Fight if you can, trust if you dare

      Вечеринка это, конечно, хорошо, но на следующий день такое мнение упирается в отвратительное самочувствие, а затем и исчезает, сменяясь прямо противоположным. Томас плетётся на тренировку, держа эти мысли в своей голове, не выспавшись и не до конца протрезвев. Судя по облику Минхо, о его утренних монологах можно предположить то же самое, хотя он и выглядит довольно бодрым и таким же важным, как обычно; стоя в тёмно-красной форме и глядя на свою команду с той серьёзностью и строгостью, с какой смотрит всегда, когда выходит на поле и примеряет свой образ капитана-барана. Томас же зевает каждые три минуты и клюёт носом, уперев голову стика в землю, буквально повиснув на нём.       — Нейланд, не спать! — орёт Минхо, и Томас тут же распахивает глаза, вздёрнув подбородок.       Он смотрит на своего капитана и беззлобно кивает, когда видит сочувствие в глазах напротив. Что ж, вот и нашлись плюсы в совместной выпивке с капитаном: потом будешь огребать не так сильно, как огребёшь за то, что вообще вздумалось выпить, да ещё и без него.       Стоя в очереди на броски по воротам, Томас кладёт подбородок на руки в перчатках, обхватившие стик с особой заботой, и со скучающим видом разглядывает поле вокруг себя. Больше всего в тренировках ему нравится, что каждый занят своим делом; здесь нет места бессмысленному протиранию штанов, каждый стоящий на поле пришёл сюда с целью, и неважно, что та из себя представляет. На поле Томас чувствует себя частью чего-то увлекательного и важного. Он чувствует себя немного нужным и много стоящим.       Томас сонно моргает и замечает, как на поле выходит вторая команда, в тёмно-зелёной форме и какой-то замогильной атмосферой. Расцветка и их формы, и формы команды Томаса очень сильно провоцирует на шутки про факультеты Хогвартса. Наверное, бросить это замечание уже успел каждый. И лишь Фрайпан каждый раз отвечает, что никогда бы не попал на Слизерин, а значит, эти сравнения не имеют никакого значения.       Последними на поле, к удивлению Томаса, выходят Галли и Ньют, явно что-то обсуждая. Адамс размашисто жестикулирует, Ньют же безрадостно пытается догнать быстрый темп его шагов. Томас так и застывает на месте, оперевшись на несчастный стик. Для него эта картина оказывается новостью — он понятия не имел, что эти двое общаются. На самом деле, если подумать, Томас не знает о Ньюте ровным счётом ничего. Лишь то, что он наркоман. И общается с Фрайпаном. Отличная осведомлённость, однако. Что ж, это хотя бы не кажется чем-то досадным или же удивительным. Более того, Томас всё ещё находится в замешательстве после сегодняшней утренней сцены, где Ньют поздоровался с ним и вроде как пожелал удачи.       «Не сдохни там на своей тренировке, окей?», — под эту фразу Томас и вывалился из комнаты, едва успев завязать шнурки кроссовок. Во всяком случае, на оскорбление эта фраза не тянет, значит, между ними всё стало лучше. Томас настолько уходит в свои мысли, что не замечает, как подошла его очередь бросать по воротам, точнее, пытаться забить.       — Томас, твою мать, шевели задницей! — кричит Минхо, на что Томас прикрывает деревянные веки.       Оказавшись на точке старта упражнения, Томас решает в последний, удачливый раз взглянуть на Ньюта. Он быстро мотает головой в его сторону, и тут они встречаются глазами. Отчего-то Ньют, словно совершенно позабыв об их ночной ссоре, улыбается ему, слишком вежливо и искренне. От такого зрелища всё тело пробивает дрожь, и Томас резко разворачивается к воротам. Но сосредоточиться на задаче ему мешает не только эта дурацкая, шикарная улыбка Ньюта, но и мяч, невесть откуда прилетевший Томасу прямо в шлем.       