Fight if you can, trust if you dare

      Минхо в очередной раз кивает в ответ на слова Терезы о том, что так больше продолжаться не может. Он и сам устал от бесконечного потока новостей; новых дней, что скручивают и не позволяют встать.       — Томаса правда не было на тренировке? — с тревогой в голосе интересуется Винтер, скрестив руки на груди.       — Не, я шучу, — нахально язвит Минхо, уставившись в потолок университетской столовой, как мертвец. Он тут же поджимает губы, осознавая, что позволяет себе срываться на других, — Извини. Я не понимаю, что творится… — в отчаянии азиат растирает лицо ладонями, вместе с этим хочет оторвать от себя сонливость. Когда же он наконец выспится? — Совершенно не знаю, что делать.       Тереза о чём-то задумывается на пару мгновений. Сведя брови к переносице, она постукивает вилкой по тарелке, и звон становится таким невыносимым, что Минхо приходится перевести в сторону Терезы предупреждающий взгляд.       — Тез.       — А?       Минхо молча смотрит на действия своей подруги, и та стыдливо замирает, похоже, осознав, что так возмущает Минхо. Тереза оставляет вилку тонуть в блюде, и терроризирующий звук наконец стихает. Минхо, уже с облегчением, вновь устремляет взгляд в потолок.       — А на парах он был, ты не узнавал? — Тереза вновь задаёт вопрос, не сводя с Минхо своих больших тревожных глаз.       — Нет, не узнавал. Когда бы успел? — спрашивает Минхо, но вопрос выходит риторическим.       Он только вышел из раздевалки, выжатый так, будто отыграл три игры подряд. Такого с ним ещё не случалось. Ведь это всего лишь тренировка, коих было тысячи в его жизни. Отчего так тяжело?       — Я беспокоюсь за него, — пауза, — Ладно, я пиздец как за него боюсь, — сознаётся Минхо, не стесняясь в выражениях, — Но не знаю, чем помочь.       — Я думала о нём очень много… — задумчиво тянет Тереза, прижав пальцы к губам. Она косится в сторону Минхо, когда ощущает на себе его насмешливый взгляд.       — Ты серьёзно?       — Ну а что? — Тереза недовольно хмурится, — Он и мой друг тоже. Если что, — делает акцент на последних словах, подчёркивая, что говорится всё в концепте дружбы.       Минхо на это лишь посмеивается, совсем недолго, но искренне, и Тереза улыбается в ответ. Её поза становится незаметно, но более расслабленной. Похоже, то влияние улыбки Минхо.       — Короче, думала я, думала…       — И что? — нетерпеливый тон Минхо сверлит уши.       Тереза в сотый раз хмурится, окликая:       — Терпение, молодой человек. И не перебивай меня.       Когда Минхо виновато умолкает, Тереза продолжает, подперев лицо тыльной стороной ладони:       — Я практически сразу заметила, что Томас довольно… тревожный, — она подбирает слова вдумчиво, осторожно, — Но сейчас он просто сам не свой. Я даже забыла, как выглядит его улыбка, а звук его смеха напрочь из памяти выбило… — Тереза невесело поджимает губы, — Думаю, ему давно пора к врачу.       — Чего? — Минхо отмирает, моргнув и бросив на Терезу обеспокоенный взгляд.       — Того. Его состояние так сильно ухудшилось, что он пропустил тренировку без предупреждения. И, держу пари, на парах его тоже не было, — тараторит Тереза, уверенная в своей правоте.       Минхо грузно моргает, охваченный безмолвной тревогой. С каждым вдохом грудь вздымается всё резче, пальцы коченеют, словно обвитые скользкими щупальцами чужого. Волнение накатывает волнами, огибая столы и стулья столовой, врезаясь в самого Минхо. Точечно, срывами. Вполне уместно.       