Fight if you can, trust if you dare

      ♪The Weeknd — House Of Balloons (s l o w e d)       — Ты чё щас сказал? Да я тебе голову пробью нахер!       Томас оборачивается на агрессивные слова какого-то пьяного парня, что уже начал драться со вторым, не менее пьяным. А может, обдолбанным. Голова прибывает в тумане, и Томас перестал ловить моменты, когда удаётся глотнуть хоть немного прозрения. Кажется, дурь распылили по всему помещению, и попался на это не один Томас. Это и невозможно, и даёт объяснение тому, почему все вокруг медленно, но верно сходят с ума.       Томас так и не смог разобраться в том, раздражает ли его нытьё Терезы о запачканном грязью подоле платья или же просто смешит. Это продолжается на протяжении нескольких часов, и Тереза делает вид, что как бы невзначай это упоминает, но на деле же просто ни с того ни с сего вспоминает о своём «прискорбном» виде. Алби только жалеет её, наверное, как настоящий друг. Или же им является Минхо, что с развесёлым лицом повторяет «да подумаешь, платье испачкалось. Ты охуенная и в таком виде, харе ныть».       Ушатанным себя чувствует не только Томас, но и Алби, который то и дело сползает со стула, возмущаясь заплетающимся языком. А ещё Минхо, но это скорее действует в обратную сторону. И Томас не может его догнать, и приходится плечами расталкивать остальных студентов, чтобы хоть как-то за Минхо успеть. Ему необязательно таскаться за ним всё время, но Томасу отчего-то совсем не хочется оставаться одному. И не стоит закрывать глаза на то, что Минхо сам его заебал.       — Ну сходи со мной, давай же! Там столько ребят, я с ними давненько не общался, — Минхо улыбается расслабленно и уверенно, оглядывая всю толпу, будто действительно знает каждого.       — Ты что это, знаешь так много народу? — Томас скептично выгибает бровь, не веря, что у кого-то есть столько энергии на общение.       — Ну а чего не знать-то? — искренне интересуется азиат, хватая Томаса за руку.       — А мне зачем идти? — расстроенным голосом спрашивает Томас, будто его, совсем ребёнка, мать только что согнала с кровати и не дала поспать.       — Тут обычно парочки вместе держатся, так что вот тебе крест на сегодняшнюю ночь.       Томас беззлобно вскидывает брови, уставившись невидящим взглядом куда-то вперёд. Ему следует занервничать или рассердиться, но он не делает ничего из этого, чувствуя себя и обречённым, и спокойным одновременно. Наверное понимает, что один сегодня не останется. Отчего-то этого чувства сегодня действительно хочется избежать.       Спустя несколько часов — так кажется Томасу, — Минхо, со всем своим стадом переобщавшись, наконец плетётся к бару. Томас внимания на него не обращает, потому что в самом деле не видит. И не может разглядеть того, каким оценивающим взглядом с ног до головы его рассматривает азиат.       — Пока ждал меня, спился, да? — со смехом спрашивает Минхо.       — Я уже воскрес два раза, — язвит Томас в ответ, но снова совершенно беззлобно, просто подыгрывая и притворяясь рассерженным. Сегодня правило такое: пара для Минхо. Верно?       Минхо принимается смеяться во весь голос, наваливаясь на барную стойку. Похоже, его наконец начало шатать из стороны в сторону. Учитывая, сколько он выпил, и сплюсовать с «туманом», он должен был упасть ещё час назад. Наверное, непомерное количество алкоголя, заливаемое в себя практически каждые выходные, даёт иммунитет. Вот тут хотя бы можно позавидовать? Конечно нет.       — А чего ты тут вообще уселся, как засватанный? — Минхо садится рядом на пустой высокий стул, умостив локоть на барную стойку.       — Так я тебя ждал, — просто отвечает Томас и опустошает, наверное, сотый бокал со спиртным.       Минхо ухмыляется, недвусмысленно хмыкнув. Значит, Томас дал добро его словам? Значит, будет с ним всю ночь? Что-то в груди зажигается, вспыхивает подобно спичке, и Минхо внезапно ощущает себя трезвее, чем был пять минут назад.       — А я могу… задать тебе вопрос? — Томас, потупив взгляд в пустой бокал несколько мгновений, поднимает голову и смотрит на сбитого с толку Минхо.       