От удара Томаса шатает назад, и он в панике хватается за стик, едва ли не похоронив его под землёй — так сильно Томас нуждается в его поддержке. Справа от себя он слышит цоканье, а впереди — видит недоумевающий взгляд вратаря. Томас закрывает глаза, проклиная себя и свою рассеянность. Ему не хватало только ошибиться, ведь и без того спит всю тренировку. Томас распахивает глаза, и сердце его пропускает удар, когда кто-то очень грубо выхватывает стик у него из рук, подойдя из-за спины. Он разворачивается и сталкивается с Минхо, который оказывается так близко, что его злое дыхание ощущается на губах.       — Ты, блять, что делаешь? Давай очнись, иначе отправлю тебя на скамейку. На тренировке. Понимаешь всю иронию, да?       Минхо выглядит настолько раздражённым и выбившимся из сил, что Томасу становится не по себе. Он виновато опускает глаза, пробубнив неразборчивое «прости», и направляется дальше к воротам, затылком ощущая на себе яростный взгляд капитана.       — Остановись, — вдруг командует Минхо. Приказным тоном.       Томас, как и ожидалось, в мгновение вскипает, но лишь сжимает кулаки, подавляя свой гнев. Он не может так себя вести, ведь всю тренировку только и делает, что лажает. Но это происходит снова: Томас так разозлился на тон Минхо, что не остановился, тем самым проигнорировав его приказ. Приказ. Какого чёрта тут вообще существуют приказы?       — Томас Нейланд, остановился и посмотрел на меня. Иначе я тебя прибью, — повысив голос, требует Минхо, с несвойственной ему угрозой.       Все игроки на поле разом замолкают, обернувшись в сторону Минхо и Томаса. Галли, что до этого гонял свою команду по полю, тоже устремляет взгляд в их сторону, нахмурив брови. Минхо никак не реагирует на всеобщее внимание, скрестив руки на груди и выжидающе смотря Томасу в спину исподлобья.       Томас приходит в оцепенение, когда понимает, что на них все смотрят. Он не знает, что ответить, чтобы не спровоцировать очередную ссору, да ещё и у всех на глазах, поэтому просто резко останавливается. Он знает, что нужно повернуться и посмотреть на капитана, но просто не может. Потому что Томас знает, что если взглянет на Минхо, то попросту врежет ему.       — Я вернусь, — устало отвечает Томас и направляется в сторону раздевалки, измеряя свою наглость шагами. Он не хочет, чтобы Минхо свирепел ещё больше, но у него не осталось сил что-либо делать, как и находиться здесь. Услышав, что Минхо хочет возразить, Томас тут же перебивает его, повторяя настойчивее: — Я вернусь.       Обе команды продолжают поражённо моргать, молча переглядываясь, и только когда Галли громко кричит на свою, та разбегается по своим местам. Адамс бросает взгляд на Минхо: тот смотрит себе под ноги, крепко сжав стик в руках. Галли поджимает губы, задумчиво оглядев поле, и направляется в сторону сгустка чёрной, тяжёлой энергии.       — Минхо, ты…       Галли не удаётся закончить свою мысль — Минхо прерывает его одним жестом руки. Галли понимающе умолкает. Он беспокойно смотрит вслед удаляющемуся с поля Минхо, кусая губы, и, грузно вздохнув, направляется обратно к своей команде.

***

      Томас заваливается на скамейку словно мешок сырой картошки. Понурив голову и стиснув зубы, он вглядывается в истоптанный бутсами паркет, анализируя своё состояние. Почему он так злится? Почему так устал? Может, так сказывается изнеможение после бессонной ночи, которое остаётся видно невооружённым глазом? А может, что похуже?       Услышав телефонный звонок, доносящийся из своего шкафчика, Томас лениво поднимается и лёгким движением открывает дверцу. Он заглядывает в экран и сжимает телефон мокрыми от пота пальцами: «Мама». И что ей нужно, в учебное-то время? Он знает, что нужно ответить, но также знает, что лучше перезвонить потом, иначе нервного срыва не избежать.       Когда звонок перестаёт разрывать ушные раковины, Томас бросает телефон обратно в шкафчик, так быстро, словно его ударило током. Но экран вспыхивает синим светом вновь, правда, лишь на долю секунды. Значит, сообщение. Нехотя, Томас всё-таки берёт надоевший телефон в руки.

«Нейланд, почему ты не берёшь трубку? Я вообще-то волнуюсь. Твоя сестра здесь. Сбежала, не отвечает уже второй день. Если ты что-нибудь знаешь о её местонахождении, перезвони мне. ЭТО СРОЧНО!»

