Fight if you can, trust if you dare

      В понедельник Ньюта наконец выписывают, однако сам Липман не в восторге ни от выписки, ни от того, что его телу стало значительно лучше. Какой в этом толк, если болеешь разумом и душой? Да и надвигающаяся, неизбежная встреча с Томасом порождает желание вернуться обратно на больничную койку. Пусть ещё раз изобьют, даже если что-то сломают. Ньюту легче стерпеть боль и дождаться срастания костей, чем не убегать от ранений, нанесённых им самим.       Ньюту наконец-то позволено плестись по столовой, вот он и плетётся, особо не оглядываясь и не думая, что ему кто-нибудь обрадуется. Хорошо, что плевать. Наверное, мало кто вообще заметил его исчезновение. Потому что режим присутствия Ньюта — его отсутствие.       Он решает проскользить взглядом по тому обзору, что разворачивается перед ним, и видит Галли. На вид его лицу стало лучше, только вот сидит он так непривычно, буквально влипнув позвоночником в спинку стула, и сразу становится понятно: Галли не может позволить себе, согнувшись, облокотиться на стол. Его рёбра сломаны. Чёрт.       Совесть, что в кои-то веки умудряется подать признаки жизни, просит Ньюта извиниться. Потому что его вина, его и только его. Ничья больше. Но страх Ньюта перед этим обобщённым словом объявить себя виноватым стоит больше, чем просто пройти мимо, оказываясь самым большим козлом на планете, поэтому он замирает на месте, не в силах двинуться дальше. И, как назло, Галли сам замечает Ньюта.       Ньют вновь замыкается в себе, когда сталкивается со взглядом сухим, изнаночным. И он вынужден бороться со своим «я», метаясь между желанием сбежать и желанием обрадоваться, поздороваться. Потому что осточертело сидеть в тишине и слушать тиканье часов, всматриваться в белые простыни; мечтать, чтобы кто-нибудь забрал из места, что так напоминает Ньюту то другое, что на все зимние каникулы стало ему прибежищем.       Он наконец отмирает, и рука непрошенно взмывает вверх в приветствии, и Галли с жестами Ньюта не спорит, только вот никак не реагирует. Его покорёженный взгляд цепляется за посиневшее кольцо вокруг запястья Ньюта — то результат схватки с наркоторговцем, — но он сразу же приказывает себе не придавать этому значение. С не особо тяжёлым трудом Галли возвращает своё внимание к тарелке, лишь слегка кивнув в сторону Ньюта.       Это кажется каким-то неправильным. Но вовсе не тот факт, что Галли проигнорировал его, а чувство непонятной обиды и досады, охвативших Ньюта в момент, когда их контакт глазами разломился. Ньют теряется в своих мыслях и реакциях, понятия не имеет, что делать дальше. Разум тут же сигналит о том, что нужно подойти и поговорить, но и эти попытки пресекаются — взор карих глаз, что не сползает с Ньюта с того момента, как он взглянул в сторону Галли. Обычно ему всё равно, но сейчас противостоять Минхо у него нет ни сил, ни желания.       Ньют продолжает свой путь к пустому столику, передвигаясь неохотно и медленно; спичечный коробок без своих остроконечных, тонких внутренностей, пустой и бесполезный. Он никогда и не пытался быть кем-то, кого нельзя заменить. Всегда проще самому по себе, когда нет никакой ответственности, проблем из-за других. И уж тем более не нужно заботиться и делать что-то для людей, которых сам выбираешь своим домом. Способность находить свой дом у Ньюта отобрали в детстве, ещё совсем маленьким, когда ему даже не начали преподавать уроки физики в школе. Теперь Ньют расплачивается за потерю этой способности.       Именно так происходит взаимодействие с другими людьми: всё идёт неплохо, пока ты просто молчишь и не совершаешь ничего глупого, не показываешь свою теневую, чернильную сторону. Но крах любых отношений неизбежен в жизнях таких, как Ньют, только вот сам он не был готов оставшуюся шелуху после осыпи собирать. И не предполагал, что станет тошно, что где-то под рёбрами начнёт разрастаться вязкий комок тяжести, когда всё закончится, как заканчивалось всегда.       У Ньюта отобрали мать, когда он всеми силами старался тянуться к ней. У него отобрали и отца, когда тот прибег к стратегии игнорирования. Больше Ньют не пытался приобретать что-то, что могло разломить его ещё больше, чем это сделали родители, но потом появился Томас. Не такой, как все; небезразличный, сострадательный и отважный. Таких людей Ньют не встречал на своём пути никогда. Такого человека, у которого вместо лужи внутри — океан, вместо земли в глазах — печальный огонь, не сдуваемый, вечно подпитываемый, хоть и тихий. Но огонь потух, когда Ньют решился дунуть в его сторону, и даже если океан так и не превратился в лужу, этого перестало быть достаточно, чтобы Томас остался.       Ньют никогда не задумывался, интересен ли он Галли как собеседник, действительно ли он волнуется о нём. Он ни разу не размышлял и о том, нравится ли ему компания угрюмого, ворчащего трудоголика, что никогда не скрывал своего негодования и осуждения, если что-то кажется ему неправильным. Но это всегда казалось приятным, когда осознаёшь, что есть кто-то, не совсем близкий, но ничего от тебя не требующий. Который не оскорбит, но скажет правду и, даже если заденет за живое, не будет об этом жалеть. Тут Ньюту не нужно было извиваться, притворяясь полноценным или живым, потому что в лице напротив он читал то, как чувствует себя сам.       