Fight if you can, trust if you dare

      Томасу хочется срастись с травой игрового поля, лишь бы стать незамеченным и пустым. В тот момент, когда в него прилетает мяч, таких насчитывается уже больше пяти. Кто-то кричит ему вслед, чтобы по сторонам смотрел, а Томас игнорирует эти кричалки так, словно они застряли лишь в головах негодующих. Несмотря на солнечную погоду и предыдущий спокойный день, он чувствует себя так сильно паршиво, словно вечеринка была вчера, а не несколько дней назад.       Постоянная отдышка и холодный пот становятся проводниками Томаса на сегодня. Ему кажется это заядло интересным, потому что когда он пошёл на тренировку в прошлый раз, через день после кутежа, он чувствовал себя в разы лучше. А может, это от того, что вчера Томас тоже выпил? Ну, немного. И не совсем алкоголь. Всего пара таблеток, полюбившихся ему так трогательно и обречённо, что теперь он боится прослыть лютым зависимым в глазах остальных, если правда всплывёт наружу.       Первая тренировка на этой неделе также понравилась ему больше нынешней, потому что на ней отсутствовал их капитан, Минхо. Галли, кстати, её тоже пропустил. Томасу не пришлось гадать, почему так случилось, потому что Тереза накануне весьма жирно намекнула на то, что Минхо и Галли жестоко подрались. Вообще-то она не сильно и шифровалась, просто рассказала всё, как есть. Ну, кроме причины, очевидно. В итоге Томаса оставили в замешательстве, злобе и тревоге. Он так и не узнал правды кровопролития, но отчего-то ему кажется, что виноват Галли. Впрочем, как и всегда. Томасу хочется плюнуть Галли в лицо.       — Нейланд, ты сегодня с нами?!       Кричащий голос тренера заставляет Томаса боязливо вздрогнуть и растерянно поднять голову в сторону режущего уши звука.       — Простите, тренер, — Томас виновато морщится, закусив нижнюю губу и отводя завороженный собственными мыслями взгляд в сторону.       — Не извиняйся, а исправляйся, — бросает тренер Томасу в догонку, и тому приходится остановиться, чтобы вдуматься в простейшую, но значительную фразу.       Это утро выдалось комичным с самого его начала, потому что сегодня тренировку посещают и Минхо, и Галли. Изукрашенные синим и фиолетовым, а ещё бордовым в тех местах, где светится рассечённая кожа, оба непроизвольно приковывают к себе нежелательное внимание. Многих это веселит, потому что — ну надо же — оба капитана ярче чем когда бы то ни было, так ещё и на пару. Это наводит на мысли не одного парня каждой команды, и в общем-то они оказываются правы. Только никто об этом не знает.       Томас на это зрелище глубоко вздыхает и отворачивается, не в силах наблюдать за раздавленным выражением лица Минхо, за тем, как он держится отрешённо и сурово, что никак на тренировках с ним теперь и не вяжется совсем. Томас, морща нос, бросает один-единственный взгляд на Галли, уничижительный и обвиняющий. Галли этого конечно же не замечает, уставившись на часть своей команды и оценивая их движения и технику. Ему как обычно всё равно, и даже в сторону Минхо он не смотрит, и Томас на это непроизвольно закатывает глаза, злобно нахмурив брови.       Томасу удаётся избегать Минхо всё то время, что они проводят на поле, а затем и в раздевалке. Становятся удачей все те моменты, когда они могут пересечься, но Минхо каким-то образом сам обрубает весь контакт, то ли так помогая Томасу, то ли давая понять, что что-то не так. Это заставляет нервничать сильнее обычного, и Томас не может найти себе места даже выйдя за пределы раздевалки, раздавленный и забитый собственным разочарованием от того, что всё продолжает рушиться с каждым его шагом.       