила кому-то, что больше так не может.       Томас жалеет, что никто не узнал о её диагнозе раньше. И жалеет, что никак не мог остановить кровь, густо стекающую по запястьям Кейтлин, умостившуюся в ладонь миниатюрным озером, пачкающую пальцы.       Издав испуганный стон, Томас забирается обратно в постель. Зарывшись босыми ногами в холодное на ощупь одеяло, он впечатывает лицо в подушку, слегка перекрывая себе кислород. Только бы прекратить панику. Его мысли становятся похожими на скользкое желе, неуловимое и гиперактивное. Стоит одной из них появиться, как она тут же уносится дальше, не дожидаясь своего завершения. Томас прекращает свои попытки угнаться за своим разумом, пуская его на самотёк. Ему приходится прикрыть веки с силой, чтобы заставить себя больше не открывать глаза и перестать думать.       — Всё ещё спит?       С неожиданно въевшимся раздражением Томас разлепляет веки. Ничего не понимая, помятый и злой, он принимается крутить головой в разные стороны, пока не замечает Ньюта и Фрайпана, смотрящих прямо на него. Медленно, но до него доходит, что он всё-таки уснул. Смутившись таким вниманием в свою сторону, Томас отворачивается к окну. На задворках его сознания закрадываются беспокойные мысли о том, что же сейчас за хаос спутался у него в волосах.       — Ты наконец-то проснулся, — совсем не тонко подмечает Ньют, легко усмехнувшись. Он усаживается к Томасу на кровать и принимается трясти его, вцепившись в ногу, — Вставай, уже почти полдень.       — Чего?! — такой поздний подъём к Томасу давно не заглядывал, — Почему меня не разбудили? — удивлённо спрашивает он, почему-то уверенный, что без согласования этой просьбы с остальными всё как-то само узнается.       — Так ты не просил, — пожимает плечами Вуд, с шумом падая на свою кровать.       — Ты не спал ночью, что ли? — Ньют на соседа не обращает никакого внимания, — Чёрт, ты реально забрал эти цветы? — бросив несколько скептичных взглядов в сторону замученного букета, Ньют переводит взгляд обратно на Томаса, — Они ж не тебе.       Заядлая тревога перед тем фактом, что враги-цветы остались в их комнате, оказалась совсем забытой и отложенной на потом, поэтому Томас не сразу понимает, о чём, собственно, вообще ведётся речь. И когда опасные мысли наконец начинают приходить в контакт с разумом, Томас понимает, что уже поздно скрывать на своём лице панику. Но он никогда не оставит попыток не быть схваченным обстоятельствами.       — Вчера я ушёл последним, и мне предложили забрать их, — Томас весьма безразлично пожимает изувеченными тяжёлым утром плечами, — Иначе они бы умерли.       — Занятно, — каким-то неестественным тоном заявляет Ньют. Ещё немного поизучав букет, он наконец поднимается с кровати, не замечая до испуга внимательного взгляда Фрайпана, — Только я не уверен, что они долго проживут. Для них мало солнца.       Томас старается вытрясти всю вину из своего взгляда, изучая полы комнаты вместо того, чтобы смотреть на Ньюта. Что же убьёт его первым: бессонница или совесть?       — Мне пора, я буду ближе к вечеру, — Ньют машет на прощание и Томасу, и Фрайпану.       Ньют испаряется так же невесомо, как любит появляться. Молчание погружает помещение в приятную тишину, в то время как в ушах Томаса шум, разносящийся за пределы его тела. Горечь, застрявшая где-то между рёбер, отражается на его тугом лице, обедневшем и тоскующем.       — Томас, — внезапно подаёт голос Фрайпан, — Могу я узнать кое о чём?       — Да? — совершенно безжизненным голосом окликается Томас, мечтая лечь спать вновь.       — Зачем ты врёшь Ньюту?       Время в мире Томаса замирает, ломая стрелки циферблата. Он переводит потерянный взгляд на лицо Фрая, болезненно игнорируя его внимательный, строгий взгляд.       — Ты… о чём? — неуверенно спрашивает Томас, всё ещё храбрясь.       — Я видел тебя вчера, — смело начинает Фрай, не сводя с Томаса своих глаз, — И да, ты ушёл последним. Но ты был не один. Правда?       Томас устал задыхаться от паники, когда ещё и половины дня не прошло, но вот он снова пытается взять себя в руки, не дать правде показаться за слоем глиняной маски. Томас не боится, что когда-нибудь она треснет. Просто знает, что та давно начала мешаться с грязью, образуя густую, липкую жидкость. Обычно этот материал не бывает красным. Но руки Томаса уже по локоть в крови.       