Абрис

Placebo — A Million Little Pieces

      Ночной асфальт под ногами Чонгука блестел, как жидкое зеркало, отражая свет редких фонарей. Лужи, разлитые по тротуарам, выглядели бездонными и готовыми поглотить всё, что осталось от уверенности Чонгука. Дождь лупил по оставшейся редкой листве деревьев, по крытым верандочкам домов, и этот звук, однообразный и давящий, был ничем по сравнению с тем, что творилось у него в голове. Шум внутри был глухим, как будто мысли были закручены в смерч, от которого невозможно скрыться.       Он шёл через город, не видя его. Трещины на асфальте казались запутанными узорами, которые он пытался разгадать взглядом. Возможно, там были ответы. Или, наоборот, они затягивали его, как обманчивая иллюзия. Улица была пуста, как будто все исчезли, оставив его одного с этим непереносимым грузом. Каждый шаг отдавался эхом в голове, ритмично повторяя одну и ту же безжалостную мысль: «Это ошибка. Это ошибка. Это ошибка».       Чонгук хотел встряхнуться, как мокрая собака, но не мог. Мысли были как цепь, невидимая, сковывающая тело, не дающая дышать. Он остановился, ноги вдруг стали непослушными, как будто тело больше не могло нести эту тяжесть. Лицо обжигали холодные капли, но он не вытирал их — наоборот, позволял дождю смывать то, что жгло изнутри и проливалось горячими каплями по щекам.       Он поднял взгляд к беззвёздному небосводу — серому, точно полотно старого снимка, без намёка на свет и луну. Промозглые капли дождя сливались с этим бескрайним мраком, и он вдруг ощутил, что нет никакой разницы между его внутренней пустотой и бесцветным небом. Пустота была повсюду: внутри, снаружи — ничто не могло заполнить зияющее пространство души.       Когда он наконец добрался до квартиры, дверь встретила его натужным сопротивлением — словно чувствовала, что впускает не человека, а оболочку на грани краха. Тихий щелчок замка отозвался ударом сердца, но он предпочёл погрузиться в темноту: ни звука включённого света, ни отражения в зеркале. Ему не хотелось видеть собственную жалкую фигуру, выпачканную болью и усталостью. Лишь рассеянный свет фонаря за окном вырывал из мрака очертания привычных вещей: диван, кресло, наспех разобранную камеру на столе. Но даже этот тихий полумрак не приносил уюта — лишь подчёркивал его одиночество.       Он опустился прямо на пол, почти рухнул на прохладные доски, как когда-то прежде, когда груз непомерной тяжести давил на грудь. Подтянул колени к самому подбородку, крепко обнял их, будто стараясь удержать себя в целости — уберечь от расползающейся изнутри боли. Это была не просто грусть, а такое всепоглощающее ощущение, словно внутри всё выжжено дотла, и плакать оставалось только неслышно, на грани беззвучного крика.       В голове всплыли слова Тэхёна: как два полюса, они были одновременно согревающими и обжигающе холодными — точь-в-точь зимнее солнце, которое дарит ослепляющий яркий свет, но так и не касается теплом. И это ломало изнутри сильнее, чем беспросветная ночь, чем стекающие по щекам слёзы. Хотелось отключиться от реальности, провалиться в сон, не зная, проснётся ли он после этого снова. Хотелось оказаться там, где эти слова будут звучать не колкими упрёками, а ласковыми объятиями, утешающими даже в самом глубоком отчаянии.       Но Чонгук не верил больше ни единому слову, что было сказано Тэхёном или Намджуном.       Тишина квартиры давила на грудь. Только капли за окном, звенящие на подоконнике. Он слушал их, сжимая руками колени, и понимал: в нём не осталось сил протестовать против одиночества, обступившего со всех сторон. Он был сам себе тюрьмой и сам себе палачом, изнывающим от пустоты, которую никто не может заполнить.       И в этот миг ему казалось, что самая мучительная боль — именно от осознания, насколько он сейчас ничтожен. Боль ощущалась неумолимой и бесконечной. Ему казалось, что нет в мире ничего страшнее этого чувства. Чувства предательства.       Он провёл руками по лицу, сдавливая виски.       — Почему?.. Ну почему я должен быть таким? Почему я должен чувствовать всё это? — Ему казалось, что всё, что происходило в тот вечер, было кошмарным сценарием, написанным кем-то излишне жестоким.       — Я не могу всё это ещё раз… — прошептал он в пустоту. Голос был слабым, а душевное состояние — как трещина в стекле, готовая стать разломом. Он закрыл глаза, надеясь, что с темнотой придёт хотя бы временное облегчение. Чонгук провёл в таком состоянии, казалось, вечность. В какой-то момент он встал, неосознанно потянувшись к столу, где лежала камера. Он быстро собрал её. Пальцы чуть дрожали, когда он взял её, как будто в ней была заключена часть его души. Камера была спасением, как ни странно. С её помощью он мог сфокусироваться на чём-то, кроме себя. На чём-то, что не причиняло боль.       Он включил её. Кликнул затвором, сфокусировав объектив на отражении фонаря в стекле окна. Щелчок. Он не искал идеальный кадр, он искал себя в этих кадрах, искал ответ, почему всё это происходило. Каждый снимок был немым вопросом.       Но вскоре он прошептал себе, закрывая лицо руками:       — Глупец, я был таким наивным идиотом всё это время.       