Томас не знает, что ему делать. Нужно поговорить, потому что такие вещи проигнорировать не получится. Томасу стыдно. Ему стыдно, неуютно и плохо, потому что близкого друга терять совсем не хочется, но как быть, если всё уже случилось? Томасу хочется повернуть время вспять, а вроде хочется оставить всё как есть. Потому что счастливые минуты убегут вместе с отмотанным назад временем, и Томас на самом деле желает запечатлеть все моменты с вечеринки в своём бледном сознании, потому что никогда ещё себя так не чувствовал. Ценным, интересным, нужным и желанным. Все эти чувства прививает ему Минхо, и не только в ту ночь, и Томасу от этого неспокойно.       А если Минхо понимает всё не так, и начнутся расспросы? Если их отношения вышли на новый уровень в тот момент, когда их поцелуй, расклеенный монотонным желанием и мрачной страстью, в котором потерялись оба, остался сопроводителем танца? Тогда всё в корне меняется, и Томасу совсем этого не хочется. Он не готов расставаться с тем, что есть сейчас; не готов объясняться и вскрываться. А ещё Томас не готов забыть о Ньюте. Просто не может. Всё пока болезненно и рвано, чтобы в этом ковыряться.       Завалившись на общую кухню без какого-либо желания чем-нибудь перекусить, Томас буквально валится на стоящий рядом стул. Он утыкается лицом в стол, вытянув руку вдоль его поверхности. Одновременно хочется и чтобы оставили в покое, и чтобы поговорили, успокоили. Но, ощутив вибрациями тихое приближение человека, Томас жмурится с силой покалеченного, когда невыносимо больно. Пожалуйста, уйдите, не заходите. Пожалуйста…       — О, здоров.       Томасу в уши вливается изученный месяцами голос, и ему хочется продавить своим жалким лицом столешницу. Ну почему он?       — Ага, — не отрывая лица от стола, Томас кое-как старается ответить.       Минхо хмурится и вжимается плечом в дверной косяк, принимаясь рассматривать несуразное положение тела Томаса. Его губы трогает лёгкая ухмылка, а затем он встряхивает головой, словно отвечает на какие-то свои мысли.       — Ты живой?       — Да, вполне.       — А выглядишь так, будто вообще нет, — со вздохом подмечает Минхо и проходит вдоль кухни, — Ты сегодня слабовато выглядел на тренировке, — принимаясь рыться в холодильнике в поисках еды, Минхо косится в сторону Томаса.       — Спасибо, — ровным голосом благодарит Томас, без энтузиазма.       Минхо, лишь хмыкнув себе под нос, выуживает с верхней полки какой-то сэндвич и пиво. Томас проводит эту сцену добычи самым скептичным взглядом на свете, не забыв осуждающе вскинуть бровь.       — Это вообще чьё? — не без упрёка интересуется Томас.       — Понятия не имею, — весело отвечает Минхо, совершенно без какого-либо угрызения совести.       — Замечательно, — Томас фыркает себе под нос, не веря своим глазам. Он переводит раздосадованный взгляд на банку пива, — Ты правда будешь пить среди белого дня? Так ещё и после тренировки?       Минхо ловит его взгляд и сурово смотрит в ответ; встряхивает головой в подтверждение тому, что не видит в этом никакой проблемы. Это заставляет Томаса закатить глаза до боли.       — Ты вор, знаешь об этом? — у Томаса не получается не сопроводить этот вопрос усмешкой.       — Я вообще бандит, если ты не знал, — игриво заявляет Минхо и оживлённо усмехается в ответ на смешок Томаса, — Так чего ты, ну… такой уставший?       Томас пожимает плечами, наконец отодрав лицо от стола. Он вдруг вспоминает, что ему не хотелось заводить разговор с Минхо, чтобы не сгореть со стыда, но вот они здесь.       — Просто не выспался, наверное.       — Наверное, — задумчиво передразнив Томаса, Минхо открывает банку пива. Сопровождается это действие диким лязгом металлической отмычки, и Томас ненарочно вздрагивает. Минхо виновато замирает, боясь пошевелиться, — Я… слушай…       Томасу хочется попросить Минхо просто жевать украденный с полки сэндвич и умолкнуть, потому что он не выдержит этого разговора. Сейчас он вообще мало что может вынести, и разговор с Минхо о том, что между ними произошло, стоит на первом месте.       — Прости меня, ладно? — Минхо непреднамеренно избирает предметом своего внимания стол, а Томас неосознанно поднимает на азиата свои растерянные глаза, — Я не хотел, чтобы всё так вышло. И ничего портить тоже не хочу, — Минхо заставляет себя взглянуть на испуганного Томаса.       