Fight if you can, trust if you dare

      Ньют медленно поднимает тяжёлые веки, ощущая себя так, словно он спал неограниченное количество лет. Сложнее всего заставить себя открыть глаза, сделать вид, что ещё дышишь, когда делать этого совершенно не хочется.       Он осторожно оглядывается по сторонам, пытается разобрать картинку перед глазами, страшно боясь того, что может увидеть. Но, к сожалению или к счастью, вид настолько знаком Ньюту, что от этого сердце даже успокаивается. Теперь нужно заставить себя сесть.       Чувствуя себя самым тяжёлым человеком на планете, Ньют аккуратно поднимается на локтях и садится, ощущая под ногами жёсткую грязную простынь. Он слишком устал видеть эти мёртвые лица вокруг, эту грязь, это желание в глазах других. Желание, которое убивает.       Это улица, но и не то чтобы улица, скорее, помещение. Если точнее — наркопритон. Только Ньют не наркоман. Нет, он ведь не сидит на героине, значит, не наркоман. Не зависимый. По крайней мере он себе так говорит. Наверное, просто не хочет делать себе ещё хуже, обрезать картинку так, чтобы в ней остались лишь гниль и незримое болото, в котором он увяз давным-давно.       Его мучает желание как можно скорее уйти отсюда не оглядываясь; не вдыхать кислого затхлого воздуха, не переваривать эти мерзкие лица. Просто тихо скрыться с места преступления. Наблевать на ковёр, и смыться. Ньют не уверен в том, сколько он здесь лежит. Точнее, сколько он здесь находится. Может, неделю, может, день. Последнее чёткое воспоминание — возмущённый голос его соседа, Фрайпана, собственный раздражённый смех. Он сбежал через окно. Литий остался в нижнем ящике. Снова.       Он помнит, как его собственное отражение когда-то говорило ему, что нельзя смешивать таблетки с наркотиками, поэтому им было принято решение бросить пить лекарства и взяться за дела покруче. Это всё равно не имеет значения. Ни то, что он болен, ни то, что он делает. Всё равно никому неинтересно, никому это не нужно. Он никому никогда не был нужен. Правда, не теперь.       Каким-то образом в его жизнь начал вклиниваться один надоедливый парень, которому не терпелось узнать о нём как можно больше. И когда за всю жизнь к тебе не проявляли никакого внимания, это не льстит, а пугает. Но толку было отгораживаться от него, когда он такой упёртый и не даёт дышать. Сначала Ньют злился, потом привыкал. Затем чувствовал. И ему это не понравилось.       И теперь, когда Томас всё-таки умудрился занять место в его сердце, Ньют не может сказать ему правды. Ведь если скажет — Томас уйдёт, он в этом уверен. Зачем людям в жизни такие проблемы, как он? Возможно, драматизация, но Ньют знает, что в этом он прав.       Незадолго до своей смерти мать говорила ему не сближаться с людьми.       «У тебя биполярное расстройство, милый. Зачем людям такие проблемы? Ты всегда так любил читать, зачем тебе друзья?»       Сначала Ньют плакал, затем пытался заглушать гнев. Теперь он счастлив ни с кем не разговаривать, потому что когда в жизни обжигаешься так больно, как это сделал он, когда доверился себе, существовать не хочется вовсе.       Только сейчас он чувствует, как к земле его прижимают цепкие руки тоски и нежелание двигать ни единым мускулом своего тела. У него нет телефона, да и знакомых, которым он мог бы позвонить, будь у него телефон, тоже нет. Есть только Томас, который так сильно переживает за него, что места себе не находит, и Ньют это знает. Но он действительно не может представить, что может произойти, чтобы он взял и позвонил ему с просьбой о помощи, с просьбой вытащить его отсюда, из наркопритона; попросить как можно скорее вынести его с этого гадюшника, поскорее убежать от страшных людей, которые давно сидят на игле, которым всё равно на всё и на всех, кроме героина.       Ньют никогда не хотел быть таким, как они, он никогда не хотел быть отбросом, тем, на кого даже смотреть не хочется. Но, сколько он себя помнит, он всегда был тем, на кого было противно смотреть.       Когда отец проходил мимо него, словно его не существует, Ньют чувствовал себя пустым местом. Когда отец наконец начал обращать на него внимание, Ньют обзавёлся синяками по всему телу и сотрясением мозга. Он никогда не понимал, что нужно сделать, чтобы родители любили его.       Он учился на отлично, вёл себя прилежно, но все попытки «быть лучшим ребёнком» снесло течением его болезни и смертью матери. Тогда отец и вовсе перестал быть человечным, поколачивая его чуть ли не каждый день. И каждое запирание в ванной сопровождалось чистым порошком (спасибо отцу хотя бы за хороший заработок) и эйфорией, в которой Ньют забывался и которой упивался.       Он так много думает, совершенно позабыв о том, что ему очень сильно нужно в свою кровать, пока депрессивный эпизод на свалил его окончательно. Наверное, стоит обратиться за помощью к кому-нибудь из тех, кто сейчас здесь. Но есть ли кто-нибудь в своём уме? Ньют очень сильно сомневается. Но выбора нет, ему нужно выбраться отсюда, пока он ещё что-то соображает, пока он ещё что-то чувствует.

