Fight if you can, trust if you dare

      — Томас, что ты делаешь? Это тарелка, а не барабан, ну же.       Неудачные попытки Томаса повторить то, что Ньют вытворяет за ударной установкой, остаются удачно подмечены самим Ньютом, и тот не может сдержать своей редкой, искромётной улыбки. Томас сосредоточенно хмурится, закусывает губу и обессиленно ругается, приводя этим сердце Ньюта в восторг. Свои чувства Ньют прячет за установкой.       — Не спеши, попробуй снова.       Томас же второй час подряд жалеет о том, что оказался не против свидания в тусклой аудитории, сидя за барабанами. Оказалось, своё детство Ньют провёл за барабанной установкой, но вот уже больше восьми лет за ней не сидел, и размышления привели его к тому, что нужно наконец наверстать упущенное. Томас был воодушевлён и страшно рад, узнав, что проведение времени с Ньютом наконец не иллюзия. И тут же разочаровался, когда осознал, что сам он ни черта не умеет, да и в жизнь свою никаких музыкальных инструментов в руки не брал. Была гитара, но и та покрылась инеем неудачи, а после и сожаления. Правда оказалась болезненно стыдливой.       — Чёрт! — с жаром выпаливает Томас, ударив палочками по краям тарелок с такой силой, что Ньют непроизвольно жмурится, — Извини, — приглушённо добавляет Томас, виновато, — Я просто… это сложнее, чем мне казалось.       — Ничего не даётся просто, — с лёгкой улыбкой на лице отвечает Ньют.       Это заставляет Томаса задуматься, но не о смысле фразы, а о том, что её сказал Ньют.       Ньют медленно подходит ближе к установе и вздыхает, сосредоточенный и серьёзный:        — У тебя всё получится. Старайся не слишком концентрироваться на каждом движении, просто… отпусти контроль и играй.       Томас противится своему желанию закатить глаза, в то время как его руки остаются холодными и онемевшими. Проще сказать, чем сделать. Он не может выкрутить в своей голове понимание этой фразы до такого уровня, чтобы действительно ей следовать. Как он может «просто играть», если до сих пор не разобрался в этой неясной ему схеме, что битый час маячит перед глазами? Томас отчаянно сражается с дурацкими барабанами и тарелками, постепенно принимаясь не игнорировать большой барабан, расположенный внизу. В какой-то момент ему даже показалось, что он вот-вот заплачет от бессилия.       — Я не могу, Ньют, — повержено сообщает Томас, поразмышляв некоторое время, — Я скоро откинусь, честно, — с нажимом продолжает, заметив на лице Ньюта добродушную, но острую улыбку, — Давай лучше ты. У тебя здорово получается, — с этими словами Томас наконец выползает с нагретого им места, оставляя барабаны позади, — Хочу тебя послушать.       — Ага, отмазывайся и дальше, — Ньют небрежно отмахивается от наигранно оскорблённого Томаса, — Хочет он послушать, конечно.       Ньют продолжает тихо ворчать себе под нос, пока преодолевает расстояние до установки, и когда наконец садится за барабаны, тут же сосредотачивается, хмуро уставившись перед собой. Он берёт в руки палочки и принимается отбивать ритм намеченной им схемы.       Томас садится в кресло поодаль Ньюта и остаётся наблюдать. В его груди зарождается что-то по-особенному знакомое и комфортное, отчего-то холодное в своём проявлении. У Томаса леденеют конечности. Они в аудитории одни, здесь нет ни наблюдателей, ни преподавателей. Ньюту нужен лишь музыкальный инструмент, без помощи посторонних и прочего шума. До этого дня Томас и не подозревал, что можно просто арендовать помещение и играть, пока пальцы не скрутятся в один тугой узел.       Осознание отсутствия посторонних глубоко греет душу, потому что Томасу не приходится скрывать своего взгляда, каким обычно он смотрит на Ньюта. Ему разрешено в открытую любоваться им, пока он отбивает ритм и что-то напевает себе под нос. Что-то из The Neighbourhood. Томас отводит взгляд в сторону, чтобы не рассмеяться от собственной радости, клокочущей в его душе тихими ритмами и непривычной тяжестью. Ведь он понятия не имеет, когда в последний раз чувствовал себя счастливым.       Ньют играет без запинок, без раздумий и сомнений, потому что действительно с детства этому научен. Лёгкий в своих движениях, он не торопится отыграть всё на скорость или идеальность, просто делает так, как ему хочется и нравится. Ньют всегда делает всё, что ему хочется, ни больше, ни меньше. Томас молча завидует этому качеству, потому что себе он такого позволить никогда не мог. Это отзывается в груди горечью и досадой, и Томас на мгновение кривит губы, когда мысли закрадываются в его голову непрошенно и напористо. На что же он тратит свою жизнь, если не позволяет себе просто наслаждаться тем, что так сильно любит?       — Томас, ты хотя бы слушаешь? — голос Ньюта, вялый и разочарованный, гремит как гром среди ясного неба.       Томас вздрагивает. Конечно, он слушает. Он всегда его слушает, и всегда слышит. Правда, Ньют не отличается успешными навыками общения, и раньше Томаса это часто расстраивало. Но только сейчас он начал замечать и понимать, что Ньют говорит с другими через свои картины и музыку, держась подальше от скользких слов и экспрессии чувств.       — Я смотрел на тебя все эти пятнадцать минут, не отрывая взгляда, и как только задумался на секунду, ты обратил на меня внимание? — скептично выгнув бровь, интересуется Томас. Он остаётся довольным, уловив во взгляде напротив сердитую растерянность, — Запиши мне свою игру. Я буду слушать её ночами напролёт.       Ньют громко хмыкает, явно заинтересованный предложением, но выражение его лица говорит лишь о том, что он счёл это за шутку. Однако Томас не шутил. Ньют откладывает палочки в сторону и поднимает глаза на Томаса.       — Я не верю, что ты ночами будешь слушать лишь звучание ударных. Так можно спятить, ты в курсе?       — Я делаю много вещей, от которых можно спятить, — Томас лишь пожимает плечами, не соврав ни на секунду. Он вовсе не имеет ввиду свои хобби, — Почему бы не сделать и эту?       Ньют созерцает рассыпанную в собственных глазах цветным картину перед собой, которая по-простому называется «Томас», не желая отводить от неё взгляда и подавлять то, что он чувствует. Они наконец-то одни, никто на них не смотрит, им не нужно прятаться. Ньют не до конца осведомлён о правилах их университета, но о том самом «интересном» наслышан. Ему достаточно наплевать на это, но никак недостаточно наплевать на Томаса и его безопасность. И своим молчанием об этом знании он соглашается с тем, чтобы скрываться. Ему не нужно проблем. Он не хочет, чтобы проблемы были у Томаса.       — Ну что, попробуешь ещё раз? — Ньют вскидывает бровь в приглашении, становясь свидетелем замученной гримасы напротив.       — Ты имеешь ввиду в сотый раз? — отчаяние Томаса не знает границ, — Ньют, нет.       — Томас, да, — Ньют не отступает, похоже, договорившись с самим собой обучить этого новичка хоть чему-нибудь, — Ну же, не бойся.       В сердце Томаса неожиданно вспыхивают азарт и раздражение, и сам он делается недовольным. Просто всё ещё никак не смирится с тем, что тоже может чего-то бояться.       — Я не боюсь, — словно маленький ребёнок, не желая признавать поражения, возражает Томас. Он резво поднимается с кресла и подходит к ударным, заряженный и готовый принять вызов, — Ну что там у тебя?       Ньют не без победной усмешки кладёт лист с новой схемой напротив глаз Томаса. Не совсем соображая, что делает, Томас тянется к палочкам, нагретыми пальцами Ньюта. Новая схема сбивает с толку и без того выжатый мозг, и Томас поначалу совершенно теряется, позабыв и то, чему он учился эти два часа. Стыд приливает к щекам, обдавая кожу жаром, и Томас про себя вспоминает все самые гнусные и грязные ругательства, мечтая, чтобы Ньют испарился или вышел в коридор.       Томас ощущает, как его сердце пропускает удар и заходится в бешенном темпе, и руки его замирают над барабаном, когда он оказывается свидетелем смеха Ньюта. Ему становится совершенно наплевать на то, что смеются над ним, над его нелепостью и детским недовольством. Кому-то его поведение покажется глупым, но для Ньюта это оказывается поводом посмеяться, искренне, громко и раскрепощённо. Томас ловит себя на том, что он перестал пытаться отбивать ритм, а уши его горят адским пламенем. Вероятно, Ньют заметит это. Может, уже заметил.       Ньют наконец-то успокаивается и склоняется над Томасом, ухватившись за спинку стула напряжёнными пальцами. Он вглядывается в выбранную им же схему с сосредоточенностью взрослого, и складка меж его бровей становится совсем выделяющейся и старой, словно Ньют с ней родился. Томас скованно моргает, очарованный профилем, оказавшимся прямо перед ним, и с трудом заставляет себя не смотреть на него, сосредоточив всё своё внимание на усталом барабане, ставшим таким от жалких попыток Томаса подружиться с ним.       — Ты пропускаешь синкопу*, вот, смотри, — Ньют тычет пальцем в собственноручно нарисованную схему, полагая, что Томас понимает его.       Томас переводит взгляд на затасканный листок и понимает, что он так и не выучил терминологию. Он понятия не имеет, что это за синкопы такие, но ему совершенно плевать на них, если благодаря им Ньют находится так близко. Он готов просидеть здесь до самого утра, пока ладони не покроются мозолями, пока шея не задрожит в судорогах.       Томас, заблудившись в своих завороженных раздумьях, не сразу замечает, что Ньют давно отвлёкся от схемы и теперь смотрит на него. Он осторожно щурится, изучая лицо Томаса своими спокойными, как у старика, глазами.       — Ты снова меня не слушал, или мне кажется?       Томас отвечает на это хлопаньем ресниц и разгорячённым молчанием. Ему некуда деться и некуда больше смотреть, кроме как на Ньюта. В своих мыслях он соглашается на то, чтобы постепенно перестать смущаться и отмалчиваться. Он повержено вздыхает.       — Возможно, — наконец отвечает Томас, стараясь обойти раздражение Ньюта путём уклончивых ответов, хотя вряд ли у него это получится, — Извини, я смотрел на тебя.       — В общежитии не насмотрелся, что ли? — фыркает Ньют, оказываясь смущённый признанием Томаса, но не желая этого как-либо высказывать.       — Ну нет, — с усмешкой отвечает Томас, и ему приходится сморгнуть последние остатки растерянности, когда мягкий поцелуй от Ньюта приходится в уголок его губ. Поверженный и опьянённый, Томас переводит размытый взгляд обратно на бумажку, — Я не понимаю эту схему, — после довольно затяжного молчания Томасу удаётся выдавить из себя несколько слов.       Ньют довольно поджимает губы и тоже переключает своё внимание на схему, удачно скрыв своё смущение за таким неожиданным для Томаса действием. Он отстранённо наблюдает за робкими движениями Томаса, который всё-таки принимается разбирать непонятный ему рисунок. Ньют старается найти сопряжение со своими ощущениями и чувствами.       Раньше он не мог описать, на что похожи мгновения, когда ему удаётся засматриваться на занятого чем-либо Томаса, но теперь — внезапно — к нему пришло осознание, метафора, что уложилась в его сердце очень давно, но осталась нетронутой и нераскопанной. Каждый взгляд, брошенный на Томаса, подобен взгляду, обращённого к ночному небу, сияющему бесконечными звёздами и созвездиями. Когда перед глазами расстилается целая скатерть сине-золотого, когда захватывает дух; когда не веришь своим глазам, наблюдая за падающими звёздами. Все ощущения соединяются в одно, сужаются до одного-единственного объекта, названного Томасом, почему-то остающимся телесным субъектом, а не упавшей звездой.       Маленьким, Ньюту доводилось наблюдать за усеянным звёздами чистыми небом, и хотя вокруг никого не было, чтобы разделить эти мгновения вместе с ним, Ньют был заворожен возможностью не делить этот интимный момент ни с кем, оставаясь с собой один на один. И сейчас Ньют остаётся безумно довольным тем, что своё созвездие он уже нашёл, и что его тоже не нужно ни с кем делить       Сбивчивая игра Томаса прерывается, когда Ньют осторожно берёт его за правую руку и отводит в сторону, ведь так ему будет удобнее сесть к нему на колени. Ньютом нагло игнорируется то, что своей спиной он теперь перекрывает Томасу весь обзор на установку. Томас не может сдержать впечатлённого смешка.       — Ну и что ты делаешь?       — Сижу, — утверждение, без укора совести.       — Но я ведь ничего не вижу, — не унимается Томас, возмущённый.       Ньют продолжает игнорировать его, оставаясь непоколебимым, потому что по тону Томаса понимает, что тот на самом деле совсем не против, чтобы он остался.       Преувеличенно вздохнув, Томас откладывает палочки в сторону и расслабляет запястья:       — Ну, как хочешь.       — Нет, давай играй! — со смехом наседает Ньют.       — Я не вижу ничего! — не пытаясь понизить вибраций своего голоса, Томас кричит в ответ, — Что ты от меня хочешь?       — Играй на интуиции, — Ньют весело пожимает плечами, почему-то не боясь того, что Томас в любой момент может сбросить его со своих колен.       — Ну ты… — вместо окончания предложения он обхватывает руками талию Ньюта, утыкаясь носом ему в спину.       Ньют становится неподвижным, ожидая ещё каких-либо действий, но ничего такого не следует — Томас продолжает сидеть молча, скруглив спину и не отпуская Ньюта.       — Мы что, так и будем сидеть вот так? — не без усмешки интересуется Ньют, скорее с любопытством.       — Угу, — единственное, что удаётся вымолвить Томасу куда-то в ткань рубашки Ньюта.       И они продолжают сидеть вот так, неудобно и тихо, как никогда в их совместной жизни не позволяли себе сидеть, и оставшаяся часть их свидания перестаёт сопровождаться дикими ударами по барабанам, потонув в сакральном молчании.       Счастье не может длиться вечно, и в какой-то момент несносный вечер наступает, оповещая Томаса о том, что ему пора ехать домой и заниматься домашним заданием. У Ньюта на вечер планов нет, поэтому он сообщает, что собирается в центр города купить краски и новые холсты, потому что старые уже ни на что не годны. Они прощаются на улице, согретые друг другом, когда дождь режет им плечи и пальцы.       Переменчивость погоды мешает планам Томаса добраться до общежития сухим и не уставшим. Он осоловело моргает, уставившись на дорогу, где автомобили уже практически не делают никаких движений, встревая в пробку. Приятный день, проведённый в компании желанного человека, внезапно омрачается хлюпающими кроссовками и водой, капающей с мокрой чёлки. Томас чувствует себя взвинченным и недовольным.       Он неуклюже пробирается сквозь толпу таких же мокрых угрюмых лиц, ждущих своего автобуса. Томас неприятно замечает, как пальцы его ног коченеют от холода. Ткань джинсов неприятно липнет к коже, носовые пазухи обдаёт холодом при каждом сделанном вдохе и выдохе. Он предвкушает злостные сорок минут, что придётся ждать автобус. Он заранее страшно устаёт.       Из негативных предчувствий и раздумий его выводит внезапный сигнал, оповещающий о пришедшем смс. Хмурый, Томас тянется в карман за телефоном, надеясь, что это пишет добрая фея, которая забёрет его, и они быстро окажутся в общежитии, но это оказывается лишь Минхо. Томас расстроенно вздыхает. Он не сразу понимает смысл написанного.       «Поверни голову налево :)»       Осознав посыл сообщения, Томас с опаской косится куда-то влево и замечает очень знакомый белый джип, стоящий в режиме ожидания у обочины. Смущённый и растерянный, он направляется в сторону кричащего о своей стоимости автомобиля, так и не раскрыв неподдельного смысла сообщения.       Стекло принимается опускаться в тот момент, когда Томас оказывается около двери водителя, и за ним объявляется через чур уж счастливое лицо Минхо, не без удивления смотрящего на Томаса.       — Что ты здесь делаешь в позднее время, да ещё и в такую погоду? — Минхо одним жестом поднимает солнечные очки, и те каким-то образом удерживаются на его сумасшедшей укладке.       Томас не без усмешки отводит взгляд, принимаясь гадать, а на кой чёрт Минхо нужны солнечные очки, когда за окном темень и дождь льёт в три ручья, но задавать вопросов по этой теме он не принимается. Его интересует кое-что другое.       — А ты чего здесь делаешь-то?       — Просто катаюсь, — Минхо пожимает плечами, будто это для него обычное занятие.       — По пробкам? — Томас выгибает бровь, ожидая идиотского ответа от Минхо.       — Кто сложностей не любит, — Минхо привычно скалится, а затем оглядывает промокшего Томаса с ног до головы, — Может, сядешь уже в карету, золушка?       Подавив весь гнев и желание пойти пешком, лишь бы сделать назло, Томас всё-таки обходит машину и усаживается на переднее сидение, знатно хлопая дверью со своей стороны.       — Воу, а полегче не? — Минхо удивлённо вскидывает брови.       — Не, — весьма удачно передразнив Минхо, Томас подпирает щёку ладонью.       С уст Минхо срывается одобрительный смешок и, наконец переведя взгляд с Томаса на дорогу, он заводит двигатель. Машина трогается с места. Томасу приходится высвободиться из куртки, промокшей насквозь. Он прячет оледеневшие пальцы под мышками, скрестив руки на груди.       — Так чего ты тут гулял? — интересуется Минхо, параллельно с вопросом потянувшись к кнопке обогрева салона и сидения Томаса.       — Я… — с уст Томаса больше не срывается ни слова. До него чуть ли не с опозданием доходит, что о Ньюте он Минхо так и не рассказал, а этот момент — не самый удачный, чтобы пуститься в честность и объяснения. Ощущая прилив тошноты от самого себя, Томас принимается выкручиваться: — Я просто ездил сюда, чтобы купить некоторые материалы для учёбы.       — Так, — тон Минхо звучит как подтверждение слов Томаса. Не отрывая взгляда от дороги, азиат кривит губы в ухмылке, — Ну и где всё, что ты купил?       — Даже не знаю, — язвит Томас с кислым выражением лица, — Вероятно, я не успел ничего купить, потому что полило как из ведра.       Смех Минхо эхом раздаётся по салону, заставляя Томаса вздрогнуть всем телом. Он обращает раздражённый взгляд на трясущегося в смехе водителя, ожидая, когда тот успокоится.       — Прости, прости, — со смехом извиняется Минхо, — Ну ты и лузер, надо же, — он театральным движением смахивает невидимую слезу с щеки.       Томас нарочито открыто закатывает глаза, откинувшись в кресле. С последними словами он покаянно соглашается. Он действительно самый последний лузер на планете, раз ему приходится лгать своему лучшему другу. Или их сделка заставила обоих черту дружбы перепрыгнуть? Истерзанный своими думами, Томас подносит пальцы к виску и принимается тереть кожу до красноты, делая вид, что эта реакция — последствия слов Минхо.       — Спасибо за поддержку, Минхо.       — Всегда пожалуйста, — добродушный ответ сопровождается добродушной улыбкой, — Ничего страшного, смотаемся в следующий раз. А если нужно что-то очень срочно, уверен, у меня что-нибудь найдём.       Томас с досадой на лице смотрит себе под ноги, ощущая болезненный укол вины за своё враньё, ведь ему не нужны никакие материалы, а теперь, получается, придётся идти и брать что-нибудь у Минхо, чтобы поддержать свою выдуманную историю. Томасу хочется открыть дверь и выпрыгнуть из автомобиля. Жаль только, что скорость крайне маленькая, чтобы разбиться, потому что они, конечно же, попали в пробку.       — Твою же мать! — Минхо, ослеплённый вспышкой ярости, принимается безостановочно сигналить стоящему впереди автомобилю, — Глаза на заднице, что ли? Езжай давай!       С глубоким вздохом Томас отводит ошалелый взгляд в сторону, не понимая, зачем так кричать, если адресат тебя всё равно не слышит.       — Ну давай же! Ну! — Минхо продолжает сигналить с явным рвением оглушить весь район.       — Минхо, ты можешь тише? Так и оглохнуть можно, — возмущённо просит Томас. Он забирается на сидение с ногами, успев вылезти из мокрых кроссовок.       — Уп-с, извини, — Минхо виновато чешет в затылке, впившись взглядом в лобовое стекло, — Не подумал, что я здесь не один.       — Надо же, — не без сарказма оставляет свой комментарий Томас. Это сопровождается недовольным взглядом Минхо, но Томас успешно игнорирует его, — Так ты серьёзно просто катаешься? Давно этим занимаешься?       Минхо вновь обращает свой взгляд на дорогу, заметно потемневший. Ему давно полюбилось кататься по городу, бездумно и спешно, словно за ним кто-то гонится. Это желание захлёстывает каждый раз, когда буря догоняет его и принимается вершить хаос, заставляя всё сидящее внутри подниматься из сна и закручиваться. Сейчас Минхо ездит вот так несколько раз в неделю, боязливый и неуверенный, что буря не догонит его вновь.       — Это какое-то странное увлечение для тебя? — отвечая вопросом на вопрос, Минхо таким образом старается избежать правды о своей личности.       — Нет, просто раньше никогда не знал людей, у которых есть права, — Томас только пожимает плечами, постепенно прекращая трястись от холода, — Поэтому не слышал никогда, чтобы кому-то нравилось просто… кататься.       — Ну, приятно познакомиться, — с усмешкой объявляет Минхо.       Томас тихо посмеивается, ощущая приток крови к бледным щекам.       — Слушай, может, заедем сейчас за тем, что тебе нужно? — кажется, Минхо внезапно осенило, — Всё равно на машине, а мне не сложно.       — Нет, — тут же вырывается из уст Томаса, и он стыдливо опускает глаза, проклиная свой торопливый, незатейливый мозг, — Нет, всё нормально, — хочется сказать, что ему вовсе не хочется тревожить Минхо, но Томас знает, что таким образом он только сподвигнет Минхо к героическим действиям, поэтому он переключается на другую тактику, которая точно сработает, — Я весь промок и замёрз. Хочу скорее в общежитие и в душ.       Он не смотрит в сторону Минхо, крепко обхватив руками колени, вперившись взглядом в бегущие капли на боковом стекле. На душе становится совсем тошно, и Томас едва подавляет разъедающие предатели-слёзы, которые могут всё испортить. Минхо, побросав пару обеспокоенных взглядов в сторону пассажирского сидения, переводит задумчивый взгляд вперёд.       — Лады. Я как-то не подумал об этом, да, — около виновато сознаётся Минхо, а после делает глубокий вдох, — Ну, если мы доедем до общаги через сорок минут, это будет чудом.       — Чего?! — ошеломлённый прогнозами Минхо, Томас распахивает глаза и поворачивает голову в его сторону, — Ты серьёзно? Я так заморожусь!       — Ну прости, Бэмби, подогрев и так работает на полную, а долететь на крыльях, увы, не могу, — он щёлкает языком, бросив преувеличенно раздосадованный взгляд на Томаса, — сегодня не ангельский для меня день.       — Будто они у тебя вообще есть, — Томас удивлённо вскидывает брови, оставшись не впечатлённым словами Минхо.       — О, — Минхо старается казаться поражённым, — Обижаешь, — довольно обнажив передние зубы, Минхо хмыкает себе под нос.       Томас качает головой, не веря в то, что Минхо любит такой театр, и переводит взгляд в окно, принимаясь рассматривать плывучий, насыщенный вспышками огней пейзаж. Весь город буквально охватила всемогущая вода, не давая сидящим внутри автобусов и автомобилей людям разглядеть дороги. В уши впиваются звуки тарабанящих по поверхностям капель дождя, бесконечные сигнальные огни раздражённых водителей; изредка красно-малиновые огни слепят и без того усталые глаза. Ночной город влюбил Томаса в себя очень давно, своими яркими вывесками и огнями, холодными оттенками синего и уличной тишиной.       — Ну что, согрелся? Или никакой обогреватель тебя вообще не берёт? — не без усмешки беспокойно интересуется Минхо.       — Согрелся, согрелся, — с некоторым раздражением отвечает Томас, стараясь не додумывать остальную часть шутки Минхо, которая отчего-то оказалась невысказанной, — У нас, кстати, будут дополнительные тренировки в связи с предстоящей игрой?       Минхо настороженно поворачивает голову в сторону Томаса.       — А с чего бы нам? — удивлённо спрашивает он, воззрившись на Томаса так, словно тот сказал, что знает эльфийский язык.       — Я слышал, что другая команда собралась тренироваться по вечерам, вот и спросил, — тихо комментирует Томас, едва ли не оступившись: на самом деле эту информацию поведал ему Ньют.       — Ха, — только и выдаёт Минхо, отчего-то гордый и спокойный, — Им просто нужна эта практика, понимаешь? Мы и без того крутые, — после довольных оскалов он продолжает: — Да и к тому же это просто тренировочный матч, не стоит такой суеты наводить, верно?       — Да, но…       Все попытки Томаса продолжить свою мысль прерываются отчего-то резким ответом Минхо.       — Если Галли решил, что их команде нужны дополнительные тренировки, пусть их устраивает, мне плевать, — сердито уставившись на дорогу, Минхо неожиданно мрачнеет, — Нам они ни к чему. Я считаю, мы готовы, — резко повернув голову в сторону Томаса, он вскидывает бровь, — Ты?       — Я? Да, я тоже так считаю, — напуганный резкой сменой настроения Минхо, Томасу остаётся только поддакивать, лишь бы не напороться на очередной бессмысленный спор.       Отчего у Минхо такая реакция на безобидный вопрос, Томасу непонятно, но ему очень не хочется развивать тему их с Галли отношений. Здесь и незнакомцу ясно — у них всё не так, всё выкручено и затоптано. Томасу иногда чудится, что они оба уже не знают, что в их отношениях не так. Возможно, Томас прав.       — Я знаю, что мы их порвём, — подаёт голос Томас, успокоившись, — Просто на всякий решил спросить, а то вдруг чего пропущу.       — Ты, пропустишь? — Минхо в мгновение ока преображается в обычного Минхо, удивлённого и простого, — Ты вице-капитан, так что в любом случае всё, что происходит в теме лакросса и внутри команды, всегда будет обговариваться с тобой. Лады?       — Да, понятно, — смягчённо соглашается Томас, потеплев от напоминания о том, что он является кем-то важным, — А что нам будет за выигрыш? Ну, я имею ввиду, эту победу или поражение будут считывать и вписывать в рейтинговые таблицы или нет?       На самом деле Томаса не особо заботит, что принесёт им этот матч, просто он начал понимать, что ему нужно завалить Минхо разными вопросами, чтобы он в свою очередь не начал задавать свои. Потому что, Томас уверен, те обязательно как-то коснутся Ньюта, а врать ещё наглее и шире он просто не выдержит, да и не умеет вовсе.       Вслушиваясь в заряженную болтовню Минхо, потому что когда речь заходит о лакроссе, воодушевлённее его нет никого, Томас цепляет боковым зрением пляшущие капли дождя, что стучатся о стекло и скрываются от глаз посторонних, убегая вниз и прячась. Томасу хочется прятаться, бежать вместе с ними.