Минхо хочется закивать, сказать это заезженное и наделённое другими пошлостью «для тебя всё, что угодно», но язык почему-то не поворачивается ввести Томаса в растерянное состояние.       — Ну конечно, — получается искренне и даже как-то мягко, и Минхо внутри себя плюётся и качает головой в свою сторону.       — Я… вы… — Томас продолжает свою ненасытную борьбу с туманом в своей голове, боясь потерять связь с собой и реальностью, — Вы поссорились?       Непонимающе моргая, Минхо хмурит брови. Сознание пока отказывается переключиться на это «вы», потому что всего мгновение назад скакало вокруг Томаса.       — А?       — Ты и Галли, — Томас очень убедительно ёрзает на стуле, не скрывая того, что ему не по себе спрашивать об этом, — Я заметил, что вы в последнее время не очень много разговариваете. Вот и решил узнать.       Спички в груди Минхо затухают с одним вздохом, и глаза непроизвольно ползут к небу, закатываясь. О Галли почему-то хочется слышать меньше всего. И отвечать на этот вопрос никакого желания, и только потому, что Минхо сам понятия не имеет, что между ними происходит. Они вроде как не ссорились, но и не мирились. И вроде никто никому ничего дурного не сказал, но всё равно как-то неприятно и волнующе. Будто буря началась без их ведома. Но её не бывает беспричинно, и затейщиков всегда двое.       — Я… не знаю, — Минхо заканчивает говорить сквозь зубы, едва заставив себя процедить эти слова. Словив на себе требовательно-удивлённый взгляд, он вздыхает: — Правда не знаю. У нас всё нормально, но в то же время нет.       — Отличные объяснения, — бубнит себе под нос Томас, и делает это так тихо, что Минхо действительно не слышит. Иначе обозлится и перестанет вообще с ним разговаривать.       Томас чувствует, как Минхо хочется задать вопрос о Ньюте, выставляя это заинтересованностью, а не ответным бессознательным ударом, но азиат продолжает держать язык за зубами, раскручивая в своих руках хрустальный бокал с алкоголем. Жидкость бессовестно расплёскивается во все стороны, пачкая Минхо пальцы и кожаную куртку, стараясь зацепить и брюки Томаса.       Минхо моргает и обращает свой взор на пару глаз напротив, карамельных, туманных; запачканных пылью и кроваво-красным светом. Положив свою ладонь поверх пальцев Минхо, Томас таким образом пытается отвлечь его от мыслей, что врезались Минхо меж бровей и перестали скрываться. Азиат только улыбается, любопытно нахмурив брови.       — Знаешь, я сюда пришёл напиться и откинуться, а не о других говорить, — Минхо поднимается со стула, едва сумев соблюсти равновесие и не врезаться в танцующую рядом девушку, — Ты со мной? Или будешь предаваться грусти о недоступных и недостойных?       Томас, закусив нижнюю губу, всматривается в гнетущие глаза Минхо, вместе с тем борясь с тем, чтобы снова за него не расстроиться. Что он может сделать? Сказать «нет»? Точно не сегодня. Он сам устал думать и волноваться, и ему не сдались ни переживания, ни сам Ньют сейчас. И уж не Галли тем более.       — Ну что же, — Томас соскальзывает со стула, вложив свою ладонь в застывшую в приглашении ладонь Минхо, — Полагаю, никак не смею отказаться.       Минхо снова усмехается и снова хмыкает, качая головой. Ему не стоит удивляться тому, где Томас научился так выражаться, словно он на балу, вернулся во времени века так на два-три назад. Но стоит придать его ответу значение и улыбнуться, потому что Томас не воротил нос, а просто согласился. Потому что у Минхо нет желания думать о Галли, даже смотреть на него и замечать в толпе.       И Минхо всё равно бы не смог его найти, потому что Галли пропадает в туалете уже больше двадцати пяти минут. Первые десять уходят на то, чтобы наконец отцепить пальцы от краёв раковины и наконец прийти в себя, а ещё пятнадцать он тратит на бессмысленное сверление глазами пола, прокусывая нижнюю губу до красных капель.       Адреналин в кровь влился через чур резко, совершенно неожиданно, и Галли пришлось схватиться за первый попавшийся диван, чтобы не рухнуть. Звуки все разом исказились, перед глазами поплыло, и удушливая паника начала облеплять со всех сторон, дыша в уши, хватая за горло. Было похоже на то, когда Галли пытались поймать непонятные люди, чтобы умышленно дать ему поперхнуться порошком, но эта ночь оказалась не попыткой, а действием. И Галли вдруг почувствовал, что проиграл, когда понял, что проникло в его организм.       