The Eighth of BTS

      Апрель-сентябрь 2021, Сеул – Бангкок – Сеул       *ON AIR*       3…2…1…Recording       Intro       Малыш Джинни всегда был упрямым и всё делал по-своему.       Всегда, сколько Чонса его помнит, буквально с первой встречи – два потерянных ребенка в пугающе-огромном коридоре агентства, тёмные глаза в разноцветные. Чонса был трейни уже месяцев семь, – выматывало настолько, что он даже не мог толком вспомнить, какая дата стояла в контракте и в какое время года он его подписал, – а Минджин только пришел, и контракт неосознанно мял в руках, явно волнуясь.       Они таращились друг на друга добрых минуты три в напряженной тишине, под неразборчивый бубнеж из-за закрытых дверей кабинетов. Мелкий отмер первым. Тогда они ещё были примерно одинакового роста, но ладонь его всё равно походила на детскую. Чонса запомнил это слишком хорошо, потому что после короткого, на удивление спокойного поклона, тот протянул руку на европейский манер. Чего никто обычно не делал.       Малыш Джинни, их негласный хён, умный не по годам, собранный, внимательный, такой маленький и такой взрослый. Их золотой макнэ – красивый, нетипично высокий вокал, пластика и ловкость в танцах, тяжеловесные тексты, слишком серьезные для концепта поп-группы, невероятные трудоспособность и упорство. У него получалось абсолютно всё, за что бы он не взялся.       Он не знал нот и лирику писал под бит, отбивая ритм ладонью по столу или колену. Он не умел зачитывать быстро, и вокал давался ему лучше читки, но зато придумывал на ходу гениальные строчки, большая часть из которых попадала в треки без исправлений вообще. Недостатки и слабости он оборачивал в силу, беспорядок и хаос – организовывал в стройные системы, он стал их опорой, поддержкой, их истинным лидером, скрывающимся в тени. Хрупкий, юный, отважно идущий против системы уже одним только фактом своего существования.       Неудивительно, что они пропали в нём с концами.       Неудивительно, что для каждого из них это закончилось личным сортом зависимости.       Verse 1       Малыш Джинни слишком много врет. И ладно бы он врал Чонса, с этим было бы довольно легко смириться. Чонса готов простить ему что угодно. Но Минджин обманывает сам себя, и настолько заигрался в обман, что подошел опасно близко к краю, не заметив этого.       Он врет, что справляется. Врет, что в порядке. Врет, что у него всё под контролем, что это просто работа, что нет никаких чувств, что он сможет уйти, как обычно, и не придется отдирать себя с мясом от тех, к кому прирос сердцем. Он врет самозабвенно и упорно, отгораживаясь от реальности, в которой на самом деле тонет, и тонет давно.       Не заметить его утопление довольно сложно – Чонса знает своего макнэ слишком хорошо. Тот не подпускает людей настолько близко, ревностно охраняя личное пространство – физическое и эмоциональное. Сказать, что он никого никогда не любил – тоже солгать. Минджин словно весь состоит из любви к другим, а вот себя привычно выносит за рамки любых взаимодействий, помещая за воображаемое стекло. Он профессионал, он не путает личное с работой. Только вот личного у него никакого нет.       Не было. А потом он начал тонуть и врать слишком много.       – Ну вот и нахрена ты Намджун-хёна третируешь? Это я о них заботиться должен, а не они обо мне, кто из нас менеджер вообще и кто младше? Моя работа – чужие проблемы решать, а не вешать на подопечных свои.       – Со мной всё хорошо Чон-а, я не стеклянный, не разобьюсь. Гёлю нужна помощь, а не коллекция судебных исков. Пара насильных поцелуев ничего мне не сделают, не в первый раз, и не в последний.       – Я сам виноват, что потащил их в клуб. Чимину паршиво без Юнги, думал, он повеселится, развеется, а вышло дерьмо несусветное. Половина хён-лайна с потрепанными нервами, тонсен в ступоре, будто им без этого недостаточно пиздеца в жизни.       – Контракт был на год, ты же в курсе. Продлевать его вряд-ли станут, Сёджин-ши чувствует себя достаточно хорошо для камбэка. Я для них – временное решение, мы все обсудили это в самом начале, никто не спорил. Они ждут возвращения любимого менеджера, чтобы всё стало как было. Им нужна стабильность.       – А тебе, блядь, что нужно? – не выдерживает Чонса, глядя на макнэ раздраженно и зло. Сколько можно так откровенно пиздеть, ну серьезно? – Мотаться от группы к группе с вибратором в сумке? Юн Минджин – гребанный профессионал и не ебется с подопечными?       – Мне нужно деньги на жизнь зарабатывать, – отрезает Минджин, не глядя на него. – С вибратором или нет – дело десятое. От мокрых трусов ещё никто не умирал, – и делает музыку погромче, постукивая пальцами по рулю под языковую технологию сурового шепелявого рэпера.       В которого ебнулся с головой, как и в остальных шестерых. Но упорно врет, что это не так.       Чонса с ужасом понимает, что их не по годам умный и взрослый малыш Джинни сам в это вранье верит, как наивный ребёнок.       Понимает, когда спустя полторы недели после отстранения, маска профессионального безразличия на лице макнэ идёт глубокими трещинами, а после – и вовсе начинает отваливаться кусками, обнажая уязвимое, кровоточащее нутро. Минджин больше не отмахивается беззаботно, что всё в порядке. Не говорит о работе. Не слушает их музыку. Он молчит, подолгу бессмысленно пялится в пустоту, уходя в себя, всё чаще игнорирует звонки и сообщения, много спит.       Чонса на вынужденном хиатусе, у него полно свободного времени и завравшийся макнэ, который столько лет о них заботился, забивая на себя. Макнэ, которого он любит, и будет любить всегда. Пора, наконец, вернуть долг.       Ещё через пару дней, заехав с ужином и компанией на вечер, Чонса обнаруживает входную дверь в квартиру Минджина незапертой, а его самого – рыдающим в темноте на полу над осколками чашки. На столе пакеты с продуктами, на макнэ – кроссовки и легкая куртка, покрасневшие глаза, опухшее от рыданий лицо. Сколько он так просидел – непонятно. Зато вполне понятно, что дело нихрена не в чашке, потому что плакать Минджин не перестает ни через час, ни через день. Удивительно, сколько слез помещается в таком маленьком теле. Чонса баюкает его в объятиях и грызется сомнениями, крутя в пальцах телефон. Макнэ во сне сворачивается в позу эмбриона, обхватывает себя руками и не прекращает кривить лицо в жалобной гримасе. От этого зрелища в груди болит так сильно, что хочется выцарапать оттуда сердце и отдать его Минджину. Лишь бы не давился слезами до тошноты, лишь бы не выглядел настолько разбитым, уничтоженным собственной беспечностью.       – Дурак ты, малыш, – бормочет Чонса, убирая с его лица спутанные волосы. Он перестал их обесцвечивать и темные корни выглядят как чернота, ползущая изнутри. – Такой дурак, Джинни, боже. Ну как ты так?       Чонса почти решается, но будущее кейпопа оказывается быстрее. Не зря у Ким Намджуна запредельный айкью, заумная лирика и ответственность за всю индустрию на плечах. Он не привык разбрасываться голословными обещаниями. Сообщение от него приходит в тот момент, когда укачивать задыхающегося от рыданий макнэ становится почти привычным. Как и оставаться у него в квартире и в постели, прижимая к себе и слушая невнятное, осипшее бормотание сквозь неспокойный сон. Одни и те же семь имён, по кругу, словно мантра. И по живому, до костей режет совершенно другое.       как он?       ест. спит. плачет. и я не думаю, что это пройдет само собой       Чонса знает, что не пройдет. Если оставить макнэ одного – тот рухнет в пропасть с концами, потому что держаться ему не за что. Не за кого. Минджин привык быть один. Привык заботиться о других и со своими проблемами справляться самостоятельно, тихо и незаметно. Долгие годы его хёны позволяли, поощряли и пользовались. Хвалили за взрослость и самостоятельность, за бескорыстность, за удобность. Принимали всё как должное. И вот к чему это привело.       – Прости, малыш, – шепчет он покаянно в густой, застывшей темноте. Теплое тело под боком свернулось в беззащитный клубок. – Мы все так громко болтали о любви, а на деле оказались кучкой никчемных мудаков. Нихрена мы тебя не заслуживаем. Да и прощения твоего тоже.       Утром Чонса звонит Сумин и покупает ей билет на поезд до Сеула.       Минджину нельзя оставаться одному, и Чонса сделает всё, на что хватит его сил, мозгов и возможностей.       Chorus       как он?       плохо. вы обещали заботиться о нём       прости, хён       добро пожаловать в клуб облажавшихся       Сумин, вымотанная безрезультатными попытками растормошить брата, дремлет на диване, укрытая пледом, и легко хмурится во сне.       – Джинни, поговори со мной, пожалуйста.       Макнэ таращится в окно застывшим взглядом, бездумно шевеля челюстью – жует йогурт. Чонса мягко вынимает из его рук ложку и стаканчик, не встретив никакого сопротивления.       – Малыш, прошу тебя, – он берет маленькие холодные ладони в свои, пытаясь привлечь внимание. – Я знаю, что у тебя в мыслях сейчас полный пиздец. Поделись со мной, станет легче.       