Он перебирал в памяти каждую встречу, словно заглядывал в застывший кадр: пытаясь определить, кто и какую реплику произнёс, как пересекались их взгляды, где прятались двойные смыслы в обычных, казалось бы, словах. Теперь каждая встреча казалась ему пропитанной ложью и скрытым умыслом. Он видел, как за его спиной обсуждали все его тайны, сомнения и самые ранимые грани души. И это причиняло физическую боль: ощущение, будто он сам отдал им своё сердце на растерзание, будто сам разложил сердце по частям на смотровом стекле, и они злорадно рассматривали каждую частичку под лупой.       И тут в душу змеёй вползла самая ядовитая и жестокая мысль: а вдруг всё это было лишь развлечением? Злым фарсом, в котором он выступал посмешищем для двоих людей, которым так доверился? И чем глубже он погружался в подобные размышления, тем больнее становились приступы отчаяния. Он начал представлять, как они насмешливо кивают друг другу, перешёптываясь, ухмыляясь, намеренно затрагивая самые болезненные темы.       А вместе с болью и стыдом пришло грязное чувство униженности. Казалось, всё, что он открыл им, вывернул наизнанку: свои мысли, чувства, желания — теперь стало орудием. Своё тело он тоже показывал им, искренне и хрупко; думал, что в этих моментах — подлинная близость и взаимность. Но теперь всё будто покрылось липкой плёнкой дешёвой инсценировки. «Прекрасно, — твердил внутренний голос, — ты был просто наивной игрушкой в чьих-то жадных руках».       В груди знакомо сдавило, будто он вновь оказался перед зеркалом, только внутренним, когда от рефлексии и душевной обнажённости становится стыдно до дрожи. Стыдно за то, что позволил себе поверить, с такой самоотверженностью раскрываться, откровенничать, пускать их в самые сокровенные уголки души. Всё, что казалось прекрасным и почти волшебным, теперь лежало на мусорной свалке воспоминаний, замаранное горьким привкусом предательства. И он не знал, сможет ли промыть эту рану дочиста.       Хотелось кричать — так громко, чтобы разорвать цепи этого унижения и обиды, но он лишь молча плакал, растерянно сидя на холодном полу. Стыд растаптывал его гордость, окончательно убивая доверие, а сердце разлеталось на мозаику.       — Игрушка… — стучало в висках, выбивая остатки здравого смысла. Он чувствовал себя переломанной куклой, которой наигрались и забросили в дальний угол. Закрыв глаза, он пытался укрыться от безумных мыслей, однако те лишь становились громче, жёстче, насмешливее. В ушах непрерывно звучала самоедская мантра: «Как я мог быть таким наивным идиотом?»       …       Намджун не стал ни спорить, ни уверять, что всё обойдётся — он знал, что Тэхён сейчас не услышит эти слова. Вместо этого он лишь крепче прижал его к себе, словно мог собственными руками предотвратить падение любимого человека в бездонную пропасть.       — Ты не один, — повторил он тихо. Его подбородок мягко лёг на плечо Тэхёна, а ладонь скользнула по груди, успокаивая мягким движением. — Мы справимся, родной. Вместе. Но не сейчас… Сейчас он не готов ни слушать, ни видеть нас. Если надавить — всё окончательно разрушим.       Тэхён накрыл ладонью его руку, вцепляясь в это тёплое прикосновение — оно казалось единственной опорой в этот момент.       — Хочу… так хочу верить, что ты прав… Ты ведь всегда оказываешься правым, — Тэхён говорил очень приглушённо.       — Не всегда, — возразил Намджун, но голос стал чуть мягче. — Но я знаю одно: я не дам тебе обрушиться. В самом начале не допустил, сейчас — тем более не допущу этого.       Тэхёну казалось, что мир снаружи перестал существовать. Только этот тусклый свет коридора, тени их фигур, их дыхание, смешивающееся в тепле их близости. Тэхён наконец позволил себе сдаться — не отчаянию, а этим родным рукам, этим тёплым словам. Намджун чувствовал, как любимый мужчина дрожит в его руках. Но он не отступал, не позволял себе ослабить объятие.       — Спасибо… — Хриплый шёпот Тэхён разбился благодарностью о грудь Намджуна. Он слабо сжал его руку, а затем невесомо прислонился щекой к тёплой ткани рубашки. — Спасибо, что не отпускаешь меня…       — Я всегда рядом, — отозвался Намджун почти неслышно, но этого хватило, чтобы дать Тэхёну опору. — Если закончил с делами, поехали домой. В таком состоянии ты вряд ли сможешь работать: только напортачишь. Завтра продолжишь, или отдашь коллегам на проверку. Если придётся перенести сроки — так тому и быть, никто не пострадает.       Ночной город будто задремал. Или так казалось Тэхёну. Ночь властвовала, даря влажное сияние асфальта и приглушённый шёпот дождя, стекающего по карнизам, машине и фонарным столбам. В салоне было тихо. Лишь редкие всполохи фар встречных автомобилей разбавляли тьму. Тэхён сидел, неподвижно глядя в окно, а Намджун уверенно вёл, словно его спокойствие могло впитать в себя весь хаос, бушующий в душе любимого человека. Время от времени Тэхён, не отрываясь от стекла, задавал один и тот же вопрос:       — Как думаешь, он вернётся?       Намджун не ответил сразу. Его пальцы крепче сжимали руль, а взгляд становился ещё более сосредоточенным на дороге.       — Не знаю, — наконец проговорил он, но голос был спокойным, даже обнадёживающим.       