***

      Алби за несколько грузных шагов преодолевает расстояние от окна до кровати, задумчивый и настороженный. Он бросает очередной взгляд на Галли, что собирает свою сумку — очевидно, спешит на работу. Выход из долговременного ступора наконец дал ему возможность продолжить свою прежнюю жизнь, даже если это означает заработаться вусмерть. Алби с досадой поджимает губы. Ему хочется другой жизни для Галли.       — Так ты что, на тренировке сегодня не появишься? — вскользь интересуется Алби, упирая ладони в колени.       Галли решил устроить несколько вечерних тренировок на неделе — наверное, чувствует ответственность за свой промах с оповещением о матче. Галли на вопрос не отвечает, и Алби обречённо морщится.       — Полагаю, я сегодня заместо тебя.       — Именно, — сухо бросает Галли, как будто всё так и должно быть, — Я что, зря тебя сделал своим помощником?       — Никак нет, сэр, — издевательский ответ Алби заставляет Галли бросить колкий взгляд в его сторону, на что Голдман скалится, — Да шучу я, а.       Галли нехотя переводит взгляд обратно на свои вещи, словно боится, что может что-то забыть. Алби отводит взгляд, стараясь не чувствовать себя неловко, хотя всё ещё думает о том, что недавно они поссорились. Стоит извиниться, наверное, позже. Так будет спокойнее и правильнее, несмотря на то, что у них всегда вот так: они ссорятся, молчат неделю, и в один день просто возобновляют общение, будто ничего не было. Может, плохо и не по-дружески, но иначе они будут спорить до того момента, пока их кости не начнут закладывать в гробы. Уж проще оказаться лояльным и терпимым, чем умирать, придираясь.       Прошедшие минуты с того момента, как Алби в последний раз выглядывал в окно, не дарят ему спокойствия, потому что раннее он ненароком уловил две знакомые фигуры у фонарного столба, а это значит, что скоро сюда явится Минхо. И очевидно, что Алби видел его вместе с Томасом. Он оказывается совершенно не удивлён увиденному, но остаётся впечатлённым своей способностью различать силуэты через такую плотную стену из дождя.       Не приходит и минуты, как дверь комнаты распахивается и сюда заваливается Минхо. С джинсов и куртки струятся длинные капли воды, моментально заполняя пол гигантскими лужами.       — Здоро́во, — с ухмылкой выдаёт Алби, скорее удивлённо, чем злобно.       — Ага, ебать, — поражённо выплёвывает Минхо, осматривая свои обувь и джинсы, — Ну и погодка.       — Ты сейчас весь пол засрёшь, — тут же ругается Алби, — иди переоденься, блин.       — Хорошо, па, секунду.       Устало закатив глаза, Минхо плетётся до своей кровати под внимательный взгляд Галли, что считывает каждое его движение. Минхо этого не замечает. Да и Галли, наверное, просто думает о том, сколько квадратных метров Минхо заполняет водой своими передвижениями. Алби переводит взвинченный взгляд в окно, стирая это зрелище со своих глаз.       За несколько движений Минхо скидывает с себя половину одежды, вынуждая Алби восторженно вскинуть брови, а Галли отвернуться.       — Воу, ты что, учился раздеваться на время?       Минхо лишь многозначительно хмыкает, стягивая с себя футболку, и Алби решает не ждать его попыток в адекватный ответ. Он не может не заметить, что на Галли Минхо даже не смотрит, словно третьего человека тут и вовсе нет. Это отзывается тяжестью в груди, потому что Алби терпеть не может, когда они ссорятся. Но это происходит так часто, что, наверное, стоит уже привыкнуть.       — Где ты вообще был? — интересуется Алби, запоздало понимая, что сейчас Минхо расскажет о Томасе, и это заставит Галли злиться.       — Да катался по городу, ничего нового, — Минхо лишь пожимает плечами, успев нырнуть в пижамные штаны и умоститься на кровати, — Кто ж знал, что ливень застанет меня врасплох. В итоге в пробку встрял, — кисло заканчивает азиат, с нахмуренными бровями пролистывая какой-то чат в своём телефоне.       — Прогноз погоды не научился смотреть? — Алби не боится получить злобный взгляд в свою сторону за колкости и яд, ведь знает, что больше ему, к счастью, ничего за это не будет.       — В следующий раз посмотрю иной прогноз, — вяло начинает Минхо, не отрывая своего внимания от телефона, — Может, там где-нибудь будет предупреждение «возможны мелкие вечерние осадки в виде занудных, ворчливых задниц.»       Алби издаёт оценивающее «ха», приравненное к «я впечатлён», а после разворачивается к идущему к дверям Галли.       — Галли, удачи сегодня, не подохни.       Пожелания Алби вызывают у вечно недовольного Галли ухмылку на лице, и он осторожно скрывается за дверью с закинутой сумкой на плече, не издав ни звука.       Настрой вечера у Алби с лица стирается, возобновляясь чем-то более волнующимся и мрачным.       — Минхо.       — Ась? — Минхо всё не отрывается от экрана, усиленно что-то печатая, и даже не подозревает, о чём сейчас его спросит Алби, с его-то серьёзным выражением лица, на которое Минхо даже внимания не обратил.       — Ты и Галли… как-то всё не очень получилось в последний раз, да?       Утвердительный вопрос Алби вынуждает Минхо наконец перестать печатать и перевести своё внимание в сторону друга.       — Не начинай, — попытку Алби разобраться грубо прерывают, — Даже слушать не хочу.       — Ты серьёзно? — едва обиженно спрашивает Алби, непонимающе заморгав, — Почему нет?       — Ну, вы, по-моему, тоже в ссоре, — не стесняется упомянуть Минхо, — Я ведь тебя не заёбываю с тем, что ты тоже проебался.       Алби раздражённо поджимает губы, закрывая глаза и проглатывая укол обиды, стрельнувший где-то между лопаток.       — Мы — это одно. У вас всё иначе.       Алби не требуется поднимать взгляда на Минхо, чтобы понять, как он смотрит на него сейчас. Слова сожаления остаются пеплом на языке, растворяясь во рту.       — Что в нас, — Минхо принимает сидячее положение, уперев ладони в кровать, — такого особенного? Чем «мы» отличаемся от «вас»?       Гнев сочится и крупными каплями скатывается в глотку, обжигая стенки. Алби не хочет злиться и резко реагировать, но он устал от этого бесконечного отрицания и выставления себя идиотом. Потому что если разбираться, то идиот здесь вовсе не Алби.       — Минхо, — ровный тон Алби звучит в ушах Минхо как наковальня, — Прекрати.       — Что? — требовательным тоном интересуется Минхо. В воздухе повисает вызов, смешанный с тревогой и яростью.       — Ты знаешь, что у нас не так, как у вас, — с глубоким вздохом уставшего старца выдаёт Алби.       Минхо очень быстро проглатывает все язвительные комментарии и обидные слова, мысленно проговаривая, что ему не стоит так обращаться с друзьями. Но он сам прекрасно знает, в чём провинился. Просто не знает, как подойти и извиниться. Неужели несносная гордость, пляшущая по венам Галли, охватила и его?       — Нет в «нас» ничего такого, — резко обрубает Минхо, устремив жёсткий взгляд в свой телефон.       Алби приходится опустить голову, чтобы не морщиться Минхо прямо в лицо. Потому что снисходительный тон Минхо протрещал по швам, и Алби не может делать вид, что он этого не слышал.       — Хорошо, — нехотя соглашается Алби, в то время как внутри всё кипит от несогласия и возмущения, — Извини.       Минхо ощущает, как все вспыхнувшие эмоции рвут его душу на части, разгораясь хлёстким пожаром и задевая все внутренности. Он продолжает гневно бить по экрану, печатая, наверное, десятое сообщение в чат своей группы. Кто-то вновь затронул тему проекта, и все начали спорить и сомневаться. И лучше бы Минхо тоже спорил и сомневался, чем терпел то, что он чувствует сейчас.       В попытках не осознавать себя козлом по отношению к Алби, Минхо разворачивается к нему спиной, устремив взгляд в стену, прижимая телефон к груди. Он измученно прикрывает острые веки, вслушиваясь в громоздкие звуки дождя за окном, разрывающие улицы на никчёмные куски и обрубки. Минхо пишет сообщение Томасу о том, как у него дела и зайдёт ли он за материалами. Он пишет Терезе о том, что чертовски устал, разъезжая по мокрым, замыленным улицам. Он пишет в своей голове себе самому о том, что устал пытаться заставить своё сердце почувствовать хоть что-то, гоняясь за перманентными ощущениями, что смываются дождём как грязь с лобового стекла, стоит только выбраться из кокона, постоять под небом.       Минхо устал чувствовать всё и ничего одновременно, устал заставлять своё сердце бежать марафоны и резко замирать. Устал летать на собственных крыльях и хвататься за чужие. Минхо кладёт телефон под подушку и закрывает глаза, жмурясь от ощущения мокрого холода на ресницах. Он не хотел, чтобы сегодня шёл дождь.