***

      — Ладно, ладно, знаете что? — Алби смеётся, заполняя смехом всю кухню, отчего Томас невольно морщится, — Я думаю, что на вечеринку нужно одеться соответствующе.       — Это как? — Тереза смотрит на Алби, насмешливо вздёрнув бровь, — Типа, красно-зелёный дресс-код?       — Ну так праздники же скоро, почему бы и нет, — не унимается Голдман, на что Тереза закатывает глаза, не в силах вынести ужаса вкуса Алби в одежде.       — Нет, Алби. Я, как дизайнер-модельер, запрещу тебе даже ступить на порог клуба, усёк?       В уши Томаса вновь вливается действующий на нервы смех, и он поспешно вскакивает из-за стола и отходит подальше, к окну, чтобы просто наблюдать со стороны. Как ни странно, сейчас его не интересуют ни вечеринка, ни долгожданные каникулы (хотя не все зачёты ещё сданы), не кто-то из ребят, только Ньют и… Минхо.       Прошла уже почти неделя с того разговора между ним и Терезой, и как бы Томас ни пытался выбросить его из головы, он просто не смог этого сделать. Её признание в отношении Минхо не дают мозгу ни минуты покоя. Томас то и дело косится в сторону ни о чём не подозревающего парня, который сейчас смеётся над Алби вместе с Терезой. Почему-то пазл в голове никак не может себя собрать, несмотря на то что все его части давным-давно собраны и теперь находятся в режиме ожидания.       — Я предлагаю просто нажраться и забыть весь этот кошмар, — парирует Минхо, перевернув стакан и смотря на друзей сквозь прозрачное дно, — К чему вообще париться насчёт костюмов?       — Тебе лишь бы накидаться, — кисло замечает Алби, косясь в сторону азиата.       — Ладно, раз уж всем насрать, предлагаю нам идти голыми, — подытоживает Тереза, закинув правую ногу на колено левой.       Очередной взрыв смеха разрывает воздух в помещении, и Томас открывает окно, чтобы как можно скорее втянуть в лёгкие свежего морозного воздуха.       Ньюта нет так много времени, что Томас, кажется, уже не сильно волнуется за него. Не потому что ему стало плевать, просто он не видит другого выхода, кроме как успокоиться и смиренно ждать. Он старается задвинуть чувство гнева и панической тошноты как можно глубже. И пусть это грозит обернуться извержением вулкана, когда они с Ньютом пересекутся, сейчас Томас просто не может позволить чувствам взять вверх. На носу зачёты и экзамен, к тому же тренировки никто не отменял, а ещё скоро его ждёт мучительная поездка домой.       Ох, кто бы знал, как Томасу не хочется никаких каникул; как хочется остаться здесь, в общежитии, и просто играть в лакросс. Каждый праздник в его семье заканчивается одним и тем же: он ссорится с матерью, потом запирается в своей комнате и до утра лежит в кровати и слушает музыку, подавляя слёзы и приступы гнева. И не существует во вселенной ни единого процента того, что в этот раз всё будет иначе.       — Томас, ты в порядке там? Заболеть решил перед сложной неделей?       Томас оборачивается и замечает, что всё пялятся на него. Он смущённо смотрит на Минхо, не находясь с ответом на его вопрос. Минхо же на это действие лишь ухмыляется, окинув Томаса любопытным взглядом.       — Нет, я… просто вспомнил, что дел по горло. Стало тошно, — Томас всё же отвечает и почти не врёт — сейчас ему и правда тошно.       — Это не повод убиваться, ну так, если что, — Минхо вновь усмехается, но уже своей шутке, и Томас невольно закатывает глаза, — Может, тогда пойдёшь и сделаешь что-нибудь, чего тебе тут торчать?       Томас злобно смотрит в сторону азиата, крепче сжимая челюсти и пытаясь утихомирить гнев, бурлящий внутри него. Действительно, что он тут вообще делает?       — И правда, чего это я. Лучше делом займусь, чем буду время на идиотов тратить, — Томас подрывается с места, отшатнувшись от подоконника, и демонстративно обходит то место, где сидит Минхо.       — Эй! — возглас рассерженной Терезы заставляет Томаса виновато взглянуть в её сторону, — Кто тут идиот?       — Минхо, полагаю, — вставляет своё слово Алби и довольно мычит. В следующее же мгновение его лицо принимает усталое выражение, когда он замечает недовольный взгляд Минхо, брошенный в свою сторону.       — Не понял, — азиат устремляет свой взор на Томаса, оглядывая того с ног до головы, — Я, по-твоему, идиот?       — Не по-моему, а по-нашему, — отвечает Томас и скрещивает руки на груди, пробежавшись взглядом по всем сидящим на кухне, в знак подтверждения своим словам.       Минхо в ту же секунду вскакивает из-за стола, притворно рассерженный, и Томас от неожиданности вздрагивает. Он старается как можно скорее пересечь кухню и оказаться на пороге, и когда пальцы Минхо едва касаются рукава его кофты, в надежде захватить его в капкан, Томас с победным выражением лица проскальзывает мимо него, не сумев скрыть довольный ухмылки.       «Вот мелкий чёрт! Ну погоди, достану я тебя ещё», — слова, которые слышит Томас вслед, и которые заставляют его рассмеяться. Одна из завораживающих черт Минхо состоит в том, что, сердясь и раздражаясь не в серьёз, у него всё равно выходит выглядеть величественно и сильно. Может, такая черта является завораживающей лишь для Томаса, может, это и вовсе странно, что для него существуют какие-то завораживающие черты в Минхо, но он не станет на этом зацикливаться.       Удивительно, но в это мгновение, едва цепкое, он успел почувствовать себя расслаблено и беспечно, словно жизнь идёт своим чередом, что все проблемы — незначительная пыль на пути, которая не стоит того, чтобы терять нервные клетки и самообладание. Томас неспешно идёт в сторону своей комнаты, размышляя о том, что на самом деле он не помнит, когда в последний раз чувствовал себя в своей тарелке и с лёгкостью на сердце.       Чувство тревоги, и без того постоянно терзавшее его сущность, кажется, теперь намертво въелось в самые глубокие и потайные двери его сердца. Оно ощущается как что-то едкое и тяжёлое; что-то, что, кажется, удастся смыть с себя, если приложишь немного усилий. Но каждый раз все попытки остаются тщетными, потому что эта надежда — сплошной обман, мираж, сбивающий столку. И когда Томас думает, что избавился от тревоги, оказывается, он просто отодрал её от себя вместе с кожей. И так раз за разом.       С тяжёлым вздохом Томас закрывает за собой дверь, не в силах отпустить дверную ручку, будто та сможет удержать его в равновесии. И сердце уходит в пятки от страха, когда его поникший взгляд ловит тёмное пятно, что покоится на соседней кровати. Томас тупо пялится на эту картину, кажется, бесконечность, и тут до него доходит: Ньют.       Затаив дыхание, Томас старается прислушаться к какому-либо звуку, обозначающему, что Ньют всё-таки здесь, что ему не мерещится. Прислушавшись к абсолютной тишине, он, колеблясь несколько мгновений, несмело движется в сторону кровати Липмана. Ньют кажется совсем неживым. Будто кто-то просто бросил тряпичную куклу в ворох одеял благополучно забыл о ней.       Что Томас может сейчас сделать? Подойти? Коснуться тела? А если Ньют не спит, а просто упал замертво и смотрит в стену, как это обычно бывает? Если предположение Томаса всё же окажется верным, он рискует остаться без предплечья. «Ладно, он ведь не дикое животное, просто позови его, ничего волнующего», — думает про себя Томас, а внутри всё выворачивается наизнанку. «А что если он мёртв?»       