Пытаясь отделаться от страха и невидимой паники, Галли не заметил ни изучающего взгляда Терезы, что затем сменился на тревожный, ни Минхо, смеющегося вместе с Томасом где-то у бара. Ноги несли его в сторону уборной, где не перестало быть шумно, но не так удушливо и пьяно. Осознание страха и того, что этот самый страх начинает контролировать, распыляясь по всему организму, дарят паническую атаку и тошноту. Но Галли успешно справляется со вторым, пару раз выблевав содержимое желудка, и еле как справляется с первым, заставив себя прокусить себе пальцы, чтобы наконец унять всё, что режет изнутри.       Когда его глаза замерзают от ледяных капель воды, он оглядывается по сторонам, а затем размеренно выдыхает. Почему-то успокаивает понимание, что никто на него внимания не обращает и не лезет с помощью и вопросами, дав возможность перегореть самому. Снова бешеный напор сточной воды из крана, и кровь с пальцев теряет свой насыщенный оттенок, убегая в слив раковины, теряясь и не давая себя запомнить. Тяжёлые веки, договорившись с ресницами, царапают и раздражают, и Галли трёт глаза в надежде стереть своё лицо и больше не видеть его в отражении.       Погруженный на самое дно мутной воды и расковырянных мыслей, Галли не слышит ничего и никого вокруг, а потому не может замечать ни звуков вдыхания порошка через нос, ни того, как кто-то в кабинке занимается сексом. На это всё он бы точно презрительно поморщился и закатил глаза. А может, стоило слышать всё, чтобы лишний раз отвлечься; не думать, что в течение десяти минут он может умереть от недостатка кислорода и чувства, будто попал в ловушку, что избегал всю свою жизнь.       Приходится справляться со всем, и в одну минуту, чтобы окончательно не сойти с ума. Галли мотает головой, призывая своё сознание прийти в себя. Получается откровенно плохо. А что ему остаётся? Открыть окно и подышать свежим воздухом? Уже делал. Спрятаться в кабинке туалета? Слишком банально и трусливо. А ещё грязно. И Галли заставляет себя идти обратно в зал, проговаривая про себя, что не нужно бояться каждого шороха, что он будет в порядке и его это не убьёт.       А Тереза тем временем падает на диван рядом с измождённым Томасом, приземлённым сюда пяти минутами раннее.       — Я кажется всё, — признаётся Винтер, собирая волосы в пучок и оттягивая их вверх, чтобы было не так жарко, — А ты чего? Я тебя даже не видела, — переведя заинтересованный взгляд в сторону Томаса, Тереза весело поджимает губы.       — Я… танцевал, — совсем нетипичный ответ, и когда Томас слышит себя со стороны, непроизвольно морщится. Кто бы знал, что он будет танцевать до потери пульса. Но вспыхнувшую энергию нужно куда-то растрачивать, она не будет довольно сидеть внутри и давать дышать, — А ты где была?       — Я? Тоже танцевала, — уверяет Тереза, но взгляд её блуждает по залу, и мысли прикованы не к танцу, и даже не к правде.       — Да ну? — Томас не без усмешки бросает взгляд в сторону Терезы, — С кем ты танцевала?       — Ни с кем, — коротко отвечает Тереза, давая понять, что ничего она не скажет.       Это Томаса беспокоит, и приходится не давать себе волноваться за Терезу, но сейчас в крови каждого слишком много дури, и не переживать по итогу получается паршиво.       — Тереза, ты…       — Не бойся, рыцарь, — Тереза, внезапно обратив своё лицо в сторону Томаса, улыбается, — Я с лузерами не сплю. Так что даже не переживай.       Томас не находится с ответом, потому что пугается того, как Тереза ухитрилась прочесть его мысли. Стыд приливает к лицу, и Томас отводит взгляд, утверждая, что рад услышанному. А он и правда рад. Потому что в очередной раз убеждается в уверенности своей подруги, которая знает себе цену. Ну, и что она может дать в нос.       — А ты, как я поняла, с Минхо танцевал, — Тереза умудряется проскользнуть с этим вопросом в их диалог так умело, что Томас поначалу даже не теряется и только кивает. Винтер, хохотнув, садится в пол оборота, с прищуром всматриваясь в потерянные глаза Томаса, — Что происходит?       — Что происходит? — вопрос выходит зеркальным, но с интонацией иной, и Тереза смеётся. Томас хмурится пуще прежнего, похоже, действительно не взяв в толк, о чём она пытается узнать.       — Я о Минхо и тебе. Что происходит? — с довольным лицом Тереза прослеживает за пробежавшему по всей толпе взгляду Томаса, что не может найти себе прибежища.       — Мы просто танцевали, — Томасу упрямства не занимать, а потому он не ведётся на провокационные взгляды Терезы, продолжая проповедовать свою истину. И не то чтобы он врёт. Они действительно просто танцевали, — А что в этом такого?       — Ничего, — решив пойти на попятную, Тереза качает головой в отрицании, — Мне просто было интересно, вот и спросила, — она надеется на язвительный ответ Томаса, но он не принимает никаких попыток для продолжения темы, и досада внутри неё начинает сигнализировать о своём включении, — Вы так много времени проводите вместе, или мне кажется?       — Да, и что? — Томас отвечает всё так же холодно и беспристрастно, понимая, что действительно начинает злиться на Терезу. Чего она к нему пристала?       — Да так, — Тереза вновь отмахивается, уворачиваясь от прямых ответов, хотя понимает, что так долго продержаться не получится. Она шмыгает носом, бросив взгляд в сторону бара, куда присосало Минхо, — Ты ему вроде как нравишься.       Томас, с расшатанной напрочь головой, переводит растерянный взгляд с бокала на Терезу, думая, что он ослышался.       — С чего ты взяла? — на автомате спрашивает Томас, ухватившись за изнывающий от ненаполненности спиртным стакан. В сознании отпечатывается со всех сторон мысль о том, что вопрос выходит глупым и не к месту; будто ответ вырисовался заранее, без всяких ответов Терезы и своих вопросов.       Тереза по-странному кривит губы в усмешке, не осмелившись поймать взгляд Томаса. Она долго возится с пустыми стаканами на столике, собирая их на один поднос, так и не подарив Томасу ни единого своего взгляда. После, наконец, отрывается от стаканов и так же, как и усмехалась, косится в сторону сбитого с толку Томаса.       — Ты иногда правда туго соображаешь.       Томас, озлобленный косвенным оскорблением Терезы, не желая признавать, что он и без неё всё понял, поднимается с дивана и молча направляется в толпу, предпочитая быть затоптанным, чем пойманным. Мерцающие повсюду малиновым огни отдаются резями в глазах, и Томас моргает, и прилагает очень много усилий, чтобы прогнать с периферии зрения круги и песок.       Ему приходится уворачиваться множество раз от кулаков незнакомых ему людей, которые выбрали выплёскивать адреналин через насилие. Томаса никто трогать не хочет, но замахи получаются такими обширными, что бойся — попадут и по тебе. Томас усмехается себе под нос — отчего-то его эта картина веселит, — а затем его утягивают за обе руки на тот же душный, широкий танцпол, что вообще-то просто вся площадка клуба. Уже совершенно ничего не соображая, ему остаётся только попытаться разглядеть в непросветной толпе и в припадке световых вспышек чьё-то лицо напротив, но удивляться ему не приходится, когда в красных проблесках огней он может различить азиатские черты лица, и губы, приправленные расслабленной ухмылкой.       Вопросов на его языке не остаётся, да и не то чтобы они всплывали. Когда его тянут ближе к себе, Томас не сопротивляется, он даже не против, чтобы танцевать и находиться к нему так близко. Минхо осторожно берёт его за руки, переплетая их пальцы, утягивая Томаса за собой в танец, медленный и мутный, не забывая двигаться в такт замедленному тембру песни.       Куски длинной плотной ткани, винный свет; одурманенные музыкой и атмосферой люди мерещатся везде, повсюду распыляются, а Томас позволяет себе закрыть глаза и разрешает Минхо вести в танце. Он просто устаёт думать и пытаться что-то сделать верно, вести себя здраво и держать себя в разуме. К тому же, он правда ни разу не танцевал. Да ещё и не один.       — Ты сочтёшь этот захудалый танец за наш первый, в качестве пары?       Чужое дыхание где-то за ухом вспарывает кожу, и Томасу приходится разлепить заблудшие веки, чтобы вдуматься в заданный ему вопрос. Он усмехается Минхо куда-то в ключицу, когда, устав держать голову на весу, чуть ли не падает на азиата. И тот с этим ничего не делает, просто танцует дальше.       — Мне любой танец сойдёт, если это с тобой.       Правда вырывается мучительно быстро, но Томас не успевает выловить этот момент из своего сознания, чтобы догадаться, что ответ проворачивается и встаёт ребром в глотке, совсем никак не ожидая, что вообще вот так появится, громко и напоказ. Он ловит лишь ядовитую насмешку напротив.       Томас никогда не думал, что его поцелуй будет ответным, а не просто смущённо-смирённым. Но, в конце концов, он всегда понимал, что в Минхо невозможно не влюбиться. Завлечённый в поцелуй, Томас теряет связь со всеми своими мыслями, но всё ещё идёт на контакт со своим телом, а потому закидывает руки Минхо на плечи, выскользнув из бережной хватки его пальцев. А Минхо не отступает, и не жалеет Томаса, утягивая его всё дальше, намеренно ведя за собой. Тащит в своё озеро, которое рыл тщательно и очень долго.       Всполохи под закрытыми веками режут тонкую кожу, и Томасу приходится зажмуриться, чтобы боль отступила, не дала мгновению закончиться. И неожиданно для себя он осознаёт, что уходить совсем не хочется, что здесь тепло и как-то правильно. И не нужно делать лишних движений, чтобы человека удержать и не потеряться в нём. От Томаса не требуется ничего, кроме желания. Вокруг него — один бескрайний горизонт, и реки выплывают из берегов, смывая скорбь и отчаяние с поверхности, не ковыряя раны и не вырезая новых.       Минхо с тихим мучением разрывает их поцелуй, не в силах отстраниться от лица Томаса, оторвать покинутый здравомыслием взгляд от его только что распахнувшихся глаз.       — Мне плевать, что делать. Если это с тобой, — на выдохе признаётся Минхо, обжигая Томасу нос и губы своим дыханием, разбавленным запахом алкоголя и вожделения.       Томас до боли закусывает нижнюю губу, умоляя себя прийти в рассудок и не делать больше ничего. Вопрос между ними застывает в воздухе, чертыхаясь и извиваясь. Отменённые действия, крах на продолжение стекает вниз по установленным ими стенам, умудряясь задерживаться, надолго и вычурно. Минхо первым разрывает контакт глазами, одним этим движением смазывая всё напряжение с них обоих, пятернёй сглаживая всё пространство вокруг, что за эти минуты оказалось искажённо-острым, сбивающим с толку, выбивающим дух.       Томас ничего не говорит, позволяя Минхо пьяно скрыться за спинами чужих. Одурманенный собственными эмоциями, едва придя в себя после сделанного, он заставляет себя шагать в сторону оккупированного Алби и Терезой дивана, мечтая стереть всё, что на лице его уже больше пяти минут написано. А Минхо не оглядываясь идёт дальше, с дичайшими усилиями не смея возвращаться. Потому что если перехватит застывший взгляд Томаса, обязательно вернётся обратно. И больше отвернуться не сможет.       Когда проходит ни двадцать, ни тридцать, и даже не сорок пять минут, Минхо решается вернуться обратно, успев выкурить половину пачки сигарет, едва не обморозив себе нос и пальцы рук. Понимая, что на улице находился слишком долго, азиат качает головой в знак неодобрения и стряхивает с волос снежинки, что успели облепить все его чёрные, как смоль, волосы.       Очередные биты неизвестного фонка гремят под ногами, подсказывая дорогу в непросветной тьме. Едва впихнувшись в затоптанный студентами зал, Минхо старается высмотреть друзей, но не видит никого, кто кажется хотя бы приблизительно знакомым, а потому мысленно плюёт. Его мысли давно унеслись за горизонт, и он — честно — уже плевать хотел на свою адекватность, а потому позволяет себе грубо расталкивать всех на своём пути, даже девушек.       — Осторожнее, осёл! — кричит Минхо вслед какая-то второкурсница, поправляя свои волосы, взлохмаченные от толчка в плечо.       — Иди на хер, — тихо бубнит себе под нос Минхо, когда хватается за ворот чьей-то куртки и едва ли не отшвыривает незнакомца в сторону, — Мне выпить надо.       Ему прилетает в лицо так же стремительно, как он умудряется ухватить какого-то высоченного парня за бедро в попытке отодвинуть от бара. Минхо машинально хватается за нос обоими руками, поднимая ошалелый от злости взгляд на обидчика. А затем тихо смеётся.       — Чё за приколы?       Галли на вопрос Минхо не реагирует, в изумлении уставившись на его расквашенное своим же кулаком лицо. Азиат, начхав на кровь, что щекотит и мешает, облизывает ложбинку над верхней губой и всматривается в лицо Галли.       — Ну ты чего размахался?       — Я? — лицо Галли вытягивается в ещё большем удивлении, — Ты что творишь?       — Я просто… — Минхо как-то по-особенному хмурит брови, совсем непривычно, а потом оглядывается, — Мне нужен проход к бару.       Галли хочется выругаться и узнать, а не пора ли остановиться, но он стоически молчит, намереваясь разобраться с чем-то другим, не относящимся к выпивке.       — Какого хрена ты делаешь?       Минхо, уже отвернувшись от Галли и посчитав бармена куда интереснее, потому что от него есть польза, нехотя разворачивает лицо на звук знакомого голоса.       — Ну чего тебе?       Галли ощущает, как внутри него что-то с треском разрывается, но он только рычит себе под нос:       — Я про Томаса. Что ты, по-твоему, делаешь?       Минхо застывает с поднесённым к губам стаканом виски. Улыбка украшает его физиономию в одно мгновение, и он крутится на стуле, пока не оказывается с Галли лицом к лицу.       — Ты за мной шпионишь, что ль?       — Нахуй надо, — огрызается Галли, скривив губы, и даже очень убедительно.       — Тогда зачем лезешь с вопросами? Что хочу, то и делаю, — Минхо пожимает плечами, разведя руками в стороны, — Страна свободная, я тоже, так что прекрати контролировать каждый мой ёбаный шаг.       — Ты в курсе, что он встречается с Ньютом? — совсем не желая отступать, Галли продолжает давить и наседать, не давая Минхо сделать и глотка из стакана.       Азиат с глубоким вздохом закатывает глаза, вместе с тем издавая очередной издевательский смешок.       — Они-то? По моей сводке новостей — уже нет, — Минхо нагло заглядывает Галли в глаза, в немую задаваясь вопросом, кто его осведомил об этом, — Тем более, поцелуи пока что не запрещены.       Минхо кажется, что лицо Галли прямо сейчас треснет от возмущения, но он просто смотрит на него в ответ, распахнув глаза в недоумении.       — «В качестве пары», — Галли очевидно цитирует Минхо, вскинув руки, — Это ты называешь простым поцелуем? Тебе лучше выучить термины.       Минхо продолжает улыбаться, с треском проваливаясь в небольшую панику от того, что правда всплыла наружу, пусть даже для одного человека. Но это только Галли, так что…       — Какое тебе дело?       — Ты поэтому Томаса помощником своим сделал, да? — Галли щурит глаза и нервно усмехается, не веря в то, что это действительно происходит.       — Так какое тебе дело? — Минхо отчаянно стоит на своём, повеселев слишком быстро. Сопровождающим оказывается то ли алкоголь, то ли наркотики. Или ещё какое-то безымянное ему чувство, — За Ньюта грустно? — провокационный вопрос, следующий издалека, но с нажимом и резко, отравленный издевательством на лице, — Или за себя?       В попытках что-то сказать Галли раскрывает рот, но слова Минхо бьют наотмашь, и он сжимает губы в тонкую линию, не сводя с Минхо пронзительного взгляда. Он моргает так долго и молчаливо, что другой бы давно позавидовал его выдержке. Но когда Минхо победно усмехается во всю, не прикрываясь, не стыдясь за своё поведение, Галли чувствует, как башню сносит совершенно не в ту сторону.       Первый удар приходится Минхо по челюсти. От неожиданности действий со стороны Галли он падает на пол, тут же потерев место удара. Минхо переводит озлобленный взгляд на Галли, что и доволен, и ошарашен своими действиями.       — Ты охуевший? — довольно не резво поднявшись на ноги, Минхо смотрит прямо на Галли.       — Перестань вести себя так, — Галли никак не унимается, всё ещё прибывая в пространственном недоумении и шоке от происходящего.       — Как? — вызывающая интонация, и руки сжаты в кулаки. «Давай, бей ещё». Минхо скалится, — Я что, действительно упомянул правду?       Галли воротит от поведения человека напротив, и губы его искажаются, делаясь совсем тонкими.       — Пошёл ты, — на выдохе произносит Галли, удивлённо и униженно.       