Сознание начинает биться в истерике, но внезапно выпрыгнувшее из ниоткуда облегчение вдавливает грудь в позвоночник. Значит, не только Томас боялся всего этого. Но может ли это означать, что Минхо сожалеет об этом? При этой мысли становится непривычно неопрятно и молниеносно грустно. Неужели не хочется, чтобы жалел о содеянном? Томас стыдливо понимает, что сам не жалеет ни о чём.       — Я тоже… — шестерёнки в голове Томаса в очередной раз отключаются от питания, и он, недовольный, моргает, — Ну, не хочу ничего портить. Просто… я…       Минхо не может не усмехнуться на мямляние Томаса, и это порождает возмущение во взгляде напротив, но он просто не может скрыть свою реакцию, а потому не унимается. Минхо не хочет смущать Томаса абсолютно ничем, но перебарщивает с присущей ему искренностью. И не может оторвать взгляда от Томаса, который смотрится слишком не вписанным в пространство из-за выражения своего лица, что не то смущение, не то раздражение, по-ребячески раздутое и милое.       — Всё в порядке, — Минхо решает сжалиться над Томасом и прекратить его нелепые попытки оправдаться, — Тогда… забыли?       Томас сильно сомневается, что о таком кто-нибудь забудет, а ещё сильнее вводит в заблуждение мысль, что забывать-то никто и не хочет. Вот только оба повязаны с другими людьми запутанными нитями, что ломают пальцы и запястья. Потому что вряд ли кому-то из них вообще это надо, но выпутаться возможности пока не предоставляется, да и кто на самом деле хочет? Минхо любит Галли так долго, что Томас даже не мог допустить мысли о том, что сам может понравиться ему, без шуток и притворств. А сам он собственноручно выкопал себе яму и уже наполовину туда залез; теперь ждёт, когда решится закопать себя с головой.       — Забыли, — Томас растёт отчаянным вруном, но сейчас нет места правде, потому что оба побиты и не залечены, — И ты меня прости, — улыбается через силу, но вполне оживлённо, потому что напротив сидит Минхо.       — Отлично, — Минхо, довольный приятным исходом, откидывается на спинку дивана.       Его движения рубленные и размашистые, и Томас не может этого не заметить, а потому расстроенно отводит взгляд куда-то в сторону. Обоим больно, но предпочитают молчать, скрывая отправную точку своих чувств и ран. Обоим тошно, но никто не готов расставаться с нажитым, а потому проще отвернуться и сказать «забыли», лишь бы позже не пришлось стирать из памяти друг друга.       — Твоё лицо… — Томас неуверенно начинает расспрос, ведь этот вопрос мучает его с самых выходных, — Ты с Галли подрался. Из-за чего?       Минхо старается удержать в себе дух, который из него пытаются выбить, и не только вопросом, а именем, которое тянет сердце на дно, что давно стало изображать камень. А что ответить-то?       — Да как всегда, — взмахнув рукой, Минхо морщится, — Из-за какой-то хуйни поцапались, — тут же становится колюче неприятно, потому что ему не хочется называть Томаса «какой-то хуйнёй», но что делать? — Ничего страшного.       Томас с болью поджимает губы, стараясь не разглядывать каждый синяк Минхо, который словно кричит о том, что всё серьёзно, и всем больно. Но спорить Томас не станет, потому что не привык лежащего добивать, а потому качает головой в немом неодобрении и без опаски быть отвергнутым берёт Минхо за руку.       — Мне жаль, — искренность в голосе Томаса бьёт все рекорды, — Это нечестно.       Минхо надрывно насмехается, потому что давно позабыл, что значит это слово. Его значение развеялось в воздухе совсем давно, когда он только в школу пошёл, и остался без внимания родителей. И встретил своё проклятие в тот самый день, когда его вечерняя прогулка сопровождалась снегом и купленной накануне дорогой курткой. Отец и мать посчитали, что любовь можно выражать лишь покупкой новых вещей. Когда Минхо взглянул на Галли впервые, он понял, что правильнее её выражать поступками.       — Что в нашем мире вообще честно? — задаёт вопрос Минхо, с риторической интонацией, не ожидая, что Томас возразит. Потому что знает, что тот только согласится, и грустно поморгает, и сожмёт его ладонь ещё крепче. Это Томас и делает, и Минхо устало улыбается, — Спасибо.       Томас непонимающе хмурится, а затем пожимает плечами, когда до него доходит, за что Минхо благодарит. Потому что его не за что благодарить, он ничего не может сделать и ни на что повлиять тоже не может. Остаётся только загнанно сидеть на холодной кухне и сжимать в ладонях тёплые пальцы, стараясь таким образом поддержать и утешить. Больше этого никто не сделает. И эти мысли режут душу Томасу наживую, и становится обидно за Минхо ещё сильнее.       — Я слышал, тебя Ньют искал.       Томас переводит остервенелый взгляд на Минхо, боясь, что он ослышался. Создаётся отчаянное впечатление, что дерьмо вновь начинает подниматься со дна.       — Что?       — Так ты не знаешь… — протягивает Минхо утвердительным тоном, — Он вроде как хотел с тобой поговорить, — он внимательно наблюдает за реакцией резко ощетинившегося Томаса, чтобы ни единой мелочи не упустить.       — Вау, — вложив все свои умения в сарказм, Томас кривит губы в презрении, — Я не ожидал, — ну, он действительно такого не ожидал.       — Да я тоже, — Минхо оглашает честные мысли, — Что… делать будешь? — Минхо не хочет выглядеть так, будто чего-то боится, но ему совершенно не хочется расстраивать Томаса.       — А что нужно? — Томас отвечает сухо и пренебрежительно, будто внезапно принял решение, что на Ньюта ему плевать с высокой башни.       — Не знаю, — Минхо слабо пожимает плечами, — Ничего, наверное.       Томас гнёт губы в гневной ухмылке, сдерживаясь что есть силы. Ему не хочется срываться при Минхо, неохота тратить энергию на выражение своих эмоций, связанных с пульсирующей болью в его венах.       — То есть ты вообще не хочешь с ним говорить? — Минхо чувствует себя совсем маленьким, когда оказывается прикованным к дивану горящим раздражением взглядом Томаса, — Извини, я просто хочу понять.       — Думаешь, я знаю? — не сумев сдержаться на язвительность, Томас сжимает челюсти, — Хочу… ему по лицу дать, — через силу признаётся Томас, очевидно, стыдясь своих слов и желаний.       Минхо мысленно пожимает плечами, потому что не улавливает, чего тут вообще можно стыдиться. Он сам хочет впечатать свой кулак Ньюту в лицо, выбить все зубы и на финале размазать стекающую по губам кровь по всей физиономии. Потому что так искусно издеваться нужно ещё уметь.       — Ну, в этом ничего плохого не слышу, — Минхо решает озвучить свою веру, не боясь быть осуждённым, — Ему надо прописать, чтобы одумался наконец.       Томасу отчего-то становится смешно, и он быстро улыбается, а затем теряется в неясности и злости вновь. Минхо остаётся задумчивым долгое время, не пытаясь отвлечь или вовлечь в иной разговор. «Что-то обдумывает», — думается Томасу, и от этого почему-то не легче.       — Послушай, — с тяжёлым вздохом Минхо разворачивается к Томасу и мгновенно завладевает его вниманием, — Он тебя в любом случае найдёт, вы в одной комнате. Нет, ты не можешь теряться в толпе и сбегать, — Минхо пресекает попытки Томаса выразить свои предложения. И, похоже, с ними он попадает в точку, потому что Томас стыдливо отводит взгляд. Минхо поджимает губы, — Вам нужно кое-что обсудить.       — Зачем бы мне…       — Это не касается ваших личных отношений, — Минхо вновь удаётся обрубить попытки Томаса возмутиться, — Но вы всё ещё остаётесь соседями, и тебе стоит поинтересоваться, что Ньют собирается делать со своей зависимостью.       — А он что-то собирается делать? — Томас в недоверии вскидывает бровь, скрестив руки на груди в знак сопротивления.       — Ну, может, задумался об этом, — Минхо сам не верит в то, что говорит, но это кажется разумным, — Он всё-таки хочет поговорить. Значит, ему есть что сказать.       — Просто хочет снова послать меня, — отмахивается Томас, всё ещё щетинясь и отвергая.       — Он это уже сделал, когда вы ссорились, — Минхо ощущает кипение где-то внутри, потому что начинает раздражаться на Томаса за его негативную реакцию на каждое своё слово, — Поэтому я думаю, что здесь что-то другое.       Томас почему-то решает помолчать какое-то время, похоже, словив себя на том, что ведёт себя как ребёнок. А ещё это некрасиво по отношению к Минхо. В процессе обдумывания сгрызаются губы, глаза тяжело закрываются. Томас вдруг издаёт смешок, заставляя Минхо посмотреть в свою сторону.       — В любом случае он не бросит, я уверен, — Томас взглядом упёртого барана вперивается в поверхность стола, — Будет вновь прятать нычки, и кому-то из нас придётся снова всё опустошать, — имеет ввиду себя и Фрайпана.       Минхо бросает на Томаса странный взгляд, что граничит с настороженностью и сердитостью одновременно.       — Томас.       — Что?       — Ты действительно считаешь, что это — самый верный подход? — Минхо задаёт вопрос осторожно, зная о том, что это от гнева Томаса никак его не спасёт.       — Какой? — Томас не пытается унять раздражение, окончательно сдавшись во власть своих эмоций, грозящихся переплыть в нестабильность.       — Выбрасывать наркоту, — еле слышно шипит Минхо, на автомате приблизившись к Томасу, чтобы их не услышали. Так, на всякий.       — Что ты ещё предлагаешь? — Томас взрывается, устремив на Минхо такой свирепый взгляд, что Минхо делается больно — он Томаса не узнаёт.       — Уж точно не это, — Минхо повышает голос, понимая, что сдерживаться у него тоже стало получаться плохо, — Просто… — он тихо вздыхает, внезапно отключившись от гнева, — Это так не работает, Томас. Поверь мне, я как никак, но знаю о наркоманах кое-что, — при этих словах лицо его искажается в отвращении, — Ты не можешь лишать его того, к чему он привязан, на что он подсел. Это губительно, и ничем хорошим не закончится. Ломки могут убить его, — Минхо не хотелось произносить последние слова, но он не может не упомянуть об этом, потому что это правда.       Томас так и уставился на Минхо во все глаза, недоверчиво выгнув брови. Азиат растерянно пожимает плечами, не зная, что ещё может сказать и как ему реагировать на такое внимание к своему лицу.       — Ты сейчас серьёзно? — Томас не шутит, когда выражает полную обескураженность от услышанного.       — Конечно серьёзно, — Минхо говорит так же тихо, как и начал, практически шёпотом. Он не верит, что Томас ничего не знает об этом, хотя решил встречаться с наркоманом. Минхо знает об этом куда больше, хотя с Галли даже не встречается, и то наркоман не он, а его родители, — Там всё сложнее, чем тебе кажется. И просто выбросив всё, ты не поможешь ни себе, ни Ньюту.       Томас немо провожает тусклым взглядом капли воды, стекающие вниз по нагревшейся банке пива. Он действительно понятия не имеет, что творится в голове зависимых, что их может убить, а что нет. От осознания этого становится стыдно и виновато, и Томас совсем расстраивается.       — Извини, я и не знал.       Минхо бросает свой изумлённый взгляд на Томаса, лишившись дара речи на какое-то время.       — Ты за что извиняешься? — интересуется Минхо с болезненной усмешкой. Томас пожимает плечами, и это заставляет всё внутри скрутиться ещё сильнее, — Ты ни в чём не виноват, уж тем более передо мной, — Минхо с досадой хлопает Томаса по плечу несколько раз, — Не вини себя в этом, ладно? Я это не в упрёк, просто… хочу помочь, — Минхо заканчивает свою мысль с каким-то удивлением, словно только сейчас понял суть своих действий.       — Похоже, мне нужно и об этом почитать, — Томас усмехается, но совсем невесело, и Минхо понимает, что о биполярном расстройстве ему читать уже довелось, и не только из-за Ньюта. Томас поднимает взгляд на потерянного в грусти Минхо и давит из себя слабую улыбку: — Спасибо.       — Э, нет, не за что, — Минхо пытается не растеряться и хмурит брови, собирая все свои мысли из закутков сознания, что умудрились разбежаться за какие-то минуты, — Только тебе решать, говорить с ним или нет.       Томас на это оголтело кивает, уставившись невидимым взгляд в стол. Отчего-то все свои поступки и действия по отношению к Ньюту казались ему правильными, и только сейчас, благодаря раскрытой правде Минхо, он начинает замечать проплешины, все кривые стыки и бугры. Чёрт. Но уже ничего не сделаешь, да и, если честно, всё ещё ничего не хочется. Томас боится, что если увидит Ньюта, то выбросится из окна. Либо же в него полетит Ньют.       — Кстати, как там твоя сестра? — Минхо вклинивается между Томасом и его мыслями, мечтая перевести тему в другое русло.       — А, — Томас, словно только что вынырнув из-под воды, осознанно хлопает ресницами, — Звонила мне пару недель назад. Её выписали из клиники, ей намного лучше.       — Это здорово, — возглас радостного Минхо кажется возмутимо непристойным среди тишины и мутного отчаяния, пропитавших воздух вокруг, — Я рад, правда.       Томас улыбается в знак согласия, осознавая, что в тот момент даже порадоваться толком не смог: его мысли плясали совсем в другом направлении, не желая смещать фокус в радость и облегчение. Он впивается ладонями в колени, когда Минхо поднимается с дивана, пугая режущим звуком ножек стола о паркет.       — Иди поспи, ладно? Ты реально будто сейчас вырубишься.       Томас усмехается, совершенно не сопротивляясь словам Минхо, потому что уже устал доказывать то, что неправда.       — Хорошо, я посплю, — покорно повинуясь просьбе Минхо, Томас тоже покидает нагретое собою место, — Постой.       Минхо оглядывается на зов Томаса, и лицо его застывает в немом вопросе.       — Так что всё-таки случилось? — стараясь скрыть мольбу в своём тоне, Томас надеется на что-то.       Но Минхо только качает головой и бросает на Томаса уставший взгляд, выдаёт «это может подождать»*, — явно кого-то цитирует — и тихо скрывается за дверью кухни.       А Томас так и не догадался, что эти слова ему и принадлежат, но уже давно в прошедшем.

***

      В голове Минхо расцветшая печаль и онемение, которые никуда не деть. Он сходил на тренировку, выпил, лежал на кровати больше часа, всматриваясь в пустой потолок, на котором ответы почему-то не написаны. Он уже не знает, куда себя деть.       Произошедшее на выходных не даёт вздохнуть без боли, и Минхо старался всеми способами это искоренить, унести прочь; отнести на задний двор и выбросить, как пакет вонючего мусора, но все попытки оказались тщетными. Потому что Минхо хоть и привык скрывать свои чувства, но так и не научился о них врать. У него всегда на лице всё написано, и на сердце выжжено ярко-оранжевым «больно — тошно — я что-то чувствую, и ничего не умею», и в попытках это всё стереть и спрятать, Минхо спотыкался, а затем поник и пропал, так и не добившись желаемого.       Каждое его появление в комнате отдаётся резями по глазным яблокам и чувством горечи где-то в груди, которое нельзя выплюнуть и выблевать. Минхо учится с этим жить, вообще-то даже не надеясь на то, что когда-нибудь станет лучше, и они заговорят вновь. Он знает, что не сделает ни единого шага в сторону Галли, а тот в свою очередь никогда его и не делал. Всё так… Это вышло из-под контроля, и теперь выглядит паршивым и неправильным. Вырезанная сцена из чужого фильма, не подходящая никому из них.       Минхо знает Галли. Он буквально прожил с ним бок о бок слишком много лет, когда Галли терялся от отца и прятался в его доме, когда они начали делить одну комнату в общежитии. Когда Галли приходил и маячил около дома Минхо, словно бродячий пёс, пока тот не замечал его из окна своей комнаты; пока не вываливался наружу из этого же окна, только чтобы Галли окликнуть. Эти воспоминания сотканы из пуленепробиваемой веры и любви, пусть даже односторонней. И сейчас обсыпаны болью, когда они друг другу сердца сжали и раскрошили. Намеренно, всерьёз, свирепо.       