Томас открывает рот, чтобы произнести его имя, но слова застревают в горле, когда он видит, как пара усталых глаз впилась в него. И в это мгновение у Томаса возникает ощущение, словно за ним наблюдает не один человек, а стая воронов, и десятки пар глаз окружили его со всех сторон.       — Ньют? — вырывается из пересохшего горла Томаса.       — Томас, — Ньют зовёт его, но это звучит скорее как вопрос, а не просьба.       — Господи, Ньют, — осознание того, что Ньют наконец-то вернулся, что он цел и невредим, обрушились на плечи Томаса с такой силой, что ноги стали ватными. Он облегчённо вздыхает, позволяя коленям подкоситься, и падает рядом с кроватью Ньюта, — Где ты был? Я…       — Не принесёшь мне воды?       Томас замолкает, немного опешив от реплики, которая не является ответом на его вопрос. Он поднимается с пола и, отряхнув брюки от пыли, плетётся в сторону своей кровати. Неохотно подцепив пальцами лямку рюкзака, он достаёт бутылку воды, периодически бросая настороженные взгляды в сторону Ньюта. Ему нужно побороть свои раздражение и недовольство, которых, он понимает, быть не должно. Ну или по крайней мере это просто неправильно. Ньют жив, хоть и выглядит очень скверно. Просто успокойся и радуйся, Томас.       — Что с тобой случилось? Выглядишь ты ужасно, — с этими словами Томас протягивает Ньюту бутылку воды, но тут же забирает её обратно, когда осознаёт, что, возможно, ему не стоило озвучивать эту мысль.       — Том, вода, — жалобно повторяет Ньют, тем самым заставив Томаса прийти в себя.       — Ой, прости, вот.       Нейланд вновь садится около постели Ньюта, стараясь как можно меньше разглядывать его, но, похоже, вышло это у него крайне плохо: сейчас Ньют с упрёком смотрит на него в ответ, и Томасу ничего не остаётся, кроме как стыдливо отвести взгляд. Они молчат целую вечность, пока Ньют наконец не поднимается на локтях и внимательно изучает лицо Томаса, заставляя того хотеть провалиться сквозь землю.       — Сколько меня не было?       Томас недоверчиво косится на настенный календарь, совершенно позабыв о сегодняшней дате.       — Тебя не было без трёх дней две недели, — как можно мягче произносит Томас, стараясь скрыть своё негодование по поводу пропажи Ньюта и игнорирования его вопросов.       — А, даже так. Понятно, — Ньют ложится обратно в постель, накрываясь одеялом с головой и переворачивается на бок, тем самым повернувшись к Томасу спиной, — Оставь меня. Пожалуйста.       Томас, кажется, бесконечно моргает и смотрит Ньюту в спину, совсем не ожидавший такого поворота событий, то есть не поворота, а… ничего. И это всё? Правда?       — Хорошо, как скажешь, Ньют, — шепчет Томас и с тяжёлым сердцем поднимается с пола, плюнув на пыльные брюки, желая как можно скорее скрыться от внимания стен, окружающих его со всех сторон. Подхватив свой рюкзак, он медленно закрывает за собой дверь.       — Не понимаю, почему… — произносит он себе под нос, прислонившись лбом к холодной поверхности двери, всё крепче сжимая в руке лямку рюкзака.       Пустота внутри расползается по стенкам рёбер, заливаясь в лёгкие. Он просто не может понять, в чём дело, почему Ньют так себя ведёт. Всему есть объяснение, на всё есть причина, Томас в этом уверен, но он не может найти ни единой зацепки объяснения состояния Ньюта. И больнее всего осознавать, что его держат в неведении, что никто ему ничего не объяснит. Что он бесполезен.       Иногда в его тревожную голову закрадывается жуткая, гоняющая страх мысль: «Во что я ввязался? И справлюсь ли я с этим?». И чем дальше он шагает, тем сильнее эти вопросы пульсируют в его голове.