      Томас продолжает сверлить уже погасший экран мобильного своими тёмными глазами. Кейтлин что, действительно приехала к ним? Ведь работает она уже несколько лет в другом городе. Томас без обид отпустил её тогда, потому что понял причину её переезда. И знает, почему сейчас Кейтлин нет дома, и почему она не отвечает на звонки матери.       Каждый приезд Кейтлин сопровождается зудящим, громким недовольством матери касательно её жизни, битой посудой, руганью и криками. В такие дни Томас привык отсиживаться в комнате, громко слушая музыку и чертя фасады придуманных им зданий, чтобы хоть как-то отвлечься, игнорировать шторм за дверями.       Скорее всего, без ссоры дело не обошлось, от того Кейтлин и сбежала. Только Томас не совсем понимает, почему она не оповестила его ни о чём, ведь переписываются они довольно часто. Томас принимается нервно строчить сообщение Кейтлин с просьбой рассказать, в порядке ли она и всё ли хорошо. Бросив телефон обратно в шкафчик, он громко стучит дверцей. Усталость новой волной даёт о себе знать, оседая в гортани, и Томас жалобно стонет, жмурясь. Ему просто хочется вернуться в комнату, лечь в кровать и уснуть. Он упирается лбом в дверцу, принимаясь беззвучно считать до десяти, шевеля губами. Это никогда не помогало успокоиться, но если ничем не занять воспалённый мозг, Томас просто взорвётся.       — Ну и что ты здесь стоишь? — доносится тяжёлый, словно из-за занавеса, голос позади Томаса.       Томас прикрывает дрожащие веки, проклиная всё. Минхо что, действительно пошёл за ним? Он глубоко вздыхает и разворачивается к капитану: Минхо стоит в проходе, прислонившись плечом к стене, и зло смотрит прямо на него.       — Я ведь сказал, что вернусь. Зачем ты пришёл? — измученным голосом спрашивает Томас, не сводя с Минхо сухого взгляда.       — А мне не надо, чтобы ты возвращался. Ты не должен был уходить, — не меняя своего раздражённого тона, отвечает Минхо.       Он продолжает сверлить Томаса недобрыми глазами, ожидая от него хоть какого-нибудь ответа. Томас отводит взгляд, не зная, что сказать. Он и так высказал всё, что есть.       Томас непроизвольно подмечает, как капли воды в душевой настойчиво бьются о кафель, пытаясь пробиться сквозь пол; как в вентиляции свободно гуляет ветер. Он видит, как солнце за окном скрывается за тяжёлыми тучами, прячась от напряжения и давления, что раздувают раздевалку. Томас слышит чьё-то сбившееся дыхание и учащённое сердцебиение, и только спустя некоторое время понимает, что это всё — его.       Он вновь переводит растерянный взгляд на Минхо, спотыкаясь о черноту в его глазах. Ну нет, тебе нужно что-то сказать, Томас. Почему ты молчишь?       — Почему ты, блять, молчишь? — озвучив мысли Томаса, спрашивает Минхо. Оттолкнувшись от стены, он направляется в его сторону, и когда оказывается напротив, то щёлкает пальцами перед его носом, — Что происходит?       Томас тут же отходит назад, напуганными глазами уставившись на Минхо, враждебно нахмурив брови. Весь этот испуг Минхо игнорирует, словно тут бояться совсем нечего.       — Томас.       — Что?       — Ответь мне.       — Извини, я просто… — Томас запинается, не зная, что придумать. Если скажет, что устал, Минхо не поймёт его. Если начнёт врать, он не поверит ему. И смысл тогда вообще отвечать?       — Отвечаешь или как? — чуть ли не сквозь зубы цедит Минхо, подойдя к Томасу уже вплотную.       — Слушай, что ты…       Не успевает Томас договорить, как азиат, тяжело выдохнув, хватает его за ворот джерси и с силой вдавливает в находящийся позади Томаса шкафчик, вынуждая его испуганно моргать, захлопнув рот.       — Отпусти меня, — сменив испуг на оборону, Томас весь напрягается.       — Тогда тренируйся нормально, — беспристрастно отвечает Минхо, даже не думая ослабить хватку.       — Это нечестно, — с возмущением возражает Томас.       — Да? И почему же? — Минхо с любопытством наблюдает за напуганным первокурсником, ожидая ответа.       — Да потому, что ты не имеешь права так обращаться с игроками. Твоими игроками, — подчёркивает Томас. Встретив упрямство в глазах напротив, он отчего-то успокаивается, — Отпусти, — повторяет Томас, и Минхо неожиданно отстраняется.       Они смотрят друг на друга словно дикие звери, готовые сцепиться при любой возможности, вгрызться друг в друга до крови, затоптать и закопать. Но тут происходит совсем странное: помолчав, Минхо отходит в сторону, пропуская Томаса. Это никак не вяжется с тем, что произошло минуту назад, но у Томаса нет никакого интереса выяснять причину такой смены настроения Минхо. Он широкими шагами движется в сторону поля, хватая свой стик, что азиат оставил у входа в раздевалку.       — Если хочешь добиться того, чтобы тебя слушали, перестань себя так вести, — бросает через плечо Томас и скрывается за дверью.

