Fight if you can, trust if you dare

      Первое сентябрьское утро играет с Томасом злую шутку. Проснувшись, он чувствует себя так, словно по нему прокатился бульдозер, потому что полночи попросту не мог уснуть из-за шумных соседей.       Постоянные переговоры Фрайпана и Ньюта ездили по ушам, мешая сосредоточиться на сне. Томас всё ворочался в постели, не желая вступать в препирания ни с одним из шумящих, и оттого просто надеялся, что если его тело примет удобное положение, уснуть ему всё-таки удастся. Но даже любимейшая поза для сна никак не спасла ситуацию, и тогда Томас просто зарылся в одеяло с головой и принялся прокручивать в голове всё, что с ним произошло за эти дни — делать было всё равно нечего.       Непроизвольно, но он настолько ушёл в свои мысли, что и не заметил, как часы показывали четыре утра. И пока он устало тёр зацементированные усталостью веки, то вспомнил о том, что уже сегодня его ждёт первая тренировка по лакроссу, где капитаны будут отбирать первокурсников в свои команды. «Отлично, Томас. Не хватает тебе для полной радости стать посмешищем для обеих команд, запутавшись в ногах от недосыпа». С этими невразумительными, но вполне реальными мыслями Томас закрыл глаза и с трудом, но всё-таки уснул, пускай даже на паршивые три часа.

***

      На унылой линейке в честь начала обучения Томас узнал слишком много ненужного и неинтересного, увидел слишком восторженных и через чур незаинтересованных. Первокурсники хлопали глазами и пугались, старшекурсники всю директорскую речь прогалдели. Томас старался не уснуть стоя, опасаясь вывалиться в проход. А ещё много раздражался.       После того, как линейка закончилась и их всех отпустили, перед этим заботливо напомнив, что отборочные пройдут в час дня, Томас в нетерпении мчится исследовать поле на заднем дворе. Ведь там они проведут несколько месяцев, пока ненасытные холода не загонят их под купол. Как же ему не терпится получить в руки стик, обвязаться экипировкой, почувствовать ветер в ушах…       Стой, Томас. С чего ты вообще взял, что пройдёшь эти отборочные? Тот факт, что он знаком с этой игрой вовсе не дают гарантии, что его возьмут. Да, он играл в лакросс все школьные годы, даже приводил к победе свою команду и не единожды. Но здесь всё иначе. Томас понимает, что уровень игры в университетах в разы выше школьных, да и не факт, что он не разучился держать стик в руках. Томас вообще сомневается, что может заинтересовать кого-нибудь из старшекурсников своими результатами, если эти результаты вообще будут.       Издав самый громкий вздох на свете, Томас резко останавливается за углом, когда в его сознание врезается посторонний шум — кто-то разговаривает. Оказывается, пока он думал о своей возможной никчёмности на поле, то не сразу сообразил, что уже добрался до заднего двора. Вытянув шею в приступе любопытства, Томас осторожно выглядывает из-за угла, боясь быть замеченным: прямо по диагонали он видит двух парней, бурно спорящих о чём-то. Точнее один из них активно жестикулирует, а второй лишь исподлобья наблюдает за живостью движений первого, восседая на низкой скамье.       Тот, что активно жестикулирует, повёрнут к Томасу спиной, поэтому он не сразу признаёт в нём знакомого. Но, вывалившись из-за угла ещё больше, у Томаса вполне получается всмотреться в плоский профиль. Ну конечно. Минхо. А что до второго… Томас видел его лишь раз. Который весь светлый и безрадостный.       — Ну и что ты предлагаешь? — безэмоционально спрашивает сидящий на скамье, всё так же не поднимая головы.       — Я ничего не предлагаю, — огрызается Минхо, — Если бы у меня были предложения, я бы уже давно что-нибудь да предложил, Галли.       Томас задумчиво хмурится. Галли, значит. Так они и есть капитаны команд. От осознания этого волосы на затылке почему-то встают дыбом. И это перед ними нужно выпендриваться и показывать отличные результаты? Тогда Томас уже провалился.       — Будем брать первокурсников, больше выбора у нас нет, — сухо предлагает Галли и поднимается со скамьи.       — Этих идиотов, и сразу на поле?! — повысив голос, восклицает азиат, — Отличная идея, — вложив в свой тон весь сарказм, на который способен, он машет рукой в отрицательном жесте, — Ну уж нет.       — Ты издеваешься? У нас нет выбора, — парирует Галли, — Уже двое ушли. Придётся брать, — протягивает с неохотой, явно недовольный положением дел, — Главное, чтобы было кого вербовать вообще. Зная нашу удачу, на отбор придут одни косоногие.       Неожиданно Галли косится в ту сторону, где прямо сейчас находится Томас, развесив уши. От страха у Томаса подкашиваются ноги, но благодаря своей быстрой реакций он успевает спрятаться за угол прежде, чем старшекурсник его заметит. Галли вновь переводит взгляд на Минхо.       — Через несколько часов отборочные, там и решим.       Азиат сдержанно кивает, но вся эта «сдержанность» рушится, когда он пинает скамейку в приступе раздражения.       — Хуйня, — выплёвывает Минхо и, постучав себе по голове, направляется вместе с Галли в сторону здания.       Томас тут же разворачивается, словно последнее слово Минхо служило командой, и со всех ног мчится обратно в университет, чтобы не быть замеченным кем-нибудь из старшекурсников в преступлении. Из всего обсуждения он понял лишь то, что им не хватает игроков. И, видимо, обеим командам. Но кого они будут брать, чтобы не в запасные, сразу на поле? Отчего-то Томас неожиданно засомневался в таком успехе у первокурсников. Но всё-таки…       Что, если самому стать тем самым, кого можно отобрать? Чтобы без унылого сидения на скамейке запасных. Это возможно, да, возможно. Но очень сложно. Конечно, Томас в глаза не видел тех, с кем ему придётся тягаться за место под солнцем. Да и высказывания Минхо не были лишены категоричности. Все эти нелестные слова о новичках… он ведь даже не видел, на что они способны. Это задевает гордость, но разжигает невидимый внутри огонь сделать назло. Ладно, Минхо, посмотрим, что ты скажешь после тренировки. Похоже, придётся действительно вылезти из кожи вон.       Чтобы скоротать время, Томас решает заглянуть в столовую; заодно можно и выведать, чем тут кормятся. Поесть вообще-то тоже не помешает, ведь на носу отборочные. Войдя в холодное помещение, — Томасу на полном серьёзе кажется, что температура в столовой ниже на несколько градусов, чем во всём университете —, он не успевает сделать и три шага, как замечает и без того намозоливших ему глаза Фрайпана и Ньюта. Вуд как-то напряжённо размазывает пищу по тарелке, изредка поглядывая на своего соседа, в то время как Ньют просто лежит на вытянутой руке, уткнувшись лицом в стол.       — Что за чёрт… — вырывается из уст Томаса настолько тихо, что он сам себя не слышит.       Чтобы не испытывать судьбу, он решает не убегать, но и сделать так, чтобы его не заметили. Томас как можно тише крадётся к буфету, скрывшись за толпой студентов, вот только быть тихим у него совсем не получается: зацепив стенд с подносами, он создаёт шума больше, чем болельщики в день матча. Все поголовно поворачиваются в его сторону. Покраснев с головы до пят, Томас раздражённо закатывает глаза, видимо, на самого себя, и принимается поднимать подносы. Он отчаянно старается игнорировать насмешливые и испуганные взгляды людей.       — У него всё как обычно.       Эти слова и этот издевательский тон Томас слышит очень отчётливо несмотря на то, что человек, сказавший это, находится совсем неблизко. Он разворачивается на голос, будучи готовым покрыть человека самыми сочными ругательствами, какие только знает, но ему приходится поубавить свой пыл — прямо на входе, встав у стены, стоит Минхо, запрокинув голову и рассматривая Томаса без зазрений совести. Рядом с ним застыл Галли, каким-то угрожающим взглядом вглядываясь ему в лицо. Стараясь не выдать своего замешательства, Томас вскидывает бровь и разворачивается в сторону азиата.       — Прости?       — Прощаю, — отвечает Минхо и ядовито улыбается, довольствуясь то ли своим ответом, то ли собой.       Томас ощущает, как кровь в его жилах вскипает. Минхо смеётся над ним, высмеивает, ведёт себя как свинья. Замечательный капитан. Пример для подражания. Томас цепляется взглядом за вопиющую ухмылку на довольном лице.       — Чего тебе надо?       — Мне? — похоже, Минхо действительно удивился, без фальши вскидывая брови, — Это ты начал разговаривать со мной, помнишь?       — Минхо, заканчивай болтать с непонятными букашками, я есть хочу, — Галли настойчиво дёргает Минхо за рукав футболки, в одно мгновение потеряв интерес к Томасу и устремив взгляд куда-то в сторону, в поисках свободного места.       Озлобленный, Томас медленно переводит потемневший взгляд на Галли. Выше Минхо на полголовы, он должен казаться устрашающим, но усталый и недобрый взгляд делает его скорее неприятным собеседником, чем пугающим верзилой. Вглядевшись в лицо Галли внимательнее, Томас замечает под его глазами такие синяки, словно кто-то влил под кожу иссиня-фиолетовую краску, и этот расплывшийся космос кричит об отсутствии у владельца навыков сна. А ещё веснушки. Ими усыпано всё лицо Галли, в частности переносица и скулы. Такой завораживающий, отчасти магический образ никак не вяжется с его речами, а уж тем более с ростом и… бровями. Кстати, о бровях…       Томас так засмотрелся на Галли, что и не заметил, как тот в недовольстве вскинул брови и теперь смотрит на него в упор. Томас теряется и как можно скорее отводит взгляд, принимаясь изучать ничем не примечательные стены столовой. Эту подругу-панику замечает Минхо. Чему-то усмехнувшись, он вдруг улыбается.       — Ладно, думаю, скоро увидимся, да?       Вопрос его явно адресован Томасу, который все эти мгновения старался найти хоть что-нибудь, чтобы своим взглядом за это зацепиться. Нехотя, Томасу приходится вновь взглянуть на Минхо, ловить его улыбку, а затем меняться в лице самому, когда дружелюбие напротив перерастает в предупреждающую серьёзность.       — Смотри не налажай на тренировке. Кости твои собирать я не буду, да и плакаться в жилетку некому.       Закончив на неприятной, садисткой ноте, Минхо удаляется из поля зрения Томаса вслед за давно отошедшим Галли. Обида и злость волной накатывают снова, протыкая сердце Томаса снова и снова. Становится до горечи любопытно, что же он успел сделать, чтобы заслужить такое отношение? Почему с ним обращаются так, словно он — ничто? Почему, не увидев его способностей ни глазом, Минхо уже делает выводы? От переполняющих эмоций Томас не знает куда деться. Аппетит, разумеется, пропадает. Желание видеть новые лица тоже. Томас быстрым шагом направляется в сторону своей комнаты, стараясь быть незамеченным, желая стать невидимым.

