Fight if you can, trust if you dare

      Две ночи сменяются двумя днями, и Томас наконец решает появиться на тренировке, даже если его немного ведёт в сторону. Всё лучше, чем безликое разложение на кровати, когда занят ничем и мысленно бредёшь в никуда.       Вчера вечером Минхо, в очередной раз проведавший Томаса, весьма не сказочно предупредил, что ему давным-давно пора наведаться к врачу, иначе ментальному здоровью придёт конец, а там недалёк и вылет из команды. Не то чтобы Томасу плевать, просто его мысли разворочены незваной правдой о том, что бесконечность попыток вторгнуться в жизнь Ньюта окончена, что давно пора было перестать на что-то надеяться и всё бросить. Томас так сильно не привык сдаваться. И так сильно привык получать удар под дых, что сразу и не заметил подвоха. И теперь он озлоблен, только пока не понял, на кого и на что. В корне будет неверным, если только на себя.       Так вот. Вчера вечером Минхо намекнул Томасу на то, что ему нужна помощь специалиста. Сегодня в несусветную рань Томас стоял на пороге у знакомого Терезы, кажется, зовут Митчел Кинзи, или что-то похожее. На самом деле Томас не особо впитывал эту информацию в свою голову, когда Тереза впервые заговорила о своём приятеле (дело было лишь в ноябре, но Томасу кажется, что прошла вечность).       Ноябрьской ошибкой Терезы был момент, когда вместе с упоминанием имени этого парня она выболтала всю подноготную о нём, приписав к его щедрости не только обезболивающие таблетки, но и противотревожные, и антидепрессанты. Может, ещё наркотики. Никто не признается.       Томас не знает, какую именно таблетку Митчел пожертвовал ему. Скорее всего это противотревожные, или что-то похожее. Но никак не наркотик, нет, потому что хоть Томаса и пошатывает от накатившего спокойствия, он не чувствует себя так, как чувствовал на той вечеринке, когда его накачали. Кстати, Томас так и не выяснил, кто за этим стоит. Действительно ли Галли?       Томас в очередной раз смаргивает накатившую сонливость, нелепо тряхнув головой, словно та — пакет молока. Сегодня понедельник? Очевидно да, иначе зачем здесь присутствовать команде соперников. Значит, совместная тренировка. Отлично. Томас вяло закрывает дверцу шкафчика, мыслями находясь совершенно не здесь, убегая от возможного присутствия на поле Ньюта. Впечатанный в собственное горе, он не уверен, что будет в силах вынести встречу с ним, и сильно сомневается, что таблетки, принятые накануне, ему в этом помогут.       Дождавшись, пока сокомандники покинут раздевалку, Томас поднимается со скамейки и, словно в забвении, плетётся в сторону поля. Ощущение невесомости делает движения расслабленными, и эти ощущения кажутся Томасу совсем непривычными, но приятными. Будто вакуум, в который тебя посадили в попытке защитить, чтобы ты уцелел. Томас едва усмехается своим мыслям, как натыкается взглядом на сидящего на другой скамейке Галли. В изумлении вскинув вялые брови, Томас принимается разглядывать лицо неприятеля, не веря, что оно может пестрить столькими красками.       — Кто тебя так накрасил? — заплетающимся языком интересуется Томас, оказывается, не только мысленно.       Взгляд, что исподлобья бросает на него Галли, становится ключом к ответу, и Томас неспеша движется дальше по раздевалке, навстречу полю, только бы не стать разукрашенным самому. Протопав вплоть до дверей, Томас не может увидеть затылком, что Галли бросает напоследок недоумевающий взгляд ему в спину, смешанный с удивлением.       Томас стоит под душем минут сорок, всё тело будто растеклось по душевой кабине от высокой температуры воды, но он не цепляется за это, решив оставить такие вещи на произвол судьбы. Ну и что, если сварится? Зато не придётся выкатываться обратно в раздевалку, затем одеваться, и складывать вещи в сумку, и идти…       — Томас, ты опять вырубился, что ли?       Громкий возглас Минхо всплеском врезается в уши Томаса, сопровождаемый парочкой ударов по двери кабины. Минхо мотает головой неизвестно на что и садится на скамейку в ожидании выхода сегодняшнего аса тренировки.       