Он многого о Галли не знает, лишь что его мать - наркоманка, что он пашет на трёх работах и практически не спит. Больше ему знать ничего не нужно, да и зачем? Ньют может читать прожитую жизнь по лицу и глазам, по складкам меж бровей и у рта. Он так долго плескался в собственном дерьме, опускался всё ниже и ниже, и, даже выныривая, оставался облепленным и грязным, словно никогда на суше и не был. Поэтому не так уж и сложно подобрать темп жизни человека к его лицу, когда дороги ваши где-то на перекрёстке судьбы пересекались.       Ни в чьих других глазах Ньют такого не видел. Пустота, песочная пыль, дёготь и стужа — ингредиенты тех, кто выживал в одиночестве, борясь и прячась, балансируя между желанием жить и желанием как можно скорее всё закончить. Из этого слеплен Ньют. Из того же материала пришлось вылепиться и Галли. И теперь Ньюту немного тяжело делать вид, что ни разу не видел и не общался.       Не в силах больше сопротивляться собственному поражению, Ньют встаёт в очередь за обедом, хотя это действие абсолютно без надобности — есть ему не хочется. Бросаются попытки найти глазами Томаса, потому что не сдержится, если тот его заметит. Он разворачивается в сторону кричащей поварихи, когда подходит его очередь. Крутанувшись на пятках, Ньют едва не задевает стоящего рядом с ним парня, и тот смачно ругается. Липман не ведёт и бровью в его сторону. Ему плевать.       Сегодня ночью Ньюту снился сон. В нём он бежал, бежал и бежал, маленький и тощий. Совсем не разбирал дороги, но бежал, пока мгла вокруг него собиралась и становилась гуще с каждым сделанным им шагом. Ньют споткнулся и упал, и, не в силах подняться, в отчаянии бил кулаками по жёсткой земле. Внезапно та стала зыбучей, неплотной, и Ньют начал осознавать, что он втягивается в эту землю, что совсем скоро срастётся с ней.       Ему некого было молить о помощи, некуда бежать и не о ком думать. Он слабо помнил, как оказался здесь и почему один. Но ощущения были до того знакомы, что и рассуждать об этом не пришлось — нет смысла. Всё въелось и прирослось. Когда Ньют ощутил, что не может подвигать ногами, он понял, что скоро врастёт в землю. Но он продолжал барахтаться, продолжал попытки подняться.       Тут внезапно раздался грохот где-то позади, и Ньют вздрогнул всем телом, но продолжал извиваться и подниматься на руках, что стали совсем чёрными от земли, которая больше напоминала смолу. Ньют не мог оглянуться, потому что слишком страшно. Он слышал крики и плач, но не мог заставить себя посмотреть назад, и даже не думал о том, что в его силах остановить эти звуки, их источник. В итоге он сам зарылся носом в смолу, в землю, что и так готова была захватить его в свои объятия.       Так Ньют и спрятался от мглы и криков, вдыхая куски чёрной земли, чувствуя, как задыхается. Но ему было всё равно, что с ним происходит и что он чувствует. Он ощутил прилив успокоения и радости, когда понял, что в безопасности, даже если умирает.       Ньют подскочил с постели с застывшими на глазах слезами, ему не хватало воздуха, глотку сдавило невидимой рукой. Он пытался отдышаться, вцепившись ледяными пальцами себе в шею, не видя перед собой ничего, только кромешную темноту. Он так и остался сидеть на кровати, подтянув колени к груди и обхватив их пальцами, непослушными, окоченелыми.       Он всматривался в темноту, что была схожей с той, которая во сне; прибитый страхом и потерей, одурманенный собственным миром, с которым решил слиться, лишь бы не возвращаться в этот. Продолжительная борьба в течение двадцати одного года не сделала сильнее, а только усугубила, и ворох мыслей стал бесконтрольным, сплёлся с личностью, нарекая себя и Ньюта «одним и тем же».       Ньют искал силуэт отца в той мгле всякий раз, когда она ему снилась, потому что не знал, кто ещё мог в неё превратиться, пугать его и догонять. Но этот ответ лежал лишь на поверхности, был прозрачным и не совсем подходящим пазлом в общую картину. Действительно ли это тот монстр, что стал его кошмаром? Человек, не справившийся с горем, когда потерял жену, и решивший выместить его на своём сыне. Стоит ли он того, чтобы стать мглой? Ответ вертелся на языке, совсем иной, не в пользу отца.       «У тебя биполярное расстройство, милый. Зачем людям такие проблемы? Ты всегда так любил читать, зачем тебе друзья?»       Ньют боролся с желанием разреветься в собственной постели всю оставшуюся ночь, не в силах остановить слова своей матери, кричащие у него в голове всякий раз, когда та касалась подушки. В своих других снах он тоже постоянно бежал, никогда не оглядывался, и даже если слышал крик и плач, то те были совсем не женскими. Светловолосой была мгла, которую ему так хотелось принять за иное.