***

      — Адамс, чего спишь? Живо на корт!       Галли в ответ на рёв тренера строит недовольную гримасу и утыкается в сумку лицом, скрывшись в раскрытом шкафчике. Ему так сильно хочется спать, что, кажется, ни единый трактор его не разбудит. Он бы так и остался дремать в раздевалке, пока тренер вновь не накричит на него, если бы не внезапно явившийся Липман, застрявший в дверях раздевалки, как второе пришествие.       — Ну ничего себе!       Галли неохотно отрывает лицо от своих вещей, покоящихся в шкафчике, и теперь энергично преодолевает скамейку, стоявшую у него на пути. Он размашистым шагом направляется в сторону растерянного Ньюта.       — Ты всё-таки решил явиться на тренировку? Когда до конца года осталось полторы недели?       Галли осуждающе смотрит на Ньюта, а тот в ответ лишь машет рукой в его сторону.       — Я слышал, что ты тут тоже нечастый гость, хотя и капитан, — он устало бредёт до скамьи и с грохотом падает на неё, смотря на Галли снизу-вверх, — так что отвали.       — В этом вся соль, салага. Что я капитан, — Галли кивает в его сторону, скрестив руки на груди, — Где ты пропадал?       — Я не… — Ньют запинается, не в силах вынести грозного взора капитана, и отворачивается от него.       Галли продолжает сверлить Ньюта недовольным взглядом, вероятно, ожидая, что тот сейчас расколется и всё расскажет.       — Ну? — Галли застывает в дверях, вскинув бровь.       — Ты сам прекрасно знаешь, что со мной было.       То есть вместо прямого ответа Ньют решил перейти в нападение? Отлично.       — О чём я там знаю? — Галли сдаётся, махнув рукой в сторону Ньюта, и садится рядом с ним на скамью.       — О моей проблеме, — уклончиво отвечает Ньют, ковыряя большим пальцем трещину в кроссовке.       Галли недоверчиво смотрит на Ньюта в ответ, пытаясь угадать, имеет ли он ввиду его проблемы с наркотиками или биполярное расстройство.       — О какой?       Ньют начинает тихо смеяться, чем приводит Галли в замешательство. Он растерянно смотрит на Ньюта в ответ, судорожно соображая, почему тот смеётся над такими серьёзными вещами.       — Быть придурком тебе не к лицу, — подмечает Ньют.       Он поднимается со скамьи и становится около шкафчиков, прислонившись спиной к одному из них. Ньют чувствует, как Галли буравит его выжидающим взглядом, но ему доставляет удовольствие раздражать его, поэтому он сохраняет молчание.       — Думаешь, я не придурок? — осторожно задаёт вопрос Галли.       — Нет, — охотно отвечает Ньют, пожав плечами, и смотрит на Галли в ответ, — Вы когда-то с твоим Минхо обсуждали мои проблемы. Я помню, я слышал.       Ньют замечает, как брови Галли ползут к переносице.       — Он не м…       — Да плевать мне, — Ньют отмахивается от его возражений, — Я не могу просто… Я не знаю, что здесь вообще делаю, а ты меня упрекаешь в том, что я не явился на одну из тренировок.       — Вообще-то, ты пропустил шесть, — возражает Адамс.       — Да хоть десять, — кисло бросает Ньют. Он разворачивается к шкафчику и одним размашистым движением выбрасывает оттуда все свои вещи.       — Понятно, ладно… — Галли с сомнением смотрит на действия Ньюта, перебирая в голове всю информацию по поводу его болезни и пытаясь понять, в эпизоде ли он сейчас или нет. Но, похоже, это с его поведением никак не связано. Он тяжело вздыхает, — Слушай, зачем ты вообще записался в команду, если ты… если тебе так сложно со всем этим?       Ньют замедляет движение и, застыв с полотенцем в руках, бросает в сторону капитана недоверчивый взгляд.       — Зачем?       — Ну да, зачем, — Галли разводит руками в стороны, — Я просто не вижу ни твоего желания играть, ни перспектив на успех, уж прости.       — То есть в других видишь? — Ньют скептично смотрит на Галли.       — Вопрос не в этом, — тактично подмечает Галли, — Это как-то связано с твоей болезнью?       Он внимательно наблюдает за Ньютом и замечает, как голова дёргается в немом отрицании, а губы дрожат в едва уловимой улыбке.       — Наркомания — не болезнь, — возражает Ньют.       — Вообще-то болезнь, — Галли скептично вскидывает бровь, — Но я не об этом.       