Fight if you can, trust if you dare

      На следующий день после игры весь университет буквально взрывается поздравлениями команды Эллингтон, будто это был завершающий сезонный матч, а не тренировочный, не основной и вообще так-то не важный. Обрадованные товарищи продолжают нарочито сильно хлопать по плечам и спине, заливистый смех одногруппников расплющивает барабанные перепонки, вызывает желание закрыть уши руками и сбежать. Минхо отвечает приветственно, но недостаточно искренне, чтобы радоваться вместе со всеми.       Его выученные, нарисованные улыбки наконец-то теряются в настоящем, не наигранном. Он перестаёт притворяться, слоняясь по университету с одной лишь ухмылкой, предназначенной сокомандникам, и только потому, что нужно держать лицо. Всё-таки капитан.       Радостные лица хочется замалевать, протереть спиртом, чтобы больше не мозолили глаза и не давали повода думать о том, что чувствуешь что-то не то. Они победили, но выигрышем Минхо это не ощущает. Просто везением, невзрачным и сугубо однобоким. Окружающая толпа, даря поздравления, одобрительные смешки и пронзительные возгласы, зацикливается на успехе и крутости другого. Минхо же зациклен на наказании Галли, что уже должно поджидать под дверью кабинета директора. На это спустя рукава не посмотрят. Он вместе с Ньютом опозорили университет, подпортили репутацию, одним выговором тут не отделаешься. Одним отрывочным жестом Минхо запускает пальцы в волосы, улыбаясь другим и благодаря их, а мыслями молясь за то, чтобы Галли не урезали стипендию, а то и вовсе не лишили. Это будет больше, чем катастрофой.       Мысли Минхо скачут от одной трагедии к другой, словно плохой атакующий, постоянно спотыкающийся по пути к воротам, теряющий мяч. Ощущая себя маленьким и потерянным, Минхо кое-как добирается до своей аудитории, провожаемый напыщенными студентами, такими радостными и гордыми, что ему становится тошно — если и победа, то уж точно не их. Он усаживается за стол с пустыми движениями, и когда на него наконец никто не смотрит, ему разрешено стереть с себя все фальшивые признаки доброжелательности. Его лицо словно обливают цементом, и оно теряет всякое выражение.       Все вокруг поздравляют его, а он ничего не чувствует. Все вокруг пляшут и ликуют, а он не может выбросить из головы те несчастливые, неумолимо растянутые минуты, когда в его глаза впилось мягкое выражение лица Томаса и его блестящий заботой взгляд, предназначенный кому-то другому. Вовсе не Минхо.       Злясь на себя, на свои глупые мысли и глупые чувства, Минхо и не замечает, как хватается за карандаш и сжимает его своими думами, своими гневом и досадой. Сжав длинный, тонкий чертёжный инструмент ещё сильнее, Минхо пугается и замирает, когда под давлением его небрежных пальцев он ломается прямо посередине. Несколько одногруппников устремляют на него опасливые взгляды. Минхо ничуть не стесняется. Отбросив две части когда-то одного целого, он бездумно обтирает запачканную грифелем ладонь о штаны, затем бросает тягучий взгляд на изуродованный инструмент. Сломан хребет. Минхо чувствует то же самое. Он с тягой прикрывает исколотые веки.       В тот вечер, их сокрушимый победой вечер Тереза написывала Минхо снова и снова, и к концу её атаки он успел насчитать тридцать пять оповещений. Он не злится на неё, он её понимает. Терезе необходимо было услышать всё происходящее после матча, нужны были ответы. В любом случае она сильно беспокоилась. Но Минхо просто не смог успокоить её, ничего не отвечал, он даже сообщения не просмотрел. Его сомнительные попытки отвлечься от произошедшего не воспринимались глухими стенами комнаты, никак не устранялись его мозгом.       