***

      Томас остаётся сидеть на кровати, едва умудрившись не задремать от ожидания. С наступлением четверга приём «лекарств» приходится отложить, потому что Томас ни в коем случае не хочет уснуть прямо за столом, с бокалом спиртного в руке. Сознание радуется тому, что таблетки помогают, производя расслабляющий эффект, только вот внимание сужается на сне и ещё раз сне, соскакивая с оценок и тренировок. Томас вряд ли смог бы узнать, что четвёртый день недели наступил, если бы не календарь, висящий на его стене и злобно разглагольствующий, что сегодняшний вечер у него несвободен.       Томасу казалось, он был уверен, что не будет волноваться перед встречей, что просто оденется и вывалится из комнаты как обычно, но отчего-то начавшийся невроз осложнил задачу вести себя спокойно. Он вдруг внезапно осознал, что не может выйти в свет рядом с Минхо в своих излюбленных толстовках и серых джинсах. Томас никогда не имел ничего против простого стиля в одежде, но, учитывая финансовое положение Минхо и его возможности, стоит на вечер забыть о наслаждении выглядеть захудалым нищим с соседней улицы и одеться во что-то поприличнее.       Когда Томас распахивает дверь, в которую мигом раннее постучали, то видит перед собой сплошь чёрное и приветливое. Минхо, радостно расплывшись в улыбке, одетый в водолазку и роскошно обшитый цветом электрик пиджак поверх, сканирует его с ног до головы, подметив, что джинсовые синие вещи, в особенности куртки, Томасу до безумия к лицу. Мысленно подметив, конечно.       — Ну что, готова ли красавица прокатиться в ночи? — оживлённо интересуется Минхо, разглядывая Томаса не без насмешливой улыбки на лице.       — Ещё раз так пошутишь, я тебя ударю. Честно, — неспешно закатив глаза, Томас запирает за собой дверь, оставляя комнату пустой и сумрачной.       Минхо в ответ смеётся и кается, но слов о том, что такого больше не повторится, не следует. Вынырнув из света в тень бурлящего синим вечера, Томас на мгновение теряется, не сумев так быстро привыкнуть к темноте.       — Идём за мной, — тишину улицы нарушает голос Минхо.       Томас охотно мельтешит за ним, сомневаясь, что в толпе припаркованных автомобилей сможет различить джип Минхо. Он оглядывает спину идущего впереди очень быстро, безоценочно, стараясь выбросить из головы тот факт, что они не просто поесть в забегаловку идут. Томас клянётся, что если бы не принятые им таблетки, он вряд ли согласился бы на предложение Минхо. Или он сам такое ляпнул? Томас клянётся и в том, что не помнит, как это случилось.       Он будет кривить душой, если скажет, что против этого. Будет врать и недоговаривать, если скажет, что иногда, в сбивчивости своих мыслей, такое желание взмывало в воздух, но это казалось неправильным. Потому что Томас уже занят. Потому что Минхо всё-таки его друг. Но занят ли он сейчас на самом деле? И почему дружба отрицает иные ориентиры?       Томас не замечает, как они добираются до места назначения. Неужели он всю дорогу молчал? А Минхо что, ни разу не одёрнул его от своих мыслей? Томас сжимает губы в тонкую линию, выползая из машины, устыдившись своего поведения. Он не может провести вот так весь вечер. Это будет некрасиво по отношению к Минхо, да и самому не хочется пропустить такое событие из-за дурной привычки впадать в бессмысленные переживания.       — Идём?       Томас переводит потерянный взгляд на Минхо, тепло, но неуверенно улыбающемуся ему.       — Да, — Томас утвердительно кивает, и лишь после осмеливается поднять голову и оглядеть то место, куда Минхо его привёл.       Внутри всё мгновенно сжимается и скручивается. Томас множество раз засматривался на богатого рода заведения, но и представить себе не мог, что когда-нибудь окажется там, и совсем не как смотритель. Внезапно Томасу становится жарко.       — Это что такое?       Минхо бросает в сторону Томаса недоумённый взгляд, вскинув бровь.       — Ресторан, — удивлённо-насмешливым тоном отвечает Минхо, улыбнувшись лишь уголками губ, — Впервые видишь?       Томас смотрит на Минхо с усталостью обречённого на выслушивание сарказма человека. Азиат издаёт громкий смешок и переводит взгляд вперёд.       — Не бойся, тебя тут не съедят. Не все богатые — суки и змеи.       — Что-то я сомневаюсь, — вяло отзывается Томас с недовольным лицом, отчего-то побледнев.       Кажется, Минхо должен оскорбиться, но он лишь снова усмехается и, покачав головой, хватает Томаса под руку, и тот по инерции прижимается к нему. Томас бросает на Минхо непонимающий, слегка тревожный взгляд, но Минхо и бровью не ведёт, смотря вперёд и улыбаясь стоящим у входа охранникам.       — Я бронировал столик на двоих, на двадцать один тридцать.       Один из безупречно одетых охранников ведёт бровью, когда пробегает глазами по непонятному Томасу списку, затем просит назвать имя и, получив ответ, пропускает обоих внутрь. Томас старается идти быстрее и не раскрыть рта от роскоши места. Позолоченные люстры, синие стены, украшенные золотым и росписью витиеватых узоров. Томас, прибывая в немом восторге от увиденного, не видит под ногами ничего, а потому едва ли не падает на одной из ступеней. На его счастье Минхо, не отпуская Томаса с самого их входа, удачно подлавливает его, сильнее прижимая к себе.       — Под ноги научись смотреть, — усмехается Минхо, чувствуя себя так, словно ведёт под руку младенца.       Томас на слова Минхо виновато морщится, и тень смущения делит лицо надвое, смягчая и возвращая Томасу его привычный вид. Ему самому не хочется зевать и рассматривать каждый уголок помещения с таким восторгом, но он ничего не может с собой поделать — уж слишком влюблён в такой стиль, да и когда ещё удастся впитать в себя такие богатые виды?       Заметив, с каким выражением лица Томас рассматривает интересующий его интерьер, Минхо невольно улыбается, но эту улыбку приходится спрятать под маской небрежности. Он не может сдаться в первый же вечер (не это ли ты сделал, Минхо, когда решил заключить такого рода соглашение с Томасом?). Минхо приходится подавить очередной прилив раздражения в свою сторону. Едва мотнув головой, желая смахнуть все ненужные мысли из своего разума, Минхо тянет Томаса за собой, в сторону свободного столика.       — Пошли уже. Не насмотрелся?       — Нет, — смущённо буркнув в ответ, Томас заставляет свои глаза практически отлипнуть от стен и сесть, наконец, за стол.