Когда они приехали домой, мир упрямо не проявлял себя. Дождь барабанил по стёклам, отражаясь блёклыми каплями в зеркалах и гладких поверхностях. Намджун закрыл за ними дверь, повесил верхнюю одежду, и лишь тогда посмотрел на Тэхёна, который остановился посреди гостиной, будто не знал, куда идти дальше.       — Иди, переоденься, — негромко сказал Намджун. — Ложись. Я сейчас.       Тэхён не ответил, но послушно пошёл в спальню. Они не разговаривали, пока готовились ко сну. Но, когда они легли, Тэхён, обмякший в объятиях Намджуна, ловил его тепло кожей, как замерзающий, нашедший укрытие. Его пальцы нежно скользнули по запястью Намджуна, пытаясь зацепиться за прочную нить, удерживающую его от падения в пропасть. Но он отстранился, чтобы посмотреть в глаза любимого человека.       — Родной, скажи, только по правде, что ты думаешь? — прошептал он, не отрывая взгляда. — Он вернётся? Как думаешь? Что сделать, чтобы он вернулся? Что нам вообще делать? Или… — Тэхён замер, наполненный страхом. — Или… ты рад, что он ушёл?.. Скажи правду, молю, только правду.       Намджун молчал несколько секунд, прежде чем ответить.       — Я не рад, Тэхён. Но и лукавить не буду — я переживаю не так, как ты.       Он замолчал, глядя в потолок, пытаясь найти подходящие слова.       — Для меня это другое. Ты любишь его так, как я, наверное, никогда не смогу или в нескором будущем. Ты ищешь его тепла, его смеха, его взглядов. А я… — Намджун выдохнул, его ладонь легла на затылок Тэхёна, мягко притягивая его обратно к своей груди. — Я вижу в нём просто приятного, интересного и безумно симпатичного, на мой взгляд, молодого человека. Я правда привязался к нему.       Тэхён вслушивался в каждое слово, чувствуя, как сердце боязно стучит в груди.       — Ты спрашиваешь, что делать… — продолжил Намджун. — Не торопи. Не пытайся удержать его, пока он сам не захочет вернуться. Но если он придёт, мы должны быть готовы принять его таким, какой он есть — вместе с его решениями.       — Но если он не вернётся? — Тэхён едва слышно задал вопрос, теряясь в мыслях.       Намджун молчал, собирался с мыслями. Его пальцы мягко поглаживали Тэхёна.       — Слушай, — начал он наконец. — Для начала нужно понять, что сейчас важно не только то, как нам его вернуть, но и то, как мы сможем это сделать так, чтобы не причинить ему ещё больше боли.       Тэхён тихо вздохнул, глядя в темноту.       — Я не могу думать о чём-то ещё, кроме того, как он сейчас себя чувствует… Это же всё повторяется у него. Ну… это… его история с бывшим. Только на этот раз вместо незнакомого человека — мы. Мы, кто говорил ему о доверии, о чувствах. Мы, кто должны были быть для него безопасным местом. Представляешь, какой ад в нём сейчас?.. Мы — ужасные люди.       Голос Тэхёна дрогнул, и он поднял глаза на Намджуна.       — Я чувствую эту боль, родной. Она внутри меня. Как будто я сам через это прохожу. Это просто невыносимо.       Намджун крепче прижал его к себе.       — Это тяжело, — мягко согласился он. — Но послушай… Есть несколько вещей, которые мы можем сделать, чтобы, если он вернётся, мы смогли построить всё заново. Для этого нам нужно честно взглянуть на то, что пошло не так.       Он говорил спокойно, как опытный специалист, который привык разбирать сложные ситуации.       — Первое, что нам нужно принять, — это то, что его доверие к нам сейчас разрушено. И это не что-то, что можно исправить быстро. Доверие восстанавливается через действия, через время, а не через слова. Если он вернётся, мы должны быть готовы не давить на него, а дать ему пространство, чтобы он мог сам понять, чего хочет. Хочет ли он нас обратно? Или к примеру, только тебя…       Тэхён кивнул, но в его глазах всё ещё была боль.       — Но если он не вернётся?       — Тогда мы должны будем принять его выбор. — Намджун посмотрел в глаза, он звучал твёрдо, но не жёстоко. — Полиаморные отношения требуют честности и уважения к чувствам всех участников. Если он решит, что ему лучше без нас, мы должны будем это уважать, как бы больно нам ни было. Но я думаю, он не уйдёт насовсем. Он может отдалиться, но это не значит, что мы потеряли его навсегда.       Тэхён закрыл глаза, пытаясь уложить слова Намджуна в сознании.       — А если он вернётся… что тогда?       — Тогда нам нужно будет начать с нуля, — ответил Намджун. — Хотя, может даже так и лучше. Если бы мы пришли к нему вдвоём на разговор, думаю, всё всё равно так и было бы — он был бы раздосадован, зол, оскорблён и прочее по списку. Я понимаю, насколько тебе тяжело, — добавил он после паузы. — Но знаешь, что я думаю? Это твоя эмпатия — то, как ты чувствуешь его боль, — это именно то, что может помочь нам всё исправить. Ты способен понять его, Тэхён. Это дар, и он нам сейчас очень нужен.       Тэхён обмяк в его объятиях, чувствуя, как слова Намджуна слегка унимают его внутренний хаос.       — Я сделаю всё, что нужно, — прошептал он. — Только бы у него хватило сил хотя бы выслушать нас.       — У него хватит, — уверенно ответил Намджун. — Но только тогда, когда он будет готов. Мы должны ждать, дать ему время. И когда он захочет, мы должны быть рядом.       Тэхён крепче прижался к груди Намджуна, стараясь удержаться за его спокойствие.