Во время бега трусцой Томас посмеялся несколько раз в ответ на свои провалы в сон, Минхо же было не смешно. В невозможности узнать о происходящем хочется рвать на себе волосы, но Минхо имеет право только спрашивать и молчаливо терпеть, чтобы ответа дождаться, если такое в планах Томаса вообще имеется. Крепко сомкнув веки, Минхо воздерживается от закатывания глаз. Кажется, это действие повторяется изо дня в день, не меняясь в посыле и не думая уходить.       — Наконец-то, — Минхо подрывается с места, уперев кулаки в бёдра, и разглядывает Томаса с головы до пят, и, что странно, совсем не заинтересован тем, что на парне сейчас лишь полотенце, — Опять провалился в царство Морфея?       — Нет, я… — с ответом Томас не находится, очевидно, провалившись снова, но не в царство, — не знаю.       — Не знаешь? — Минхо уточняет утвердительным тоном, — Что за хрень с тобой творится сегодня? — решив убедиться в самочувствии Томаса, он приближается к нему, умостив ладонь ему на лоб, разгорячённый после душа. Минхо морщится, играя в мамочку, когда понимает, что Томас не болен, — Может, чего выпил утром?       — Я? — Томас в слабом изумлении смотрит в лицо напротив, — Нет, конечно нет. Я не пью вообще… — нахмурив красивые брови, он умолкает, потеряв нить своих дум.       Минхо поджимает губы, мысленно коря себя за нескрываемое на лице раздражение в сторону Томаса. Совершенно не хочется играть в капитана и несносного сокомандника, потому что всё в действительности не так. Томас вице-капитан. Томас его друг. Друг, которому настолько плохо, что он явно что-то сделал с собой. Только Минхо не может понять, что.       — Ладно, давай уже оденься, а то светишь тут своими мышцами, аж тошно, — недовольный, Минхо усмехается и, выгнув одну бровь, усаживается обратно на скамью, оставляя Томаса в смущённом молчании соображать, какие действия предпринять далее.       — Вы… — каменное изваяние подаёт голос спустя время, кажется, освободившись ото сна, — хорошо сегодня сыграли, — имеется ввиду тренировочная игра против другой команды, — Ты молодец.       Минхо застывает на месте, вовсе не ожидавший слов от Томаса, тем более похвалы. Наконец сообразив, что нужно хоть как-то среагировать, он смеётся, вовсю борясь со своим беспокойством, от которого стало мутить.       — Ну спасибо. Приятно, конечно, — Минхо стучит ладонью по своим коленям, а затем проделывает то же самое, но с пятой точкой Томаса, — Ты тоже был бы в ажуре, если бы не уснул. Дважды, — он вновь заливается смехом, но уже громко и искренне, когда натыкается на возмущённое лицо Томаса, — Ну что? Прости, больше не буду.       — Так я тебе и поверил, — недовольно бурчит Томас, однако совершенно беззлобно.       Минхо расслабленно выдыхает, успокоенный тем, что Томас среагировал на его действия, и способом весьма в его духе, значит, не так уж всё дурно. Значит, миссия на сегодня выполнена. Удивительным является то, что для неё даже не нужно было надевать одну из своих козырных масок, что цепляются за кожу и прилипают в итоге намертво. Удивительно и спокойно, что не придётся даже сдирать такую вместе с костями.       Как сильно Минхо хочется позвать Томаса куда-нибудь, на недо-свидание (ну потому что они вроде бы встречаются, а вроде бы Минхо не так уж Томасу и нужен как партнёр). Он хотел бы позвать на свидание, действительно хочет, но знает, что упадёт и разобьётся, если этот шаг сделает. Потому что Томасу, конечно же, совсем не до этого сейчас, да и кто он такой, чтобы просить такого невозможного, в такой период времени? Когда за окном бело, но на душе всем сéро, и не хочется лишний раз издавать звука и вообще двигаться. Может, в один день Минхо попробует, когда тучи разгонит прилив счастья, пускай даже фальшивый и не совсем удачный.       — Хочу сказать спасибо ещё раз, ну, за тот день, — Томас вновь врывается в голову Минхо, разрезая окрас его мыслей пополам, — Не знаю, что бы я делал тогда, если бы не ты.       