Fight if you can, trust if you dare

      Следующие два дня Томас проводит в комнате Кейтлин, будучи полностью обескураженным её состоянием. После той ссоры между ними и матерью на кухне, Кейтлин ушла в себя и совсем перестала разговаривать. Томас понятия не имеет, что мать наговорила ей тогда, когда он заперся в своей комнате, но, видно, это сильно ранило её.       После этого Томас начал замечать, что Кейтлин стала реже выходить из комнаты, плохо питаться, не говоря уже о гигиене и общении с другими людьми. Он никак не мог найти в себе мужества спросить, что же там случилось.       «Ничего страшного, Том. Мама как обычно, забудь», — с этими словами Кейтлин смеялась после каждой ссоры с Кассандрой, отмахиваясь от серьёзных разговоров как от мух. Томас никак не мог понять, что значит это «мама как обычно», потому что сам чаще всего молча запирался в комнате, не желая продолжать диалоги и споры с матерью.       Поддаваясь плохому предчувствию, Томас принял решение остаться в комнате своей сестры и смотреть с ней ту дурость, что крутят по телевизору. Так хотя бы на душе спокойнее, а ещё удобно отслеживать её состояние и помочь чем-нибудь, если нужно.       К счастью, сегодня выбор пал на интереснейший фильм, по мнению Томаса. В нём рассказывается о внезапно вспыхнувшей зомби-пандемии. Похоже, сюжет никаким образом не интересовал Кейтлин, поэтому она без всяких возражений включила то, что хотелось Томасу.       Томас очень сильно надеялся провести время в спокойной обстановке и приятной атмосфере, но из-за постоянной нервозности по поводу состояния Кейтлин он никак не мог сосредоточиться на фильме и то и дело поглядывал в сторону сестры. Та, похоже, этого вовсе не замечала: тупо уставившись в экран, словно зомби из просматриваемого ими фильма, она не проронила ни слова за прошедший час, и не удостоила Томаса ответом ни на один из его вопросов, касающихся пандемии, и оружия, что использовалось в данном экшене.       Разочарованный, Томас переводит взгляд обратно на экран ноутбука, когда понимает, что не дождётся ответа Кейтлин даже на вопрос о её самочувствии. Интерес к фильму полностью пропадает, и Томас нажимает на кнопку питания своего телефона, чтобы узнать, который сейчас вообще час. Внезапно мобильный издаёт короткий визг, обозначающий уведомление, и Томас вздрагивает, едва ли не выронив его из рук. Он инстинктивно косится в сторону Кейтлин, переживая, что звук напугал и её, но она продолжает смотреть в экран не моргнув.       И снова раздаётся сигнал, но теперь длиннее обычного — Томасу кто-то звонит. Громко и раздражённо цокнув языком, Томас заглядывает в телефон. Если верить тому, что написано на экране, звонит ему Минхо. Надо же. Что ему нужно в такой поздний час? И почему просто не написать?       — Извини, я сейчас вернусь, — боясь нарушить тишину, Томас обращается к Кейтлин совсем тихим голосом.       Та лишь кивает не поднимая головы, и Томас бесшумно встаёт со своего места. Он хочет потянуться к ноутбуку, чтобы поставить фильм на паузу, но всё-таки решает этого не делать: смысл останавливать фильм, если ни Томас, ни Кейтлин его толком не смотрят? Тихо вздохнув, он выходит из комнаты в коридор.       — Да? — не менее раздражённым, чем с минуту назад голосом Томас отвечает на звонок.       — А чего такой недовольный? — раздаётся громкий голос по ту сторону, — Радоваться должен, что поздним вечером тебе звонят такие парни, как я.       Мрачно взглянув в окно, Томас смаргивает очередной приступ раздражения, сжимая телефон в своей руке.       — Я вроде просил тебя прекратить.       — А я вроде сказал, что перестану, — лукаво отзывается Минхо.       — Но ты не перестал, — ровным голосом произносит Томас, констатируя факт.       — Не перестал, — подтверждая слова Томаса, Минхо смеётся, — Я подумал, может, если ты сейчас не занят, сможешь выйти на видеосвязь?       — Чего? — Томас хмурит и без того насупленные брови, положив ладонь левой рукой на бицепс правой.       — Я так давно не видел твоего лица, что уже успел соскучиться, — жалуется Минхо, и Томас усмехается, — Ну так что? Ты свободен сейчас?       Томас неохотно косится в сторону комнаты Кейтлин. В голове крутятся шестерёнки, и приобретённая ещё в детстве тревога вновь забивается в конвульсиях, но сердце ноет от иррациональной обиды и скуки. Подавив желание метнуться в комнату сестры, он соглашается на предложение Минхо, лишь на мгновение окликнув Кейтлин, чтобы извиниться и предупредить, что он будет в своей комнате.       Томас остерегался того, что при ответе на видеозвонок выскочит какой-нибудь скример или что-нибудь похуже, но, когда он всё же рискует нажать кнопку «присоединиться к звонку», по ту сторону экрана его встречает лишь довольное лицо Минхо.       — Вау, ты так подрос за то время, что мы не виделись! — Минхо искренне смеётся, и, ощутив себя безоружным, Томасу ничего не остаётся, кроме как улыбнуться.       — Да, похоже, в этом месте время течёт быстрее обычного, — скептично выгнув бровь, Томас отстраняется от экрана, откинувшись на спинку стула, — А у тебя, кажется, ещё быстрее. Вижу, ты постарел.       Улыбка с лица Минхо сползает так же молниеносно, как его брови ползут вверх, грозясь взлететь до линии роста волос.       — Ты с этим не шути, — предупреждает Минхо, — У меня действительно есть несколько комплексов по этому поводу.       — Правда? — удивляется Томас.       — Нет, — отрицательно качнув головой, Минхо вновь расплывается в довольной улыбке, и Томас закатывает глаза, — Ну, что ты мне расскажешь новенького? Ты тренируешься? Или бока отъедаешь?       — Был бы у меня свой стик, я, может, и потренировался бы, — злостно подмечает Томас, на что Минхо только смеётся громче прежнего.       — А ты что, моя содержанка?       — Что? Нет! — краснея, Томас бросает возмущённый взгляд на экран, скрестив руки на груди, — Я не прошу тебя покупать мне вещи.       — Ну вот и всё, — заключает Минхо, хлопнув в ладоши так громко, что в наушниках гремит, и Томас непроизвольно морщится, — А вообще, ты мог бы попросить меня дать тебе один из стиков на передержку. У нас полно свободного инвентаря, — Минхо усмехается, пожимая плечами.       — Ладно, тогда прошу, — Томас кивает в ответ, — Ну, как в университете встретимся, — дополняет Томас, когда замечает на себе непонимающий взгляд Минхо, — Как у тебя дела?       — У меня? Да всё пучком, — охотно улыбается Минхо, потягиваясь, и заводит руки за голову, — Правда, хочется уже поскорее обратно в универ. Ну, знаешь, на тренировки, и к друзьям.       — Хорошо, что ты уточнил, а то я чуть было не предположил, что ты никак не дождёшься начала нового семестра, — с издёвкой в голосе шутит Томас, — Я бы сильно испугался.       — Что? Фу, нет, — кисло отвечает Минхо, взгромоздив локти на стол, — Только не это, нет, спасибо. Я лучше пробегу кросс на семнадцать километров.       — На семнадцать?! — восклицает Томас так громко, что Минхо хмурится и прикрывает глаза, — Я бы посмотрел, как у тебя получится пробежать такой километраж.       — Эй, ты чего это? Сомневаешься в моих способностях?       — Скорее в твоих лёгких, — морщит нос Томас.       — Ну, так-то я тоже, — соглашается Минхо, на что Томас весело вскидывает брови, — Но кто знает, может, у меня и получится.       — Звучит как вызов, — не унимается Томас.       — Похоже на то, — подхватывает Минхо, растянув губы в довольной усмешке, — Может, как-нибудь и пробегу. Для тебя.       — Ладно, тогда я обязательно там буду, — улыбается Томас, всё ещё недовольный своим потаканием шуткам Минхо, но сейчас ему так смешно, что он не в силах возмущаться.       — Мне, кстати, Тереза вчера писала. Отдыхает в Египте, блин, ты прикинь? — Минхо удивлённо качает головой, вскинув брови, — Могла бы и нас позвать для приличия.       — Ну конечно, с нами-то под боком она точно отдохнёт, — отвечает Томас, вздёрнув бровь. Минхо на это лишь пожимает плечами, явно не соглашаясь с сарказмом Нейланда.       Томасу хочется узнать, как дела у Фрайпана, но до него тут же доходит, что Минхо и в помине знать не знает, как у него дела. Неожиданно и без того острая тоска по Ньюту становится ещё невыносимее, и Томас издаёт жалобный вздох, вытянув на столе руку и уложив на неё голову.       — Ты чего там скрючился? Неужто действительно так хотелось в Египет? — Минхо непонимающим взглядом сверлит экран, пытаясь разглядеть макушку Томаса — единственное, что сейчас осталось в поле его зрения.       — А, извини. Мне действительно хотелось бы отдохнуть, — лживо, с подавленностью в голосе отвечает Томас, слегка вскинув голову и уставившись исподлобья на Минхо в ответ, — Не помню, когда в последний раз ездил куда-нибудь.       — Вооооуууу, — Минхо протяжно кричит в микрофон, на что Томас, вздрогнув, лишь прикрывает веки, — Серьёзно? Слушай, это как-то грустно даже для тебя.       — Даже для меня? — повторяя слова Минхо, Томас смотрит на него с усталостью старика, скривив губы в кислой усмешке.       — Без обид, — Минхо пожимает плечами, — Может, летом куда-нибудь съездим вместе? Я бы… — неожиданно Минхо замолкает, нахмурив свои тёмные брови, словно изучая сказанное собой с разных углов. Наконец он громко стучит ладонью по столу, — А что, идея действительно супер! Что думаешь?       Томасу нужно лишь несколько секунд, чтобы сообразить, что Минхо только что предложил. Чувство стыда мгновенно прожигает внутренности, когда первым, что бросается Томасу в голову, становится признание: «у меня не будет на это денег». Похоже, ему придётся искать работу на каникулах, а не ездить по морям с Минхо и остальными (Томас очень надеется, что речь шла и о других тоже).       — Ты серьёзно? — Томас бросает недоверчивый взгляд в сторону экрана, — Я с вами не выдержу и недели.       — Эй! — оскорблённый голос Минхо гремит в наушниках, и Томасу приходится задержать дыхание, чтобы не подпрыгнуть на месте от очередного испуга, — Тебе так неприятно наше общество?       — Конечно, — без тени сомнения отвечает Томас, — Иначе зачем ещё мне проводить с вами всё своё свободное время?       — Господи, ты когда-нибудь используешь это неизвестное тебе слово «дружба»? — Минхо строит обиженную гримасу, тем самым пытаясь надавить Томасу на совесть.       — Разве я никогда не говорил, что мы друзья? — защищается Томас, ощетинившись. Но осторожность в голосе, скрыть которую у Томаса не получилось, сразу же выдаёт его. Это значит: «я не уверен в том, что говорю».       — Не знаю, — признаётся Минхо. Вскинув голову, он откидывается на спинку стула, прочно вцепившись взглядом в потолок.       Некоторое время оба молчат. Томасу от чего-то становится ужасно неловко, и он стыдливо опускает взгляд, задумавшись, а действительно ли он никогда не говорил, что считает Минхо своим другом. Ему казалось, что тут всё и без слов ясно. В голову сразу же бросаются мысли о том, что место лучшего друга давно занято кем-то другим, не им, и осознание этого отчего-то запускает в и без того поникшее сердце Томаса всё больше тумана и грозы.       — Думаю, в этой поездке больше всех тебе будет рад Галли, — внезапно подаёт голос Минхо, буквально сломав тишину на миллионы осколков.       Томас на мгновение чувствует облегчение, но лишь до того момента, пока до него не доходит смысл сказанного Минхо. Неожиданно для себя Томас начинает смеяться.       — Это точно. Я прям-таки вижу его довольное, как обычно, лицо, — саркастично бросает Томас.       