***

      Чонгук с трудом набрал текст для письма в офис. Его руки дрожали, глаза жгло от бессонной ночи, но он понимал: появляться на работе в таком состоянии — немыслимо. Простые слова о больничном дались с трудом, и когда он наконец отправил сообщение, то почувствовал странное опустошение, будто это письмо было последним мостом, который он решил сжечь.       Первый день тянулся бесконечно. В квартире было тихо, слишком тихо, и эта тишина разъедала. Он пытался чем-то занять себя: пересматривал старые фотографии, убирался, читал, но каждая мелочь возвращала его к одному и тому же — к ним. К Тэхёну и Намджуну. Воспоминания приходили волнами: сначала тёплые моменты — их смех, поддержка, прикосновения, а затем холодные: то, как они вдвоём смотрели на него, будто что-то скрывали, как будто он был лишним в их тайном мире.       На второй день злость начала проклёвываться сквозь боль. Чонгук чувствовал, как эта новая эмоция растягивается внутри него, как невидимая пружина. Он представлял себе их разговоры за его спиной, как они обсуждали его доверчивость, его слабости. Каждая такая мысль заставляла его ходить по квартире туда-сюда, сжимая кулаки, как будто это могло помочь справиться с накатывающей волной гнева.       Но затем гнев сменился отчаянием. К вечеру второго дня он сел у окна, наблюдая за моросящем дождём, и позволил слезам течь. Он не мог остановиться, не мог ничего сделать с этим потоком эмоций. Казалось, что весь мир исчез, остались только его боль и это чувство полного бессилия.       На третий день злость снова вернулась, но на этот раз она была тише, спокойнее. Чонгук начал задавать себе вопросы. Он анализировал их отношения, каждую мелочь, которая теперь казалась значимой. Он думал о том, как они говорили о доверии, как они строили с ним этот мир, который теперь рухнул. Он снова и снова возвращался к одной мысли: «Я был для них игрушкой. Но почему я этого не видел? Почему мне всё казалось правдой?»       На четвёртый день появилась невероятная усталость. Чонгук чувствовал себя выжатым, как лимон. Мысли больше не обрушивались на него цунами, они стали более разрозненными, как осколки, разбросанные по комнате. Казалось, что весь мир стал серым, и он был застрявшим в этом сером тумане. Чонгук осознавал, что ему нужно что-то сделать, но он не знал, что именно.       К пятому дню всё изменилось. Он проснулся с ощущением, что впервые за долгое время его разум прояснился. Мысли начали формироваться в осмысленные выводы, не просто хаотично кружить внутри черепа. Чонгук долго сидел, облокотившись на кухонный стол, и наконец понял: он не сможет разобраться во всём этом один. Ему нужен кто-то, кто сможет взглянуть на ситуацию со стороны, помочь ему собрать эти разбросанные осколки его мыслей. Он взял телефон и, немного поколебавшись, набрал номер Хоёна.       — Привет. У тебя найдётся время?       — Звучишь так, будто произошёл конец света, — ответил друг.       — Примерно это и произошло, — на спокойном выдохе произнёс Чонгук.       — И мы последних два человека оставшихся в живых? — постарался улыбнуться друг, — приезжай.       — А я думал, что ты ко мне…       — Если в твоём мире произошёл конец света, лучше выбирайся из него и едь в мой, где всё, что меня расстраивает — клиенты-дебилы, которые не могут сформулировать чётко свой заказ!       Чонгук чуть улыбнулся и согласился с другом. Он положил трубку и закрыл глаза, прислонившись лбом к холодной поверхности стола. Ему казалось, что этот короткий разговор с другом был первым глотком свежего воздуха за несколько дней. Ещё раз глубоко вдохнув, он поднялся. Собираясь, он ощутил странное спокойствие, которого не было в предыдущие дни. Пусть он пока не знает, что делать, но хотя бы первый шаг сделан. Мир за окном всё ещё был покрыт серым дождливым занавесом, но теперь Чонгук чувствовал, что он больше не заперт внутри себя.       Когда он сел в такси, мир за окнами автомобиля потек мимо размытой лентой света и теней. Ему всё ещё было больно, обида ещё держала его, но в этой поездке появилось что-то новое — слабая, едва ощутимая надежда. Хоён всегда знал, как слушать. Он не давал пустых советов, не осуждал — просто был рядом. А сейчас это было именно то, что нужно Чонгуку. Когда он приехал, дверь открылась мгновенно, как будто Хоён ждал его под ней. Взгляд друга, полный понимания, заставил Чонгука задуматься: Сколько же он молчал об этой боли, прежде чем она прорвалась наружу?       — Проходи, — сказал Хоён, отодвигаясь, чтобы впустить его в квартиру. В воздухе пахло кофе и чем-то сладким — уют дома друга, близкого человека, которого так не хватало Чонгуку последние дни. Он снял чуть мокрую куртку, осторожно вешая её на крючок, обувь.       — Просто расскажи всё сразу, ладно. А я буду слушать и готовить. Обещаю не перебивать, — сказал друг, направляясь на кухню.       Чонгук присел за стол, наблюдая за тем, как Хоён ловко промывает рис, ссыпает его в рисоварку. Вскоре на кухне запахло чем-то тёплым и домашним — запах обжариваемого чеснока и лёгкая сладость, источаемая оставшимися на столе апельсинами.       Хоён закурил сигарету, положив пачку на край стола, намекая, что Чонгук может брать, если захочет. Дым закружился в воздухе, смешиваясь с теплом кухни.       — Ну? — мягко спросил друг, не оборачиваясь. — Рассказывай. Всё.       Чонгук медлил. Затем он взял сигарету, закурил, вдохнул и начал говорить.       — Всё началось ещё тогда, когда я впервые встретил Тэхёна. С самого начала он был… другим. Тёплым, спокойным, мягким. Он умел слушать. Я… я не знаю, как это объяснить. Он был как место, где мне было безопасно. Где я мог быть собой. Ну, ты знаешь.       Чонгук сделал ещё одну затяжку, его голос стал чуть тише.       — Потом появился Намджун. Он… он совершенно не похож на Тэхёна. Сильный, уверенный в себе. У него такое влияние, что кажется, будто он всегда знает, что делать, что сказать. Я потянулся к нему так же, как к Тэхёну. Я, наверное, всегда боялся этого — чувства к ним обоим. Боялся, что это неправильно. Что я их предаю. И себя заодно.       Хоён продолжал молча резать овощи, но каждая его деталь — чуть склонившаяся голова, медленные движения ножа — показывала, что он полностью сосредоточен на рассказе друга.       — И помнишь, я же рассказал Тэхёну о Намджуне… — Чонгук нервно выдохнул дым. — А потом… потом я увидел их. Тэхён и Намджун. Вдвоём. Целующихся. — голос дрогнул. — Они были так… близки. Так, будто я всегда был для них чем-то… второстепенным.       Он замолчал, сжимая сигарету в пальцах. Огонёк на кончике едва заметно мерцал, как будто отражая внутреннее состояние.       — Я чувствую себя игрушкой, Хоён. Сначала я думал, что нашёл что-то очень драгоценное. Людей, которые видят меня. Которые заботятся обо мне. А теперь… теперь всё, что я чувствую, это… стыд. И они же знали, как мне было больно раньше. Я рассказал им про своего бывшего, про то, как он предал меня. Я открылся им так, как не открывался никому. А теперь… я понимаю, что это всё было зря.       Чонгук затушил сигарету в пепельнице, почти не глядя на неё, словно боялся столкнуться со своим же отражением в её металлической поверхности. Пальцы дрожали — он поспешно достал новую сигарету и поднёс зажигалку, чтобы гулкое одиночество в груди не успело взять над ним верх.       — Это всё снова повторяется, — голос звучал с надрывом, — сколько бы я ни верил… вечно надеюсь, что в этот раз всё будет иначе. Но, кажется, во мне самом что-то сломано, раз всё снова заканчивается предательством. Снова я тот, кого беззастенчиво используют, а потом… выбрасывают, как пустую пачку из-под сигарет.       