В планах Минхо в день матча было отметить победу как следует, разделив радость выигрыша между сокомандниками, рядом с Томасом, сидя бок о бок и смеясь. После случившегося на поле Минхо поменял ориентиры своих планов, решив остаться с Галли на всю ночь, пытаться заставить его сходить в медпункт. После последних его слов, после их очередного столкновения, крушения, Минхо потерял надежду и на этот план Б. В итоге он провёл ту ночь в одиночестве, давясь своей победой, сжимая пальцами постепенно пустеющий стакан. Он оголтело смотрел то в потолок, то в залитое лунным светом окно, мечтая утопить в алкоголе боль и разочарование, поселившихся в нём в тот день, но рождённых гораздо раньше.       Вместе с прощением Галли в нём открылось и привычное желание помочь ему, устранить боль, вырезать все злые мысли из его измученной головы. Только все попытки вновь пресеклись их молчанием, дерзким холодом со стороны, уже привычным и даже классическим, но таким же болючим и ошпаривающим. С последними словами Галли в зеркале вновь показалась печаль, рвущая и ноющая, выросшая из ощущения собственной бесполезности. Долгожданный матч обернулся крахом, въедливые упрёки Галли били наотмашь. Увиденное в раздевалке, понятое секундами позже, погладило по голове, опуская вниз в воду, заставляя захлебнуться в волнах. И когда Минхо проснулся на следующее утро, то сразу же понял, что уже устал.       Сегодня весь корпус терпеливо ждёт выходных, чтобы отметить как следует победу, ведь на стороне Минхо намного больше людей, чем тех, кто болеет за Уоторби. Извечное самолюбование на поприще спорта, гордость собою и ослепительная уверенность в собственной ценности теперь убаюкиваются постепенной, распыляющейся тоской. По тому, что чувствовалось раньше, тем, что нет больше никаких «хорошо» и «ура». Резко, непрошено, вместе с золотым, зловещим утром на Минхо обрушилась земля, внедряясь внутрь через нос и уши. Он решил её не вытряхивать, и теперь повсюду носит с собой пыльное и тяжёлое.       Чахнув в столовой за совершенно пустым столом Минхо не смотрит по сторонам, боясь встретиться взглядом с сокрушённым Алби, который его и видеть не хочет, боясь увидеть в очереди Томаса или Терезу, которые точно будут смотреть на него с недоумением и злостью, потому что игнорирование никогда не в почёте (Томас написал лишь раз, но и на его сообщение Минхо решил не отвечать, полностью раздавленный своими чувствами).       Минхо подозревает, что не встретит здесь Галли, а даже если и встретит, то тот на него даже не посмотрит — старая любимая привычка делать вид, что никого не существует, если озлоблен. Он практически не жалеет, когда Галли здесь действительно не оказывается, но где-то в глубине его души шкребётся злостное желание взглянуть раздражителю в глаза и закатить свои. Чтобы знал, что не только он может иррационально злиться.       Все оставшиеся три дня Минхо ходит сам не свой, ощущая, будто вокруг него не люди, не локация — лишь ширмы, подобранные актёры, которые никак не могут сойти с привычного сценария, поспешно улыбающиеся и неправильно ходящие, цепляющие Минхо своими настроениями, спокойствием. Всё это оказывается ему чуждым, вплоть до того момента, когда наступают желанные выходные. Время забыться, время отпраздновать.

***

      — Если я сегодня напьюсь так, что меня придётся нести — звиняйте, на то есть причины.       Томас бросает обеспокоенный, идущий в ногу с осуждением взгляд в сторону подавленного Алби, словно нарочно усевшегося напротив него. Ощущая себя в ловушке, окружённый каким-то второкурсником из команды Галли, высоким и громким, а по левую сторону — беспричинно взвинченным Ньютом, неспавшим ни вчера, ни сегодня, Томас всё дольше и дольше удерживает взгляд на свежей пинте пива, так заманчиво и элегантно стоящую у него под носом.       В баре невообразимо громко и на удивление прохладно. Здесь Томас никогда не был, но, похоже, и команда Уоторби, и его сокомандники тут раннее уже бывали: учитывая отношение персонала к ним как к постояльцам, и обращая внимание на то, что лишь их место оказалось собранным из четырёх столов, соединёнными друг с другом, так, чтобы стулья оказались друг напротив друга. Два ряда, две команды — унылая и сумасшедшая, ещё больше маниакальный Ньют, хмурый Галли и молчаливый Минхо, — всё, что важно знать Томасу в этот вечер. Он не обещает быть уродливым, но, возможно, чуть нервозным.       — Никто не виноват в твоей кривоногости, бро, — защитник команды Эллингтон бесцеремонно машет в сторону одного из полузащитников Уоторби, — Остынь.       — Я-то косоногий?! — громко возмущается полузащитник под взрывы смеха сокомандников, — Ты себя видел? Сегодня ты, увы, в пролёте. Играл как дерьмо.       В надежде показаться рассерженным и задумчивым, защитник щурит свои большие глаза.       — Я всегда играю как дерьмо, так что это не считается.       — Вы оба играете уныло, не парьтесь, — в шуме раздаётся насмешливый голос Алби.       Под оглушающие звуки толпы Томас неуютно закатывает глаза, поднося ладонь к уху и стараясь делать вид, что он просто чешет затылок — такова мощь смеха Ньюта, который отреагировал на слова Алби первым, умудрившись отхватить своей реакцией половину стола. Смущённо озираясь по сторонам, Томас ощущает прилив крови к щекам.       — Он чё, снова удолбанный?       Томас непроизвольно поворачивается в сторону услышанного только что вопроса. Это оказываются его сокомандники, между тем четверокурсники, бурные и насмешливые. С долей непонимания и скептицизма он изучает их лукавые лица, хитрые глаза, осторожно косящиеся в сторону Ньюта, вовсю толкующего другим о какой-то теории масонов, о новой пачке сигарет из Англии (и где он её только достал?) и прочем неясном. В этот наполненный причудами и уверенностью монолог Томасу влезать не хочется, но обвинительные слова чужих в сторону Ньюта подстрекают его ощущать гнев и желание заткнуть всем рты. Опасение по поводу того, что Ньют может полезть к нему — ведь о них никто не знает — остывают, когда Томас понимает, что Ньют слишком увлечён собой и своими историями.       Бесконечные минуты Томас наблюдает за спортсменами, беспрерывно бросающими комментарии в разные стороны, что-то кому-то шепчущими, вливающими в себя литры и литры алкоголя, забывшими о том, что завтра имеет право на существование. Он косо смотрит на безрадостного Минхо, пьющего с уверенностью заядлого алкоголика, что поселяет себя в гробовое молчание и редко контактирует с кем-либо из своих. Эта картина заставляет Томаса вжаться в стул, давиться своим беспокойством, ведь таким Минхо он видит крайне редко, а то и никогда. Одно дело — когда вдвоём, когда усталость простилает дорожку, когда солнце закатывается за здания, когда вокруг обнажённые чувства и правда, другое — когда в кругу знакомых, когда все смотрят и многие замечают. Сколько Томас знает Минхо, столько тот и притворяется, когда он не один. Что сподвигло его стереть эту стратегию сегодняшним вечером — Томасу неизвестно, и это незнание толкает на самые чёрные мысли и опасения.       Но Томас не успевает наволноваться вдоволь, потому что его отвлекают лёгким толчком в плечо. Недобро покосившись на склонившегося к нему Алби, Томас терпеливо ждёт.       — Слушай, Ньют снова на чём-то сидит? — Алби задаёт вопрос без смущения или сомнений.       — С чего ты это взял? — цедит сквозь зубы Томас, стараясь быть как можно тише — вряд ли рассеянность Ньюта даст ему сосредоточиться на их диалоге, но лучше поосторожничать.       — А ты сам не видишь? — не то с насмешкой, не то с удивлением интересуется Алби, устремив свой взгляд на жестикулирующего Ньюта.       Гулкая паника забирается Томасу под кожу, потому что ему не хочется нести ложь в массы, оскорбляя тем самым Ньюта, ведь он уже столько времени чист, и всё ради них. И сердце его купается в отчаянии и ощущении несправедливости, ведь никакой правды он тоже сказать не имеет права. Томас не знает, что брякнуть будет хуже: о том, что Ньют вновь сорвался, когда он чист полностью, да ещё и тяжёлыми усилиями, или о его болезни, которую он прячет от глаз посторонних, словно та — маленький уродливый птенец, опасающийся резких взглядов незнакомцев. Тут же перед глазами Томаса предстаёт угнетающая, насмешливая толпа, тыкающая пальцами в сторону Ньюта, обзывающая его психом, больным, нестабильным. Ему видится, как они сваливают его состояния на показушничество, на то, что ему просто хочется внимания; он буквально слышит, как Ньюта калечат словами, как насмехаются и боятся.       