С кричащим ужасом Томас вдруг осознаёт, что он ничего не ответил. А есть ли хоть какой-то смысл врать дальше? Неужели это всё…       — Я не буду лезть в ваши отношения, — Фрайпан решает продолжить разговор сам, — Просто я не понимаю, зачем это всё.       — А ничего и нет, — ощетинившись, Томас вновь прибегает к своему привычному. Его руки окрашиваются дальше. Цвет стремится к плечам, — Всё иначе, — врёт, но отнюдь не соседу, а себе.       — Ну… тебе виднее, — справедливо замечает Фрай. Ему хватает полминуты, чтобы, поджав губы, привести свою мысль к завершению, — Может, ты умеешь водить машину, Томас, — откинувшись на спинку кровати, Фрайпан устремляет мудрый взгляд в потолок, — но если превысить скорость, даже опытный водитель может разбиться.       Не выдержав упрекающего тона Фрайпана, пусть даже придавленного спокойствием, Томас подрывается с постели, чудом не падая через одеяло, за которое цепляется пяткой. Он вылетает из комнаты, подстёгнутый чужим осуждением, накрытый собственной ненавистью, и угасаемый ощущением, что всё неминуемо выходит из-под контроля.

***

      Даже сквозь сон Минхо ощущает, как его ладони нагреваются внезапно нахлынувшим гневом, потому что чей-то мобильный всё продолжает звонить. И этот кто-то очень намеренно не берёт трубку, и даже звонок на беззвучный не ставит. С измученным рыком Минхо медленно поднимается на локтях, пока ещё не совсем соображая, что вообще происходит. Его вырвали из сна бесцеремонно, беспощадно. За это нужно платить.       Встряхнув головой несколько раз, Минхо цепляется сонным взглядом за спящий силуэт Алби, спасённый берушами. Он вяло переводит взгляд на Галли и продолжает смирно сидеть на месте, наблюдая за тем, как тот не сводит взгляда с синего экрана телефона, оповещающего о звонке.       — Ты чего? — неожиданно спрашивает Минхо, шёпотом.       Словно очнувшись ото сна, Галли переводит, словно весящий тонну, взгляд на Минхо, после чего глупо моргает некоторое время. Минхо не ожидает от себя того, что может быть таким терпеливым, пока ждёт ответа.       — Извини, — внезапно выпаливает Галли, удивляя Минхо одним словом, — Я разбудил тебя, да?       — Ага, — Минхо решает снять немного обвинения со своего тона, чтобы не быть таким жестоким. Он прислоняется спиной к изголовью кровати, — Что происходит?       — Ничего, — на автомате лжёт Галли, пряча всё ещё светящийся телефон под подушку, но уже не издающего ни звука, — Ложись спать.       — Легко говорить, когда ты же меня и разбудил, — недовольный, Минхо морщит свой плоский нос, — Это… — вся смелость тут же увядает, прячась, словно монстр, под кровать, — Это он?       — Нет, — громко отвечает Галли, открыто пугаясь этого местоимения. Помолчав несколько секунд, он тихо вздыхает, — Нет, не он. Всё нормально, правд… — его монолог прерывается очередным звонком от неизвестного.       Минхо пристально наблюдает за Галли, моля, чтобы он не шевелился и не брал этот злосчастный телефон в руки. Но вся уверенность насчёт него испаряется, когда он видит, как тот тянется пальцами к подушке.       — Так, ну всё, — Минхо решительно вскакивает с кровати, смахивая одеяло на пол. Он стремительным шагом преодолевает расстояние между их кроватями, — Не смотри туда, зачем тебе это? — он садится около Галли, плюхнувшись на место так резво, что того слегка качнуло, — Это мать?       Тень обхватывает лицо Галли, заваливаясь под глазницами, когда он безоружно кивает. Минхо за одно мгновение успевает захотеть выбросить телефон в окно, стукнуть Галли по голове, приехать в его дом, чтобы прекратить это всё. А затем прижать Галли к себе, обнимая. О последнем Минхо думает в последнюю очередь.       — Чего ей надо?       — Всё того же, — со злой обидой в голосе отвечает Галли, — Деньги закончились.       — Вау, — нахально бросает Минхо, тут же устыдившись своего резкого ответа, — Не бери трубку.       — Я и не собирался, — недовольно буркнув, Галли подхватывает пальцами одеяло и принимается слабо сжимать ткань.       — Ну конечно, — Минхо закатывает глаза, слегка отвернув голову от Галли, чтобы тот не заметил. Вспышка раздражения рассеивается лунным светом, открывающим обзор на другую половину комнаты. Минхо понимает, что кроме сожаления в его сердце больше ничего не прячется, — Отдай мне телефон.       — Что? — возмущённый не то вопрос, не то ответ. От удивления Галли поворачивается к Минхо, — Нет.       — Отдай, — настойчивость всегда была лучшим другом Минхо.       — Я сказал нет, — Галли родился с ней под кожей.       