Он громко вздыхает:       — Да, думаю, ты права. Твою мать…       Минхо понятия не имеет, на кого ему злиться. Он не знает, как поступить. Желание вскочить из-за стола, рубануть стену онемевшим кулаком остаётся в тисках сознания, но наружу не восходит. Минхо ощущает, как вся тревога перекатывается в гнев, как солнце закатывается за глаза, предотвращая рассвет. Страх прячется между яростью и болью, удобно усевшись, цепляясь за органы острыми когтями.       Внезапно Минхо выходит из забвения, когда ощущает, как чужая рука ложится ему на плечо. Едва уловив взглядом копну чёрных волос, в нос врезается запах знакомых духов, но чувства скорее неожиданные, чем неприятные.       — Ты в порядке? — голос Терезы становится совсем тонким, пасмурным.       Минхо кивает, никак не отзываясь голосовыми связками. Чтобы переварить боль и отчаяние, нужно дать себе помолчать.       — Ты говорил с ним накануне? Не знаешь, может, что случилось?       Минхо смотрит перед собой, и шестерёнки начинают метаться из стороны в сторону глухими ударами. Обдумывает, что сказать; как не соврать, но не выдать всей правды.       — Да, говорил. Буквально вчера, — Минхо усмехается своим словам, найдя в них что-то весёлое. Наверное, рассмешило его то, что они «говорили». В голову сразу же врывается воспоминание о том, как они практически молчали всю дорогу, — Знаю лишь, что у него очередная ссора с Ньютом. Ну и всё.       Тереза прищуривается, рассматривая лицо Минхо с таким видом, будто он является преступником. Минхо это замечает. В ход идут смелая усмешка и уверенный взгляд.       — Ты чего?       — Да так, — фальшиво отмахивается Тереза, не смея отводить подозрительного взгляда от собеседника, что отчего-то заделался в молчуны.       — Минхо.       — А?       — Они ведь встречаются, да?       Минхо опускает взгляд себе в ноги, переваривая фразу, сказанную Терезой. Казалось бы, в голове должен вспыхнуть страх: «Как она узнала?». Но вместо этого горьким соком спускается по пищеварению вниз «Вообще-то, это мы, а не они». Минхо делает вдох, вбирая в себя слишком много воздуха.       — Он тебе рассказал? — устало интересуется Минхо. Без особого интереса.       — Нет, конечно, — Тереза сдерживается на смех, — Но я не дура, — продолжает, сделавшись померкшей, — А ты откуда знаешь? — эмоции на лице снова перекручиваются, сменяются так быстро, что не поспеваешь. Теперь Тереза интригующе удивлена.       — Да так… — попытка Минхо отмахнуться от вопроса не венчается успехом. Все кругом знают о способности Терезы мастерски въедаться в плоть, и отцепится она только когда получит ответ. Азиат смирённо хлопает ресницами, — Видел их как-то. В раздевалке.       — Да ты что!       Возглас Терезы проносится по столовой, и многие студенты, окружающие их, оглядываются. Минхо испуганно моргает, выпрямив спину. Он шикает на неё, и в ответ получает непреднамеренный удар ладонью по плечу. Тереза морщит нос, а затем глядит на Минхо, широко распахнув глаза:       — Серьёзно, когда?       Лоб подпирается ладонью, а крепкие пальцы сжимают виски. Не желая отвечать на эти вопросы никаким образом, Минхо откидывается на спинку стула, осматриваясь по сторонам. В помещении отчего-то стало совсем душно.       — Это имеет значение? — бросает Минхо вопрос совершенно непринуждённо.       Старается напустить на себя безразличный вид. Будто лава, бурлящая внутри него, не обжигает, не душит.       — Да нет, просто интересно… — Тереза нерешительно умолкает, пальцами впутавшись в концы своих волос, — Так, значит, они поссорились?       «Что-то я не уверен, что просто поссорились», — думает про себя Минхо, но стойко молчит, не унимаясь сверлить взглядом стол напротив.       — Минхо!       — Ну чего?       — Ты хоть что-нибудь расскажешь? — Тереза начинает обижаться, надув губы, — От тебя слов клешнями не вытащишь.       — Да не знаю я, о чём тут рассказывать, — Минхо срывается, но мягко. Получается чем-то вроде закоренелой усталости, совсем никак не гневом, — Правда, Тез, я знаю только то, что они разосрались в пух и прах, и всё.       — Что Ньют натворил? — Тереза сцепляет пальцы в замок, уложив руки на коленках. Вновь становится упрямой.       — Да это… блин, — Минхо трёт виски пальцами, — Я не могу тебе всего рассказать, извини. Я подставлю Томаса, — вовсе не пытается оправдаться, просто говорит правду.       — А, ну ясно, — Тереза откидывается на спинку стула, закинув одну ногу на другую, — Мальчишеские секреты? Что за дискриминация?       Минхо давится своими попытками не закатить глаза. Теперь в помещении становится сыро.       — Никакой дискриминации, Тез. Ну правда, не могу я ничего сказать. Он тоже мой друг, — Минхо проводит тщательный отбор на яд в своём голосе, у него хорошо получается, — Нам лучше подумать о том, как ему можно помочь.       — А если сказать нашу мысль о посещении врача? — голос Терезы смягчается. Кажется, поняла, что ведёт себя неподобающе. Минхо смотрит на неё с какой-то насмешкой. Тереза не понимает.       — Ты прикалываешься? — Минхо усмехается не сдерживаясь, — Вот так просто взять и сказать. Знаешь, что он сделает?       — Что?       — Пошлёт куда подальше, — Минхо качает головой, но больше похоже на то, что делает он это в ответ на свои же слова, потому как запоздало понимает, что в последний вопрос Терезы были заложены раздражение и издёвка.       — Я не говорю тебе рубить с плеча. Господи, вы, парни, такие глупые, — Тереза в бессилии машет рукой в сторону насупившегося Минхо, — Мне что, самой всё делать?       «Как будто ты до этого что-то сделала», — ворчит про себя Минхо, решив оставить яд сидеть внутри.       — Хорошо, я постараюсь поговорить с ним об этом, — Минхо не без усилий соглашается. Ну вот, теперь у него ещё одна задача — придумать, как не упасть в грязь лицом.       — Нет, я правда могу поговорить с ним, — Тереза отмахивается от помощи Минхо, видимо, решив, что справится лучше.       — Не пойми меня неправильно, но я боюсь, что с тобой он не захочет говорить об этом, — без стеснения отвечает Минхо, — Тем более я знаю больше деталей, будет логичнее, если это сделаю я.       Тереза молча кивает с видом обиженного человека, но скорее на обстоятельства. Переведя отрешённый взгляд в свою тарелку, она мысленно соглашается с тем, что Минхо прав. Даже если не хочется, даже если есть нужда быть полезной. Нужно просто смириться с правдой. Томас вряд ли захочет говорить с ней о таких вещах. Это бьёт как-то сильнее, чем ожидалось. Хочется растереть место ушиба.       — Тогда возлагаю надежды на тебя, — Тереза вскоре оживает. Она тянется к Минхо и хлопает его по руке, — Только не нагадь.       — Вот спасибо.       У Минхо наконец появляется возможность пустить в ход свой излюбленный сарказм, и это от Терезы не укрывается. Она смеётся и в оправдании пожимает плечами. Мысли снова перескакивают с одной на другую, и тут же приклеиваются к самой ненавистной Минхо теме. Тереза заметила ещё утром — Галли на пары тоже не явился. Но она сомневается, что Минхо об этом осведомлён.       — Слушай, а… с Галли что случилось? Не знаешь? — вопросы лезут сами, только осторожно.       — Понятия не имею, — ровно отвечает Минхо, — Может, на работе.       Тереза в сомнении ведёт бровью, потому как прекрасно знает, что Минхо давно выучил расписание каждого дня Галли. На подкорке сознания мечется тревога, хотя скорее недоверие. Потому что тут лишь два варианта: либо Минхо стало настолько плевать, либо он врёт.