***

      Не дождавшись никакого Минхо в столовой, хотя договаривались они об этом ещё вчера, Галли раздражённо вздыхает, закатывая глаза. Он и не думал, что на него так сильно повлияет та ссора с Томасом.       — Да что, блять, происходит, — ругается Галли в пустоту, заглядывая в чашку, наполненную чёрным кофе, ну или чем-то похожим на него. Больше, конечно, смахивает на какую-то разведённую жижу. Осознание этого заставляет Галли скривить губы.       — Ты сейчас сам с собой разговаривал, или мне показалось? — неожиданно возникший Ньют наклоняется к Галли, хватает его чашку и без стеснения делает два глотка.       Проводив его нахальство вскинутыми бровями, Галли пожимает плечами.       — Может, только иногда, когда совсем заняться нечем.       Ньют таращится на него, вскинув брови и пытаясь распознать шутку за серьёзным тоном. Не выдержав тишины, он начинает смеяться, приводя Галли в недоумение — он ни разу не заставал его смеющимся. До этой минуты он вообще сомневался в том, что Ньют умеет растягивать губы в улыбке, а не в агрессии и раздражении. О своих умозаключениях Галли решает умолчать.       — Ладно, чего ты хочешь?       — А я что, не могу просто поговорить, без вопросов? Или с тобой только коротко и по делу?       Ньют не сводит с Галли весёлого взгляда, но в ответ встречает лишь молчание и низкую оценку шутке в глазах напротив. Он такую реакцию никак не ценит, но решает сдаться, чтобы не мучиться.       — Я шучу, успокойся. А где твой дружок? Который азиат.       Совершенно не ожидав таких предположений, Галли прыскает себе в чашку, и её содержимое тут же оказывается у него на футболке. Ньют опускает насмешливый взгляд, осознавая, что если разразится хохотом, то Галли убьёт его на месте.       — Он мне не дружок, — холодно отрезает Галли, — И я без понятия. Он вчера с Томасом сцепился, — он пропускает взгляд Ньюта «я тоже там был» и продолжает: — Не говорит со мной со вчерашнего дня. Заебало.       — Так поговори с ним сам, — пожимает плечами Ньют, сделав ещё пару глотков из чашки Галли, — Вы разве не в одной комнате?       — Ну да, — Галли кивает в знак подтверждения, — В этом вся фишка. Он уткнулся в свои комиксы и всех игнорирует. Ненавижу, когда он так делает, — уже спокойнее признаётся Галли, или расстроенно.       Он откидывается на спинку стула, недовольно скрестив руки на груди. Ньют же просто пожимает плечами, не зная, что ответить. А он и не должен. Всё-таки проблемы Галли — только его проблемы, и никого больше. Тем более самого Галли сейчас больше интересует внезапная разговорчивость Ньюта и в целом его переменчивость настроения. Бросив на сокомандника пару косых взглядов, он выпрямляет спину и поворачивается в его сторону.       — А ты чего такой разговорчивый сегодня?       — А почему нет? — приободрённый, Ньют отвечает вопросом на вопрос, — Я люблю разговаривать, иногда без умолку. Ты?       — Вообще-то не очень, — в замешательстве выпаливает Галли, не понимая, как на это всё реагировать. Глаза Ньюта, что норовятся проделать в нём дыру, пугают даже больше, чем его поведение, — Я думал, ты заметил, — сдержанно усмехается Галли.       — Ну да, — с досадой соглашается Ньют. — К счастью, мне плевать на это, — беззлобно отмахнувшись от укоризненного взгляда Галли, он смотрит куда-то в сторону, — Слушай, ты целыми днями где-то пропадаешь. После пар сразу же испаряешься, а иногда и вовсе их пропускаешь. Случилось что?       Галли на внимательность чужого лишь задумчивым взглядом сверлит поверхность стола, словно рассуждая, какую из лжи ему озвучить для Ньюта. А тот не дурак, понимает. — Ладно, всё равно напиздишь, забудь, — машет рукой Ньют, опираясь на стол и грустно подперев лицо кулаком, словно его предали.       Галли поджимает губы, молча раздражаясь от ощущения, что он что-то Ньюту должен, но все свои неприятные и неуместные чувства решает проглотить. Может, заговорить Ньюта чем-нибудь другим? Чтобы и не дулся, и с допросами своими отцепился.       — А у тебя-то самого как дела с Томасом? Вы вроде бы соседи.       Поспешив ответить, Ньют тут же клацает зубами, когда соображает, какой конкретно вопрос ему задали. Галли же сопровождает это зрелище с нескрываемым интересом, потому что нечасто видит на лице Ньюта искренность его эмоций.       — А хрен его, — в итоге устало выдаёт Ньют, вытянув ноги под столом, — Не знаю, он… странный, блин. И бесит, и… не бесит, — не вполне корректно заканчивает Ньют, отчего-то осёкшись на последних словах.       Галли, понимающе усмехнувшись, кивает в ответ. Конечно, он эти чувства понимает. Перед глазами тут же всплывает живой образ Минхо. Со своим взрывным характером, грубыми, неуместными шутками, а порой и невероятной наглостью. Минхо его друг. Но как сильно он его иногда раздражает.       Ньют в свою очередь лишь горестно вздыхает и — неожиданно — кладёт голову Галли на плечо.       — Всё-таки забавно выходит.       Галли оторопело косится на своё плечо, внаглую занятое кем-то, кого он практически не знает. Не привыкшее ни к прикосновениям, ни к любого рода близости тело мгновенно включает режим «бей — беги», но Галли умело подключает свой разум как раз вовремя, чтобы не врезать Ньюту по лицу практически ни за что.       Стараясь расслабить сдавленные напряжением плечи, Галли устремляет тяжёлый взгляд в окно. Ему не стоит отвлекаться, ведь всего пятнадцать минут, и ему нужно идти на работу. Снова. А потом снова и снова. Осознание замкнутого круга каждого дня вновь упирается в висок, и Галли прикрывает мёртвые веки, слыша, как каждая клетка его тела кричит об усталости. Хочется лечь на диван и не думать ни о чём; не просто принять лежащее положение и отрубиться в считанные секунды, а хоть немного побыть в сознании. Но ни в коем случае не думать. И обо всём забыть.