С шумом вздохнув, Минхо сжимает челюсти и с силой прислоняется затылком к стене.       — Давай начистоту, — начинает Минхо, — Ты ей ответишь, и отдашь деньги. А потом опять. И опять, — он старается в сторону Галли не смотреть, чтобы не было так стыдно за свою откровенность, — Может, сегодня пора закончить?       — Я не могу, — надломленным голосом сознаётся Галли, испугавшись того, что слова вылетели быстрее, чем он подумал. Он смирённо вздыхает, — Ты ведь знаешь, я не смогу.       Минхо безрадостными глазами всматривается в складки на своей футболке, охваченный досадой и бессилием. Он не может заставить Галли не делать этого. Но не сможет смотреть на то, как он снова берёт трубку. И разваливается.       — Ладно, ты не можешь, зато я смогу, — решительным тоном Минхо заставляет Галли принять напряжённое выражение лица, — Дай телефон.       — Ты глухой? — непонимающе интересуется Адамс, устав от полуночных препираний, — Нет.       Разозлившись, Минхо издаёт низкий рык и одним движением выхватывает у Галли трубку. Галли дёргается в попытке забрать предмет обратно, но становится поздно, когда Минхо отключает входящий вызов. Молчание, воцарившееся в комнате, становится быстро громким, запредельно ощутимым. Укол стыда, никогда не присущий Минхо, въедается под грудь, заставляя его сжаться.       Такой жест, грубый и властный, не должен оставить на душе ничего, кроме возмущения и внутривенных криков. Галли молча моргает, поражённый решением Минхо, его наглостью и уверенностью, что его за это не стукнут по башке.       Вокруг них как-то по-особенному тихо. До ушей доносится шелест простыней, потому что Минхо не устаёт терзать их пальцами в своём нервозе, и стрекотание сверчков за открытым настежь окном. С особым волнением, хлестающим вместе с тревогой, Галли ощущает, как их стопы соприкасаются. Но никто не двигается.       — Послушай… — хриплый спросонья голос Минхо вписывается в тишину неожиданно хорошо, — То, когда я… — в попытках подобрать верные слова, Минхо понимает, что начинает теряться в мыслях, — Я не хотел тебя обидеть. Прости меня.       Галли молча слушает попытки Минхо в раскаяние, боясь пошевелиться, потому что их тела и без того слишком близко друг к другу. Тихо сглотнув, Галли отводит отчего-то испуганный взгляд в сторону, переваривая только что сказанное Минхо. Конечно, он знает, что Минхо не хотел. И вообще-то Галли не злится. Совсем не злится.       — Всё нормально, — честный ответ Галли кажется межсезоньем во временах года — словно его не должно быть, — Я не злюсь.       — Ты всегда так отвечаешь, — со скепсисом отвечает Минхо, очевидно, не доверяя.       — Ну так потому что это правда, — Галли действительно не знает, где растерял всю свою злость. Он боится найти её в своём сердце, спрятанную от Минхо. Потому что больше не может на него злиться, — Я не злюсь на тебя.       — Это утешает, — старается отшутиться Минхо, чтобы скрыть облегчение, упавшее на его плечи, — Так точно всё в норме?       Галли продолжает моргать и не верить в то, что Минхо сделал это. Жест, что всё ещё грубый и властный, работает перевёртышем, обращаясь в заботу и помощь. Галли становится гораздо теплее, когда он понимает, что такого понимающего для него ещё никто не делал. И вдруг всё становится слишком опасным. Эти звуки, и тишина, и их ступни. Становится слишком много. Неприемлемо. Не для таких, как Галли.        — Да нормально всё, — отчуждённо выпаливает Галли, напуганный искренностью тишины внутри, испугавшись своих желаний, — Давай просто забудем об этом.       Это заманчивое предложение почему-то стоит на границей с обидой, которая прокрадывается в сердце Минхо очень тихо, на цыпочках. Ощущая от тела рядом лишь холод, ему приходится спрятаться.       — Как скажешь, — хилый ответ Минхо замораживает время.       С очередным усталым вздохом Галли теряет свои шансы ответить как полагается, потому что слишком сильно приблизился к порогу своего неприемлемого. Он знает, что если не соврёт вновь, это разрушит его. Раздробит его врата, броню, которую он кропотливо, как настоящий скульптор, вытачивал все эти долгие, мучительные месяцы.       Минхо испаряется за какие-то мгновения, оказываясь в собственной постели, и Галли немного теряется от пустоты рядом с собой, словно это тело всегда тут лежало. Проклиная себя, и этот телефон, и эти ощущения, Галли сползает вниз, пряча голову под одеялом. Тишина вновь становится режущей и неприветливой, обманутая тем, кто её придумал.