Минджин безучастно, заторможено мотает головой. Не станет. Он похож на игрушку, у которой медленно и неумолимо кончается завод или садится батарейка. Ещё немного – и замрет окончательно, совсем прекратит двигаться. Это пугает до ужаса.       – Минджин-а, родной, – Чонса перебирается ближе, цепляет пальцами подбородок и заставляет посмотреть в глаза. От пустоты в остекленевших зрачках по спине продирает неприятным холодком. – Раз говорить не хочешь, послушай меня внимательно. Тебе хреново и больно, хочется забиться в угол и сдохнуть, я понимаю. Ты уже выплакал всё, что мог, и внутри теперь пустота, дохуя страшная и дохуя голодная. Проще дать ей себя сожрать, чем сопротивляться, потому что какая разница, всё равно уже ничего не имеет значения.       – Откуда ты знаешь? – хрипит макнэ. Голос сипит и не слушается, он молчал много дней подряд.       Зато на дне глаз появляется, наконец, хоть сколько-то осмысленное выражение.       – Оттуда, что я всё это пережил с тобой, мелкий, – хмыкает Чонса. Та болючая любовь давно прошла, превратившись во что-то иное, и можно сколько угодно шутить и ерничать, не опасаясь расколупать старые раны. Теперь болит от того, как Минджин, всегда стойкий и несгибаемый, убивается от безысходности, в которую сам себя и загнал. – И если я со всем этим дерьмом справился, то ты наверняка сможешь. Ты всегда был сильнее нас всех, вместе взятых, потому что предпочитал правду, какой бы она не оказалась. В любви нет ничего плохого или осудительного, она не слабость и не порок, она не делает тебя меньшим профессионалом. Я знаю тебя полжизни, столько любви, сколько умещается в тебе, нет ни в ком другом, и ты привык отдавать её, щедро и без раздумий. Правда в том, что получать любовь одновременно приятно и пугающе, но ты заслуживаешь этого больше, чем кто либо.       У него дрожат губы, но глаза сухие, видимо, слез действительно уже не осталось.       – Я совсем не в порядке, Чон-а, – шепчет Минджин, глядя испуганно и потеряно, до боли напоминая того ребенка, каким Чонса встретил его впервые.       – Я вижу, малыш.       – Это перестало быть просто работой, а я даже не заметил.       – Знаю.       – У меня есть чувства. К ним. К ним всем.       – Я понял, Джинни. Ничего страшного, так бывает.       – Что мне делать, хён? Что мне теперь со всем этим делать?       Чонса мягко гладит большим пальцем по щеке, доверчиво вжатой в ладонь.       – Давай начнем с того, что тебе хочется сделать. Не для них, а для себя. Чего ты хочешь от жизни, малыш? Не спеши отвечать, подумай. Я понимаю, что вопрос не из простых, и неправильных ответов здесь быть не может.       – Новую чашку. Может, вафли с мороженым, – на лице написано заметное усилие, с которым он копается в себе, непривычный к тому, что фокус внимания сосредоточен на нём самом. – Не знаю, что ещё.       – Всё ты знаешь, Джинни, – успокаивающе улыбается Чонса. – Просто нужно время, чтобы научиться слушать и понимать себя. Чашка и вафли вполне подойдут для начала. Любые, даже самые грандиозные проекты всегда состоят из миллиона крошечных вещей. И ты тоже состоишь из миллиона крошечных вещей. Постепенно ты нащупаешь их все, только дай себе время это сделать. Иди сюда, мелкий, ты настоящая катастрофа временами, – он заворачивает в объятия, которые тактильному макнэ сейчас жизненно необходимы. – И я люблю тебя таким тоже.       что мы можем сделать для него? как всё исправить?       медленно, Намджун-ши. очень медленно. нам всем нужно время и терпение. и признать очевидное       что мы были легкомысленными и теперь за это расплачиваемся? что мы слишком много хотели, но ничего не дали взамен? что нас семеро, а он один, и мы облажались, как никогда в жизни?       что бывают чувства, за которые стоит бороться любой ценой       позаботься о нем, пока нас нет рядом       мы летим в Тай на следующей неделе. ему пора научиться заботиться и любить себя так, как он любит других       спасибо, хён       Verse 2       В Бангкоке тоже душно, жарко и влажно но, в отличии от Сеула, пахнет совершенно иначе – подбродившей сладостью фруктов, бензином и океаном. Минджин, впервые за долгое время, вдыхает воздух с наслаждением, на весь объем легких, несмотря на едкий, специфический запах. Жмурится на яркое, обжигающее солнце, не беспокоясь о загаре. Осунувшийся, бледный, но уже не такой безжизненный, как несколько недель назад. Он словно несмело трогает реальность руками, осторожно пробуя на вкус, убеждаясь, что она совершенно не такая, какой её рисуют мрачные мысли. Бангкок шумный, грязный, хаотичный и ослепительный в своем неидеальном совершенстве. И то, что Минджин решился на путешествие, уже говорит о многом. В первую очередь – о его желании жить. И жить по собственным правилам.       