Ему приходится приложить немало усилий, чтобы остановить свой смех. И как только ему показалось, что он почти успокоился, его труды перечёркиваются смехом Минхо, который решил подхватить настроение Томаса.       Они смеялись, и смеялись, и смеялись, пока Минхо чуть не слетел со стула. И тогда смеха стало ещё больше, и Томасу на мгновение мерещится, что его сердце остановилось. Он не может вспомнить, когда в последний раз смеялся так, чтобы сводило живот и лёгкие.       Неожиданно для себя, Томас цепляется глазами за светлое пятно, показывающееся его взору по ту сторону экрана: позади Минхо, на спинке стула висит белая толстовка. Томас абсолютно точно знает, что никаких светлых вещей у Минхо нет (что Тереза считает непростительным преступлением). И тут до Томаса доходит, где он видел эту толстовку. Точнее, на ком.       — Минхо, а что здесь делает толстовка Галли?       Томас запоздало осознаёт, что вопрос прозвучал довольно прямолинейно и недвусмысленно, в особенности ему становится стыдно, когда внезапно смех Минхо прерывается его же молчанием. Зная полную историю этих двоих, о которой Томас не должен был слышать ровным счётом ничего, ему становится ещё хуже. Может, если переформулировать свой вопрос, у него получится…       — Где?       — Да у тебя за спиной, — Томас вспыхивает, не в силах исправить своё положение. Ему кажется, что Минхо вновь пытается сделать из него дурака, но тот, похоже, искренне не понял, что Томас имел ввиду.       — А, это, — когда до Минхо наконец доходит, он, обернувшись, поддевает пальцами мятую толстовку, — Он остановился у меня, пока каникулы не закончатся. У него дома… неприятности, — неуверенно закончив своё предложение, Минхо с усталым видом, скрыть которого ему никак не удалось, кладёт толстовку себе на колени.       Томасу становится не по себе от своего поведения, вида Минхо, и воспоминания о том, что тот рассказывал ему о семье Галли. Всё это сбивается в один гигантский комок непонятных эмоций, и Томас невольно морщится. Он не понимает, что ему нужно чувствовать.       — Это грустно, — единственное, что выдаёт Томас в той тишине, что в мгновение стала невыносимо холодной.       — Да, очень грустно, — подтверждает Минхо, не сводя пустого взгляда с толстовки.       Он смотрит на неё так, и держит её в своих руках так, словно делал это уже миллионы раз, и Томас вновь верит в то, что оба действительно дороги друг другу.       — А чё это за вопрос такой? — тон Минхо резко сменяется на привычно настойчивый, и он поднимает уже насмешливый взгляд на Томаса.       — Да обычный вопрос, — Томас вжимается в спинку стула, идя на попятную, — Просто было интересно, вот и спросил, — Минхо в ответ дарит лишь странную улыбку, и Томас понимает, что щёки у него горят адским пламенем, — Очень здорово, что ты помогаешь ему, — решив сменить направление беседы, Томас поднимает пристыженный взгляд на своего друга, — Правда. Ты молодец, Минхо.       «Может быть, но от этого всё равно никакого толка, потому что он никогда не примет мою помощь», — эти слова вырисовывались на лице Минхо каждый раз, когда разговор заходил о Галли. Нарисовались и сейчас. И Томас успел сотни раз пожалеть о том, что перевёл разговор в эту тему.       — Ты мне рассказывал, что устраиваешь тренировки на заднем дворе, — Томас выпрямляется, сидя на стуле, и тянется к экрану, подперев подбородок кулаком, — Расскажи, как они проходят. Ты научился чему-нибудь новому?       Кажется, что Минхо заново родился вместе с этим вопросом. Со словами «ты что, думаешь, есть что-то, чего я не умею?!», Минхо протрещал остальные тридцать минут о плане тренировок, новом инвентаре и своих успехах. Томас лишь довольно прикрыл грузные веки, растворяясь в монологе о лакроссе, голосе Минхо и хрусте снега за окном.