***

      Предвкушение и нервозность игроков заполняют раздевалку до краёв. Вынужденное нахождение с противниками на одной территории подслащает пилюлю, делает надевание формы и экипировки значительно напряжённее, чем если бы командам выделили отдельные раздевалки.       Томасу приходится прикрыть глаза в тихом раздражении, потому что громкие сокомандники действительно оказываются громкими, наверное, как и подобает всем спортсменам. Он скептично косится в сторону хмурого молчаливого Галли, и проведённая параллель между шумом и спортсменами теряется где-то на задворках сознания. Когда Томас садится на скамейку, чтобы влезть в неудобные для него бутсы, он замечает, как, оказывается, сильно сжата его челюсть. Касается ли это предстоящей игры? Томас не уверен. Относится ли это к неудивительному отсутствию Ньюта в раздевалке? Абсолютно точно. Выпустив воздух сквозь зубы, Томас обращает внимание на Минхо, который отчего-то крутится у своего шкафичка, похоже, о чём-то думая, причём очень нервно.       Последние ночи Минхо лежал практически без сна, боясь и сокрушаясь, что тот разговор между ним и Алби вообще случился. Шансы того, что с его предстоящей просьбой Алби не пошлёт его, очень мал, но для себя Минхо решил, что попытаться всё-таки стоит. В любом случае он что, боязливее всего этого?       Неуверенными шагами приблизившись к развёрнутому к собственному шкафчику Алби, Минхо как можно осторожнее задевает его локоть своим. Реакции практически никакой не следует, кроме того, что Алби недобро косится в его сторону, с вопросом в глазах.       — Слушай, ты… — Минхо понятия не имеет, как начать. Наверное, нормально попросить об этом и не получится, — не говори ничего Терезе, ладно? — полная дурость — надеяться на результат, но беспокойство Минхо оказывается сильнее его стыда, — Я не хочу, чтобы она…       Он свой монолог прерывает совершенно неохотно, просто замечая, с каким удивлением на лице уставился на него Алби. Шанс оказаться стукнутым о дверцу шкафичка оказывается пугающим. Ещё никогда Минхо не чувствовал себя так неуютно.       — Иди в жопу, Минхо, — решительно заключает Алби, поражённый наглостью своего друга. Почему-то. Он хлопает дверцей шкафчика, подхватив оставшуюся экипировку, — Я и не планировал, — уже себе под нос продолжает Алби, обиженно.       Алби скрывается за дверями, ведущими на поле, оставив Минхо в смятении и стыде, увядшим, разоблачённым. Такая реакция заставляет Минхо жалеть о своей смелости, и несколько взглядов, обращённых в его сторону, вводят в ещё большее оцепенение. Впервые растерявшись в толпе знакомых лиц, Минхо случайно цепляет ускользающий взгляд Томаса. Но когда он разворачивается в его сторону, тот уже вовсю делает вид, что что-то ищет в своей спортивной сумке.       — Собираемся на поле, живо!       Голос тренера привлекает всеобщее внимание, но только не Минхо, потому что его внимание распыляется, смещается с чужого голоса на лицо Галли, напряжённое, огрубленное беспокойством. И самая явная тому причина — отсутствие Ньюта. Он так и не появился. Ему точно конец. Удовлетворение злобными мыслями быстро ныряет в небытие, когда Минхо начинает давить ощущением, что это не совсем то, что он чувствует. Потому что Галли сбит с толку, недоволен, и зол. Это Минхо точно не нравится. И дело не только в том, что с этими чувствами Галли стал опаснее на поле.       Уже во время разминки, когда обе команды вышли на поле, окружённые шумом толпы и кричалками болельщиц, Минхо оказывается рядом с Томасом, дёрганным и неспокойным.       — Что, волнуешься? — с едва видимой насмешкой интересуется Минхо, задев Томаса плечом.       — Ага, — не став врать, Томас трясёт плечами в волнении, — Так сильно, что сейчас блевану.       Смех Минхо служит подтверждением иррациональности реакции, и Томас очень недовольно смотрит в его сторону, подтягивая колено к груди, всё ещё разминаясь.       — Ты ж уже играл, — весело возражает азиат, покрутив шлем в руках.       — Ну да, только вот половину игры провалялся не в себе, — бурчит Томас, уставившись себе в ноги.       