Кулак врезается Галли в зубы, и он со стоном едва ли не падает на спину, успев сохранить равновесие. Ладонь тут же подносит к губам, мгновенно собирает капли крови, вытирает пальцы о штаны. Плевать, если запачкается. Галли кидается в сторону Минхо, не чувствуя внутри ничего. Потому что дал всему вылететь наружу, когда ногами своими еле переплетал и выводил узоры мысками ботинок. На улице холодно, в груди Галли — ещё хуже. Он не знает уже ничего, даже кто он такой. Потерял эту уверенность, когда застал танец Минхо, где он был не один.       Ещё два удара он ловит губами, а последний приходится по рёбрам, и вроде бы ничего не сломано, но на сердце как-то совсем болотно и мерзко, что хочется самому себе что-нибудь сломать. Галли поднимается на ноги, буквально встаёт с колен, сплёвывая кровь на и без того забрызганный танцпол. В глазах потухшая ярость, угли которой пока развеять не удалось. Он всматривается в загрубевшее лицо Минхо, что дышит очень часто и не в такт, сбив дыхание в порыве их драки.       Галли не находится с тем, что сказать ему напоследок. А может, ничего и не нужно, вообще-то даже не хочется. Моргнув пару раз как бы на прощание, он врезается в людей, расталкивает весёлых, танцующих студентов, ведомых эйфорией пары, порываясь вырваться наружу из этого душного клуба. В лицо ударяет ледяной воздух, и это становится отрезвлением. Галли садится прямо в снег, решив, что заснеженная ступенька куда примечательнее скамейки, где собралась толпа народу.       В груди он пытается отыскать для себя что-то, что похоже на живое и настоящее, но проваливается сразу же, как принимает попытки соврать, что там ещё это осталось. Галли игнорирует подошедшую к нему Терезу; он проигнорировал её взгляд ещё в клубе, когда утирал ладонью губы, в очередной раз избавляясь от крови.       Тереза тихо садится рядом с ним, предусмотрительно разложив под собой несколько курток. Похоже, вещи чужие. Галли не может этого не заметить, а потому несколько раз выражает своим голосом подобие смешка.       — Что же вы так… — начинает Тереза, но затем почему-то принимает позицию молчуна, просто двигаясь к Галли ещё ближе.       Галли это не то чтобы пугает, просто он не понимает, что она делает здесь, когда Минхо находится в клубе. Он не в силах ответить, не хочет делать ни единого движения, и продолжает сидеть как вкопанный, позволяя Терезе взять его за руку.       — У тебя кровь… везде, — поморщившись от своего ответа и увиденного, Тереза беспомощно хлопает глазами, заставляя себя не заплакать.       — Плевать, — глухо оглашает Галли, потому что ему действительно плевать. Кровь долгими дорожками бежит и внутри, но даже блевать он не пытается, предпочитая полностью ею истечь.       Они молчат долгие десять минут: Тереза курит и кутается в три кофты и одну куртку, вслушиваясь в совершенно ироничные, болючие строки знакомой песни, что доносятся из открытой двери клуба — горячо ею любимые «The 1975». Галли же, опустив голову, всматривается в грязный снег под своими ногами, не ощущая надобности даже в том, чтобы моргать. Всё ему ощущается разбитым и смытым с края земли, а сам он — дурацким спектаклем, очутившимся не на той планете.       «I don't want your body       But I hate to think about you with somebody else…»       — Когда я встречалась с Минхо, он не мог себя так вести, — Тереза заходит издалека, давая Галли сосредоточить своё внимание на словах, — поэтому я не видела такой его стороны. Ну, когда он насмехается и… дерётся, — Тереза хмыкает, отчего-то хмурясь, — Но я знала, что мне нужно давать ему любить себя и заботиться, — искоса она смотрит в сторону Галли, но тот даже в лице не меняется, похоже, действительно внимательно слушая, — Он ведь так не может. Не выражать своих чувств, держаться ровно, — молчит, — Ему нужна отдача, если она правда есть, — продолжает дрожащим голосом, потому что правда очень замёрзла, — Минхо нужен тот, кто готов вот это всё принять. Кто может дать себя полюбить.       