***

      Пятна крови на снегу смешиваются с грязью и спутанным сознанием. Галли даёт глазам закрываться, то есть моргать в конечном счёте, иначе те вовсе высохнут. Он опустился на ступеньки минут десять назад, задыхаясь от частых вдохов и ощущения сжатого горла.       Под ногами ничего не видно, в груди кутается нечто, готовое упасть навзничь и больше не просыпаться. На часах мертвеет рассвет, ложась на плечи свинцом и моросью одновременно. Галли наконец отлипает от въевшихся в сетчатку глаз пятен крови. А ведь он даже не помнит, чья она. Может, его. Может, Ньюта. Или кого-то иного. Это остаётся не важной темой для раздумий.       Когда он поднимает голову, шея осведомляет о растянутых мышцах, и виски сжимает пульсирующая боль. А может, это усталость примирилась с адреналином, и таков итог этих чувств, слитых воедино. Этого Галли тоже не знает.       Он заставляет себя оглядеться по сторонам, надеясь наконец увидеть Ньюта. В кромешной тьме бороться неудобно. В темноте не можешь найти болевые точки на теле человека, и даже под покровом ночи почему-то не можешь спрятать свою тревогу, что разъедает грудь, даже если совсем неуместна.       Ночь как назло вспарывает всё невидимое, и оно остаётся неизменным, каким вросло однажды. Вообще не меняется. Встряхнув головой пару раз, не без боли, Галли заставляет себя прийти в сознание. Если он уснёт сейчас, если вырубится, он может умереть. Потому что именно сегодня столбик термометра нагло опустился ниже пятнадцати градусов. Но Галли не мог не драться за свою жизнь. Повезло, что адреналин и физическая активность повышают температуру тела, не дают замёрзнуть.       Кругом истоптанный снег и кровь, намазанная на ботинки и куртку, на глаза и волосы. Если посмотреть со стороны, ощущение, что здесь дралось не семь человек, а двадцать. Спасением этих двоих стал тот момент в круговороте вселенной, когда угрожающие Ньюту мужчины оказались безоружны. Они предстали лишь небольшой компанией вымогателей, напичканных топливом агрессии и жаждой крови.       Они отделались кулаками, дрались очень долго, почти вусмерть. Галли едва мог помочь Ньюту, лишь изредка ситуация позволяла ему бросить беглый взгляд в его сторону. То зрелище, когда Ньют отбивался, как бил в ответ, терзал головы нападавших, втаптывая их в снег… Это не могло не произвести впечатления. И Галли остался удивлённым.       От резкого прилива полного изнеможения Галли уставился в тёмное небо, грузом нависшим над головой. Из носа продолжает идти кровь, поэтому приходится пачкать перчатку и дальше. Нужно наконец вставать и искать Ньюта. А если он лежит в снегу и скоро напрочь замёрзнет?       Галли решается на этот шаг и поднимается, медленно, чтобы не рухнуть обратно. После поисков Ньюта нужно будет ехать обратно в общежитие, пока ещё не совсем рассвело, чтобы в итоге не оказаться обнажёнными перед миром: в крови, искалеченными. Как садиться за руль, Галли не может взять в толк, потому что перед взором до сих пор ярко алые пятна. Ещё бы избавиться от щекочущего уши гула посторонних, убрать тошноту, накатывающую периодически. Убедиться, что ни одно из рёбер не сломано, что челюсть цела. Тогда он будет чувствовать себя на все сто.       — Эй, очнись, — Галли легонько пинает Ньюта грязным ботинком, потому что понимает — чуть наклонись, и всё содержимое желудка окажется на снегу, даже если там сейчас одна желчь, — Ньют! — похоже, челюсть цела, раз он может так орать.       Липман морщит нос, не в силах разлепить веки. Лицо внезапно обдаёт ледяными холодом, и Ньют отталкивается от земли, уперев израненные ладони в заснеженный асфальт.       — Мы живы? — задаётся вопросом Ньют, таким глупым, но крайне важным. Галли неудовлетворённо кивает, словно и не рад вовсе. Ньют поднимается на колени, осматривается по сторонам. Видит то же, что и Галли. И ещё что-то своё, — Уже утро?       — Нет, бля, вечер, — язвит Галли в ответ, устав стоять на своих двух и дожидаться, пока Ньют наконец поднимет свою тушу ввысь.       Этот тон такой ожидаемый от Галли, что Ньют никак не реагирует, даже не сердится, а просто продолжает свои попытки поднять себя на ноги. Получается дерьмово.       — Ебать…       Галли устало закатывает глаза и сквозь боль помогает Ньюту подняться. На одно мгновение пред глазами пробегают искры, и Галли как можно скорее пытается сморгнуть их, чтобы позже не заставлять Ньюта поднимать его с земли. Он вглядывается в лицо напротив и не находит ничего, кроме некрасиво разукрашенных синим и красным губ, рассечённой брови и алых синяков на шее. Адамс бессознательно кривит губы в недовольстве от такого зрелища.       — Ты, если что, выглядишь не лучше, — бубнит Ньют, как ни странно, среагировав на реакцию Галли.       Галли устало усмехается, прикрывая глаза. Он не уверен, что его нос не сломан, и губы наверное разорваны в хлам, но все зубы целы, и это уже хорошо. В таком случае он не может не согласиться с Ньютом.       — Надо по съёбам, — в утренней тишине трещит голос Галли.       Где-то в далеке слышится звук колёс, увесистый и гудящий — грузовик въезжает на территорию продуктового, объявляя о пополнении склада. Серость неба разобщает красный свет мигающих огней безымянных станций. Ветер поднимает зыбь снега в воздух, превращая в метель. В безликом молчании стоят двое, размалёванные запёкшимся красным.       — Ты не должен был.       И всё. Вся фраза. Ньют не смотрит в сторону Галли, когда произносит эти слова. Он вообще никуда не смотрит. Сознание практически на грани того, чтобы отказаться не уплывать. И Ньют мысленно умоляет себя держаться на ногах — без того проблемный ребёнок.       Галли только фыркает, не сводя глаз с этих мигающих красным огней на горизонте. Заброшенные цехи, серые заборы и развороченный смех, оставшийся под ногами, когда здесь выбивали дух. Смех принадлежит кому-то из этих двоих. Но неизвестный. Ньют шмыгает носом. Наверное, совсем замёрз. А Галли ведь действительно нашёл его, лежащим в снегу.       — Я знаю, — наконец ответ на слова Ньюта. Галли говорит безрадостно, ровно, уверенно. Потому что он действительно не должен был. Но сделал.       Адамс вздыхает, переводит взгляд на истоптанного Ньюта, снова вздыхает. Он ковыляет к нему медленно, подходит совсем близко, и аккуратно хватает под руку, чтобы не зацепить синяки, которых по всему телу, он уверен, не счесть.       — Пойдём, — только и произносит Галли.       Вся сила и ярость куда-то испарились за ночь. Наверное, остались на щеках и во внутренних органах нападавших, когда те били по рёбрам что есть мочи.       Ньют безмолвно соглашается, старается переплетать ногами сам, но выходит паршиво, прям очень. Поэтому он позволяет Галли помочь, иначе до угнанной машины они доберутся к закату, которого и видно из-за туч не будет.       — Что мы… ай… скажем… преподам? — Ньют хочет задать нормальный вопрос, но вместо этого кряхтит и морщится, когда забирается на пассажирское.       Галли посылает в сторону Ньюта скептичный взгляд, наверное, рассчитывая на полное безразличие к этой теме с его стороны. Липман только пожимает плечами. Очевидно, хочет чем-то занять голову. Неужели стало не по себе после этой ночи?       — Насрать. Ты в любом случае на парах появляешься раз в месяц, если мне память не изменяет, — еле как выгнув бровь, что горит адским пламенем от раны, Галли переводит взгляд на дорогу. Нужно бы доехать безопасно, не отключаясь, а то встрянет в ближайший столб, ну и всё.       — Ха, вообще-то ты прав, — скалится Ньют, пряча половину лица за воротом пропитавшейся кровью куртки. Зарываясь дрожащими пальцами в карманы, он продолжает смотреть вперёд.       Галли знает: нервы Ньюта на пределе. Этой ночью он боялся. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Ньют, умеет бояться. Но теперь это видел Галли, наверное, только он. Хорошо, что Галли умеет хранить любые секреты. Потянувшись к панели управления, он одним движением включает печку, чтобы хоть как-то дать Ньюту согреться. Вновь переводит взгляд на него.       — Что-нибудь сломал?       — Откуда я знаю, — Ньют вяло пожимает плечами, отвечая искренне.       — Ты вообще не чувствуешь, когда что-то с телом не так? — Галли вновь вскидывает бровь, на этот раз полностью игнорируя боль. Ньют упрямо молчит, уставившись на лобовое стекло. Галли внезапно становится опасно любопытно, что с ним случалось такого, что он даже перелома разобрать не может, — Отведём тебя в больничное крыло. Там осмотрят, — своё решение Галли произносит вслух.       Ньют недоумённо поворачивает голову в сторону водителя. Хмурит рассечённые брови, такие же, как у Галли.       — А ты?       — Что? — с этим вопросом Галли вкладывает в свой голос непонимание.       — А как же ты? — Ньют выдаёт более развёрнутый вопрос.       