Минхо вновь привлекает к себе внимание громким смехом, вынуждая Томаса слабо стукнуть его перчаткой по торсу.       — Остановись, — требует Томас, ненастойчиво, — Это не смешно.       — Мы из разных сословий, — Минхо неожиданно выдаёт очередную глупость, — Я из защитников, ты — из принцесс. Полагаю, и понятие юмора у нас совершенно разное.       Умудрившись увернуться от удара в плечо, Минхо удаляется, направляясь к судейскому столику, оставляя Томаса возмущённым, со смущённой улыбкой на лице. Он остаётся довольным, ведь именно этого и добивался.       Когда команды приглашаются на поле для приветствия, Томас с удивлением замечает Ньюта, идущего к ряду напротив, спокойного в выражении лица и абсолютно дикого где-то внутри. Он с беспокойством на лице наблюдает за тем, как Ньют игнорирует абсолютно злобный, разъярённый взгляд Алби, и как машет рукой в сторону Галли, что-то гневно шипящего в его сторону. Переведя взгляд на стоящего напротив противника, Томас впивается подушечками пальцев в шлем, представляя, какой напряжённой окажется эта игра.       Обменявшись рукопожатиями друг с другом, игроки, не обозначенные в стартовом составе, отправляются в зону замены. Усевшись на скамейку взвинченным, брошенным в адреналин, Томас готовится наблюдать за происходящим. Когда игроки встают на вбрасывание, его сердце сжимается. Когда раздаётся свисток, оповещающий о начале игры, оно останавливается.       Находясь на границе безумия от того, как долго длится борьба за мяч, Томас понятия не имеет, как он ещё держится, чтобы не начать орать что-нибудь своим сокомандникам. Его сердце немного успокаивается, когда его команда получает владение. С напряжением в пальцах он наблюдает за тем, как мяч переходит от одного игрока к другому, и когда полузащитник его команды наконец посылает мяч в сторону атакующего, между ними откуда ни возьмись вылетает Галли. Томас в оцепенении и неверии наблюдает за тем, как он, словно в замедленной съёмке, останавливает снаряд и тут же посылает его в сторону Алби, меняя ход игры. Томас чувствует, как готов взорваться на месте.       Алби действует очень быстро. Получив мяч, он со всех ног бежит на свою половину поля, ловко обходя защиту, словно никаких препятствий не существует. Один пас, второй пас, обратно, затем снова пас. Когда судья вскидывает руки, обозначая забитый гол, противоположная команда вскрикивает от удовлетворения. Они открыли счёт. Заметив напряжённую, пылающую ярость в позе Минхо, Томас понимает, что начинается бойня.       Следующие минуты первого тайма проходят в злобном сражении, неприсущем первому тайму. Обычно жестокость и сила приходятся на вторую половину игры, но Минхо, как самый настоящий упрямец, не верящий ни во что, кроме своей победы, принимает озверевший стиль игры практически сразу. Томасу становится настолько не по себе, что он то и дело косится в сторону судей, сделавшихся ещё наблюдательнее, видимо, приняв во внимание настроение Минхо. Он в отчаянии следит за тем, как полузащитники противоположных команд сходятся в борьбе, уж слишком грубой для того, чтобы на это не обратить внимание.       Когда на седьмой минуте в Алби со всей дури влетает защитник, снося его с ног, он падает на траву, словно запущенный в асфальт камень. Больно ударившись боком и бедром, он сгибается пополам, спрятав голову в руках. Остановки игры не следует, даже когда к Алби подбегает его сокомандник. Очевидно, судьи не посчитали это грубым нарушением. Томас сам начинает сомневаться в грешности противника, неуверенный, стоит ли давать штрафной, но когда Галли злобно вскидывает руки, развернувшись к судьям, Томас понимает, что всё-таки ошибся.       На третьей минуте второго тайма Томас выходит на поле. Алби остался на скамье запасных, того защитника посадили на минуту. Галли остался злым. От жажды надрать зад соперникам у Томаса, кажется, сожглись ступни, и в горле пересохло. Намеренно выловив взгляд Минхо из собравшихся на вбрасывание игроков, Томас набирается уверенности и спокойствия, словно рыбу наконец бросили в воду. Они на одном поле. У них должно получиться.       