***

      — Я серьёзно говорю! — громче обычного смеётся Минхо, давно перестав обращать внимание на людей, бросающих в их с Томасом сторону негодующие взгляды.       — Ну и что было дальше? — Томас щурит глаза, подперев челюсть тыльной стороной ладони, а в другой руке держа бокал красного вина.       — Да особо ничего, — Минхо спокойно пожимает плечами, словно растерял весь свой энтузиазм за одно мгновение.       — Да ладно, Минхо, расскажи, чем закончилось, — недовольствует Томас, взяв с тарелки вилку и сделав вид, что тычет ею Минхо в скулу.       Минхо мнётся ещё какое-то время, но заинтересованная улыбка Томаса становится круче любого спиртного, поэтому в конце концов он сдаётся.       — Ну в итоге я подрался с тем мудаком. Кровищи было, — Минхо описывает гигантский круг обеими руками, — Нас еле разняли. Тереза, конечно, оху… была в полнейшем шоке, — Минхо тут же исправляется, похоже, наконец решив отдать себе отчёт относительно того, в каком месте они находятся, — Через несколько дней она подсела ко мне в столовой. Наверное, ей было неловко подходить ко мне, ну, после всего, что произошло…       Интерес к тому, как именно Минхо и Тереза познакомились, не давал Томасу покоя первые два месяца учёбы, но потом он совсем об этом забыл. И, кажется, сегодня вселенная услышала его манифесты, подарив такую ситуацию, где он может услышать об этой истории из уст самого Минхо, без привираний и украшений. По крайней мере Томас на это надеется.       Томас ожидал услышать какую-то экстравагантную историю, полную смеха и неловких шуток, либо же что-то абсолютно скучное, по типу «познакомились на общей паре» или «Тереза свернула не в ту комнату в общаге». Но Томасу не приходил в голову тот вариант, который на самом деле подходил им обоим: на одной из вечеринок первого курса, зачинщиком которой Минхо и был, Тереза поссорилась со своим тогдашним парнем и решила отомстить. Долго думать она не стала — просто подошла к Минхо, разговаривающему с Алби и попивающему виски из пластикового стакана, и поцеловала.       В оправдание Терезы можно сказать, что тогда она напилась так, что еле стояла на ногах, а тот мудак, который её бывший, действительно поступил, как тот, кем Минхо его и прозвал: запретил Терезе пить и танцевать, только стоять рядом с ним и мило улыбаться. Тереза посчитала, что она не какая-то кукла для украшения мужской особи. Минхо решил, что он не будет отталкивать её и спрашивать, в уме ли она. Он просто развернулся и со всей дури прописал в лицо тому мудаку, как только тот сделал два шага в его сторону, в мгновение рассвирепевший от увиденного.       Томасу до того понравилась эта история, так сильно его удивила, что он едва коктейлем не давится. Минхо с этой картины смеётся, не забыв познакомить свой кулак со столом, ударив пару раз, просто чтобы выразить эмоции. Они оба смеются и смеются, в то время как остальные богатые смотрят кто с непониманием, кто с отвращением.       В середине вечера Томас внезапно осознаёт себя совершенно в это место не вписанным: чёрные брюки, тёмно-серая толстовка заменилась такого же оттенка водолазкой, а поверх — простая синяя куртка. Крестьянин, по чистой случайности забредший в полотно дворян. Люди, окружающие его, светятся золотом и серебром; Гуччи и Шанель, Диор и Прада. Всё это Томасу чуждо, неприметно и неинтересно. Но это не останавливает его от разглядывания колье леди справа, когда он оказывается достаточно пьян. И Минхо приходится одёргивать его всякий раз, когда Томас, если посмотреть со стороны, просто пялится в декольте девушкам.       — Имей манеры, что ли, — кривится Минхо, в шутливой манере, конечно, — А то будто сбежал с детского дома.       