Глаза предательски заслезились, и Чонгук стиснул зубы, стараясь вернуть себе хоть видимость контроля.       — Боль… бьёт по мозгам, по лёгким, по всему мне, Хоён. — Он выдохнул сквозь туман сигаретного дыма, пытаясь унять дрожь в голосе. — Я не могу ни думать, ни дышать. Перед глазами только их лица, прикосновения, лживые слова… — последние слова уже сорвались в полушёпот. — Словно кусок моей души выдрали из меня. И теперь я пытаюсь понять, как жить без этих двух частей, словно мне сказали: «Собери себя сам, если сможешь».       Он закрыл лицо ладонями; плечи вздрогнули, выдавая и бессилие, и отчаяние сразу. Некоторое время стояла тяжёлая тишина, лишь горький привкус дыма оставался в воздухе. Наконец, Чонгук сделал прерывистый вдох, опуская руки и глядя куда-то в сторону.       — Вот и всё. Вывернул всё наизнанку, — пробормотал он сдавленно. — Больше мне нечего добавить.       Хоён докурил свою сигарету и обернулся.       — Могу я теперь сказать свои мысли? — спросил он.       Чонгук кивнул, нервно сжимая пальцы.       Хоён облокотился на край стола, прикурил следующую сигарету и внимательно посмотрел на друга. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах читалась боль за Чонгука.       — Знаешь, я слушал тебя и думал… — начал он, держа сигарету между пальцами. — Ты говоришь о них так, — он резко выдохнул, — спокойно! Я знаю, как прозвучу, поэтому, спокойно!.. Но ты говоришь так, будто они специально хотели причинить тебе боль. Будто всё это была какая-то игра. Но, Чонгук, я не думаю, что это… именно вся правда. Они же не чужие люди тебе уже. Ты ведь сам сказал — ты чувствовал себя с ними в безопасности. Они были для тебя важны. А такие вещи не строятся на лжи. Какие-то события можно подстроить, но эмоции, взгляды, чувства, оргазмы… Ну, это… как-то… слишком всё, не?.. При всём уважении и любви к тебе, мой дорогой, но что у тебя такого материального, или какой такой ценной информацией ты обладаешь, чтобы тебя вот так обхаживать? Как-то странно, не правда ли?       Чонгук хотел возразить, но Хоён поднял руку, давая понять, что его стоит выслушать.       — Послушай, я не оправдываю их. Не говорю, что они правы. Но мне кажется, что их ошибка не в том, что они тебя использовали, а в том, что они не поняли, насколько глубоко тебя это заденет. Но они упустили самое главное — твою уязвимость.       Хоён затушил сигарету, выдохнул и подвинул к Чонгуку чашку с чаем.       — Знаешь, что меня злит? Что ты так самозабвенно готов винить себя. Ты сидишь здесь и говоришь, что с тобой что-то не так, что ты слепой, наивный идиот. Но разве доверие — это наивность? Разве быть открытым с людьми, которых ты любишь — это ошибка? Это их ответственность была — бережно обращаться с этим доверием. Они её не выполнили, и это их вина, а не твоя.       Чонгук опустил взгляд, сжимая чашку ладонями.       — Но и думать, что всё это было фальшивым — тоже ошибка. Я видел тебя, когда ты говорил о них. Ты светился. Ты был счастлив. Такое не случается из-за лжи. Они действительно значили для тебя многое, и, возможно, ты для них тоже. Просто… знаешь, иногда даже самые близкие люди совершают жестокие глупости. Иногда мы раним друг друга, даже не осознавая этого. Теперь вопрос в том, что ты хочешь делать дальше. Если тебе больно — это нормально. Если тебе нужно время, чтобы восстановиться — это тоже нормально. Но ты должен задать себе один вопрос: ты хочешь попробовать простить их? Или хочешь двигаться дальше? Потому что оба пути требуют сил. И ты должен выбрать тот, который позволит тебе найти мир внутри себя.       Хоён чуть подался вперёд, и заглядывая другу в глаза сказал:       — Пообещай мне только одно. Что бы ты ни выбрал дальше, перестань винить себя. Ты не виноват в том, что доверял. Не виноват в том, что любил. И уж точно не виноват, что сейчас тебе так больно. — Он помолчал, глядя, как Чонгук пытается дышать ровнее.       — Кстати, как они всё это объяснили?       — Да никак, — отозвался Чонгук, устало опустив веки.       — Никак — это как?       — Тэхён попытался что-то сказать, бежал за мной… Но я был слишком ошарашен, слишком разбит, чтобы вообще вникать в какие-то объяснения.       Хоён пожал плечами и с теплотой накрыл ладонью руку Чонгука:       — Значит, может, пришло время всё-таки выслушать его?       — Думаешь? — Чонгук вскинул на него тревожный взгляд.       — А что ты теряешь? Возможно, выговорившись, ты перестанешь считать себя виноватым во всём. Тебе ведь любопытно узнать, что между ними на самом деле происходило? Как давно и при каких обстоятельствах они сблизились?       — Интересно… — Чонгук закусил губу, стесняясь собственных мыслей. — Но… Разве о таком вообще спрашивают?       — Хах! А почему нет? Это они тебя обидели, значит должны из кожи вон вылезти, чтобы завоевать твоё расположение. Если Тэхён побежал за тобой, значит хотел объясниться, значит на тебя не всё равно. Как было с твоим бывшим.       — Да, но… ни один из них не написал мне и не звонил.       — Умные мужики, что сказать.       — Почему это?       — Потому что дали тебе время прийти в себя, не давят. Ждут. И вообще неизвестно, что у них там между собой. Я бы чисто ради собственного интереса узнал бы.       Чонгук задумался, глядя в свою чашку, в которой давно остыл чай. Его пальцы чертили круги по керамической поверхности.       — Ты правда думаешь, что они ждут? Что это не значит, что им всё равно? — спросил он, не поднимая взгляда.       — Я думаю, — ответил Хоён, качая головой, — что если бы им было всё равно, они бы не ждали тебя. Один из них, если не оба, уже пришли бы к тебе и начали бы «объясняться» через силу. Но они этого не делают. Знаешь, почему?       Чонгук наконец поднял взгляд, чуть нахмурив брови:       — Почему?       — Потому что они знают, что если начнут давить, то только хуже сделают. Потому что, несмотря на всё, они уважают твои чувства. Ну, или боятся, что, если сейчас полезут, ты окончательно их пошлёшь. В любом случае, это говорит не о безразличии, а об уважении.       Чонгук коротко хмыкнул, но ничего не ответил. Хоён продолжил, усмехнувшись:       — Эти — они молчат. Ты не задумывался, что это молчание говорит больше, чем любые слова?       — Да уж… молчание у них получилось знатное, — пробормотал Чонгук, криво улыбнувшись. — Но как мне это поможет? Как мне перестать чувствовать себя так… хреново?       — Знаешь, что я думаю? Ты пока не знаешь всей картины. Ты строишь догадки, додумываешь за них. Ты живёшь в своей голове, а не в реальности. И если ты продолжишь так, то только больше себя накрутишь. Ты уже накрутил, если честно. Порой звучишь как безумец с манией величия. Ты можешь продолжать мучить себя, или можешь узнать правду. Ты сам сказал, что тебе интересно, как давно это началось. Когда они познакомились? Почему не сказали тебе сразу? Что они сейчас чувствуют? Но, Чонгук, если ты хочешь знать — задай эти вопросы. Сядь с ними, хотя бы с одним из них, и поговори. Я понимаю, это тяжело. Я понимаю, что это больно. Но без этого ты застрянешь здесь, в своей голове, в этом хаосе. И это сделает только хуже.       Чонгук обдумывал слова друга. В голове проносились десятки мыслей, но среди них была одна, которая постепенно начинала звучать громче других: «Может, действительно стоит попробовать?»       — Ты прав, — тихо сказал он, наконец отрываясь от своих мыслей. — Я не могу больше так. Надо выяснить всё.       — Вот это правильное решение! — Хоён улыбнулся, хлопнув друга по плечу. — Главное, помни: ты абсолютно ничего не теряешь. Наоборот, всё, что ты можешь получить — это ясность и ответы.       — Теперь я хочу этого прямо сейчас, — признался Чонгук.