***

      Не жалея сил и дыхания, Томас всё продолжает бежать, стараясь выветрить все плохие мысли из своей хаотичной головы. И когда он наконец останавливается, то чувствует, как ступни у него неустанно горят от непрекращающегося столкновения кроссовок с землёй. Похоже, без мозолей тут не обойдётся. От этой мысли Томас невольно морщится.       На заплетающихся ногах он еле доплетается до узкой дорожки, ведущей к дому. Несмотря на морозный день, он стоит весь мокрый, отчего ему становится ещё тревожнее, потому что подхватить воспаление лёгких в таком состоянии более чем просто. Еле соображая от усталости и гула в голове (каждый удар сердца о грудную клетку отзывается в барабанных перепонках), Томас замирает напротив своего дома, не в силах двинуться, и не может поверить в то, что открылось его взору.       Красно-синие огни слепят ему глаза; машины скорой помощи — сплошь белые пятна, неразличимые от снега — заполонили всю лужайку. Что-то в груди Томаса обрывается, когда он понимает, что всё это совсем не видение. Подорвавшись с места, на дрожащих ногах он чуть не сносит с ног несколько медбратьев, стараясь как можно быстрее добраться до входа.       Когда он влетает в гостиную, то сразу же пытается найти причину приезда скорой, но его взору не предстаёт ничего, кроме пустого дивана, и матери, стоящей перед ведущей на второй этаж лестницей.       — Мам? Что случилось, мам? — Томас яро трясёт Кассандру за плечо, но та никак не реагирует на него, уставившись куда-то в проход, — Мам! — наконец женщина отзывается, подпрыгнув и устремив на Томаса невидящий взгляд. В глазах напротив Томас замечает застывшие слёзы, и внезапно колени у него подкашиваются, — Что с ней? Мам? — свой голос ему кажется совсем не своим, а чем-то чужеродным, опасным.       — Твоя сестра, она… — голос Кассандры дрожит, и она прекращает свои попытки говорить, скрестив руки на груди и уткнувшись носом себе в плечо.       Выгорев изнутри до тла за считанные секунды, Томас срывается с места и бежит наверх, преодолевая три ступеньки за раз. Он оказывается наверху так быстро, как только может, но чуть не падает с лестницы, когда врезается в одного из врачей.       — Парень, нам нужно пройти. Скорее.       Томас, словно пьяный, наблюдает за тем, как перед его глазами на носилках проносят Кейтлин. Лицо её простынёй не накрыто, но выглядит она подозрительно бледной. Бегло взглянув на картину целиком, Томас не может оторвать взгляда от пятен крови на белой ткани, располагающихся где-то около запястий.       Отчего-то в моменты беды всегда кажется, что время тянется настолько медленно, так тягуче, словно кто-то поставил его на приглушённую скорость. И сейчас Томасу кажется, что он моргает бесконечность; что врачи спускают тело его сестры не за несколько секунд, а за долгие, сумасшедшие часы.       Ему казалось, что он совсем ничего не сделал, просто стоял там наверху и наблюдал за толпой врачей, что немыслимо медленными шагами покидали их гостиную. Хотя на самом деле уже через полминуты он слетел с лестницы, подвернув себе ногу, и помчался вслед за толпой.       — Куда ты бежишь? — Кассандра заставляет Томаса остановиться, ухватив его за рукав анорака.       Томас ошалело озирается по сторонам, не сразу уловив то, что произошло, и кто вообще посмел его тронуть. Он смотрит матери в глаза, мысленно пытаясь сложить её слова в такой пазл, где они могут хоть каким-то образом смотреться уместно. У него ничего не выходит.       — Что?       Кассандра лишь смотрит на него в ответ, сжав и без того тонкие губы в узкую ниточку. Томас делает очередной вдох, и что-то внутри него с треском ломается.       — Почему ты дала этому случиться?! — выпаливает Томас с таким отвращением, что отстранённое выражение на лице Кассандры за одно мгновение искажается до злой гримасы, — Ты как обычно ничего не сделала! Почему ты такая ужасная мать?!       