Минхо который день намеренно отворачивается от своих мыслей, чтобы слёзы его не увидели, не поймали и не поманили к себе. Чтобы не сожалеть и не крошиться самому, раз сердце уже этому подверглось. Он отчаянно бьётся с собой, чтобы ночами не утопать в потерях и руинах, что оставил после себя и Галли, и он сам.       Минхо перестал скидывать всё на Галли, потому как сам понимает, что последнее слово было за ним, и не просто так. Он так не хотел; никогда и подумать не мог, что ударит Галли. Просто устал пытаться понимать, что с Галли происходит и почему он такой взбешённый. И почему ему не наплевать, когда раньше всегда было холодно и пусто напротив, с его стороны. Это заставляет свирепеть ещё сильнее. Минхо еле сдерживается.       Ему нужно охладиться в воде, под душем, чтобы не сгореть заживо снова. Но ванная как назло занята, и Минхо хочется проломить головой дверь, лишь бы попросить вывалиться нахрен, потому что ему ну очень нужно. Он прислоняется лбом к двери и не сразу ловит, что за ней кто-то разговаривает, а не моется, или что там можно ещё делать.       — Она в порядке? Как это ты не знаешь?!       Голос, скованный страхом и гневом, кажется Минхо знакомым таким, что хочется дверь с петель снять и спросить, с кем Галли разговаривает, и кто там может быть не в порядке.       — Так проверь её, блять, — снова воцаряется молчание, но ненадолго. Голос Галли вновь активизируется, скрипучий, болезненный, — Да… ладно. Я понял, скоро буду. Только следи за ней, пока я не приеду.       Минхо едва успевает отлететь от двери, чтобы его ею не стукнули. Он беспомощно хлопает ресницами какое-то время, переваривая всё услышанное, мечтая о том, чтобы это было шуткой. Но Минхо знает, что в жизни Галли есть только одна женщина, на которую ему не плевать, и с которой может что-то случиться.       — Блять… — тихий голос Минхо впивается в дверь и застревает между, в трещинах и сколах.       На своих двух он несётся в комнату, понимая, что больше не сможет сидеть сложа руки и ждать, пока Галли явится со сломанной челюстью или пробитой головой, заляпанный кровью и обколотый мёртвым унижением.       Как ни странно, в комнате его встречает лишь взволнованное лицо Алби.       — Ты чё? Ты куда?! — Алби едва ли не подрывается с кровати, когда в него буквально бросают панику, бушующую в глазах ворвавшегося. А ещё сильно волнуют молниеносные движения, с которыми Минхо куда-то собирается.       — Галли говорил со своим отцом, — Минхо в спешке не замечает, как вместе со своей верхней одеждой берёт и вещи Алби, — Он едет домой. Я за ним прослежу.       — Ты совсем, что ли? — Алби в изумлении вскидывает брови, — Никуда ты не поедешь. И оставь мои вещи мне.       Минхо хмуро косится на то, что держит в своей руке, и в следующее мгновение куртка Алби уже покоится на полу. Голдман провожает своё драгоценное настороженным взглядом, затем вновь переводит сверлящий взгляд на взвинченного Минхо.       — Ты меня не слышишь? Что ты делаешь?       — Слушай, — Минхо так резко разворачивается к Алби, что того неосознанно отбрасывает в стену, — Я просто прослежу за тем, чтобы всё прошло гладко, окей?       — Не окей, — Алби всё противится, не желая отступать, — Не надо.       — Почему? — нетерпение в голосе Минхо отдаётся треском по всему пространству, — Ничего не случится, обещаю.       — Да откуда ты это знаешь?! — кричит Алби, но уже вдогонку, потому как Минхо уже вылетел из комнаты, словно его ужалили, — Твою мать!       Голос Алби разносится по всей комнате, пронизывая и коридор. Да вот только его и не слышит никто, потому что Минхо уже слетел со ступенек и завёл машину, остерегаясь того, что может случиться в последующие часы.