Никому никогда не удавалось смущать Минхо, в особенности словами, поэтому он не ведётся на это и сейчас, пропуская мимо ушей последнюю реплику Томаса, опуская на дно свои собственные слова, так и не озвученные, вычурно искренние, такие, что лучше молчи дальше.       — Да обращайся, — Минхо отмахивается от иной реакции, целясь в ту, что будет самой простой, — Я никогда не против выбраться куда-нибудь в город, тем более с тобой.       — Это что, какой-то намёк на свидание?       Томас интересуется не без усмешки, но от всего сердца, и так очаровательно. Минхо не знает, какую из миллион фраз ему выдать, чтобы не облажаться.       — Ну а чего нет-то, — в обиход идёт та, что не совсем тупая, и вроде как даже не стыдно, — Я всегда за, только скажи, куда и когда, — сейчас Минхо совсем не врёт, и приходится выдернуть из себя весь тот страх оступиться и разбиться.       Томас слегка пожимает плечами, лишь подтверждая теорию о том, что этим его застали врасплох. Сомневаться в ответе не хочется, да и ситуация того не требует, потому что на деле всё обстоит так: Томас продолжает сеять в себе желание убраться отсюда далеко и надолго, без оглядки, чтобы лишь нагой горизонт перед глазами, слегка приправленный белым, хруст снега под ногами, и Минхо рядом. Потому что Томас знает — Минхо больно не сделает.       — Да как скажешь, — даже со смущением бороться Томасу не приходится, потому что его нет. Оно испарилось, убежало, когда обычно сидело на одном месте, присасывалось и даже не думало никуда рыпаться, — Четверг?       — Четверг, — Минхо соглашается на одном дыхании, мгновенно, не пытаясь даже переварить то, что Томас не убегал и не отмахивался от его предложений, как от надоевших жуков, — Выберешь место?       — Я-то? — Томас придирчиво усмехается, повеселевший от того, что Минхо уверен в его познаниях касательно мест в городе, где можно расслабиться и отдохнуть.       — Могу выбрать и я, как пожелаешь, — Минхо лишь пожимает плечами, восстав со скамьи и склонившись над своей спортивной сумкой. Он слегка хмурит брови, не совсем понимая, почему Томас так уставился на него. Он не ловит его взгляд своим, совершенно на него не отвечает, просто продолжает пялиться на свои вещи.       — Ладно, тогда выбирай ты, — притихшим голосом Томас сообщает о своём решении. Немного неуклюже неловко, но в груди что-то ещё, что заставляет кровь приливать к лицу. Томас чувствует себя совсем глупцом.       — Договорились, — Минхо ослепительно улыбается, тем самым напоминая Томасу взять свою сумку (потому что если этого бы сделано не было, Томас начисто забыл бы о том, что он вообще что-то должен с собой забрать), — Только не забудь. Хотя в любом случае я за тобой зайду.       — Что, прямо у порога моей комнаты ждать будешь?       Вместе с вздохом идёт усмешка, и опасения Минхо выныривают наружу, уносясь прочь, потому что он ждал от Томаса отказа, ведь там… Ньют всё-таки не переехал, это могло создать проблему, но, очевидно, Томас окончательно отказался играть в эту игру. Либо же пока не готов продолжить, всем своим нутром показывая самому себе, что больше не поведётся. В любом случае итог печален, как бы ни хотелось этого отрицать. Минхо злится. На самого себя.       — Ну да. Увы, приехать на своей прекрасной тачке не могу — мы в одном помещении, — со своими словами Минхо смеётся, рассеивая туман, что мгновение клубился над головой Томаса. Он смеётся в ответ, опаляя этим самым смехом уши Минхо, и тот впивается взглядом в свои дорогущие кроссовки, что стали бесценными в ту секунду, когда смех Томаса раздался в раздевалке, — Ладно, давай свалим отсюда, а то скоро задохнусь.       Томас издаёт насмешливое фырканье, во всей красе оценив шутку Минхо о запахе в помещении. С завершением разговора Томас понимает, что ему наконец есть чего ждать дальше, ибо в последнюю неделю всё стало совсем бессмысленным и нежеланным. На его счастье Ньют на тренировке не объявился, и Галли никак не доставал. Осталось только придумать, как выпросить ещё этих обворожительных таблеток у Матчелла, или Митчелла. Томас так и не запомнил его имени.