***

      Горячо любимая квартира казалась Тэхёну огромной и безжизненной. Обычно уютное пространство, наполненное звуками их совместной жизни, теперь стало чужим. Он ходил туда-сюда, словно пленник, не находя себе места. Каждую минуту он брал телефон в руки, пальцы нервно скользили по контактам, иконке сообщений. Имя Чонгука смотрело на него с экрана, вызывая болезненный отклик.       — Я просто оставлю ему голосовое… хотя бы одно, — проговорил он вслух, словно сам себе пытался найти оправдание.       Он уже нажал на кнопку записи, но тут в комнате раздались шаги. Намджун появился с усталым выражением на лице. Он молча подошёл к Тэхёну, посмотрел на его подрагивающие пальцы и мягко забрал телефон из его рук.       — Тэхён, нет. Не сейчас.       — Но, Намджун… — Тэхён тяжело выдохнул, его плечи обмякли. — Я больше не могу это терпеть. Он даже не знает, что это было между нами. И что я… мы чувствуем. Он наверняка думает… что мы специально сделали ему больно. А это не так… не так!       — Я знаю. — Намджун аккуратно положил телефон на стол, а затем взял Тэхёна за руки, сжимая их, чтобы тот почувствовал его силу и присутствие. — Но сейчас ему больно. Очень больно. Ты должен понимать: что бы ты ни сказал, он просто не сможет это услышать. Не сейчас. Его злость, его обида — они заглушат всё. Даже правду. Особенно правду.       Тэхён вздрогнул, будто его ударили. Он резко вырвал руки из хватки Намджуна и отвернулся, упираясь ладонями в стол. Его дыхание участилось.       — Так что, мы должны просто сидеть и ждать?! Думать о том, что он переживает, что он, возможно, ненавидит нас, — его голос сорвался, — и ничего не делать?! Намджун, я не могу так! Я чувствую себя трусом в такой ситуации! Или ты вообще рад, что всё так, признайся, а?       — Это не трусость. Это уважение, Тэхён, — твёрдо сказал Намджун, сделав шаг вперёд. — И я тактично с пониманием проигнорирую твои слова касательно меня. Потому что я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Но подумай: ты хочешь оправдать себя или помочь ему? Если второе, то ты должен дать ему время. Мы уже сделали ошибку, что не сказали всё сразу. Ещё одна — и ты потеряешь его окончательно. Этого хочешь?       Тэхён замолчал, его плечи опустились ещё ниже. Он обхватил себя руками, словно пытаясь защититься от внутреннего холода.       — Прости меня. Это убивает, родной, это убивает меня, — прошептал он. — Я каждую минуту думаю о нём. Что он чувствует. Где он сейчас. Один ли он… или он ненавидит нас настолько, что просто хочет забыть, что мы существуем.       Намджун подошёл ближе и осторожно положил руку ему на плечо. Прикосновение было тёплым, уверенным, но в нём не было ни капли давления.       — Если через неделю он не объявится, мы свяжемся с ним. Вместе, — сказал он тихо. — Но сейчас это бесполезно. Я знаю, как тебе сложно. Но это — единственный правильный выход.       Тэхён поднял голову, и долго смотрел на Намджуна, как будто пытаясь найти в нём опору, ответ на всё происходящее.       — Почему ты всегда знаешь, что делать? — спросил он.       — Потому что уже много лет работаю с людьми. И стараюсь думать наперёд. О том, как это повлияет на всех нас. Мы уже в сложной ситуации, Тэхён. Если мы ошибёмся сейчас, мы разрушим всё окончательно.       — А если он всё равно нас не простит?       Намджун выдохнул и сжал его плечо чуть крепче.       — Тогда мы должны будем это принять. Но ты должен верить, что он сможет нас выслушать. Главное, чтобы, когда он будет готов, мы были рядом. Вместе.       Тэхён отвернулся к окну. Ему хотелось верить словам Намджуна. Он всё ещё не отпускал мысли позвонить. Но взгляд любимого мужчины, полный уверенности и заботы, не позволял ему сделать этот шаг. Вместо этого он прошептал, больше себе, чем ему:       — Пожалуйста, Чонгук… верь нам хотя бы немного.       Взгляд Намджуна упал на кухонный уголок, где стояла кофемашина. Решение занять руки чем-то простым и механическим показалось ему единственным возможным способом не погрузиться в бедлам собственных мыслей.       — Хочешь кофе? — спросил он, обернувшись к Тэхёну.       — Да, — тихо отозвался тот, даже не поднимая головы. Голос звучал слабо.       Намджун кивнул, взял фильтр рожка и открыл контейнер с кофе. Аромат свежемолотых зёрен наполнил кухню, напомнив ему о многих спокойных утрах, которые они проводили с Тэхёном. Казалось, это было в другой жизни. Он выдохнул через нос, стараясь удержать внезапно накативший комок в горле.       Пока он насыпал кофе в фильтр, старательно утрамбовывая, в голове крутились мысли, словно плёнка на повторе. И раз за разом всё сводилось к одному имени: Чонгук. Его лицо, искажённое обидой и болью, всплывало перед глазами навязчиво-яркими вспышками. Казалось, каждая секунда той ночи, каждый её острый угол, жгли память.       Да, он действительно проникся этим парнем. И эта мысль пугала, наваливалась неожиданным грузом. Не было страстной уверенности в своих чувствах, как с Тэхёном, не было привычной эмоциональной ясности, но в Чонгуке было что-то необъяснимо притягательное: свет, жизнь, странная смесь мягкой уязвимости и внутренней силы. Всё это держало взгляд на нём, как на чем-то редком и бесценном. И хотя Намджун обычно гордился своим умением держать чувства под контролем, в этот раз он ощущал себя выбитым из колеи. Впервые за семь лет.       Он присоединил рожок к кофемашине, включил воду и наблюдал, как струя чёрного кофе медленно заполняет чашки. Чёрное чувство вины. Вот что давило больше всего. Оно было тихим, почти неощутимым на первый взгляд, но всё же пронизывало его до глубины. Он всегда старался быть справедливым, честным. Но чувство, что он тоже предал Чонгука, не покидало его.       Да, Чонгук доверился им, а они допустили ошибку. Допустили, что он узнал всё таким образом, что его мир разрушился из-за их молчания. Он никогда не хотел причинить боль. Но как исправить то, что уже сделано? Кофе был готов. Намджун машинально поднял чашки, поставил их на поднос. Он волновался за Чонгука. И дело было не только в вине. Это было что-то другое, более личное. Может, его чувства уже действительно граничили с лёгкой влюблённостью? Он боялся, что они сломали Чонгука окончательно.       Но ещё больше он боялся за Тэхёна. Видеть любимого человека в таком страдании было невыносимо. Тонкий и ранимый, Тэхён мог окончательно сломаться, если Чонгук не вернётся. «Нам пока нельзя появляться перед ним, — твёрдо напомнил он себе. — Пока Чонгук в ярости, он не услышит нас. Нужно дать ему время…»       Из гостиной донёсся тихий зов:       — Намджун, ты ещё долго?       — Уже иду, — отозвался он, взяв поднос.       Когда Намджун поставил чашки и сел рядом, во взгляде Тэхёна читалась благодарность и тихая мольба о помощи. Намджун накрыл его руку своей:       — Мы справимся, — сказал он, убеждая не только Тэхёна, но и себя. — Когда Чонгук вернётся, мы сделаем всё, чтобы он услышал нас. Понял и принял. Обещаю.       …       — Если хочешь — сейчас самое подходящее время, тебе так не кажется? — Хоён почти улыбнулся.       Чонгук долго смотрел на экран телефона. Его пальцы зависли над клавиатурой, как будто сама мысль о том, чтобы написать, требовала невероятных усилий. Внутри всё ещё бушевала буря: боль, обида, гнев. Но где-то в этой буре теплилось странное чувство — желание понять. Узнать правду.       — И что написать? — растерянно спросил Чонгук.       — Для начала поздоровайся, ты же воспитанный человек, — улыбнулся друг.       Наконец, Чонгук начал печатать сообщение Тэхёну.