***

      Два вечера подряд Томас проводит лёжа в кровати и без особого интереса поглощая сериалы. Посещать пары всё равно приходится, иначе грозится пропустить материал, хотя выходить из комнаты совсем не хочется. Он настолько подавлен всем, что происходит, что каждое движение даётся ему с большим трудом. Сегодняшний звонок от матери — сам Томас ей так и не перезвонил — стал тем самым событием, которое раздробило и без того замученное состояние.       Она кричала на него, пыталась выяснить местоположение Кейтлин, гавкнув, что «этой неблагодарной девке больше не будет места в её доме». Томас смиренно слушал истерику матери, сонно моргая и тупо смотря в пол. Ему стало безумно обидно и досадно за свою сестру. Это несправедливо и глупо. Она ничего не сделала, чтобы заслужить такое обращение к себе. А матери всегда всё не так.       Когда Томас не ел, она кричала; когда ел, она тоже кричала («Почему ты ешь так быстро, ты что, хочешь получить несварение? Томас, перестань есть как животное, учись у матери!»). Когда он пытался помогать по дому, она говорила, что ей не нужна помощь, и буквально била его полотенцем, когда он занимался своими делами, потому что «кто будет матери помогать? Я тебя не этому учила!»).       Томас не раз чувствовал, как висит на волоске от нервного срыва, но каждый раз всё обходилось простыми ударами в стену и криками в подушку. Хоть Томас и не чувствует счастья от пребывания в университете, здесь он хотя бы не слышит свою мать. Он решил, что лучше уж пусть будет так, чем то, что было раньше. Когда-нибудь он тоже съедет, уедет настолько далеко, насколько сможет. А сейчас — прятаться в общежитии и постараться отмазаться от приезда домой на зимние каникулы.       Дверь в комнату внезапно открывается, и сюда спокойным шагом входит Ньют. «О нет», — проносится у Томаса в голове. Сидя в наушниках, закрывшись от всего мира ноутбуком, ему думается, что если сделать вид, что не заметил прихода соседа, то разговаривать не придётся. Но не всё так просто. Ньют заговаривает с ним сам.       — Ты так уже второй день проводишь, не надоело, задрот? — насмешливым голосом интересуется Ньют, упав на свою кровать и бросив рюкзак на пол, рядом с прикроватной тумбочкой. Томас лишь недовольно фыркает, шмыгнув носом. Значит, услышал. Ньют усмехается себе под нос, — Ты меня слышишь, я знаю. Хотя бы посмотри на меня.       Томас зажмуривается, проклиная себя за свой тугой ум. Вот зачем ты среагировал? Теперь придётся сдаться. Нехотя он выпрямляет ноги, тем самым опуская ноутбук и давая Ньюту обзор на своё лицо, позволяя ему улыбнуться в ответ на его кислую гримасу.       — Ты… мы разговариваем? — вдруг интересуется Томас, растерянно моргнув.       Ньют как-то неопределённо пожимает плечами, опустив глаза.       — Не знаю. А ты хочешь?       Томас бегает глазами по комнате, размышляя над ответом. Почему Ньют интересуется тем, что хочется ему?       — Не знаю, — только и отвечает Томас. Ну а что он ещё может сказать? Что так много недель пытался поговорить с ним, поладить, понять? Ньют и без этого должен знать обо всём, хотя бы заметить.       Томас злится на то, как всё это время Ньют прямым текстом посылал его и вёл себя так, что находиться рядом с ним было просто невозможно. А теперь, когда ему зачем-то это понадобилось, он принялся общаться с Томасом так, словно до этого ничего не происходило. Просто прекрасно.       Но он лишь молча кивает, решив не раскрывать всех карт, не говорить о том, что это раздражает, что это плохо, что, возможно, больно. Пока Ньют здесь и говорит с ним, Томас не будет упускать этой возможности. Он попытается удержать его хотя бы ненадолго, и знает, что если Ньюту захочется вырваться, то царапаться он будет больно.       — Ладно, — наконец говорит Томас, отложив ноутбук в сторону, — Я хочу общаться. А ты?       — Да, почему нет, — пожимает плечами Ньют, улыбаясь Томасу этой своей улыбкой, заставляющей волны подниматься до самого неба. Нельзя так красиво улыбаться, Ньют, просто нельзя, — Окей, тогда решили.       Томас завороженно улыбается в ответ и переводит взгляд обратно на ноутбук, посчитав, что разговор окончен. Он задумывается о том, что завтра ему нужно будет позвонить Кейтлин, сдать чертежи в первой половине дня, сходить на тренировку и написать контрольную по истории искусств. На самом деле он не знает и половины названий картин зарубежных художников, что уж говорить о годе, материале и стране, но сил что-то учить сейчас у него нет, как и желания. Всё решат натренированная интуиция и удача.       