Молчание, давно поджидавшее своё время, наконец наступает. Томас судорожно вдыхает отравленный отчаянием воздух, прекратив разбираться в том, что он чувствует.       — Думаешь, это моя вина? Моя? — Кассандра делает шаг вперёд, но Томас не вздрагивает и не отстраняется, храбро выдержав её разъярённый взгляд, — Если бы не ты и твои ненормальные рассказы об университете и твоём «парне», ничего бы этого не было! Ты меня разозлил, и сестре снова пришлось заступаться за тебя. Подумай о том, какой ущерб ты приносишь всей нашей семье, когда поднимаешь противоречивые темы за столом!       Томас открывает рот, но все слова, как один, застревают в глотке. Он понятия не имеет, что сказать. Неужели это действительно его вина? Неужели он заставил Кейтлин сделать это с собой? Он никогда не хотел причинять боль Кейтлин, никогда не хотел быть плохим младшим братом… Что делать дальше? Как жить с тем, что из-за тебя кто-то собрался… стоп.       Томас яростно качает головой, прогоняя мысли прочь. Нет. Нет, нет, нет. Это не его вина, он не может быть виноват в том, что случилось. Он ничего не сделал.       — Я ничего не сделал, — обезумевшим от ярости голосом Томас бросается на мать в ответ, — Я никогда не делал ничего такого, из-за чего людям хотелось покончить с собой! Только ты это умеешь! Всегда… ты. И только ты, — Томас выпрямляется, стараясь отдышаться. Гнев заглушает все его мысли; на мгновение ему кажется, что он оглох.       За все прожитые годы Томас сумел пережить сотню ударов, оставаясь при этом несгибаемым, не проронив при этом ни слезы, но, кажется, этот удар оказался последним, потому что пришёлся по глазам и носу.       Все силы когда-нибудь да иссякнут, всё терпение в конце концов заканчивается. И Томас всегда знал, что стойкий дух однажды полностью покинет его. Сломает пополам.       Резким движением ухватившись за место удара, Томас отступает на несколько шагов от Кассандры, почему-то опешив от удара. Это была не сковородка, не тарелка, даже не кулак. Простая пощёчина, но сегодня она кажется сродни ударом наковальней. Глаза начинает щипать, и Томас отступает ещё на несколько шагов, пока не врезается в стену.       — Не смей со мной так разговаривать, — ледяным тоном приказывает Кассандра, устремив на Томаса безжалостный взгляд, — Ты такой смешной. Ты так уверен в своём святом характере? Причина всех бед — ты, и всегда будешь ты. Думаешь, почему твоя сестра стала такой наглой и бескомпромиссной? Потому что всегда заступалась за тебя. Если бы тебя не было, может, твоя сестра осталась бы жива.       Томаса сотню раз говорил с самим собой о том, что, возможно, если бы он не родился, судьба близких ему людей сложилась бы иначе. Лучше. Цельнее.       Если бы не он, Кейтлин не приходилось бы возвращаться в этот дом снова и снова лишь за тем, чтобы увидеть его. Может, Ньюту не было бы так тяжело, потому что именно Томас заставляет его меняться и делать всё не так, как он привык. Если бы не он, Минхо не пришлось бы тратить своё время на помощь с его домашней работой, возможно, он меньше бы ссорился с Галли.       Томас закрывает горящие от слёз глаза, больше не в силах выдержать ничего. Совершенно ничего.       Пошатываясь от резкого прилива крови к голове, он поднимается вверх по лестнице и сдаётся почти сразу же, как достигает последней ступени. Усевшись около стены и согнув ноги в коленях, он утыкается лицом в ткань спортивных штанов, что за считанные секунды становится мокрой от слёз.       Миллионы закоренелых осколков вновь вырваны из его сердца чужими руками и поставлены туда снова, по-нелепому некрасиво, неудобно, цепляя последние промежутки меж ранами, что до последнего оставались нетронутыми.       Томас никогда не считал себя воином. Но ему казалось, что, закалённый, он сможет стерпеть что угодно. Теперь ему кажется, что если он поднимется и поедет вслед за машиной скорой помощи, то растеряет все свои конечности, а куски мяса, оставленные вместо сердца, утопит в снегу.