***

      Просидев на кровати около часа, со слезами на глазах и скрипя зубами от несправедливости, Томас понимает, что измотан, а день и не думает заканчиваться. Откуда взять силы на отборочные, он понятия не имеет. Количество пережитых злости и тревоги сказываются на физических способностях, Томас это хорошо помнит. Но делать нечего, придётся бороться не только с другими, но и с собой тоже. Томас утыкается мокрым носом в подушку, распластавшись на животе, ругая себя за ту слабость, что посмел проявить. Почему он позволяет оставаться глазам мокрыми? Почему остаётся разбитым, когда нужно просто дышать глубже?       Мать всегда учила Томаса тому, что слёзы лишь пустая трата времени, что они ничего не исправят, не помогут. По словам Кассандры Нейланд слёзы — слабость. Нужно быть сильным и не давать никому обидеть себя до такой степени, чтобы хотеть разреветься. Томас терпеть не мог её выводы. Но и терпеть не мог свои слёзы.       Когда до ушей его доносятся звуки открывающейся двери, Томас тут же прячет лицо в подушку, стыдясь и надеясь, что сосед возьмёт всё ему нужное и просто выйдет. Он пытается вслушаться в действия вошедшего, но никаких шорохов и движений его слух не засекает. Нехотя, Томас всё-таки поворачивается в сторону двери, не отрывая лица от подушки. И когда замечает светлую макушку, то резко отворачивается, утыкаясь лицом в постель. Только не это. Только не он. Для полной красоты картины не хватает только Ньюта. Всё-таки Томас надеялся, что увидит Фрайпана. Тот даже если и начал бы расспрашивать Томаса, в порядке ли он, то в итоге просто бы тихо ушёл, если его попросить. А тут… тут и рассчитывать не на что. Ну разве что Ньют вообще на него не обратит никакого внимания.       И всё-таки любопытство берёт верх над безопасностью, и Томас вновь решает взглянуть, что же тот всё-таки делает. Он поворачивает голову в ту сторону, где остался Ньют: сидя на корточках около своей тумбочки, он во что-то всматривается; во что-то, что держит в своих руках. Вещь, очевидно, маленькая и совсем неприметная, но Томасу отчего-то кажется, что она играет немаловажную роль в жизни Ньюта — тот просто застыл и всё продолжает сверлить её своими глазами, ну, по крайней мере, Томас это предполагает. Со своей точки зрения он не может разглядеть, на что именно Ньют так завороженно смотрит, а если ему и захочется что-нибудь понять, то придётся завалиться Ньюту на спину. Такая перспектива Томасу вовсе не по душе. Заподозрив намёки на движение, Томас снова утыкается в подушку, молясь не стать замеченным. Только бы ушёл. Лишь бы Ньют просто ушёл.       — Привет.       Томаса бросает в оцепенение. Он не может сообразить, к кому обратился Ньют, и был ли это он вообще. Может, Томас просто окончательно сошёл с ума и теперь слышит далёкие, фантомные голоса? Чтобы не оказаться идиотом, если вдруг окажется не прав, он всё-таки рискует и поворачивает голову в сторону того самого голоса. И действительно: перед ним материализуется Ньют. В футболке, накинутой сверху чёрно-красной рубашке в клетку и потрёпанных джинсах. Выражение лица не выражает ни злобы, ни насмешки, лишь усталость и ещё какую-то непонятную Томасу эмоцию. То ли это заинтересованность, то ли волнение, то ли прикрытое безразличием смущение.       Томас тут же пугается, опасаясь любого последующего действия Ньюта, либо же наоборот его отсутствия. Эти дни подарили ему привычку озираться по сторонам при виде светлых волос, и бежать, лишь заприметив издали размашистую походку. Но Томас, вопреки своим страхам, тихо вздыхает и садится в своей постели, развернувшись к Ньюту лицом, проклиная себя за вежливость. Он надеется, что все свои слёзы оставил на подушке.       — Ну привет, — едва живой голос наконец откликается на зов.       — Ты… Нейланд. Томас Нейланд.       — Да, — только и отвечает Томас, сбитый с толку таким утверждением — они ведь уже знакомились.       