***

      — Ты на приколе сегодня, не пойму? — Минхо с недовольным сопением вынимает из спортивной сумки форму. Её давно заждалась стирка, — Чего ты вообще пришёл сегодня на тренировку?       — Ты в матери мои заделался? — тон Галли не выражает ничего, кроме усталого раздражения.       «Слава богам, что нет. Иначе я бы себя убил», — язвит Минхо, совсем не вслух. Он одним движением откидывает сумку в сторону и усаживается на кровать Галли, оказываясь с её обладателем лицом к лицу.       — Извини, но ты сейчас похож на отбивную, причём сырую, — Минхо усмехается, тоже не вслух, когда видит, как резво Галли морщит нос от его слов, — Тебе отлежаться бы недельку, ты в курсе?       — Думаешь, она у меня есть? — беззлобно интересуется Галли, с трудом прикрыв веки — любое движение отдаётся болью в висках.       — Есть! — Минхо неожиданно для самого себя взрывается, но тут же гаснет, — Ньюта вообще оставили в больничном крыле больше чем на неделю, чего тебе не сидится?       — Я же сказал, у меня нет вр…       — Времени. Понял, — Минхо отвечает как-то озлобленно, но злится не на Галли, а в пустоту, — Время есть у всех, если ты, конечно, не умер, — изрекает вдруг Минхо, — Просто постоянно стоишь перед выбором: уделять его себе, или чему-то другому, а может, кому-то. Понимаешь, к чему я клоню? — он исподлобья косится в сторону Галли, с надеждой в усталых глазах.       — Не понимаю, — Галли нагло врёт, умудрившись ни выдать своих истинных эмоций, ни взглянуть на Минхо в ответ.       — Вот ты… — Минхо поднимается с кровати так же быстро, как Галли бросает на него настороженный взгляд.       «Наверное, я напугал его», — думается Минхо. Он послушно присаживается обратно на кровать, но уже ближе к краю. На Галли смотреть не хочется. И не от того, что он что-то сделал не так. Потому что Галли на самом деле не сделал ничего дурного. Только ринулся на помощь обнаглевшему незнакомцу с первого курса. Вляпался в драку с наркодилерами. Прибывал за рулём в полусознательном состоянии, истекая кровью. И оставил раненного восстанавливаться под наблюдением, когда как на второго раненного — себя, — наплевал. И остался бродить ни с чем, захватив лишь вывих носовой кости, сломанное ребро и выбитые костяшки пальцев. А в остальном он молодец.       — Поверить не могу, что ты сделал это, — сознаётся Минхо, никак не сумев поверить в произошедшее, — А если бы тебя там застрелили?       — Ну застрелили бы, и что, — недолго думая отвечает Галли.       Такой дурной ответ на весьма логичный вопрос приходит к Галли с такой лёгкостью, что Минхо начинает беспокоиться, а всё ли у него хорошо. Однако, если подумать — хорошо не было никогда. Минхо закусывает нижнюю губу, пометав взгляд по постели, ища там что-то, чего никогда в поле зрения не было и не будет: лечение чужих травм, собственная причастность к происходящему, старческое спокойствие и возможность вдохнуть полной грудью, когда всё идёт в гору и по плану.       — Никогда не говори такого, да ещё и таким тоном, — выдаёт Минхо, даже не пытаясь изгнать из своего тона серьёзность.       Галли реагирует лишь глазами: несколько раз моргает, тем самым оповещая, что он его слышит. Минхо смотрит себе в ноги, не решаясь вновь поднять взгляд на отрешённого от сегодняшнего дня Галли.        — Правда плевать, что с тобой может случиться? — очень тихо спрашивает Минхо, надеясь на ответ. Сердце совсем сжимается, когда его не поступает.       — Я знаю, что тебе не наплевать, — так же тихо, как спрашивал Минхо, наконец отвечает Галли. На Минхо он также не смотрит. Видимо, стало совсем невыносимо. Только от чего?       — Ну и что? Сейчас речь совсем не обо мне, — Минхо пререкается, не желая слышать меж строк правды, — Меня интересуешь прежде всего ты.       — Я? — неживым голосом спрашивает Галли. Произносит это «я» так, словно знаком с этим местоимением никогда не был.       — Да, ты, — совсем опустевший тон Минхо охлаждает комнату.       Галли отвечает молчанием. И оно говорит о многом. Минхо чувствует, как песок под его ногами стынет, а затем уносится вперёд.       — Чем… я могу помочь? — Минхо заставляет себя задать этот вопрос, ведь годами вбивал себе в голову, что Галли такого рода слов не приемлет. Но выхода нет. Ведь на самом деле если закрыть глаза и послушать: что он ещё может предложить?       — Ты? — Галли вновь спрашивает безэмоционально, совсем дохло, и Минхо уже начинает злиться. Галли моргает вновь и вновь, а затем его будто пробивает. Он наконец смотрит на Минхо, — Не мог бы ты… мне, наверное, нужен обезбол.       Почему-то с этим признанием просачивается какая-то неловкость со стороны подавшего голос, что с ним совсем никак не вяжется. Минхо ни разу не чувствовал подобного со стороны Галли, а от того просто остался сидеть на месте, никак не среагировав на озарение своего друга.       Галли же никак не смущает никакой ответ Минхо, он лишь чему-то усмехается, не находя в себе сил взглянуть на Минхо вновь. Он чувствует себя таким идиотом. Очень слабым идиотом.       — Я идиот, да? — Галли спрашивает это у Минхо в насмешливой манере. Чтобы совсем не рассыпаться.       — Дошло наконец? — Минхо позволяет себе съязвить, а заодно и ткнуть Галли башкой в правду, — Обезбол ему, наверное, нужен… — передразнивает, — Ну даёшь.       Галли вновь не реагирует словами. С его стороны Минхо замечает подрагивание плеч, будто он беззвучно смеётся. Так и есть. Минхо закрывает глаза и тоже позволяет себе посмеяться, сквозь боль, невзирая на осушение всех внутренних органов.       — Я вообще никак в толк не возьму, как ты со сломанным ребром на тренировку додумался прийти? Дышать-то хоть можешь?       — Ну, как видишь, — Галли вновь усмехается, а потом бессознательно набирает побольше воздуха в лёгкие, чтобы не задохнуться от его нехватки. Получается у него это с трудом. Прищурив один глаз, он прикусывает губу, чтобы суметь нормально выдохнуть.       Минхо морщит лицо, наблюдая за действиями сидящего напротив. Смотреть на попытки другого скрыть боль становится невыносимо, и он поднимается с места, в последний раз прикрыв глаза и моля себя не злиться. На себя же.       — Я сгоняю за таблетками. Сиди тут, ладно?       — Да куда я денусь, — Галли машет в сторону Минхо пятернёй, сделавшись похожим на старика, — Иди уже.       Минхо усмехается, ничего не сказав. Его немного шатает назад, когда он слышит вслед странным образом сказанное «спасибо» от Галли. Будто кто-то подкинул это слово под дверь, как новорождённого младенца. Никто мог и не заметить, если бы не его фактическое наличие здесь. Это удивляет.       Когда Минхо возвращается в комнату со всеми нужными лекарствами, Галли сидит неподвижно, так же, как сидел до его ухода. Неужели наконец послушался? Или двигаться так больно, что лишний раз этим заниматься не будет?       — Я принёс даже больше, гляди, — Минхо бросает увесистый пакет на кровать Галли. Адамс вскидывает брови, исподлобья взглянув на Минхо. Тот усмехается, — Чего?       — Это кому столько?       — Ебать, ты впервые лекарства, что ли, видишь? — без задней мысли бросает Минхо, а затем задумывается: а что, если действительно впервые? — Это всё тебе. Да-да, и не смотри на меня так. Если что, тебе не только обезболивающее нужно.       — А что мне ещё нужно? — ровным голосом интересуется Галли, без особого энтузиазма.       — Хотя бы мазь. Витамины? — Минхо скептично выгибает бровь, косясь в сторону своего ископаемого.       Галли же машет в сторону Минхо, тем самым отмахиваясь, но, похоже, принимая факт того, что одним глушением боли здесь не обойдётся. Сравнимо с подорожником к ране — бессмысленно и бесполезно. Видимость помощи, когда просто стараешься не оглядываться на никак не уходящую боль.       