За первую минуту рывка вперёд из Томаса выходит весь дух, испепеляя лёгкие. Ярость выходит из него слишком быстро, и остальные минуты до очередной остановки игры он вывозит выносливостью и желанием победить. За удержание противника противоположная команда теряет владение, и мяч наконец-то передают команде Эллингтон. Томас получает мяч во владение в тот момент, когда он находится за воротами. Своими глазами-беглецами он быстро улавливает местоположение Минхо. Осталось сделать несколько шагов вперёд, затем якобы влево, потом резко развернуться и, поменяв руку, помчаться вправо… давай.       Томас делает всё, как задумал, точно и уверенно. В голове нет места для страха или сомнений, и дело не в том, что он считает себя отличным игроком. Просто его глаза направлены только на Минхо, и никого вокруг себя он замечать не желает. Замахнувшись, Томас готовится дать точный пас приготовившемуся Минхо, что вылетел в самую середину, оказавшись открытым для паса. И когда Томас запускает снаряд в движение, то чувствует, как теряет равновесие. Он падает и заваливается набок, с трудом осознавая, что происходит.       В него влетели, очень грубо, не особо боясь что-нибудь отбить. Но это случается на скорости, и ничего из этого нарушением не считается, поэтому игра продолжается. Пронаблюдав за вспышками в глазах, Томас понимает, что ему тяжело дышать, и всё тело словно парализовано. Он не может разглядеть, куда в итоге улетел мяч. Он что, действительно потерял его?       Сжав челюсти от боли и разочарования, Томас не сразу обращает внимание на звук раздавшегося свистка. Вслушиваясь в радостные крики сокомандников, Томас понимает, что они забили гол. Так у него что, всё-таки получилось дать пас Минхо?       — Ну ты и дикий, блин!       Томаса неожиданно подхватывают за руку и, обхватывая за талию, ведут в сторону замены. Одурманенный очередным голом, Минхо радостно улыбается, оглядывая восторженную толпу своим фирменным взглядом, граничащим с высокомерием.       — Ты там жив? Дышать можешь? — взгляд Минхо, играющий злорадством и гордостью, немного тускнеет, когда он косится на тихого Томаса.       — Да, я в порядке, — сквозь боль сипит Томас, ухватившись за рёбра, — Просто думал, что сдох.       Смех Минхо обжигает Томасу барабанные перепонки, но тот лишь морщится, не в силах перестать улыбаться. У них действительно получилось то, что они задумали.       — Отсидись здесь немного, хорошо? — усадив Томаса на скамью, Минхо садится на корточки, положив ладони ему на колени и уставившись на его лицо, — Приди в себя и выходи. Мы должны провернуть такое ещё раз.       Сверкнув своей улыбкой в последний раз, Минхо хлопает Томаса по коленям и, выпрямившись, трусцой двигается обратно на поле. Каким-то образом Томас разрешает себе отдохнуть, радуясь своей проделанной работе, гордясь Минхо и тем, что он сумел не потерять сознание. Он выходит под конец второго тайма, едва хромая, но умело скрывая это от Минхо и судей. По окончанию этого тайма счёт оказывается «10:12» в пользу Уоторби, команды Галли.       На третьем тайме тренер выпускает Ньюта, удивляя некоторых его сокомандников, напрягая своим решением Алби и приводя в смятение Томаса. Азарт и довольство тем, что Томасу наконец-то предоставилась возможность посмотреть на Ньюта в деле перекрывается тревогой, связанной с его маниакальным состоянием. В нём слишком много энергии, это видно невооружённым глазом. То, как Ньют дёргает ногой то ли в нетерпении, то ли в раздражении, его быстрые глаза, обкусанные губы… это обещает оказаться опасностью.       Далёкое, но ещё живое желание сыграть вместе с ним обрывается досадой, потому что Томас не подумал, что, будучи на одной позиции с Ньютом, у него никак не получится сыграть против него. Только если кого-то из них не поставят в полузащиту. В голове Томаса загорается лампочка, и он делает пометку о том, что это всё нужно воплотить в жизнь. Хотя вряд ли, конечно, тренер или Минхо согласятся поставить его на другую позицию. Всё-таки в нападении он нужен больше.       