Томас пытается разобрать, почему Ньют так спокоен и почему вообще заговорил с ним. Он ведь его терпеть не может, да и сам Томас не выразил ни долю симпатии в его сторону, даже если на сердце — изнанка.       — Почему ты лежишь здесь? — очередной странный вопрос от Ньюта. Томасу тут же хочется спросить, почему ему нельзя лежать в своей комнате на своей же кровати, но Ньют, оказывается, не закончил, — Не стоит слушать этого азиата или кого-то там ещё. Зачем ты это делаешь?       Последний вопрос вводит Томаса в ступор. Он безостановочно моргает, пытаясь собрать разлетевшиеся мысли в кучу.       — Что? — только и удаётся спросить Томасу. Вопрос, несомненно, лишён всякого подкрепления объяснением.       — Зачем ты слушаешь его? Он ведь тебе никто, — Ньют беззаботно пожимает плечами, не сводя с Томаса своих глаз-омутов.       — Он капитан, Ньют, и если я облажаюсь, меня не возьмут в команду, — отчаяние в голосе вылетает быстрее самих слов. Томас не планировал отвечать таким образом.       Он тут же морщит нос от нахлынувшего на него отвращения. И когда ты стал такой нюней, Томас? На его жалостливые слова Ньют лишь усмехается, едва успев подавить улыбку, словно он раскусил мысли Томаса, последовавшие за его ответом.       — Если будешь слушать тех, кто по твоему мнению важен для оценки твоих же способностей, о которых ты на самом деле знаешь лучше любого, то можешь продолжать лежать здесь и ныть. Но я не советую… плохое времяпрепровождение, согласись, — не то весело, не то мудро Ньют продолжает смотреть на встрепенувшегося в оскорблении Томаса.       Эмоции на лице Томаса меняются в одно мгновение. Совладав со своими мыслями, он опускает голову, сосредоточив взгляд на своих ладонях. А действительно. Зачем позволять себе опускать руки из-за оскорбления какого-то старшекурсника? И плевать на то, что он капитан. Если из-за этого Томас не выложится на полную, если пойдет на поводу, то что он докажет Минхо? Лишь подтвердит его слова, придаст им тот смысл, который был вложен незнакомцем изначально. Томас поднимает уверенный взгляд и кивает, отчего-то пожелав показать Ньюту свою силу, скрытую под слоями слёз и неуверенности. Ньют на мгновение растягивает губы в улыбке, вероятно, оценив такое рвение.       — Вот и славно. Тогда поднимай задницу и иди на разминку, скоро начало тренировки.       C этими словами Ньют выпархивает из комнаты, а Томас так и остаётся сидеть в сбитых своей нервозностью простынях, пытаясь осознать, что только что перед ним развернулось. И откуда Ньют знает о предстоящих отборочных.

***

      Едва успев прочувствовать боевой дух на поле, Томасу захотелось вернуться обратно в кровать, накрыться одеялом и спать долго-долго. Страх провалиться постоянно блокировал соревновательный дух, и сейчас Томас решает для себя, что пора прекращать пользоваться этой стратегией, которая если не всё портила, то мешала точно.       Пока все разминались и бегали, Томас успел увидеть Минхо и Галли, Фрайпана и… Ньюта. Осознание своего внимания на последнего едва не заставляет растянуться на земле, но Томас удачно заставляет свои ноги не разойтись в шпагат. А давно ли Ньют в спортсмены подался? На вид он не походит на личность, предрасположенную как к спорту, так и на успехи в его отрасли, однако, на деле всё оказывается иначе. Несмотря на ярко выраженную вялость его движений и неясной меланхолии во взгляде, Ньют бегает в том же темпе, что и лучшие здесь парни. К тому же бежит ровно, не сбивая никого с ног и не сбивая дыхание, что нельзя сказать о Томасе.       