Галли обращает своё лицо в его сторону, сильно задумывается. А затем отворачивается, вновь устремляя взгляд на дорогу, будто раздумья перестали быть интересными. Ньют сжимает губы в тонкую линию, обеспокоенный тем, что Галли действительно ничего странного за своим вопросом не заметил. Неужто перестал думать о своей безопасности? И насколько давно?       Снег лютым порывом принимается врезаться в лобовое стекло, заставляя Ньюта поморщиться от глухого стука, а Галли громко цокнуть. Приходится вовлечь в работу дворники. Опустевший город, залитый сном, становится исхудавшим. Ощущение одиночества, буквального и сакрального прибивает, и Ньют ёжится, вдавливает своё тело в сидение. Становится отчего-то неприятно ощущать себя здесь, в этом месте, именно в этот час. Все порывы куда-то унесло, замело и закрыло. Хочется упасть навзничь, унестись в иное течение, стать нереальным человеком.       Ньют чувствует себя обязанным этому свету, своей болью, своим молчанием и каторгой, которую он для себя вырезал. По правую от него сторону очертания зданий режут горизонт, назойливо размазывают видение города, заставляют поддаться искушению и нырнуть глубже, вниз, чтобы спрятаться. Только Ньют не берёт в толк, отчего.       Пустые глаза водителя, сбитая кожа на его костяшках; привкус своей же крови во рту, ушибленный хребет, бесконечность вялой езды, очерченное пространство, и горечь на двоих, оставшихся в чужой машине. Ньют ощущает себя чем-то неправильным, будто ворванным не в ту реальность. Они не должны направляться в общежитие на кровавом рассвете, не должны умывать свои лица, лишь бы соскрести запёкшуюся кровь. Это точно должен быть не Галли.       В голову внезапно врезается мысль о том, что они оба потеряли что-то от себя, давным давно, когда совершенно не хотелось отдавать. Иначе почему ещё оба выглядят так потерянно? Почему бы не стереть с лица пустоту, загробное молчание не развеять разговорами? Потому что другое положительное смыло, для обоих в разный промежуток времени. Наверное, от того они и могут быть похожи.       Ньют вздыхает в ответ на свои мысли, удивляясь, откуда у него вообще есть силы думать о таких вещах. Когда автомобиль наконец въезжает на парковку общежития, Ньют прикрывает стальные веки, не желая возвращаться в реальность, что настигнет его, как только он ступит за порог салона.

***

      Когда Галли заваливается в комнату, Минхо не спит, а Алби уже как двадцать минут пропадает на знакомой всем кухне. Сил в Галли нет даже на то, чтобы просто отмахнуться от ошарашенного возгласа Минхо, когда он встречает Галли на пороге. Адамс просто проходит дальше вдоль комнаты, к своей кровати. Ему не хочется умываться, он не хочет даже падать на эту кровать. Просто хочет закрыть глаза, каким-то образом оказаться в постели целым и невредимым. Он так устал, сильно устал являться сюда израненным, убитым и выпотрошенным.       Минхо возится со своим вопросом «Ебать чё случилось?!» ещё несколько минут, пока до него не доходит, что ответа он в это утро не получит. Он с тяжёлым вздохом опускается на свою кровать, не в силах оторвать убитого взгляда от Галли, что стоит напротив, просто замерев на месте.       — Галли, — Минхо осторожно окликает своего заклятого друга, — Что с тобой?       Адамс молчит какое-то время, будто то проваливаясь в сон, то позволяя себе уплывать в свои думы. Минхо повторяет свой назойливый вопрос. Галли наконец отмирает. Он медленно разворачивает своё тело к Минхо, грузно моргает.       — Я устал.       И больше ничего. Галли никак не отвечает дальше, просто стоит, как вкопанный, пялится на Минхо. Весь исписанный синяками, благословлённый кровью, облитый ранами.       Минхо становится больно смотреть, глаза буквально истязаются зрелищем. Быстро моргая, желая согнать щепление, Минхо поднимается на ноги, мысленно умоляя себя не сходить с ума, остаться в рассудке, Галли ведь живой. Стоит перед ним, даже если таким не кажется, но всё равно живой.       Галли наконец позволяет себе закрыть глаза, больно впиться зубами в свои губы, потому что правда устал. Слёзы едва касаются его ресниц, в голове сплошные морок и мука. Но в то мгновение, когда Минхо решается обнять его, на порог ступает рассвет, откатывая боль назад, не позволяя морю выйти из берегов.       Никогда рассвет не мчался так быстро, когда ночь ещё не отошла.