me      

Привет      

15:15      

      Сообщение выглядело коротким, сухим, но даже этого оказалось достаточно, чтобы его сердце забилось быстрее. Он не знал, что ожидать в ответ. Ответят ли вообще?       — Как думаешь, он ответит? А если не ответит?! Тогда написать Намджуну? А если и тот не ответит?!       — Стоп! Ты чего?! Это они должны нервничать, а не ты, и вообще, минуты не прошло, вдруг человек в туалете. Дай время, ответит.       Тэхён сидел на диване, уставившись в телефон. Пальцы нервно барабанили по кружке, взгляд то и дело скользил к экрану. В груди всё сжималось от какого-то ожидания. Каждый раз, когда экран загорался от уведомления, он на долю секунды задерживал дыхание, а потом разочарованно выдыхал, видя, что это не то, чего он ждал.       И вот, наконец, раздался характерный звук уведомления, и телефон завибрировал в его руке. Тэхён замер. Взгляд упал на экран, где ярко горели буквы:       Чонгук       Привет       15:15       Мир замер. Он резко вскочил с дивана, глаза загорелись, а в груди всё закипело.       — Чонгук написал! — выкрикнул он, оборачиваясь к Намджуну, который стоял у окна с чашкой кофе. Его голос дрожал от радости. — Намджун, он написал!       Намджун обернулся, в его взгляде мелькнуло удивление, но затем он лишь мягко улыбнулся. Не успел он что-то сказать, как Тэхён, подхватив его за талию, притянул к себе в объятия и крепко сжал.       — Он написал, ты понимаешь?! — почти выкрикнул он, уткнувшись лбом в плечо Намджуна. Его голос звучал взволнованно, почти по-детски. — Что нам ответить?! Родной, что ему написать, чтобы он не передумал?!       Намджун поставил чашку на стол и обнял Тэхёна одной рукой, мягко поглаживая его по спине, будто пытаясь успокоить.       — Спокойно, любимый, — сказал он с лёгкой, но довольной улыбкой. — Просто ответь для начала. Так же, напиши «Привет». Мы пока не знаем, зачем он пишет, да и он сам, возможно, ещё не уверен. Не дави.       Тэхён резко поднял голову, его глаза были широко раскрыты, а дыхание сбивалось от волнения.       — Привет? Только это? Но… — Он замолчал, осознавая, что спорить бессмысленно. Потом быстро кивнул, будто соглашаясь с этим планом, и принялся печатать дрожащими пальцами.

me      

Привет      

15:18      

      Едва сообщение улетело, он снова взглянул на Намджуна, ища одобрения.       — Думаешь, этого хватит? Он не подумает, что мы равнодушны? — взволнованно спросил он, сжимая телефон.       Намджун слегка улыбнулся, легко коснувшись Тэхёна.       — Он написал первым. Это уже значит, что он хочет поговорить. Главное — не торопить его и дать самому решить, что сказать дальше.       Тэхён кивнул, но нервно постукивал ногтем по экрану телефона, ожидая следующего уведомления. Казалось, каждая секунда ожидания растягивалась.       Прошла минута. Потом две. Экран засветился. Чонгук почти закричал:       — Он ответил! Ответил!       — Кто бы сомневался, — с усмешкой сказал друг.       — И что мне написать дальше? — Он уставился на Хоёна.       — А что ответил-то?       — Тоже просто «привет». Это плохо?       — Почему? Нет, вы поздоровались. Теперь спроси, что хочешь. Тогда станет понятно всё.       — А что я хочу у него спросить? — вылупился Чонгук и глубоко вдохнул, чувствуя, как напряжение сковывает пальцы. Он снова начал печатать, на этот раз быстрее.

me      

Ты хотел всё объяснить      

Кажется, я хочу знать правду      

15:20      

      Тэхён вскинул голову, а затем резко схватил телефон. Его дыхание участилось, пальцы дрожали, и он будто забыл, как правильно дышать.       — Родной, он хочет знать правду. — Глаза метались между текстом и лицом Намджуна, который сохранял спокойствие, хотя в его взгляде тоже мелькала лёгкая тревога. — Что писать? Что мне ему ответить?!       Намджун сделал шаг ближе, присел рядом, забрал телефон у Тэхёна и внимательно посмотрел на экран. Затем спокойно вернул его, мягко коснувшись руки Тэхёна.       — Напиши: «Спроси, что ты хочешь знать». Дай ему возможность задать вопросы, которые у него есть. Не торопи его.       Тэхён кивнул, но его взгляд был растерянным. Он машинально начал печатать:

me

Спроси, что ты хочешь знать

Отвечу на всё

На абсолютно любые вопросы

15:22

      Когда сообщение отправилось, он сразу взглянул на Намджуна       — А вдруг… вдруг он начнёт спрашивать… о том, чего мы не хотим говорить?       — А такое есть? Тэхён, если он готов задавать вопросы, это значит, что он хочет понять. Мы должны быть честными. Главное сейчас — не давить и не защищаться. Просто отвечай.       На другой стороне, Чонгук, глядя на экран телефона, почувствовал, как внутри всё перевернулось. Эти простые слова открыли перед ним бездну вопросов.       — Спроси, что хочешь знать, — пробормотал он себе под нос, почти насмешливо. — Да что я вообще хочу знать?       Его пальцы начали быстро стучать по экрану:

me

Когда вы начали встречаться?

15:23

      Сообщение было коротким, но как только он отправил его, сердце тяжело застучало. Он закрыл глаза и прижался к спинке стула, ощущая, как волнение нарастает волной. Он заговорил обращаясь к другу:       — Я, наверное, задал очень глупый вопрос, но он первый у меня возник в голове.       — Какой? — легко поинтересовался Хоён.       — Как давно они с Намджуном.       — И что тебе даст ответ на это? — так же легко спросил друг.       — Не знаю даже, — пожал плечами Чонгук, — просто интересно, кто из нас лишний в этом уравнении.       — А если Тэхён также как и ты не может выбрать? Или Намджун? Что тогда думаешь делать?       — Дьявол… Я даже не думал о таком раскладе…       Когда уведомление появилось на экране телефона Тэхёна, он едва не уронил его.       — Он спрашивает, когда мы начали встречаться, — прошептал он, оборачиваясь к Намджуну.       — Просто скажи правду. Что я говорил: честность — наш единственный шанс. К тому же мы хотим его пригласить в семью. Поэтому максимальная честность и открытость.       Тэхён закусил губу, чувствуя, как внутри всё дрожит. Он печатал медленно

me      

Мы с Намджуном вместе уже семь лет      

15:24      

      Сообщение отправилось. Тэхён бросил телефон на стол, закрыл лицо руками и глубоко выдохнул.       — Он нас возненавидит, — выдохнул он.       — Он уже зол на нас, Тэхён. Но это лучше, чем ложь, — мягко ответил Намджун. — Хуже быть уже не может.       Читая это сообщение, Чонгук почувствовал, как гнев вспыхнул в груди. Тэхён тут же получил сообщение следом:       Чонгук       Как это семь лет?..       15:24       — Как я и говорил — он в шоке и уже наверняка посылает нас в закат.       — Не паникуй раньше времени. Его удивление никак не перечёркивает его влюблённость в нас. Он в смятении и ещё большем непонимании. Дай время ему. И ответь, он ждёт.       Тэхён принялся писать ответ:

me      

Мы с Намджуном семья уже семь лет      

Если бы не закон в нашей стране      

Мы были бы официально в браке      

15:25      

      И Тэхён тут же добавил:

me      

Но это никак не умаляет наших с ним чувств к тебе!      