Он устремляет своё внимание в сторону Ньюта, но никакой реакции не следует. Кажется, что Ньют прирос к полу и так и умер. С громким вздохом Галли поворачивается всем корпусом к сокоманднику, не отводя от него пристального взгляда.       — Ньют, я в курсе твоего расстройства.       — Ну и что? — беспристрастно интересуется Ньют, скрещивая руки на груди и беспечно дёрнув плечом.       Но от Галли не укрывается правды, что этими движениями он просто пытается скрыть свою нервозность.       — Я не твой врач, не твой друг и не твой враг. Я вообще никто. Просто скажи мне, что происходит, чтобы я понял.       Ньют поднимает недоверчивый взгляд на Галли, мысленно соглашаясь с тем, что тот только что сказал. А действительно, чего он так боится? Ведь Галли — чужой ему человек, он не будет осуждать или убегать. А если он и думает что-то плохое о нём, то Ньюта это вообще не касается.       — Я записался в команду, находясь в маниакальной фазе, — неохотно начинает Ньют, — А потом я… просто остался, не знаю. Я подумал, может, это не будет чем-то плохим для меня, вот и всё.       — Да, ты прав, не будет, — Галли кивает, выражая своё согласие. Он вытягивает ноги и складывает ладони в замок, — Ладно, давай так: я постараюсь тебя отмазать от нападок тренера, а ты в свою очередь будешь хотя бы стараться делать вид, что тебе интересно. Пойдёт?       Ньют застывает в ступоре и не отрывает глаз от Галли, думая, что ответить. Он не понимает, зачем тот ему помогает, почему просто не выгонит из команды. И надо же, он ничего не сказал о нём, то есть, ну… плохого.       — Ладно, — неуверенно соглашается Ньют, слегка кивая головой.       Он старается стоять расслабленно, но от Галли не укрывается того, что он всё ещё нервничает. Это заметно по беспорядочным движениям его беспокойных рук, напряжению в глазах, по подрагиванию плеч.       — Хочешь узнать, на кой мне это нужно? — Галли ухмыляется, не сводя с Ньюта глаз.       — Вообще-то да, — протягивает Липман, заведя руки за спину и смотря на Галли сверху-вниз.       — Ничего такого. Просто не вижу смысла обрывать что-то в чьей-то жизни, особенно когда есть причины того, почему это происходит.       — Мне не нужна жалость, — проговаривает Ньют, нахмурив брови, очевидно, очень хорошо обдумывая сказанное Галли.       — Это не жалость, — беспристрастно отвечает Галли, бросив недовольный взгляд на Ньюта, — А теперь дуй на поле, иначе тренер с нас шкуру сдерёт.       — Ладно, только… — Ньют не заканчивает предложение, заставляя Галли остановиться, — дело в твоей матери, так ведь?       В раздевалке раздаётся оглушающее молчание. Галли смотрит на Ньюта бесконечно долгое время, глупо моргая, будто его застали врасплох.       — Извини? — вопрос Галли, разрывающий тишину, кажется, заморозил воздух.       — Я слышал о ней. Ну, о её… зависимости, — неохотно продолжает Ньют, — Ты поэтому не хочешь отнимать у меня шанса?       — Спорт не даст тебе шанса на то, чтобы слезть, — сухо отвечает Галли. Голос его мгновенно поник, а лицо сделалось мрачнее кладбища, — Только ты можешь решить, хочешь ты покончить с этим или нет.       — Тогда зачем ты пытаешься её спасти? — Ньют задаёт вопрос в лоб, без угрызений совести, потому что действительно не понимает, — Если ты так считаешь, зачем пытаться?       Галли молчит непростительно долгие минуты, не шевелясь, вероятно, обдумывая то, что только что спросил у него Ньют. И когда Липману кажется, что Галли уже никогда ему не ответит, тот наконец отвечает, не поднимая головы:       — Когда ты не хочешь терять тех, кого любишь, ты сделаешь всё для того, чтобы они жили. Даже если придётся прыгнуть выше головы, даже если придётся вывернуться наизнанку или умереть.       Галли вновь замолкает, и Ньюту кажется, что фигура его капитана внезапно стала совсем маленькой, либо же помещение не прекращает расти вокруг них. И тут Галли поднимает голову, впиваясь в Ньюта тяжёлым, как сталь, взглядом:       — Потому что если она умрёт, я себе этого никогда не прощу.       Ньюту хочется спросить, с чего он вообще взял, что его мать не умрёт, если она очень давно пристрастилась к наркотикам; почему он винит себя в том, в чём виновата она, но Галли уже вышел из раздевалки, оставляя вопросы Ньюта лишь словами, пускаемыми в пустоту.