Похоже, трёхчасовой сон и постоянная нервотрёпка дали о себе знать, иначе Томас не может объяснить свой провал даже в таком простом занятии как бег. Конечно, он бежит чуть ли не быстрее всех, но это его действие не обходится без спотыканий о траву и столкновений с остальными. И от того он, отчаянно извиваясь и извиняясь, сравнивается с уровнем способностей новичка, заставляя сомневаться даже себя, что он отдал спорту все свои годы. Почувствовав неприятную тяжесть в груди, Томас в изнеможении валится на траву, стараясь выровнять дыхание и не потерять сознание. И от чего ему вздумалось так нестись? Чёрт. Так не должно быть. Если он будет поддаваться своей слабости, расстилаться перед желанием отдохнуть, то его точно никто никуда не возьмёт. Нужно постараться игнорировать боль.       Кряхтя и шатаясь, Томас поднимается на ноги, уперев мокрые от пота ладони в дрожащие колени. Постепенно дышать становится легче, но не настолько, чтобы продолжать бежать. Ну а есть ли выбор? Он запрокидывает голову, стараясь смахнуть мокрую чёлку со лба, но тут жадный до внимания луч солнца резко бьёт прямо в глаза, и Томас зажмуривается, сжав челюсти в раздражении, проклиная вездесущий свет. Но времени на проклятия не выделяется слишком много — Томас практически сразу ощущает, как на него кто-то смотрит; неприятно, прожигая до самых костей. Опасливо метнув взгляд в сторону, он, к своему сожалению, замечает Минхо. Непроизвольно колени-предатели подкашиваются, и Томаса шатает в сторону. Ну уж нет. Он будет бежать. Томас, собрав всю волю в кулак, громко вздыхает и бежит дальше, ловко обогнув остальных бегунов, возвращаясь в строй.       Как только с бегом покончено, Томас садится на скамью, обливаясь потом и пытаясь прийти в себя. Он, кажется, никогда не бегал так быстро и усердно. И только Томас расслабляет мышцы, как его оглушает пронзительный свист.       — Итак! — этим оглушителем оказывается Минхо, устремивший на потенциальных сокомандников серьёзный взгляд, — С бегом мы закончили, но не потому, что я так захотел, а потому что бегаете вы как у…       — Сейчас все выстраиваемся в линию и по очереди выходим на ворота, — Галли демонстративно перебивает Минхо, угрожающе зыркнув на него и вынуждая того злобно всплеснуть руками.       Томасу хочется прыснуть от смеха, но вряд ли такая специфическая поддержка одного из капитанов обернётся ему дополнительными баллами. Он уверен, что его результаты и без этого оставляют желать лучшего. Томас, конечно, умеет рыть себе могилу, но сегодня совсем не тот день. Надев экипировку, он крутит выданный ему стик в руках и, кивнув себе в знак поддержки, направляется за остальными в сторону ворот.

***

      Спустя ещё два длинных часа всех измученных наконец отпускают в душ. Каждый из вымотавшихся парней пытается потопить свою нервозность под струями горячей воды не меньше двадцати минут, выслушивая маты от тех, кто сидит и ждёт своей очереди. Томас вздыхает с облегчением, когда замечает перегородки и дверцы в душевой. В школе такой роскоши им не представлялось, и там ему приходилось по часу сидеть и ждать, когда все обмоются, чтобы после в тишине и уединении принять душ. Томас непривередлив и спокойно может обмыться и в общей душевой (по крайней мере он заявляет это себе как истину), просто ценит личное пространство и уединение.       Когда Томас, замученный ожиданием, уже дёргает ручку двери кабинки в надежде принять долгожданный душ, то внезапно обнаруживает, что та почему-то отказывается поддаваться. Возмутившись отказу, Томас дёргает ручку с ещё большей силой. Без толку. Всё попытки открыть дверь оказываются тщетными.       — Да что за… — не унимается Томас, тихо выругавшись себе под нос.       Внезапно дверь распахивается, с силой врезав Томасу по лицу. Едва сообразив, что происходит, Томас понимает, что падает назад. Каким-то образом устояв на дрожащих ногах, он моментально хватается за место ушиба. И только сейчас до Томаса доходит, что кабинка всё это время была занята. Никакой магии и подстав от Вселенной. Он поднимает помутневший от боли взгляд, желая врезать виновнику ушиба в ответ, и видит перед собой Ньюта, в глазах которого читается полное недоумение.       — Ты что творишь? — спокойно спрашивает Ньют, одной рукой придерживая полотенце, что так и норовится сползти с его бёдер.       Картина вышла бы комичной, если вообще была смешной. Томас, естественно, теряется. Ньют, конечно же, недовольно смотрит в ответ. Несмотря на всё понимание ситуации, Томас не может заставить себя отвести взгляд от практически обнажённого тела напротив. Как оказалось, Ньют не из хилых парней. Худоба, конечно, присутствует, но тело его очень даже хорошо подтянуто; на руках и животе выступают мышцы, которые можно разглядеть невооружённым глазом. Это достойно внимания, но не столь пристального. Томас, ну прекрати уже пялиться на него.       — И… извини, я думал, там открыто… — виновато начинает оправдываться Томас, растерянно озираясь по сторонам.       — Ты мог бы просто проверить наличие ног в кабине, если бы нагнулся, и всё, — ровно тоном замечает Липман и, смерив Томаса недоумённым взглядом, проходит в сторону раздевалки.       С таким стыдом забываются все раннее нелепые случаи, возводя эту сцену на пьедестал, делая из неё звезду. Смачно шлёпнув себя по раскрасневшейся щеке, Томас заставляет себя двигаться, чтобы наконец помыться.       После душа и судорожных переодеваний всех ожидающих, в раздевалку возвращаются Минхо и Галли, первый с листом в руках, второй — с ключами, и кислым взглядом в придачу. Все внутренности Томаса быстро сжимаются в одну.       — Оглашаю список тех, кто будет сидеть на скамейке запасных, если не будет шевелить своей жопой, — серьёзно начинает Минхо. Он оглядывает каждого и только после этого продолжает: — Хикс, Лейн…       Томас, затаив дыхание и закрыв глаза, ждёт заветного «Нейланд», но ничего подобного не происходит. С этим осознанием у него в груди неприятно стреляет, а из-за разочарования и злобы на себя его одолевает головная боль. Томас заставляет себя открыть глаза, а потом оторвать опустошённый взгляд от пола.       — Остальные, простите — не судьба. Может, получится в другой раз, когда научитесь хотя бы бегать. На этом отбор окончен.       И всё-таки это кажется странным. На скамейку запасных отвели лишь восемь человек, а на замене, Томас знает, должно быть девять. И, кстати, Галли неожиданно куда-то делся.       — Нет, стоп. Стойте, — Минхо непроизвольно повышает голос, — Совсем забыл… Вам неизвестно, но в этом сезоне нас покинул один игрок ровно так же, как и другую команду. Поэтому нам придётся взять по одному человеку в основной состав.       Оглушающий гул рядом сидящих Томаса пугает, и он закрывает уши руками, пытаясь заглушить пронзительные вопли. В ответ на галдёж Минхо присвистывает:       — Ну вы чего там! Пир закатывать не надо, да и не из-за чего. Тоже мне достижение. Как только станете играть нормально, тогда порадуетесь.       Все как один затыкаются в одно мгновение, и это вызывает у Минхо довольную ухмылку. Прокашлявшись, он едва ли не кричит:       — Нейланд!       Все взгляды тут же приковываются к Томасу, застывшего в неясном ожидании. Ему послышалось, или Минхо действительно назвал его фамилию?       — Ты, блять, оглох? — беззлобно интересуется Минхо, взглянув на Томаса.       — Извини, — виновато выпаливает Томас и, ткнув в себя пальцем, переводит взгляд на Минхо, — Я?       — Да, ты, — азиат в удивлении вскидывает брови, — Ты знаешь ещё одного Нейланда? Я вот нет. Раньше играл? — Томас утвердительно кивает, — На какой позиции?       — Полузащитник.       — Отлично, будешь нападающим, — заканчивает Минхо и, проигнорировав обескураженный взгляд Томаса, обращается ко всем остальным: — Точно, забыл. Завтра будут оглашены результаты зачисления в другую команду. Не вешайте нос, возможно, будете в команде нашего злого белого волка, — азиат воодушевлённо скалится и выходит из раздевалки, оставив первокурсников наедине со своим счастьем, а кого-то с застывшими слезами на глазах.