Впрочем, как и бесполезны все попытки казаться нормальным или счастливым, когда реальность на самом деле совсем иная, перевёрнутая вверх тормашками. Где низ на самом деле верх, и на краю верха покоятся грязь, смазанная подошвами остывших ботинок, и поплывшие лица пустых людей, рикошетом отскакивающих от твоего взора.       — Ты не отвяжешься, да? — устало спрашивает Галли.       — Именно, — подтверждает Минхо, вынимая из шелестящего пакета несколько упаковок таблеток.       От одного взгляда на них Галли начинает откровенно тошнить, но он решает сдаться, так как просто не в силах драться ещё и с Минхо. В голове вырисовывается откровенный бардак, который Галли не успел прибрать после той ошалелой ночи, где пришлось драться не на жизнь, а на смерть. Он практически не осознаёт своих действий в последние два дня, и, может, не особо и нужно.       Только жалеет о том, что попёрся сегодня на тренировку, пусть даже пары и пропускает. На них было бы безопаснее, чем наматывать километры по полю, и драться с другими за мяч. Очень опрометчиво с его стороны, упёрто и глупо. Теперь придётся восстанавливаться ещё усерднее. А у него ведь нет шанса на отлёжку.       Хочется зацепиться за эту мысль, и Галли просит себя не утопать в полном изнеможении, иначе точно забудется и упадёт навзничь. А если упадёт, то потеряет работу, а вместе с ней шанс на выживание, и в его существовании обнаружится пробоина. Галли не может сдаться. Он иначе не привык. Другого для него нет.       — Я больше не буду, — Галли понятия не имеет, почему эти слова сорвались с его уст, и зачем. Для кого? Неужели подсознательно стыдно перед ним?       Минхо изучает подозрительным взглядом его лицо недолго, а после оставляет несчастную упаковку от мази в покое.       — Что не будешь? — вопрос, протоптанный тщательным обдумыванием. Потому что есть несколько вариантов того, что именно Галли имеет ввиду.       — Помогать ему, — Галли безлико продолжает, и голос его совсем теряет окрас, — Я больше не буду помогать ему.       Минхо хочется ответить, словить Галли на признании в собственной неправоте, в очередной оплошности, но слова встают поперёк глотки. Вместо ряби выходит тишина, понимающая и глубокая. Потому что Минхо произнёс все свои желанные слова про себя, и даже ему стало тошно и больно. Как отреагирует на такое Галли?       Лучшим ответом действительно становится молчание, и Минхо мысленно благодарит себя за успешные попытки подумать своей головой прежде, чем сказать что-то. Он провожает взглядом пакет, что подскакивает с постели и ныряет за кровать, когда Галли встряхивает одеяло.       — А что… что там с Томасом?       Минхо в неверии переводит удивлённый взгляд на Галли, сомневаясь, не появились ли у него слуховые галлюцинации.       — Чего? — только и удаётся промямлить Минхо.       — Я видел его сегодня на тренировке, — Галли мнётся, не решаясь продолжить. Кажется, стало совсем не по себе от своей же заинтересованности, — Выглядит как дерьмо. И ведёт себя странно.       — Он? Да… — Минхо вновь не находится с ответом, потому что и сам не осведомлён о том, что с Томасом всё-таки приключилось. Кроме, очевидно, тревоги и депрессии, — Я и сам не знаю. Честно, — добавляет Минхо, когда ловит на себя недоверчивый взгляд Галли.       — Думаешь, Ньют?       Минхо хмурит брови, пытаясь быстро смекнуть, а какого, собственно, чёрта все в курсе о том, что с Томасом что-то не ладное из-за Ньюта.       — А кто ж ещё, — раздражённее положенного отвечает Минхо. Он игнорирует взгляд Галли, полный любопытства и подозрения. Точно знает, что Минхо известно гораздо больше, — Что-то заебало меня всё, ты согласен?       