Интерес к игре Ньюта за половину третьего тайма переходит в ужас, потому что Томас никогда не видел, чтобы кто-то играл вот так. Может, в другой день у Ньюта и получилось бы произвести положительное впечатление о своих способностях, потому что он играет действительно… быстро. Умело, с рвением. Всё, что нужно для отличного атакующего. Но это положительное видение его игры не приходится по вкусу никому, даже Томасу, потому что всё, что делает Ньют сегодня — мешает играть своей команде, беря всё на себя, ни с кем не считаясь. Он забивает гол за голом, не давая шанса другим. И Томас видит,что Ньют вытворяет, когда мяч оказывается в зоне досягаемости Галли. От агрессии на поле неуютно становится даже Минхо, который в минутном тайм-ауте команды соперников успевает подбежать к Томасу и высказать всё, что думает об этом. Последняя его фраза завершается словами, отдалённо похожими на «какая-то задница». Томас с ним абсолютно согласен.       Третий тайм заканчивается на удивление сдержанно, без кровопролития, и четвёртый не заставляет себя ждать, отправляя Томаса на поле. Он видит, как сильно Алби старается не обращать внимание на хаос, рождаемый Ньютом, несмотря на всю порчу стратегий и задумок своей команды. Томас видит, каким напряжённым стал на воротах Фрайпан, отбивающий все прилетающие в него мячи с такой силой, словно он защищает не ворота, а свой дом. Атмосфера изворачивается из сопернической и напряжённой в опасность, неминуемость. Все это чуют, и все напряжены. Минхо упускает из виду мяч, и тот теряется в ногах соперников. Владение переходит в зону другой команды. Раздаются разочарованные цоканья языками. В любом случае, что-то должно было пойти не так.       Томас не сразу замечает происходящее перед своим носом, отвлёкшись на соперника сбоку. Звук, доносящийся до его ушей, не походит ни на борьбу за мяч, ни на что-либо ещё, проходящего в рамках игры. Когда Томас переводит своё внимание на причину криков вокруг себя, то замирает так же, как и шок на его лице.       Драка между Ньютом и Галли завязывается прямо на поле, в середине тайма. А они ведь успели заполучить мяч. Томас не знает, как это случилось, но не нужно быть идиотом, чтобы понять, что первым ударил Галли. Не выдержал. Это было бы немудрено, но не на поле, не в самый разгар игры. Это уже слишком. Томас кожей ощущает, как процент насилия начинает зашкаливать. В сторону летят перчатки и шлемы, мешающие ударам и обзору. Никто и не думает останавливаться.       Паника и гнев стеной огораживают место события, заводя и без того агрессивных игроков. Громкие восклицания толпы привлекают внимание Томаса, и когда он оглядывает сошедшие с ума трибуны, то цепляется взглядом за Терезу, замершую на лестнице между рядами, ошарашенную, с прижатыми к груди помпонами. Её глаза, неверящие в происходящее, грузные и скорбящие, впиваются своей палитрой прямо в сердце. Всё действительно вышло из-под контроля.       Томас, оставшийся в ужасе наблюдать за происходящем, от шока не подумывает о том, чтобы разнять их. Это бремя приходится на плечи Алби и Минхо, ринувшихся не слишком резво, но как раз вовремя, потому что удары грозили перерасти в настоящие ножевые.       — Спятили оба, что ли?! — громкий возглас Алби заполняет всё поле, заставляя обратить на себя внимание, — У нас даже игра не закончилась! Успокоились!       Минхо, молча оттащивший потерявшего контроль Галли, тяжело дышит; по дрожанию его плеч и злобному оскалу становится ясно, что держать Галли ему даётся непросто. Алби, растеряв самообладание со своего лица, ведёт Ньюта за пределы поля, грубо ухватив его под локоть. Тёмные струйки крови под носом смазываются одним движением. Ньют не может не ухмыльнуться.       — Не надо никому лгать, что в тебе ничего нет, — словно обрадовавшись победе, весело голосит Ньют, — Пустые люди вот так не злятся, — кажется, Ньют хочет сказать что-то ещё, но ему мешает разъярённый Алби, с силой рванувший его вперёд.       Под недовольные взгляды судей Минхо уводит Галли с поля, что схватился изувеченными пальцами за нос, стараясь не дать каплям крови испачкать его форму. Игроки постепенно принимаются уходить с поля в зону замены, ожидая перерыва на переговоры, и только Томас остаётся стоять, словно потерявший зрение. Спустя несколько мгновений его вежливо, но чопорно просят удалиться.       