Томас в ответ на кривую шутку Минхо скалится и говорит, что очень некрасиво с его стороны таким образом оскорблять брошенных детей. Минхо качает головой и усмехается, но опускает свой взгляд и скрывается за стаканом виски, устыдившись. Значит, работает. Томас на это победно улыбается, осознавая, что ещё не всё потеряно, и шутника Минхо можно исправить.       — Так как… вы начали встречаться? — осторожно интересуется Томас, боясь загнать Минхо в тупик, но тот лишь вопросительно смотрит на него в ответ, а потом улыбается.       — Да как… просто. Не знаю, в одну из диких вечериночных ночей поцеловались, ну и всё. Слов было особо не нужно.       Томасу тут же хочется завалить Минхо вопросами вроде «Почему ты начал встречаться с девушкой?» или «Как ты не смог сразу понять, что тебя интересуют только парни?», но все они кажутся такими провокационными и попросту неприятными, что остаются у Томаса на языке, тая и уплывая как можно дальше из его сознания.       — Так, ну а ты?       Томас переводит остолбенелый взгляд на Минхо, понимая, что совсем заплутал в своих мыслях.       — Что я?       — Был ли у тебя кто-то? До Ньюта.       Томас очень боится, что Минхо продолжит фразой «и меня», но на имени его нынешнего-бывшего предложение заканчивается, и Томас молча благодарит Минхо за то, что не заставил его смущаться и нервничать.       — Нет, — легко отвечает Томас, крутя в руках бокал с остатками вина на дне, — Знаешь, даже если мне кто-то нравился, я не мог себе позволить… ну, ничего, — Томас непроизвольно морщится, уставившись на прозрачное стекло бокала, — так уж вышло, что моя мать узнала о моей ориентации. С тех пор всё пошло как-то… не очень.       Томас усмехается, и по его глазам можно понять, что он погружён в воспоминания, непрошенные и отнюдь не радостные. Минхо старается тихо дышать и не издавать какого-нибудь глупого звука, потому что в данном случае это будет моветоном.       — Видишь этот шрам? — Томас перегибается через стол, давая Минхо получше рассмотреть место, где поместился этот красавец.       Это вынуждает Минхо приблизиться к Томасу на совсем мизерное расстояние, и кровь приливает к его лицу так же быстро, как отливает, стоит Томасу вернуться на своё место. Этот шрам Томаса у самой брови Минхо заметил давно. Просто боялся спрашивать. Да и с неуклюжестью Томаса ответа можно ожидать какого угодно.       — Да, вижу, — с опаской в голосе отвечает Минхо.       — Это сделала мать. Просто бросила в меня тарелкой.       Минхо так и уставился на Томаса, не произнеся ни слова. Томас снова усмехается, совершенно расслабленный, и в Минхо закрадываются подозрения, что так действует приличное количество выпитого алкоголя. Либо же Томас заставляет свой мозг работать таким образом, чтобы всё травмирующее переворачивается в шутку. От этого становится совсем тошно.       — За что? — тише привычного интересуется Минхо, так и оставшись сидеть не шевелясь.       — За мою ориентацию, — Томас лишь понуро пожимает плечами, — После этого я об отношениях даже и не думал. Мне повезло, что я прошёл по баллам в университет. Думаю, оставшись я рядом с матерью, подался бы в монахи.       Минхо усмехается, но больше смешка ничего не выходит, и азиат просто пялится на смертельно смирённого Томаса с грустью в глазах. Это так нечестно. Почему именно он?       — Ты не хочешь ещё выпить? — Томас хмурит брови, похоже, осознав, какую тему сам и завёл.       — Только если ты не против, — Минхо улыбается, старается сделать это так, чтобы не выглядело притворством. Получается.       — Будто ты у кого-то спрашиваешь разрешения, — хмыкает Томас, скептично выгнув бровь.       — Твоя правда, — хохотнув, Минхо делает один из этих богатых жестов, что призывают к столику официантов, словно по волшебству.       В начале вечера, прежде чем выбраться в люди, Томас боялся того, что ему придётся напиться, чтобы не чувствовать себя так паршиво, как было всю неделю. Но, к его удивлению, этого делать не пришлось. С Минхо... с Минхо замечательно. Он интересный собеседник и отличный шутник, умеющий ведать истории с таким выражением и жестами, что Томасу иногда приходилось впиваться в край стола обеими руками, чтобы не упасть со стула.       Самая интересность вечера для Томаса заключается в том, что Минхо пьёт, но будто практически и не пьянеет. Как ни стыдно признавать, Томас не знал, что Минхо умеет пить, а не напиваться. От этого становится и легче, и тяжелее одновременно. Пьяный разум Томаса пока не может распознать, почему.       Когда время переваливает заполночь и половина посетителей отправляется в свои обшитые золотом покои — так представляется Томасу, — Минхо прекращает громко смеяться, сделавшись совсем спокойным, но таким же улыбчивым. Да и Томас вроде как успокоился, а может, усталость берёт своё.       — Я требую вызова главного шеф-повара! Немедленно. Безобразие какое-то.       Томас в недоумении косится в сторону возмущённого возгласа, что раздаётся слева от него. Пышная дама, увешанная массивными драгоценностями, однако с размазанной на зубах помадой, упёрла руки в бока, и кричит. Томас понятия не имеет, в чём заключается проблема, да и знать не хочет, но придирки этой женщины сумели собрать вокруг её столика три менеджера и шесть младших помощников повара.       — Мэм, мы…       — Что?! Просите прощения? К чему мне ваши извинения? Я не смогла насладиться десертом в полной мере! Мои люди знают, что я не переношу киви. Почему вы не предупредили меня об этом ингредиенте?       — Но мэм, вы не спрашивали…       — Так я должна всё делать за вас?! — на лице женщины вспыхивает гнев за считанные секунды.       Томас ощущает, как кто-то тянет его за рукав куртки. Минхо.       — Забей. Тут постоянно такое происходит, — твердит Минхо, отчего-то со смущением отводя взгляд от этой картины.       Томас пытается собрать пазл в своей голове воедино; понять, почему кто-то позволяет себе даже подумать о том, чтобы вести себя с другими, как свинья. В память закрадываются воспоминания о разговоре с Минхо, что нарисовался около часа назад. Разговор о его родителях.       Минхо рассказал, что родителям в целом плевать на то, чем он занимается и чем будет заниматься. Ему позволено тратить миллионы, водить в дом кого хочется, устраивать дебоши и пропадать на недели. Минхо говорил недолго и бодро. Томас вынес из этой истории правду, которая гласит, что родители плевать хотели на своего же сына.       В тот момент Томас лишь состроил кислую мину, а затем пошла усмешка, что-то вроде «везёт некоторым богачам». Желание посочувствовать тут же пресеклось здравым рассудком, который ещё не совсем уплыл от Томаса, несмотря на количество алкоголя в крови. Томас понимает, что его сочувствие будет означать. Оно заставит Минхо вновь понять, что он беден на любовь родителей, что у него не всё так чудно, как он вырисовывает Томасу.       Томас думает о том, вырос бы Минхо таким же, как эта женщина, будь у него иные родители? Или стал как тот парень, что бросил чаевые официанту в ноги, когда тот случайно уронил салфетницу? Если бы они растили Минхо, как очередного богача, подобных им? Эти вопросы скапливаются в голове Томаса, но он принимает решение спрятать их внутри и пока не доставать.       Размытым взглядом Томас ловит ловкое движение Минхо пальцами, и тут же в мгновение ока перед их глазами появляется счёт.