Томас так задумался о завтрашних тягостях дня, что не услышал, как Ньют поднялся со своего места и подошёл к его кровати. Лениво открыв глаза, Томас подпрыгивает, когда понимает, что Ньют вполне ловко и очень бессовестно умостился рядом с ним. Невидящим взглядом он сверлит потолок, не зная, что сделать или сказать.       — Расскажи о себе, — просит Ньют, тоже смотря в потолок, как и сам Томас.       Он лежит к нему так близко, совершенно не смущаясь, и это вводит Томаса в ступор. Он прикрывает глаза, давая глубокому голосу Ньюта проникать в свой разум. Наверное, ответить на вопрос всё-таки стоит. Но Томас понятия не имеет, о чём рассказать. Он нервно усмехается, пожимая плечами.       — Я и не знаю, что рассказать.       — На каком ты факультете?       — Архитектура.       — Ого, — вырывается у Ньюта. Он широко распахивает глаза, выражая удивление, — Ну ты и самоубийца.       — Это почему? — Томас издаёт насмешливый смешок, не сводя глаз с потолка.       — Ну, архитектура… сложная профессия. Всякие чертежи, планировки, измерение расстояния и прочее… В дрожь бросает от всей этой хрени, — признаётся Ньют, недовольно нахмурив брови.       — Будто у вас на живописи лучше, — возмущается Томас, насупившись за потенциальное обвинение его увлечения.       До его ушей доносится хихиканье Ньюта, отчего в груди разливается тепло. Томас ни разу не слышал, как он смеётся, по-настоящему, без сумасшествия или издёвки.       — Не буду спрашивать, откуда ты знаешь о моём факультете, — усмехается Ньют, в своей насмешливой манере.       Томас мгновенно краснеет — его ведь только что раскусили, — но не решается реагировать, чтобы не дать понять Ньюту, что смущён. Хотя, кажется, здесь уже и так всем всё ясно.       — А кроме чертежей ты ничем не увлекаешься? — Ньюта, похоже, осведомлённость Томаса никак не смутила, — Ну и лакросса, конечно, — добавляет он с ехидством.       — Да не особо, — неуверенно протягивает Томас, не успев даже задуматься над ответом как следует, — Ну, иногда я рисую, читаю, занимаюсь спортом, на этом и всё… — стыдливо закончив, Томас не оставляет умственный процесс, надеясь что-нибудь вспомнить, — О! Когда я был помладше, то писал небольшие рассказы. Ещё пытался играть на гитаре, но ничего не вышло, совсем, — с этим признанием он нервно дёргает плечами, неловко растянув губы в улыбке.       — А ты говоришь, что ничем особо не увлекаешься, — удивлённо усмехается Ньют, — Ещё я заметил свёрнутые карты в углу комнаты. Это твоё?       Томас нервно кивает, боясь признаться. Да, он изредка, но занимается картографией. Увлечений у него, оказывается, далеко не два. И это действует как бальзам на рану, ведь в противном случае оказался бы для Ньюта скучным и приторным.       — А ты чем занимаешься? — спохватившись, интересуется Томас. Не хочется быть невежливым, — Ну, помимо своих красок, картин…       С этими словами он тихо посмеивается, прикрывая веки, и только с этим движением Ньют замечает, насколько длинные и густые у него ресницы, грозящие запутать, если хоть раз коснёшься. Это, к счастью, не сбивает с толку, но заставляет нервничать.       — Я играю на гитаре и ударных, — не задумываясь отвечает Ньют, — Вообще-то ещё читать люблю, бродить по незнакомым дворам, иногда пишу рассказы, но это происходит только во вр… — неожиданно он запинается на полуслове, явно боясь взболтнуть о чём-то, чем делиться не планировал. Ньют нервно щёлкает суставами пальцев, — Я не многим интересуюсь, но заняться мне есть чем. Но игра на гитаре не идёт в сравнение ни с чем, — с этими словами Ньют улыбается потолку, непривычно, слегка по-детски.       Томас не может оторвать восхищённого взгляда с профиля напротив. Прямая линия приоткрытых губ, бледная кожа с непонятно откуда взявшимся румянцем на впалых щеках; чёткая линия подбородка, прямой нос с чуть заметной горбинкой, тёмные брови, вечно сведённые к переносице. Томас не знает, что может быть невероятнее той картины, которой он любуется.       Ему хочется лежать так вечность и просто говорить с ним. С тем Ньютом, каким он является сейчас. Настоящим Ньютом. Поэтому Томас закрывает глаза в надежде, что это не сон, и что Ньют, такой Ньют — не галлюцинация, а реальность.