Воздух в клинике, отфильтрованный кондиционерами, прохладный, стерильный и сухой на диком контрасте. Чонса держит макнэ за руку все полтора часа приема. Пусть тот и выглядит спокойным, внутри явно происходит очередная буря – Минджин не замечает, как сжимает его ладонь, будто подчиняясь какому-то беззвучному ритму. Примерно под девяносто ударов в минуту, иногда чуть ускоряясь. Он волнуется, хотя и вряд ли сомневается хоть на сотую долю процента. Бумаги подписывает быстро и уверенно, а потом смотрит так, что у Чонса перехватывает дыхание – глаза, столько дней подряд потухшие и безжизненные, снова светятся живым огнем.       Они всё делают правильно. Малыш Джинни всё делает по-своему.       В реабилитационный центр его отправляют практически сразу после операции – валяться на подушках и наблюдать закаты в огромные окна.       – Две недели никаких физических нагрузок, – Чонса ставит на тумбочку стакан баббл-ти и пластиковый контейнер с ярким фруктовым ассорти. – И не вздумай нарушать режим. Надо куда-то – понесу на руках, лежи и расслабляйся, пока можешь.       – Расслабишься тут, как же, – фыркает макнэ, медленно и осторожно перебираясь выше по изголовью. – Я из-за компрессии и дышу-то с трудом, когда действие обезбола закончится, вообще петь начну.       – Зато выглядишь очаровательно, пижама тебе к лицу. И поешь ты отлично, не припомню, чтобы кто-то жаловался.       – Чон-а, – зовёт Минджин тихо, заставляя мгновенно обратить внимание, и тянет к нему руку, сплетая свои пальцы с его на миленьком покрывале с цветочками. – Спасибо, что ты со мной. Ты всегда рядом, а я, дурак, никогда этого не ценил…       – Так, цыц, мелочь, – обрывает его Чонса, поглаживая потеплевшую, наконец, ладонь. – Если кто из нас и дурак, то это точно не ты. И ты заслуживаешь гораздо большего, чем я могу тебе дать. Предлагаю прекратить мериться длиной личных долгов и просто радоваться жизни.       – Принято, хён. Я тоже тебя очень люблю.       На уже ставшее ритуальным как он? Чонса отправляет фотографию макнэ в голубенькой пижаме с сердечками – Минджин послушно сидит в постели, обложенный подушками, и тянет через трубочку с боем добытый холодный кофе, абсолютно довольный собой.       дуется. курить запретили на две недели       иногда мне кажется, что у них с Юнги одна клетка мозга на двоих       ты не слышал скандала по поводу кофе. ума не приложу, как я выжил       – Обниматься нельзя, пи? – на безупречном английском уточняет низко склонившийся к Минджину парень, роняя тому на лицо длинные пряди темных волос.       – Можно, если очень осторожно, – улыбается Минджин и морщит нос от щекотки. – Главное, не тискай слишком увлеченно, и я буду в порядке.       Нонг Джефф обнимает с деликатностью, присущей профессиональным медсестрам, и садится на край постели.       – Я жутко соскучился, пи Джей. Как только узнал, что ты здесь, помчался выбивать себе выходной. Задолбал всю съемочную команду, честное слово. Пи Майл и пи Апо наверное до сих пор надо мной смеются.       – Расскажи мне, как проходят съемки? Тебе нравится? Какой актерский состав? Кто твой партнер? Всё рассказывай, мне ужасно интересно.       Нонг Джефф в восторге от своего проекта и говорит о нем взахлеб, сбиваясь с английского на тайский и обратно.       Чонса, опустив на колени раскрытую книгу, в восторге от того, каким искренне заинтересованным выглядит Минджин, как живо интересуется подробностями, выспрашивая детали, как горят от любопытства и радости его глаза. Недели, проведенные рядом с полумертвым, задыхающимся от слез человеком кажутся дурным, топким кошмаром. Но Чонса не собирается их забывать. Только на контрасте с плохими днями хорошие выглядят по-настоящему ценными.       Минджин трогает пальцем надетый на запястье красный браслет с металлическими бусинами – подарок от нонга.       – Знаешь, я хочу ещё несколько, – говорит задумчиво, поднимая на Чонса яркие, разноцветные глаза. – Давай купим, когда меня отсюда выпустят?       – Всё, что захочешь, малыш.       Через две недели Минджину можно ходить не только из комнаты в ванную и обратно, принимать душ целиком, выбираться на улицу и, что самое главное – курить. Не сумев выбрать, за что хвататься, он по-детски решает сделать всё и сразу, впервые настойчиво отбиваясь от предложения помочь.       – Ты меня на руках на всю жизнь вперёд натаскался, давай я теперь сам. Обещаю не геройствовать. Если понадобится помощь – сразу позову, хорошо?       Помощь ему требуется только чтобы после душа влезть в свежую рубашку – слишком широко разводить руки всё ещё больно.       – Я горжусь тобой, мелкий, знаешь это? – усмехается Чонса, перебирая влажные пряди, пахнущие мятным шампунем. – Ты просишь помощи словами через рот и даже не заикаешься. Огромное достижение.       – Проваляйся я в постели ещё с недельку, ужасал бы куда больше, – Минджин поворачивается к зеркалу и долго смотрит на свое отражение, чуть склонив голову набок. – Знаешь, – говорит тихо, вслепую находя его пальцы и привычно вплетаясь своими, – я чувствую себя, будто вернулся домой.       – Тогда добро пожаловать, малыш, – так же тихо отвечает Чонса и целует теплую макушку. – Пойдем курить и покупать браслеты? Здесь, говорят, есть настоящее мягкое золото. Всегда было интересно посмотреть на такое.       как он?       курит. смеется. звенит       выглядит счастливым?       думаю, не настолько, насколько мог бы быть       Chorus       В комнате Хангёля в реабилитационной клинике стены выкрашены в нежно-персиковый цвет и подоконники заставлены букетами. На столе стопки книг, похожие на миниатюрные город с небоскребами. Бонхва, сидящий на стуле у кровати, поднимается им навстречу, глядя с неприкрытым удивлением. Дремлющий под боком у Хангёля Джию, потревоженный шумом, сонно моргает и трет заспанные глаза, соображая, что происходит.       – Джинни? – неверяще смотрит на них Хангёль, отвлекшись от рисования, карандаш выпадает из его пальцев.       Яркий бирюзовый цвет давно вымылся и волосы отросли, оставив только бледные, голубоватые кончики. На нём огромная футболка с забавным принтом из кроличьих мордочек, висящая на хрупких плечах, отчего он выглядит ещё более худым и миниатюрным. Голые лодыжки, торчащие из широких пижамных штанов, только добавляют беззащитности и уязвимости общему виду.       – Хён, – заплетающимся языком бормочет Джию и тянется к Минджину, будто ждет, что его возьмут на руки.       – Стокгольмский синдром, да, мелкий? – хмыкает Минджин, подходя ближе и позволяя вцепиться в свою ладонь. Джию трется о нее щекой, как маленький зверек. – У нас это явно семейное.       – Ты хорошо выглядишь, Джин-а, – Бонхва неловко переминается с ноги на ногу и смотрит виновато, исподлобья, демонстрируя готовность получить по ушам за всё и сразу. – Рад тебя видеть. Хотя, мне, наверное, лучше уйти.       – Не нужно, – Чонса кладет руку ему на плечо и мягко давит, усаживая обратно на стул. Разговор, конечно, предстоит не из лёгких, но семья они или где. – Никто никуда не уходит, мы только пришли.       Стоит Минджину опуститься на край кровати, как Джию тут же сворачивается вокруг него, укладывая голову на колени, словно огромный кот. Макнэ рассеянно гладит его по волосам, не сводя взгляда с Хангёля.       – Как ты? – спрашивает ласково. От такого тона Гёля всегда ломает нещадно, он весь идет пятнами румянца и молча таращится на Минджина, как на восьмое чудо света, приоткрыв рот. – Не переживай, я не собираюсь читать нотации, для этого уже, наверное, поздновато. Не думаешь?       – Прости, Джинни, – через силу выдавливает из себя Хангёль. Тянет к нему руку, но отдергивает в последний момент, сообразив, насколько это неуместно. – Я уже миллион раз извинялся, так что, наверное, ты мне давно не веришь. Ничего, я понимаю, я заслужил. Я не жду, что ты меня простишь, сам бы не простил такое.       – Хэй, – макнэ перехватывает его ладонь и сжимает пальцами. Гёль пытается высвободиться, но Минджин держит крепко. – Мы оба виноваты, не думай, что ты всё должен тащить в одиночку.       – Что-то я не припомню, чтобы ты предлагал оттрахать меня бутылкой, влить водки в задницу или обдолбаться очередной дурью, – с горечью отзывается Хангёль. – Насиловать никого точно не просил.       – Зато обещал заботиться о тебе, – Минджин слегка морщится, когда Джию стискивает его сильнее и свежие ещё шрамы явно неприятно тянет. – Легче, милый, раздавишь.       – Если уж на то пошло, то это мы должны были о тебе заботиться, – внезапно встряет Бонхва. – Ты наш макнэ, а мы вместо этого взвалили на твои плечи ответственность за семерых взрослых мужиков.       – Я сам предложил, – тот пожимает плечами и мягко двигает тонсена подальше от своих ребер. – Джию, сладкий, аккуратнее, очень тебя прошу.       – Да похуй, что ты там предложил, – Бонхва явно горит желанием раскаяться. – Кто из нас, блядь, старше?       – Ты сделал операцию, да? – вдруг негромко спрашивает Хангёль, скользя внимательным взглядом по Минджину.       Чонса удивленно приподнимает брови. Надо же, столько лет прошло, а Гёль не перестает удивлять. На этот раз в хорошем смысле, ради похвального разнообразия.       – Ты знал? – Минджин, удерживая ерзающего на коленях Джию от чересчур крепких объятий, выглядит порядком растерянным. – Как давно?       – Мы много лет спали в одной кровати, Джинни, – грустно улыбается Хангёль. – Как я мог не знать? Теперь понимаешь, почему я не считаю тебя виноватым хоть сколько-нибудь? Я знал о твоих уязвимостях и пользовался этим, чтобы получить, что хотел. Тебя.Не думая о том, чего хочешь ты сам.       – Я ничего не говорил, Джинни, честно, – Чонса ловит его взгляд и мотает головой. – Ты знаешь, что я бы не сказал.       – Да тебе и не нужно было, – вздыхает Бонхва. – Джин-а, солнце, мы, может, мудаки последние, но далеко не идиоты. Сложно не догадаться, что к чему, когда так долго живешь бок о бок. Мы, конечно, не были идеальными хёнами, но никогда бы тебя не предали, поверь.       – Господи, если здесь кто идиот, так это точно я, – нервно смеется Минджин. – Думал, что никто ни о чём не догадывается, наивный.       – Всё это не важно, Джин-а, правда. Знали мы или нет – ничего бы не изменилось. Мы твои хёны, на нас лежит ответственность за тебя, и мы конкретно облажались.       – Толку теперь плакать по пролитому соджу, – макнэ тяжело вздыхает, обнимая за плечи улегшегося наконец, сонного Джию, которому на душераздирающие беседы хёнов явно пофиг. – Все хороши, все натворили херни, разобрались – и ладно. Нужно думать, что делать дальше, а не как исправить прошлое, ничего там уже не исправишь.       Чонса думает, что нихрена они его такого не заслуживают, будь хоть трижды, хоть пять раз ему хёнами.       – Можно? – несмело спрашивает Хангёль, робко протягивая руку и, получив кивок, осторожно прикладывает ладонь к плоской грудной клетке под тонкой рубашкой. Держит её там, ничего больше не делая, словно пытается уловить и посчитать удары сердца. – Что ты теперь чувствуешь?       – Немного боль, немного – онемение, иногда – покалывание, как после судороги, – усмехается Минджин и накрывает его ладонь своей. – Но в основном – облегчение. Я отпустил всё ненужное, и ты отпусти, Гёль-а. Незачем тащить его за собой.       Чонса вообще не уверен, что в мире существует хотя бы кто-то, кто заслуживает их малыша Джинни. И непонятно, каким чудом, он достался им, долбоебам.       Bridge       Вызывая на помощь Сумин, Чонса ожидал поддержки, возможно, ещё одного голоса разума, способного достучаться до макнэ. Чего он точно не ожидал, так это рычащего двигателя гоночного автомобиля в облике крошечной девчушки со слабостью к милым вещам и привычкой использовать названия блюд вместо матерных выражений.       – Ну что ты за нэнмён такой унылый, оппа, – выговаривает брату Сумин, захлопывая крышку ноутбука так резко, что Минджин едва успевает отдернуть пальцы. – У тебя отпуск, а ты дома киснешь, того и гляди покроешься плесенью. Придётся выплеснуть тебя в унитаз.       – Ты совершенно невыносима, Сумин-а, ты в курсе? – страдальчески тянет Минджин, тяжело вздыхая. – Из нэнмёна бодрый шашлычок не получится, так что оставь меня киснуть как есть, а?       – Хрен тебе, Юнни, – та утаскивает ноутбук у него из-под носа, прячет за спину и показывает язык. – Ты две недели из квартиры никуда не выходил.       – И что ты предлагаешь?       – Тебе нужно развеяться, оппа. Не хочу, чтобы ты опять тут всё залил слезами, и без того влажность ужасная.       – Если кто здесь и ужасен, то это ты. Отдай ноутбук, вредина, мне работать нужно.       Чонса, наблюдая за их перепалкой, посмеивается себе под нос. Сумин права, Минджин снова начинает погружаться в себя. И пусть сейчас это не походит на топкую, бездонную черную дыру депрессивного эпизода, рисковать лишний раз всё равно не стоит. Макнэ в последнее время как-то очень много думает и мыслями своими не делится. Чонса слишком хорошо знает, до какого пиздеца способна довести чрезмерная рефлексия.       – Сумин-а права, Джинни, – миролюбиво говорит он, ловко выхватывая из цепких ручек ноутбук и возвращая законному владельцу. Правда, прижимает крышку пальцами, не давая тут же влипнуть обратно в экран. – Давай сходим куда-нибудь, а? На концерт или просто в клуб. Ты давно не светил лицом в обществе, все уже забыли, как выглядит легендарный Юн Минджин.       – Почтовому ящику моему это скажи, – бурчит макнэ, спихивая его руку с крышки. – Такое чувство, что после того провального скандала все только активнее побежали со мной работать. Представляю, какой облом ждал коллег, жаждущих меня подсидеть. Оказалось, от пары грязных пятен репутация не убавляет, а возрастает в цене.       – Хреновые менеджеры в принципе не попадают на развороты Диспэч, малыш, – хмыкает Чонса, прекрасно понимая, откуда ноги растут у этой популярности. Виновных наверняка давно и показательно распяли не без помощи одной группы и одной корпорации. И пусть в газеты это не просочилось, в узком кругу своих явно уразумели, на кого не стоит слишком широко открывать рот. А чем яростнее защищают сотрудников, тем выше их стоимость. – Раз так, то тем более время тащить твою очаровательную тушку под свет софитов.       – Давай только без лишнего шума, я тебя прошу, – обреченно вздыхает Минджин. – И не в А-Р, не уверен, что я это выдержу.       Когда-нибудь Чонса получит по ушам за самодеятельность. Но точно не сегодня. Торжествующий взгляд Сумин только добавляет уверенности, что всё он делает правильно.       Октагон, как обычно, забит под завязку уже к полуночи. Чонса, мягко обвив рукой макнэ, чтобы того не толкнули неосторожно в толпе, проходит внутрь, к зарезервированному месту в одной из полукруглых ниш. Низкие, графитово-серые диванчики купаются в неоновых отблесках, музыка гремит, оглушая. Менеджер оставляет им бутылку шампанского в подсвеченном ведерке со льдом, одаривает вежливой улыбкой, и удаляется. Минджин забирается на диванчик с ногами, подтянув к груди колени в широких джинсах, и откидывается на обитую вельветом стену ниши.       – Если хоть какая-нибудь сволочь ещё раз засветит в меня вспышкой, я за себя не отвечаю, – бурчит недовольно, прикрывая подведенные красным глаза. – Продаешь снимки айдолов, так хоть знай их в лицо, блядь, а не тыкай камерой в каждого встречного.       – Ты такой милый, когда ругаешься, – посмеивается Чонса, снимая фольгу с горлышка бутылки. Они попали в самую гущу кучки дежурящих у входа фотографов и Минджину это очень не понравилось. – Так и хочется чмокнуть в нос.       – Попробуй, бессмертный.       – В том-то и дело, что нихрена, так что не буду рисковать лишний раз. Держи, – он протягивает макнэ слегка запотевший бокал. – Выпьем за твое триумфальное возвращение.       – Ты не можешь не драматизировать, да?       – А ты не можешь просто расслабиться и радоваться жизни, мелкий. Пей и не бурчи.       Минджин закатывает глаза, но послушно забирает бокал, слегка наклоняет, чтобы соприкоснуться тонкими краями, и делает несколько маленьких глотков. Браслеты на запястье мелодично звенят, сползая к локтю.       Сумин убедила его надеть что-то “поменьше тех футболок, в которых тебя можно потерять, оппа”, и Чонса неприкрыто любуется – тонкая, полупрозрачная, мерцающая ткань боди обтягивает всё аж до низко сидящего на косточках пояса джинсов. Поперёк груди едва проступает выпуклый, изогнутый контур мягкого силиконового пластыря, защищающего шрамы от трения. Отросшие, наполовину темные волосы собраны в небрежный хвост, свернутый петлей. На высоких скулах сияет едва заметный шиммер.       Их макнэ всегда был красив, но привык прятаться за безразмерной и строгой одеждой, используя бесконечные костюмы и толстовки как доспех и щит. Наблюдать, как из-под всего этого наружу постепенно выбирается его огненная натура увлекательно и завораживающе.       – Не занято? – вежливо интересуется глубокий, низкий голос, с легкостью перекрывая бьющие по ушам басы.       Минджин едва заметно вздрагивает и открывает глаза, скользя взглядом по высокой, стройной фигуре – от кудрявых волос, в которых бликует неон, и широкой, квадратной улыбки, до бесконечно длинных ног, затянутых в узкие брюки и остроносые казаки на каблуке.       – Ну привет, инопланетянин, – говорит, дергая уголком рта в кривой ухмылке. – Потерялся на краю Галактики?       – Нашелся, раз уж на то пошло, – отвечает Ким Тэхён, устраиваясь на свободном диванчике напротив и укладывая лодыжку одной ноги на колено другой. – И тебя заодно нашел, хён. У меня сегодня счастливый день – сбылось загаданное.       Чонса внимательно следит за своим макнэ, ожидая чего угодно – от ступора до истерики. Разрыв был для него непривычно болезненным и на такое потрясение реакция может оказаться совершенно непредсказуемой. Но тот, вопреки опасениям, наоборот, словно успокаивается и немного раскрывается, опуская поджатые колени и наклоняясь вперед. Будто его тянет к Тэхёну невидимой нитью.       – На падающую звезду? – спрашивает, тихо звякая о стол бокалом. – Шел на застывший в пространстве свет, да, Тэхён-а?       – Для меня ты звезда, по гороскопу – Лев, – Тэхён зеркально подается навстречу, трогая чужие браслеты длинным пальцем, – а по виду – сирена. Я тебе воды в ванну набрал, чтобы чешуя не высохла. Ты же хочешь найтись, хён?       – Я вас, пожалуй, оставлю, – тактично извиняется Чонса, который из всего разговора понимает, разве что, отдельные слова, но никак не общий смысл.       Главное – макнэ спокоен и это не наигранное спокойствие. Дальше пусть разбираются сами.       Когда он возвращается спустя минут двадцать, Минджин сидит один, поджав под себя ногу, откинувшись на стену ниши, и покачивает в пальцах бокал. На столике перед ним лежит круглый золотой браслет-клеш от Картье. Вправленные в острые сегменты бриллианты отбрасывают на глянцевую поверхность радужные блики.       – Это ты его позвал? – спрашивает устало, поворачивая голову. Чонса с облегчением отмечает, что на лице нет никаких признаков слез.       – Нет, Намджун сказал, что Тэхён сам предложил. Думаю, ты должен знать кое-что, – он садится рядом, достает из кармана телефон, открывает чат катока с контактом будущее кейпопа и протягивает телефон макнэ. – На, прочти всё, прежде чем меня убивать. А я пока выпью.       – И почему я не удивлён, – вздыхает Минджин, послушно проматывая чат к началу. – Когда вы вообще успели номерами обменяться?       – После второй встречи в клубе. Ты же не думал, что я отправлю тебя неведомо куда с какими-то незнакомыми парнями и не поинтересуюсь твоим самочувствием?       – Ты вот сейчас серьезно моих бантанов какими-то незнакомыми парнями назвал? - вздергивает бровь Минджин, но в глазах у него столько нежности, что она нивелирует всю язвительность реплики подчистую.       – Я видел, как они на тебя смотрят. Знал, что позаботятся, но всё равно не мог не переживать. Ты мой макнэ, малыш Джинни, а я и без того был для тебя не самым образцовым хёном.       – Ох, заткнись, Чон-а, умоляю.       Пока Минджин читает, Чонса медленно тянет прохладное шампанское и считает блики на столе. Браслет был на руке Тэхёна, макнэ таких дорогих украшений не носит. Интересно, о чем они говорили?       Закончив, Минджин возвращает ему телефон, со вздохом цепляет пальцами браслет и, покрутив его немного в руке, надевает на запястье, к остальным. Розовое золото и бриллианты за тысячи долларов рядом с дешевым серебром, купленным на рынке в Бангкоке. Из таких контрастов и состоит неповторимая дуальность их макнэ.       – К чему это? – не удержавшись, интересуется Чонса. Убивать его явно не планируют, и на том спасибо.       – Тэхён спросил, хочу ли я найтись.       – А ты хочешь?       – Я обещал подумать.       Outro       В квартире снова играет знакомая музыка и солнечные лучи расчерчивают пол длинными полосами, забираясь по ногам Минджина наверх, к самому краю клетчатой рубашки. Он задумчиво заносит над клавиатурой руку с выкрашенными в черный ногтями и замирает, слегка хмурясь. За его спиной Сумин, подпевая голосу Чонгука, готовит кофе.       – Ты ответил на предложение SM? – спрашивает Чонса, наблюдая, как по темному полотну длинных волос Сумин скользят солнечные блики. – Они уже даже с ПД-нимом связались, черт пойми зачем.       – Не могут уложить в голове, что в индустрии бывают независимые сотрудники, – хмыкает Минджин и, опустив-таки руку, быстро печатает ответ. – Я послал их нахуй ещё на прошлой неделе. Таких ужасных контрактов мне не попадалось уже несколько лет. Они вообще в курсе, что рабство давно отменили?       – Не уверен. Ты что-то слишком часто шлешь всех по известному адресу. Что у тебя на уме?       – Ваш хиатус не бесконечен, я думаю вернуться в Джип. Вы моя семья, в конце-концов.       – Джинни, – Чонса останавливает стучащие по клавиатуре руки и смотрит на него серьезно. – Ты снова думаешь о том, что нужно кому угодно другому, только не тебе. Да, мы твоя семья, но это не значит, что ты должен приклеиться к нам намертво до конца своих дней. Мы мальчики взрослые и вполне способны справиться сами. Подумай, чего хочешь ты.       Минджин закусывает губу, и этой привычки Чонса за ним раньше не замечал.       – Я хочу вернуться в индустрию. Мне нравится работать с группами, всегда нравилось.       – Слишком обобщенная формулировка, малыш. Конкретизируй.       – Найтись, – макнэ смотрит на него и в глазах явно заметно отражение внутренней борьбы. – Я хочу найтись, Чон-а.       *end of the track*       Pause