***

      Возвращается Минхо далеко заполночь, уставший и беспечно пьяный. Он не находит ключей в карманах куртки, и только спустя время понимает, что у него их быть и не должно: он направляется в комнату общежития, а не к себе домой. Тихо посмеявшись себе под нос, азиат вяло поднимается по лестнице, еле умудряясь попадать подошвами ботинок по ступенькам. Он оказывается довольно везучим, когда оступается и чуть ли не падает, но умудряется ухватиться за перила и не влететь носом в последнюю ступеньку.       — Надо же, бля… — бубнит Минхо монотонно и неразборчиво настолько, что кто-нибудь другой, услышав его со стороны, ни слова бы не понял.       Стук в дверь раздаётся не один раз, и не два, а целых пять, и Галли в недоумении хмурит брови, с опаской покосившись в сторону входа.       — Кто? — раздаётся загробно-устрашающий голос по ту сторону.       Минхо усмехается знакомому звучанию голоса за дверью, ощутив, как сильно в груди отзывается ощущение возвращения домой, когда слышишь ясный, угрюмо-враждебный тембр. Минхо вваливается в комнату, толкнув дверь со всей силы.       — Кто ещё появится на пороге этого пиздец какого дерьмового места?       Галли, совершенно сбитый с толку лексикой Минхо, бросает на него возмущённый взгляд, успев выразить этими глазами ещё и немое изумление.       — Где ты был?       — Гулял, — развязно бросает Минхо, неопределённо махнув рукой куда-то в сторону. Очевидно, этот жест был адресован Галли, но азиата так шатает, что в итоге его ладонь выбирает неверное направление.       Галли вздыхает, но как можно тише, потому что в его планы не входило слушать придирки Минхо в ответ на свою реакцию. Он крутит у виска двумя пальцами, лишь на мгновение оторвавшись от монитора ноутбука. Не глядя на расшатанного Минхо, он кривит губы в недовольстве, всё-таки не удержавшись от тычка в его совесть.       — Мило разгулялся, я смотрю.       — Да, было… э… весело, — еле найдясь с ответом, Минхо глупо улыбается, похоже, действительно не уловив сарказма Галли.       Он падает на свою кровать с таким рвением, что Адамс ненамеренно подпрыгивает от испуга, вцепившись в свой ноутбук двумя руками. Минхо виновато улыбается, прикрывая разморённые алкоголем веки, когда ловит на себе взгляд неодобрения.       — Упс, — только и проговаривает Минхо, разделяя каждый слог. Обычно такое происходит, когда он пытается казаться не таким пьяным, какой есть на самом деле.       Галли слегка качает головой, но в ответ не произносит ни слова, решив смолчать. Негодование и неясный гнев бурлят внутри него, патокой заполняя всё пространство, но Галли мысленно отмахивается от этого чувства, чтобы не ловить себя не осознании того, почему его могут трогать такие вещи, как поведение Минхо и его местонахождение. Он упрямо впивается взглядом в монитор.       Минхо остолбенело пялится в ничем непримечательный потолок, явно отдавшись своим думам. Это кажется Галли странным. Потому что в другое время, когда Минхо возвращался в комнату с одинокой попойки, он не выглядел радостным. Всю его ауру захватывала поникшая неопределённость, и хотя Минхо был улыбчив и приветлив даже в нетрезвом состоянии, Галли мог понять, когда это становилось результатом хорошо проведённого времени, а когда — отголоском привычки делать вид, что всё прекрасно, когда настоящие эмоции Минхо топились в стакане, да не одном.       — А ты как? — внезапно оживлённый, Минхо подаёт голос.       Галли медлит с ответом. Он бросает неуверенный взгляд на покоившийся рядом с собой телефон, молча измеряя ущерб и дальнейшее развитие ситуации в случае искреннего ответа.       — Мать мне звонила. Три раза, — довольно честно, но уклончиво отвечает Галли, — Здорово достала.       — А? — Минхо устало поднимает голову, уставившись на Галли. Очевидно всеми силами заставляет свою голову работать. Галли не могут не смешить такие попытки в умственный процесс, но он отчаянно молчит, боясь обидеть пьяного друга. Минхо наконец добирается до своих соображений, — Бля. Это из-за чего?       Галли вдруг неожиданно понимает, что Минхо ни о чём толком и не знает, а срываться с ответа уже слишком поздно. Приходится отрекаться от честности, вооружившись фальшью.       — А я знаю? Я трубку не взял.       Минхо с неохотой отрывает затылок от постели, желая выразить своё негодование не только словами, но и лицом.       — Не понял. Отчего не отвечаешь?       — А зачем надо? — равнодушно отвечает вопросом на вопрос Галли.       — Ну не знаю… я таким же вопросом задавался каждый раз, когда ты бесился, но всё равно отвечал ей, — замечает азиат, сумев выговорить каждое слово без запинки и замедления.       Галли на это замечание упрямо молчит. Не знает, что может ответить, как защититься, потому что Минхо прав. Он вновь косится на свой телефон, борясь с разрывающей сердце тревогой. Потому что не стал говорить Минхо всей правды. Потому что если Минхо узнает, что до Галли пытался дозвониться ещё и отец, причём не один раз, тут же возникнут вопросы и поднимется паника.       Адамс сам понятия не имеет, как ему следует реагировать. Сердце пропустило парочку ударов, когда экран загорелся и перед глазами мелькнул звонок, озаглавленный словом: «урод». Галли неинтересно, что отцу нужно, да и узнавать нет никакой необходимости. Ответ мельтешит под рёбрами, в желудке, вызывая рвотные позывы. Отец никогда Галли не звонил. И такое предвестие грозится бурей, бойней и кровопотерей.       — Поспать не хочешь? — интересуется Галли вместо ответа.       Минхо тяжело выдыхает, вполне ожидая такого вопроса со стороны Галли: он слышал это каждый раз, когда Минхо оказывался слишком пьян. Интересно, Галли действительно считает, что только один Минхо умело играет в мамочку?       — О нет, — бормочет Минхо себе под нос, — Отстань, — не удержавшись от раздражения, он отворачивает от Галли своё лицо, — Снова начнётся…       Галли бросает хмурый взгляд на Минхо, точнее, на его колени, которые только и видно с его ракурса.       — Чего?       — Ну, ты щас опять…       Минхо молчит некоторое время после попытки соединить слова так, чтобы вышло осмысленное предложение, но потом просто машет рукой, сдавшись. Он принимает сидячее положение, умостив руки между ног и вцепившись в ребро кровати, словно ребёнок.       Галли приходится обратить на Минхо своё внимание, когда он понимает, что тот не прекращая смотрит на него.       — Что?       Минхо просто пожимает плечами, охваченный внезапным желанием зацеловать это вечно хмурое, усыпанное веснушками и печалью лицо. Но даже будучи в пьяном уме он не позволит себе так поступить. Сделавшись рассерженным и грустным, Минхо валится обратно на кровать, оставляя Галли без ответов. Адамс переводит раздосадованный взгляд на экран ноутбука, смирившись с неведением.       Минхо позже поймёт, что злится ему не на кого, но сейчас он чувствует несправедливость, когда понимает, что не смог поцеловать даже того, другого, когда смотрел в его карамельные глаза. Он сидел напротив, кивал и смеялся, а Минхо даже дотронуться до него не мог. Вообще-то наверное мог, но порядочность в отношении личного пространства друга, которому плохо, мешала Минхо делать то, что обычно позволено делать, если ты с человеком встречаешься.       Может, однажды Минхо сдастся и забудет о своей порядочности, и, может, это «однажды» настанет раньше, чем он предполагает. Но сейчас Минхо закрывает глаза, проваливаясь в сон, и уже не может ощутить, как его накрывают чужим одеялом. Не допускают того, чтобы он замёрз.