15:25      

      Чонгук уставился на экран телефона. Его глаза пробегали по словам снова и снова, но голова отказывалась их воспринимать. Семь лет? Семья? Официальный брак? Он резко поднялся с места, нервно расхаживая по комнате.       — Семь лет… — пробормотал он, — семь, чёрт возьми, лет!       Хоён, который до этого наблюдал за другом молча, наконец, сказал.       — Сядь, не ходи туда-сюда. Бесишь. От этого семь лет не станут короче.       — Ты не понимаешь! — воскликнул Чонгук, оборачиваясь. — Они вместе уже семь лет! Почему они мне об этом не сказали? Почему вообще впутали меня в это? Что это вообще за странная игра такая?!       — А ты уверен, что это была игра? — спокойно спросил Хоён, закуривая новую сигарету.       — А что ещё это могло быть?! — Чонгук нервно потёр лицо. — Они… Они строили что-то со мной, говорили про чувства, про доверие… А теперь оказывается, что всё это время они… Они — семья.       Хоён выдохнул дым, глядя на друга с лёгкой усмешкой.       — Ты сам сказал: они говорили про чувства. К тебе. А то, что они семья… Это что, автоматически делает их слова и чувства к тебе ложью?       Чонгук замер. Его взгляд стал менее злым, но более растерянным.       — Это… Как вообще такое возможно?.. Я не знаю, Хоён. Я правда не знаю. — Он опустился обратно на стул, машинально сжимая и разжимая телефон в руках. — Просто… Если они всё это время были вместе, зачем было втягивать меня? Им, что, друг друга мало? Почему не сказали сразу?       Хоён пожал плечами, стряхивая пепел в пепельницу.       — Ну, ты же можешь спросить их и об этом тоже. Вот, задай интересный вопрос.       Чонгук кивнул, нервно вздохнув. Его пальцы снова начали стучать по экрану:

me      

Почему вы мне ничего не сказали?      

15:27      

      Тэхён тут же прочёл очередное сообщение       Чонгук       Почему вы мне ничего не сказали?       15:27       — Подожди, — сказал Намджун. — На это я отвечу.       Намджун взял телефон и быстро напечатал:

me      

Это Намджун.      

Мы боялись, что потеряем тебя.      

Правда пугала бы.      

15:28      

      Чонгук уставился на экран, чувствуя, как внутри всё смешивается. Злость, обида, но также что-то похожее на сожаление. Он молчал, просто сидел, глядя на короткий текст, который почему-то казался ему болезненно честным.       Он набрал следующее сообщение:

me      

Не знаю, смогу ли я простить вас      

15:29      

      Когда это сообщение прочли Тэхён и Намджун, комната снова погрузилась в напряжённую тишину. Тэхён дрожащими пальцами начал набирать ответ:

me      

Мы не просим прощения      

Это было бы глупо с нашей стороны      

Мы просто хотим объясниться      

Приезжай к нам      

Мы всё расскажем      

15:30      

      Эти слова задели Чонгука сильнее, чем он ожидал. Он смотрел на них, чувствуя, как внутри что-то дрогнуло. Сообщение с ответом пришло мгновенно. Тэхён не хотел верить своим глазам, он передал телефон Намджуну.       Чонгук       Но вы уже меня потеряли.       15:31       Намджун взял телефон в руки, его лицо стало сосредоточенным. Внутри всё клокотало, но голос должен был быть ясным, без эмоций, которые могли бы спугнуть Чонгука. Он глубоко вдохнул, поднося телефон ближе.       — Чонгук, это Намджун. Здравствуй…— Его голос звучал ровно, почти сухо, но за этой сдержанностью читалась искренность, ощутимая в каждой паузе. — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Тебе больно, и у тебя есть на это полное право. Я понимаю, что наши действия — или, точнее, наша нерешительность — разрушили твоё доверие к нам. — Он сделал небольшую паузу, чтобы собрать мысли, а затем продолжил, чуть тише: — Мы ошиблись. Мы боялись, что правда отпугнёт тебя, что ты не захочешь давать нам шанс объясниться. Это было трусостью с нашей стороны, и я беру на себя ответственность за то, что ты оказался в этой ситуации. Ты сказал, что мы тебя потеряли… Возможно, так и есть. Но я прошу лишь об одном: дать нам шанс объясниться до того, как ты закроешь все двери окончательно. Не буду оправдываться — наши действия не имеют оправдания. Но я прошу тебя услышать нас. Услышать, почему мы поступили так, а не иначе. Поверь, на это есть веская причина.       Последняя фраза прозвучала с лёгкой хрипотцой, но была выверена до запятой в голосе:       — Мы по-настоящему хотим сказать тебе правду… всю, без утайки. И только ты решаешь, хочешь ли ты её услышать. И если захочешь, наша дверь всегда открыта для тебя.       Он нажал на кнопку отправки, убирая телефон на стол. Затем быстро взял снова в руки и написал их адрес.       — Теперь всё зависит от него, — тихо сказал он, взглянув на Тэхёна.       Чонгук смотрел на экран, боясь прикоснуться к нему.       — Он записал голосовое, — прошептал он, глядя на уведомление.       — Ну, так включи, — спокойно предложил Хоён.       — Я… не могу. Боюсь его слышать, Хоён. Я не знаю, что он скажет.       — Тогда дай мне, — усмехнулся друг, протягивая руку. — Мне жутко интересно услышать, как звучит твой мрачный адвокат.       — Нет. — Чонгук крепче сжал телефон. — Я сам.       Он глубоко вдохнул, стараясь успокоить бешено стучащее сердце, и нажал на воспроизведение.       Голос Намджуна заполнил комнату — чёткий, ровный, почти лишённый эмоций, но каждая фраза пробиралась под кожу. Каждое слово звучало так, будто его высекли из неоспоримой искренности.       Когда запись закончилась, в комнате было тихо.       — Чёрт, — только и сказал Хоён, выдыхая дым. — А он знает, как говорить.       Чонгук молчал. Его взгляд оставался прикованным к экрану, но пальцы машинально поглаживали его боковую грань.       — Ну? — подал голос Хоён. — Что скажешь?       — Он… — Чонгук сглотнул, пытаясь подобрать слова. — Он звучит… честно. Слишком честно.       — И что теперь думаешь?       — Я не знаю. Всё, что я знаю, это то, что я устал от этой боли.       — Тогда, может, стоит всё же дать им шанс объясниться? Иногда правда — это единственное лекарство, как бы больно ни было её принимать.