Последний тайм завершился слишком медленно, с тревогой в движениях игроков, с гробовым молчанием на поле. Из-за выходки двух игроков команды Уоторби они же и проиграли на целых пять очков, остались без нападающего и полузащитника, и не факт, что их допустят на следующую игру. Томасу не нужно было смотреть в сторону Алби, чтобы понять, как сильно он разочарован и подавлен. Удовлетворение от победы не пришло даже в раздевалке, когда практически все сокомандники расслабились и одаривали друг друга хлопками по плечам и улыбками.       Томас, уставший и поверженный произошедшим, остаётся сидеть на скамье, наблюдая за бодрым Ньютом, который только что пришёл от медсестры, залатанный, но уставший. Он пока не понимает, что чувствует, кроме шока и досады. Может, злость за то, что Ньют сорвал игру и есть, но сейчас она перекрыта тревогой. Оглядевшись несколько раз и убедившись, что на них никто не смотрит, Томас тихо двигается к Ньюту, принимаясь молча разглядывать его увечья.       Минхо делает несколько неуверенных попыток подойти к сидящему в дальнем углу Галли, почему-то так и не сходившего к врачу и даже не умывшись. Минхо мог бы запросто покинуть раздевалку, потому что даже в душ успел сходить, но… но.       — Ты… в порядке? — боязливо интересуется Минхо, присев рядом с Галли и мельком рассматривая его испачканное кровью лицо.       — Отлично, — глухим тоном язвит Галли и хлюпает носом.       — Ты не остановил кровь, — утверждает Минхо, скривив губы, — Почему?       Галли никак не реагирует, продолжая сверлить безликими глазами пол. Всю его энергию, уверенность словно высосали, стёрли одним взмахом кисти. Минхо уверен — сейчас он съедает себя за эту несдержанность. Ему становится практически жаль.       — Вы снова проиграли, — без всякого подмечает Минхо, наплевав на возможную агрессию в ответ. Он действительно расстроен неравной игрой. Это не победа, — Зачем было начинать прямо там?       Сухое молчание Галли, извиваясь, оборачивается ядовитым. Он неспеша моргает, а затем переводит свой дотошный взгляд на Минхо.       — Если ты такой умный, можешь разобраться с Ньютом сам.       Минхо никак не комментирует совет Галли, продолжая смотреть перед собой.       — Или, может, — гневливо продолжает Галли, не убирая ладони с носовой перегородки, — Томас разберётся? Его всё-таки парень.       Минхо приходится несколько раз моргнуть, очень вдумчиво, чтобы понять, что время назад не пошло. Это всё лишь в его голове. Он поворачивается к Галли, сбитый с толку и подозрительный.       — Они больше не встречаются, — возражает Минхо, скрывая возмущение, распирающее его изнутри.       — А мне кажется, что да, — вскинув рассечённую бровь, Галли устремляет скептичный взгляд куда-то вдаль, — Если меня не обманывает зрение.       Минхо с отвратительным предвкушением переводит взгляд, куда обращено внимание Галли, и не видит никого, кроме Томаса и Ньюта, сидящих вместе на скамье. От его глаз не укрывается то, с какой заботой Томас касается лица Ньюта, и как весело тот что-то рассказывает ему взамен. Огорчение вспыхивает на его лице с такой же скоростью, с какой гнев подбирается к его горлу, злобно пережимая артерии. Галли не может делать вид, что не заметил.       — Он тебе не сказал, да? — с каким-то разочарованием и отторжением спрашивает Галли, заранее зная ответ.       — Какая разница, — равнодушная фраза Минхо совсем ему не подходит, — Это не моё дело.       — А вроде как было твоим, — Галли не сдерживается на злость и вне поля.       Молчание выстраивается во что-то совсем зловещее. Минхо не верит своим ушам.       — Отъебись, — злобно процедив сквозь зубы ругательство, Минхо делает грубый выдох, не желая смотреть на испачканное кровью лицо больше ни минуты.       Он подрывается со своего места, опасаясь развернуться и врезать Галли по лицу, даже понимая, что дело-то на самом деле совсем не в нём. И пока Галли злобно прикрывает тяжёлые веки, Минхо удаляётся прочь, снабдив дверцу шкафчика гигантской вмятиной и напугав этим двух своих игроков, оказавшихся рядом. В любом случае, что-то должно было пойти не так.