Томас отмахивается от пьяной настойчивости Алби, взмахнув дрожащей ладонью.       — Почему ты считаешь, что мне должно быть что-то известно об этом? — тон приходится сделать задумчивым и недоумённым. Чтобы ложь подавалась слаще и увереннее.       — Ну, вы соседи или мы? — Алби раздражённо разводит руками в стороны, едва ли не зацепив ладонью сидящего рядом атакующего своей команды, — Ты-то должен был что-то заметить.       — Нет, он не принимает ничего, — огрызнувшись, Томас едва ли не скалится. Обида и злость за Ньюта берут вверх. Вероятно, помощником в искренности выступает алкоголь, — причём давно.       Послав в сторону Томаса самый недоверчивый взгляд на свете, Алби вновь переводит слегка расфокусированный взгляд на Ньюта. Взлохмаченные волосы, залёгшие круги под глазами могут осветить целое ночное шоссе, и тремор конечностей независтливо намекает на бессонницу владельца. Если это не признаки наркомании, то что ещё? И почему Томас его защищает в таком случае? Разве самому не хочется сдать с потрохами хоть кому-нибудь? Чтобы перестал терроризировать? Чтобы наконец вдохнуть полной грудью, быть в покое в собственной комнате? На гармоничную обстановку в их прибежище Алби слабо надеется.       — Ну да, ну да, — вяло окликается Алби, стараясь сосредоточить сбитый с толку взгляд на Томасе, — Ты просто защищаешь его, ведь так? — под гробовое молчание Томаса Алби, сам того не замечая, довольно ухмыляется, — У вас там что-то мутится?       — Ты можешь отъебаться? — со злобной усталостью требует Томас, и взгляд его принимается скакать от человека к человеку в надежде выискать спасательную шлюпку. Любую.       — Какой грубый, — забавно нахмурившись, Алби откидывается на спинку стула и, заложив руку за голову, хватается неуверенными пальцами за стакан пива.       Практически рассвирепев от вопиющей наглости Голдмана, Томас возводит горящий взгляд к потолку, выдыхая через нос и прося себя успокоиться. Неожиданно острая нехватка здесь Терезы делает практически больно. Будь она здесь, наверняка бы пресекла Алби и обозвала его «бестолочью». Жажда заулыбаться своим же мыслям вынуждает Томаса устремить взгляд в стол, потому что распускать собственноручно слух о своей странности ему не очень-то хочется.       Он прикидывает, что прошло больше часа с их празднований, а Минхо так и не промолвил ни слова, даже когда к нему обращались обеспокоенные сокомандники, даже когда к нему пристал Алби, только грубее и прохладнее, чем те, кто приставали до него. Отчего между ним и Минхо возросла такая стена, Томас понятия не имеет, но вместе с этим наблюдением у него теряется надежда что-либо разузнать у Алби. Он может спросить сам, конечно может, только сейчас людей слишком много, а пространства крайне мало. Минхо просто не скажет правды, соврёт, усмехнётся, потрепает по волосам и предложит выпить. Томас испит тихими притворствами ради всеобщего блага.       Все четыре дня после их победы они редко списывались, пересекались лишь пару раз, отчасти потому что Томас был занят только Ньютом, которому отчего-то не терпелось получить заветных люлей от директора университета. Когда Томас попытался выяснить причину такой интриги относительно наказания, Ньют лишь сказал, что это заставляет «старых несчастных душнил» взрываться на месте. Томас предположил, что речь ведётся не только о директоре. В голове у него возник пункт поговорить с Ньютом о его «душном» отце. Ну так вот. Минхо.       