Галли чувствует, как его зад медленно, но верно примерзает к ступеньке, а он так и не может взять в толк, с чего Тереза вдруг начала эту тему. Во всяком случае спорить он не хочет, а спрашивать, к чему она клонит, у него нет никакого желания. Он бессовестно ковыряет ботинком и без того раздолбанный снег, пытаясь найти отголоски облегчения у себя в груди. Потому что кто-то должен наконец стать для Минхо всем. Не он. Но найти этот голос просто невозможно, потому что сложно радоваться за что-то, когда точно такое же отбирают у тебя.       — Почему ты пошла за мной, а не за ним? — севшим голосом интересуется Галли, принимая сигарету, предложенную Терезой.       — А почему ты спрашиваешь? — Тереза фыркает, улыбаясь, и затягивается так глубоко, что едва ли не закашливается.       Галли только пожимает плечами, не решаясь обратить свой взгляд в сторону Терезы, потому что знает, что получит взамен: грусть и сожаление. Он этого не хочет и не просил никогда. Но антоним одиночества приходится ему по душе, и Галли спокойно затягивается, и выпускает загнивший дым своей души в затянутое тучами ночное небо.       — Ты ведь в курсе, что эта архитектура Минхо не сдалась вообще? — Тереза смотрит на Галли, заставляя его наконец обратить своё внимание на себя.       Галли ведётся и смотрит на неё в ответ:       — Ты о чём?       — Когда пал выбор, куда поступать, Минхо без раздумий выбрал это место, — своей туфлей она вжимает окурок в снег, — Знаешь, почему?       Галли долго молчит, надеясь, что Тереза продолжит своё повествование и без его ответов, но поднимает взгляд к небу, тряхнув плечами, когда её молчание продолжается.       — И почему? — едва сумев скрыть своё раздражение, интересуется Галли.       — Он просто пошёл за тобой, — Тереза ловит на себе искренне удивлённый взгляд и улыбается, — Минхо знал, что ты пойдёшь сюда, поэтому выбрал это место для поступления, — вновь шмыгнув носом, она прячет ледяные ладони в карманах куртки, — Думаю, он ушёл бы в лакросс, профессионально.       — Но он выбрал…       — Поступить сюда и подождать, — Тереза кивает, окончив за Галли предложение, — Просто чтобы быть рядом с тобой ещё немного.       Галли умолкает, пялясь на чёрного цвета феррари, припаркованного у обочины напротив. Ему пронзительно не хочется делать какие-то выводы, к которым его подводит Тереза, но он знает, что не сможет бороться с этим и как-то игнорировать.       Тереза встаёт со ступеньки, бросает взгляд на Галли; затем поднимает все куртки, на которых сидела, и перекидывает их через плечо. В уши вновь врезаются строчки, от которых нестерпимо неприятно и хочется отмахнуться.       «I'm looking through your body       You're looking through your phone       And you're leaving with somebody else…»       — Я знаю, что иногда Минхо ведёт себя как мудак, вот как некоторое время назад, — Тереза морщит нос от щекочущей её снежинки, закладывая прядь за ухо, — Но это от того, что в нём прячется боль. Он ведь не такой, ты сам знаешь его. Лучше всех, — последние слова подчёркивает, усмехнувшись, но как-то обессиленно.       Она поджимает губы, показывает что-то на подобие улыбки и медленным шагом идёт в сторону клуба, похоже, решив оставить Галли одного на подумать. Вот только сам он понятия не имеет, о чём ему думать и что делать. Он позволяет заду и ногам мёрзнуть дальше, потому что до него наконец доходит, почему Тереза начала этот разговор о своих отношениях с Минхо. Галли оборачивается и смотрит Терезе вслед, весело усмехнувшись и слегка качнув головой. Иногда она раздражает его, но только потому, что зрит в корень и никогда не осуждает. А следовало бы.       Он переводит взгляд в небо, и снежинки, узрив очередную жертву, мигом принимаются облеплять его брови и ресницы, трогая и губы. Лицо саднит, рана на губе при каждом движении рта расходится, и Галли приходится морщиться и давиться кровью снова и снова, но обратно возвращаться совсем неохота.       Он поднимается с едва ли нагретого места, оборачивается в сторону клуба, всё ещё на распутье: пойти или нет. Но измученно вздыхает и шагает в сторону дороги, подальше от этого места, посетителей которого он даже слышать не желает. В особенности конкретных двух. Тело изрезано чужими ударами, а сердце разодрано своими пальцами. И Галли продолжает двигаться в обратном направлении своих чувств и решений, ускользая от этого места всё дальше и дальше.