***

      Пятнадцатый звонок Ньюту не приносит никакого результата, и Томасу давно следовало это понять, но он продолжает бездумно жать на кнопку вызова. Имя «Ньют», отображающееся на экране телефона, уже впечаталось в его глаза, словно кто-то тщательно вытатуировал его.       Он понятия не имеет, сколько здесь сидит. Не знает, почему мать так и не приехала. А может, и приехала, просто он её не заметил. Он не знает, почему продолжает звонить Ньюту, почему сидит на полу, а не на скамейке, и почему до сих пор пытается на что-то надеяться.       Сухие глаза режут мозг при попытке моргнуть, и всё вокруг кажется каким-то неестественно ярким, будто края каждого предмета оплавились. Томас, с непривычной для себя аккуратностью, кладёт телефон на пол рядом с собой и запускает дрожащие пальцы в растрёпанные на затылке волосы.       Он так боится думать о том, что врач придёт и скажет не то, что ему хочется услышать. Он не хочет давать последней надежде взлететь на воздух, но новостей нет так долго, что надеяться на лучшее становится всё сложнее. Если никто не появится в течение десяти минут, он точно сойдёт с ума.       А если это всего лишь сон? Или Томаса сбила машина, когда тот был на пробежке, и сейчас он лежит в коме?       Томас предпочёл бы оказаться в коме, чем принять в осознание то, что сестра не хочет жить.       В голове возникает воспоминание о том, как маленькая Кейтлин бежит вместе с ещё более маленьким Томасом по мощённой дороге, ведущей к густому лесу. Томас помнит запах листвы после прошедшего дождя, помнит, как остановился на полпути и позвал Кейтлин, чтобы показать ей божью коровку. Помнит, как сестра не обратила на него внимания; как он поднял обиженный взгляд на Кейтлин, мечтая, чтобы она заметила его и извинилась, но ему оставалось лишь наблюдать за тем, как она продолжала идти по дороге, пока свет фар едущей ей на встречу машины не осветил её силуэт, и когда было почти поздно…       — Томас? Ты меня слышишь?       Окончательно потеряв нить болезненного, раннее забытого воспоминания, Томас наконец приходит в себя. И вновь чей-то голос, доносящийся не отсюда.       — Томас!       — Минхо? — совершенно обескураженным голосом отзывается Томас. Он боязливо отстраняет мобильный от своего уха, уставившись на него как на приведение. Он что, сам ему позвонил?       — Что случилось?       Полный тревоги голос Минхо кажется таким далёким, что Томасу приходится несколько раз ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться, что он не спит.       — Извини, я… моя сестра… — ком, образовавшийся в горле, не даёт ему закончить. Томас чувствует, как на него накатывает тошнота.       — Томас? — настороженный голос Минхо делается серьёзнее, — Что стряслось?       — Кейтлин… пыталась покончить с собой, — на выдохе заканчивает Томас, не веря в то, что сказал это вслух.       Спустя несколько минут молчания (Томасу кажется это часами), Минхо наконец выдаёт, глухо, на выдохе:       — Твою мать.       Некоторое время они сидят в полной тишине. Томас беспощадно теребит шнурок на капюшоне толстовки, косясь в сторону своей куртки, которую он каким-то образом смог с себя стянуть. Он не помнит когда.       — Так… сейчас она в порядке? — когда Минхо с неприсущей ему осторожностью задаёт этот вопрос, Томасу мерещится, что тот старше его не на два с половиной года, а на десятки лет.       — Я не знаю, — шёпотом признаётся Томас, не в силах больше сдерживать слёз. Уткнувшись губами в рукав толстовки, он старается заглушить свой плач, — Врач ничего не сказал, — еле слышно заканчивает Томас, прилагая неимоверное количество усилий, чтобы не всхлипывать.       — С ней всё будет в порядке, — голос Минхо по ту сторону кажется слишком уверенным, слишком сухим. Хотя, возможно, Томасу так только кажется, — Ты меня слышишь?       — Да, — уверяет его Томас, хотя сам не уверен абсолютно ни в чём.       — Чёрт, я… я так далеко, — разочарование в голосе Минхо отчего-то смягчает раны на душе Томаса, — Я не могу приехать, прости.       Томас застывает и перестаёт моргать, не веря в то, что сейчас услышал. Ему становится очень больно, не от обиды, а от осознания доброты со стороны другого человека; и слёзы, нахлынув с ещё большей силой, вновь цепляются за его губы и подбородок.       — Прости, мне правда жаль, — продолжает Минхо полным скорби голосом, — Я обязательно задушу тебя в объятиях при встрече, а сейчас… хочешь поговорить?       Томас улыбается в рукав своей толстовки, не находясь с ответом. Он тонет в благодарности молча, в то время как слёзы без конца продолжают обжигать его ледяные от тревоги щёки. Он закрывает глаза, пытаясь и оторваться от реальности, и остаться в ней.       — Да, да… пожалуйста.       — О чём-то другом? Или о…       — Я не знаю, — Томас перебивает Минхо, с опаской оглядываясь по сторонам. Почему врач до сих пор не пришёл? — Не могу понять, что случилось, она… никогда не хотела умирать, наверное…       — Наверное? — уточняет Минхо.       — Да, — сдержанно отвечает Томас, принявшись вспоминать все события, связанные с Кейтлин, чтобы найти хоть какое-то объяснение; чтобы хоть как-то отвлечься, перевести фокус на мыслительный процесс, — Знаешь, как-то раз… Когда мы были маленькими и гуляли вместе, я позвал её, но она никак не отреагировала на мой голос. Она просто шла по дороге и смотрела на встречу проезжающей ей машины, а потом… потом я оттолкнул её, и она упала в траву, — на выдохе заканчивает Томас, прикрыв глаза.       Какое-то время в трубке снова висит молчание, будто Минхо вновь принялся глубоко вдумываться в сказанное Томасом, ища подводные камни вместе с ним.       — Ты имеешь ввиду, что тогда она уже пыталась…       — Да, — подтверждает Томас, оборвав Минхо на полуслове. Его голос сделался агрессивнее обычного, и за это ему сразу же становится стыдно.       — Может, были ещё моменты, связанные с её странным поведением? — спрашивает Минхо; его вопрос сопровождается стуком пальцев по клавиатуре.       — Ты там что, что-то гуглишь? — Томас в непонимании хмурит брови и начинает дёргать нитку, торчащую из кроссовки.       — Нет, просто… Ну да, — сдавшись признаётся Минхо.       — Ты типа психиатр или что-то такое? — выгнув бровь, Томас кривит губы в недоверии.       — Нет, но лишним не будет, — уверяет его Минхо, не прекращая бить по клавишам, — Ну так что? Её поведение было странным, помимо того, о чём ты мне сейчас рассказал?       Странным… Томас думает о том, как Кейтлин, бывало, сбегала из дома, не появлялась неделями; как становилась чересчур активной и счастливой, а порой агрессивной, чем не на шутку пугала Томаса. Он не мог разобраться в её поведении, но почему-то никогда всерьёз не задумывался о том, что с ней что-то не так… в таком масштабе.       В голову бросается мысль о Минхо; о том, что он, наверное, уже раньше таким занимался — собирал информацию, и скорее всего для Галли. Нет. Ради Галли.       Мысленные образы тут же одолевают Томаса: представление, как Минхо до утра читает про наркоманов, о том, как можно помочь если не им, то тем, кто оказался в этой ловушке. Визуализирование того, как Минхо перечисляет Галли миллионы вариантов помощи, а в ответ получает лишь раздражение и конфронтацию.       Пред глазами Томаса предстаёт разочарованное, нет, разбитое выражение лица Минхо. Очередная злость Галли, очередной разговор на повышенных тонах; разбитое раз за разом лишь одно сердце, бесконечный снег под ногами обоих, вечный лёд, выстроенный лишь одной стороной, и снег, и лёд, и снег.       — Я думаю, она всегда была не в порядке, — сосредоточив всё внимание на обсуждаемой проблеме, Томас, тряхнув головой, заставляет остальные мысли рассыпаться вокруг него, — Думаю, она уже пыталась покончить с собой раньше и, наверное, нам стоило показать её врачу давным-давно, — он горестно вздыхает, тем самым признавая свои слабость и поражение. Он ничего не смог сделать с этим. Ни тогда, ни сейчас.       — Не «нам», Томас, — говорит Минхо и молчит в ожидании, пока наконец не слышит невнятное мычание в трубке. Это означает, что Томас ничего не понял, — Ты говоришь «нам стоило показать её врачу», но это стоило сделать не вам, а ей, — по ту сторону слышится лишь прерывистое дыхание. Минхо закрывает глаза, выбрасывая последние слова совершенно неохотно: — Это не твоя вина, Томас. Во всём виновата твоя мать.       Томас, тупо уставившись на свои кроссовки, заставляет шестерёнки в своей голове прокрутиться хотя бы ещё разок, чтобы переварить сказанное Минхо. Он что, действительно не должен был ничего делать? Да, он младше Кейтлин на четыре года, но это ведь не имеет значения. Она всегда заботилась о нём, так почему он не должен отплачивать ей тем же?       Весь внутренний монолог Томаса обрывается, когда перед ним предстаёт мужчина в белом халате, с усталостью и многими часами бессонницы на постаревшем лице. Томас не помнит, как он отключился от звонка, прервав тем самым разговор с Минхо. Он резко поднимается на ноги и замирает, когда видит рядом с врачом силуэт матери, а потом и её лицо, полное скорби и поражения.       С опаской приблизившись к этим людям, он с вопросительным выражением смотрит на мать, боясь услышать из её уст что-то нехорошее, как было всегда. Но Кассандра, с трудом сумев разлепить губы, лишь глухо произносит:       — Томас, у меня для тебя новости.