Изначально Томас был настроен понимающе, так как считал, что его реакция — результат того, что натворили Галли и Ньют. Спустя пару дней теории Томаса относительно причины начали рассеиваться. Сегодня утром Томас был практически уверен, что причина в нём. Только смотря на себя в зеркало, примеряя на себя вину, разные поступки, совершённые им в течение всего вечера игры, он не нашёл ничего, в чём мог промахнуться. «Значит, придётся спросить прямо», — думалось тогда Томасу. Сейчас он сидит и молчит в тряпочку, овеянный грустью опустошённости сидящего по ту сторону. Томас не ловит ни единого взгляда Минхо, а тот даже не пытается в игнорирование. Просто опрокидывает стакан за стаканом, слепо уверенный, что никто на него не смотрит. Он ошибается. Томас всегда смотрит.       Спустя ещё два стакана алкоголя, три тоста за «победу» от Эллингтон и один за «да сосите вы» от Уоторби, Томас теряется во временных рамках, в людях, в неоновых вывесках, окруживших половину бара. За окном воцаряется незыблемая тишина, всего лишь на каких-то десять минут, а затем хлещет дождь. Бьёт по окнам так, что поначалу все пугаются. Раскаты грома где-то вдалеке то и дело тревожат некоторых особо восприимчивых к шуму, а свет молний зачастую намеревается заглянуть в каждое окно, чтобы поздороваться. Начинается настоящий ураган, и Томас впервые радуется тому, что он застрял здесь, среди громких и пьяных.       К этому моменту веселеет даже Алби, перебрасываясь с защитником другой команды бранными ругательствами, к счастью, в весёлой, насмешливой манере. Он изредка толкает Галли в локоть, отчего-то беззлобный в его сторону (из-за него ведь отчасти проиграли), на что Галли отмахивается свободной рукой, ведь во второй зажат стакан с чем-то покрепче. Минхо, словно игрушка, которую кто-то толкнул и, покрутив моторчик, оживил, не скупается на похвалу в сторону своих сокомандников, смеясь со всеми, словно никогда иначе не было, громко шутя и заставляя остальных посетителей бара косо смотреть в его сторону.       Это не смущает никого, только Томаса, привыкшего глазеть по сторонам и изучать взгляды людей, неосторожные и презрительные. Возможно, шутки Минхо иногда выходят за рамки дозволенного. Возможно, многие их просто не понимают. Томас относит себя ко второму типажу. Напыщенная энергия, выросшая в Минхо за считанные минуты, каким-то образом образовывается в искреннюю, и вот он говорит уже пятый тост за каждую команду, вот его хлопают по плечам со всех сторон, и он искренне улыбается, пьяно и беспечно. Похоже, лошадиное количество алкоголя так сильно действует на него. Томасу становится действительно грустно.       — Ну чего ты расстроенный сидишь, а, принцесса? — с издёвкой на лице Минхо падает на опустевший рядом с Томасом стул, хватая его двумя руками за плечи, — Давай веселиться. Мы победили!       — Хорошо, Минхо, — Томас старается спрятать скептичность в своём взгляде за великодушием, — Только давай не сходить с ума.       — А кто сходит? Я… нет, я просто… — изрядно нахмурившись, Минхо чему-то вдруг усмехается, — Просто разговор. Мы можем разговаривать.       Скрыв вырывающуюся наружу усмешку за ладонью, Томас понимающе кивает, развеселённый путаницей Минхо в мыслях. Все пятнадцать минут он слушает невнятную речь своего горе-недо-парня-супер-друга, много смеясь и редко хмурясь, что оказывается крайне сложным, потому что иногда разобрать речь Минхо вообще невозможно, а иногда так просто, что становится жаль, что вообще разобрал.       Томас не может игнорировать тяжеленный, бурлящий, словно смола, взгляд, направленный в их сторону так долго, что даже ему становится неловко. Странно, что Галли никак не пресекает свои действия, подолгу, внаглую сверля взглядом и Томаса, и Минхо. И если раннее это Томаса раззадоривало, то сейчас остаётся лишь ощущение угрозы. И он прекрасно понимает, что Минхо эти все взгляды тоже заметил. Но он не останавливает своё тароторство, между тем двигаясь к Томасу всё ближе, едва ли на него не наваливаясь, когда гравитация совсем подводит.       — Минхо, прекрати, — сдавленно просит Томас, затылком ощущая, как с него не сводят глаз.       — А что такое? — непонимающе и пьяно хмурится Минхо, даже не наигранно, — Я просто говорю.       — Тогда будь добр, убери свою ладонь с моего бедра, — укоризненный тон Томаса сопровождается его деловитыми движениями, когда он отлепляет руку Минхо от своей ноги.       — Ай, ой, — Минхо начинает тихо смеяться, взглянув на эту ситуацию с юмором, и даже краснеет немного, что вообще для него редкость, — Извини, я… оно само.       — Отлично, — Томас устало вздыхает, а когда снова ловит на себе надоевший взгляд, отворачивается к Минхо, — Я серьёзно, отсядь немного. Я не хочу сегодня терять голову.       — Вот какой ты, значит, — Минхо наигранно поджимает губы, умостив подбородок у Томаса на плече и посмотрев ему прямо в глаза, — Только о себе думаешь. Я из-за тебя давно голову потерял, и ничего. Это не страшно, так что расслабься.       Странноватая улыбка Минхо стреляет в сердце сильнее, чем первая пуля, запущенная вместе с его словами. В своём воображении Томас сгорает за мгновение, а в реальности просто сидит неподвижно, устремив на Минхо ошалелый взгляд. Ему становится очень жарко.       — Ну тебя, — Томас наконец выдавливает из себя какие-то слова и, положив ладонь Минхо на лицо, одним резким движением отстраняет его от себя.       Это действие сопровождается взрывным хохотом Минхо и его дёрганьями ногами, словно он застревает не в приступе смеха, а в чём похуже. Томас оглядывается по сторонам, но не может ни в ком опознать Ньюта — он куда-то делся. Сил искать его у Томаса нет, и он огорчённо вздыхает, вновь переводя своё внимание на сонного, подобревшего Минхо, что так и продолжает что-то бурчать у него под ухом.       Прошёл ещё час, и ещё час, но никто расходиться не желает, и за окном непрекращающийся ливень, словно водопад падает с небес. Томас умудряется пару раз вырубиться, Алби успевает спеть несколько знакомых каждому песен в дуете с тем самым защитником, с которым препирались половину вечера. Минхо же незаметно снимает это всё на видео. В воздухе по-странному спокойно, непривычно привычно. Он проводит половину от этого времени около Томаса, обложенный его вниманием, забытый своей обидой на него. За то, что не рассказал правды о себе и Ньюте. За то, что посмел вновь выбрать не его.       Его блуждающий по слабой темноте взгляд безвольно впивается в Галли, который с каким-то несвойственным ему диким вздохом поднимается из-за стола и направляется в сторону выхода, успев выхватить из чьей-то сумки пачку сигарет. Минхо становится по-настоящему смешно. И раздражённо, и уныло. И любопытно.       Когда он распахивает тяжёлую дверь, рваные капли ударяют его с безумной силой, словно хотят испещрить своими злыми пулями, спрятанными за пазухой. На улице никого нет, все нормальные сидят в баре или едут домой на машине или такси. Этот же стоит и курит, словно эта буря обходит его стороной. И даже сигарета не мокнет. Словно он на другой планете. Здесь и не здесь.       — Тебе обязательно в самую срань выйти, чтобы покурить? — резким тоном интересуется Минхо, за что ему становится стыдно. Он не такого начала хотел.       Галли не удостаивает его ответом, затягивается глубоко, будто хочет задымить самого себя изнутри. Сигарету он старательно прикрывает свободной рукой, чтобы не погасла. Минхо ловит первый приступ раздражения, подхваченный буйным ветром.       — Почему ты постоянно зол? — не выдержав, Минхо замахивается на невозможное.       — Я не… — Галли словно что-то пресекает, — злой, — он задумчиво заканчивает, выпустив сигарету изо рта, опасливо подмечая, как та постепенно прогинается у самого основания.       — Я не слепой, Галли, — парирует Минхо, распалённый алкоголем, замороженный присутствием человека напротив.       Лицо Галли не принимает никакого выражения. Он поворачивается к Минхо, делая очередную затяжку, прикрывая своей огромной ладонью сигарету, игнорируя настойчивые капли, что врезаются в его лицо быстро и небрежно. Он продолжает молчать. Позади него раздаётся пыльно-фиолетовая вспышка, освещающая припаркованные рядом автомобили, ближайшую автозаправку, и их глаза, пустые и глубокие одновременно.       — Всё дело в Томасе, так? — Минхо неожиданно запрыгивает на опасную тропу.       — Что? — недоумение на лице Галли можно счесть за честность, — Что за бред? — с сигаретой, зажатой между зубов, слова затачиваются и обрубаются.       — Я не идиот, — словно застарелый факт выдаёт Минхо. Капли, отскакивающие от его кожаной куртки, которую он успел накинуть перед выходом, издают подозрительно больше шума, чем они оба, — Почему ты так злишься? Чем он тебе так не нравится?       — Мне на него насрать, Минхо, — отчего-то уставшим голосом произносит Галли, перестав сражаться. Моргнув пару раз, он смахивает с ресниц въевшиеся капли дождя, — Чего ты пристал?       — Тогда что не так?! — Минхо приходится повысить голос, чтобы ливень не заглушал его эмоций.       — Да всё нормально! — не выдержав, Галли тоже повышает голос. Чтобы заглушить настоящее, — Просто…       — Просто что? — Минхо не отступает. Скрестив руки на груди, он вздёргивает подбородок, наглыми глазами сверля лицо Галли.       — Ничего, — Галли устремляет взгляд себе под ноги, — Просто не знал, что вы разговариваете.       — А отчего нет-то? — Минхо искренне хмурится, и тон его заостряется.       Галли принимается за свою игру в молчанку, пытаясь докурить еле дожившую до своего часа размокшую сигарету, что уже и полезной не кажется. Минхо в долгу не остаётся и молчит следом, о чём-то глубоко задумавшись. И тут его осеняет.       — Стой, ты злишься на него из-за ситуации с Ньютом? Из-за меня? — встречаясь с молчанием вместо ответа, Минхо нервно усмехается во весь голос. Раскаты грома догоняют непрекращающиеся вспышки, — Ты издеваешься?       — Но он ведь соврал тебе…       — Он мне не врал! — выкрикивает Минхо, низко, еле скрываемо. Уронив бычок на асфальт, Галли не сводит с него мерцающего отчаянием взгляда. Эта неожиданность заставляет Минхо потеряться, — Он мне ничего не должен, — неуверенно заканчивает Минхо, не веря своим собственным словам, но зная, что это правда.       — Разве? — отвечает Галли ровным тоном, почти не спрашивая.       Минхо стоически молчит, давным давно наплевав на полностью вымокшие в воде кроссовки. Весь мир внезапно сужается до этой сцены, до двух фигур, насквозь промокших и насквозь пробитых, но пока неизвестно чем.       — Вы вроде бы вместе, — неохотно выплёвывает Галли, так, словно произносит гнусное, отвратное ругательство.       Губы Минхо едва ли не расходятся в маниакальной усмешке.       — Это другое, — нарочито холодно освещает Минхо, — Это не… стой. Стой, — кажется, время здесь замирает, — Это всё из-за меня?       Галли с рождения научился скрывать все свои самые сокровенные эмоции, панику и растерянность. Поэтому он сжимает кулаки и старается заглушить очередную бурю.       — Да что из-за тебя?! Ничего не происходит!       — Ну уж нет! Ты не уйдёшь, — угрожающе объявляет Минхо, взмахнув руками, — Ты злишься, что у меня появился новый друг?       — Друг? — злобно интересуется Галли. Брови его ползут вверх, и он не сдерживается на удивлённый смешок.       — Да, друг, — с нажимом настаивает Минхо, перестав обращать внимание на гремящий ужас над их головами, забывая обо всём, — Ты что, не можешь вынести, что кому-то досталось внимание помимо тебя?       Поражённо уставившись на замытое дождём лицо напротив, Галли разлепляет пересохшие от гнева губы, но тут же сжимает их обратно. Очередная вспышка молнии дарит очередной свет. Галли сдавленно вздыхает.       — Хватит.       — А в чём проблема? — Минхо лезет на рожон, привыкнув к такому поведению, беря от ситуации всё, что может забрать. Потому что он чертовски устал, — Тебе это разве не нужно? — всплеснув руками, Минхо надменно усмехается.       Галли упрямо молчит, пряча кулаки в карманах джинсовой застиранной куртки, впиваясь ногтями в кожу ладоней с такой силой, что в глазах темнеет. Он не хочет больше продолжать.       — Знаешь что? — отдавшись эмоциям полностью, Минхо пинает мокрый камешек под своими ботинками, — Ты не имеешь права злиться на меня! Я ни в чём не виноват! Я устал от твоей холодности, и постоянных препираний, и твоего пренебрежения. И так, блять, устал от своих чувств, которые не взаимны, — что-то в его голосе окончательно ломается. Минхо всё больше и больше становится похожим на себя, — Я люблю тебя с самой ёбаной школы, и ты это знаешь. Я не прошу взаимности, никогда не просил, — он вскидывает руки к небу, — Но никогда не пойму, почему ты ведёшь себя так, будто этого не замечаешь. И зачем ты ранишь меня снова и снова. Что я тебе сделал?       Гудение ветра стихает в считанные секунды, оставляя улицу безмолвной и чужой. Со всеми словами Минхо улетает и последний раскат грома, такой нужный в этот момент. Галли ощущает, как к горлу подступает несвойственное ему чувство горечи, удушливое. Он сжимает челюсти, чтобы подавить все слёзы, ползущие по глотке и грозящиеся выползти наружу, из самого сердца. Галли хочется провалиться сквозь землю.       Минхо же не сдерживается на слёзы, только делает это молча, благодаря небо за то, что оно остаётся таким плаксивым сегодня. Незаметно шмыгнув носом, он опускает голову вниз, впериваясь мутным взглядом в мокрый асфальт, истоптанный и оглохший. Этого всего так много. Слишком. Зачем это вообще…       — Я злюсь, потому что мне не наплевать, — зажато, одревенело выдаёт Галли, не веря, что он делает это. В его душе что-то проваливается вместе с гнилью, — Я… ты значишь для меня больше, чем кто-либо ещё. Я… — каждая его попытка сказать оголённую правду прерывается его же молчанием. Это невыносимо, — Кажется, я влюбился в тебя.       И всё. Больше никакого грома, вспышки света унеслись вдаль насовсем. Только липкий, зубастый дождь, их двое. И больше ничего.       — Да пошёл ты, — выплюнув последнюю осевшую внутри желчь, Минхо поражённо усмехается, не веря своим ушам, ощущая, как ветер хлестает его по горячим щекам.       Его сердце издаёт хруст, словно ломаются чьи-то кости. Всё происходит словно во сне. В самом сладком, страшном кошмаре, в котором Минхо тонул и тонул, пока не падал на постель и просыпался, измученный и загнанный.       — Почему сейчас? — его голос, граничащий с отчаянием, сдавливается совсем, — Почему ты узнал об этом только сейчас? — разочарованно спрашивает Минхо, отдавая вопрос пустоте, едва ли не плача.       Галли бестолково моргает, не зная, как ему быть с таким обвинением в свою сторону. Разве это его вина? Было ли это самосаботажем? Нет. Нет, нет. Тогда почему всё вот так?       Он остаётся стоять на месте, обезоруженно, тревожно, не зная, что ему делать с тем, в чём он только что признался. Кажется, он выстрелил в пустоту, но встретил рикошет.       Под чёрным небом Галли стоит и чувствует себя потерянным и несуразно ошибочным. Он не отсюда. Мальчик, оказавшийся здесь по ошибке. Тот, кого пора забрать в Неверленд. Он никогда больше не вырастет. Потому что умер.       В настигнувшей их тишине Минхо усмехается вновь, безжизненно, обиженно. Он вновь пинает завалявшийся камень.       — Знаешь… иди к чёрту, Галли.       Его резкие шаги, стремительно удаляющиеся от Галли, говорят больше всего остального, того, что только что услышали деревья, свидетелями чего стали и автомобили, и небо. Внутренний голос всегда твердил ему, что это будет больно. Галли не подозревал, что так сильно.       Он бросает размозжённый взгляд в сторону бара, раздумывая, вернуться туда или нет. Чувства всегда были опасной штукой. Они всегда могли убить. И, признав правду, выразив всё, что может, Галли только всё испортил. Ему не стоило начинать.       Галли смотрит на увесистую дверь снова и снова и снова, в то время как надежды на возвращение Минхо в его голове даже не вспыхивало. Он одёргивает себя от попытки всмотреться в происходящее по ту сторону. Это его не касается. Теперь уже точно.       Покашляв от застрявшего в лёгких дыма, Галли не замечает, как своей обувью размазывает окоченелый бычок по асфальту. Он устремляет свой взгляд подальше отсюда, ведя за ним свои ноги, и приказывая следовать туда своему сердцу.