Галли фыркает, но своей причастности к согласию в вопросе Минхо не отрицает. Лишь жмурится от пронзившей его боли, когда улыбка мимолётно касается его губ. Он мотает головой в ответ на вопросительный взгляд Минхо, что в миг делается взволнованным.       — Просто… нос. Болит, — Галли не цепляет своё внимание за свои слова, стараясь от того же увести и Минхо, — Ладно, не буду я ходить на тренировки.       — Нифига себе, — громко воскликнув, Минхо заставляет Галли поморщиться, — Что случилось? Или тебя подменили?       — Это с чего бы? — Галли равнодушно хмурится, но губы всё равно кривит в недовольстве, очень привычно. У него это всегда выходит забавно.       — Да с того, что когда бы ты ещё слушал меня и дал себе отдохнуть. Что-то где-то реально сдохло.       Галли не отрываясь пялится в окно, отвечая Минхо лишь измученной улыбкой, уверенный, что это «что-то где-то сдохло» — его тело и душа, оставшиеся леденеть на задворках тех мест, что никем не исследуемы; что затоптаны последними попытками вдохнуть что-то, кроме собственной крови, и попыток быть чем-то, кроме груза, камней и застывшей грязи.

***

      Ньют проводит в бессознательном, кажется, несколько часов после того, как Галли буквально дотащил его до больничного крыла. И это место оказывается слишком тихим, чтобы Ньюту здесь было комфортно. Но передовой мыслей маячит бездыханная тревога, что поднимается наверх, словно вонь из канализации, и так оповещает о своём существовании.       На протяжении всей недели Ньюту невыносимо, ему остервенело и скучно, но тело занято только лежанием в постели, и мыслями он плывёт куда дальше, чем просто больничная палата. Или ему хочется плыть, когда как на деле всё оказывается совсем иным: привязан к этому месту, и сознание не может не рыпаться, но и сбежать тоже. От одиночества, страха, тоски по прошлому, и людям.       В течение всей недели — Ньюту это рассказали — к нему наведался только Галли. Один раз, ещё совсем в начале недели, когда сам он был еле в сознании, напичканный обезболивающим и успокоительным. Наверное, Томас знать не знает, что произошло. А может, если даже и знает, то окончательно пришёл в себя? Наконец отказался от Ньюта, болезненного и больного, который сам себя не принимает? Ньюту думается, что это решение Томаса — первое верное из всех, что он принимал. Не стоило ему ввязываться в это. А Ньюту не стоило и думать, что он заслуживает столь тёплого и заботливого, называемое любовью. Томасом. Одно и то же.       К концу недели его очернелое сознание перестаёт бороться со всем, что происходит в голове. Он думает о Фрайпане, который скорее всего уверен в том, что у него очередная маниакальная и он просто сбежал. Думает об отце, который вновь доберётся до него через телефон и выест последние остатки мозга. И думает о Томасе, которого оставил умирать, гнить и тлеть, пока сам находится на грани срыва в бесконечное безразмерное, называемое побегом от реальности.       Если изрекаться правдой — Ньют устал бегать. Он устал бегать, лгать, метаться из стороны в сторону от самого себя, но не в силах себя покинуть. Ему осточертело дрожать, бороться и биться о стену головой в попытках исправиться, переустановить свой мозг на другую программу, даже если понимает, что не в силах. Потому что Ньют действительно не в силах исправить свой мозг, он не может избавиться от своей болезни, ему очень плохо даётся преодоление своей зависимости, когда на пороге в сентябре замаячила ещё одна.       Ньют просто устал. Он измотан, искорёжен, побит и затаскан, словно игрушка, за нитки которой тянет кто-то другой. Но в случае Ньюта — калечит нутро его же разум. В нём больше нет сил брыкаться, он мечтает избавиться от себя такого. Неправильного, наспех сделанного. А в желании номер один помечено красным перевернуть карту, надеясь на то, что там в масти окажется не пика. Но пока он продолжает вертеть её веретеном, и не видит ничего, кроме округлого чёрного.