The Eighth of BTS

      Декабрь 2020, Сеул       Каждый день – это новое приключение.       Кажется, так говорил Майкл Джексон, или Авраам Линкольн, или кто-то другой, не важно на самом деле.       Для Тэхёна каждый день – это история. Они выстраиваются в причудливую цепочку одна за другой, как сказки тысячи ночей. Не те, что Шахерезада рассказывала Шахрияру в качестве прелюдии в спальне дворца, развалившись на подушках и, возможно, наматывая на палец прядь волос. Интересно, как там пахло? Сладостью и тяжелым, раскаленным воздухом, или терпкими пряностями, или душной, маслянистой влагой? Может, сладким миндалём?       Нет, тэхёновы сказки звучали холодными ночами в пустыне, и произносили их солёные, потрескавшиеся губы, под неустанный шорох песка и безразличный блеск далеких звёзд. Тэхён не уверен, что сумел бы съесть даже щепоть соли, не говоря уже о целой солонке. Но слёзы у него такие едкие, что, возможно, он сам себя обманывает. Или просто забыл.       А может, он давно сошел с ума, и не способен больше отличить соленое от сладкого и едкое от пресного. Реальность от выдумки точно отличать разучился, в этом Тэхён уверен.       Апрель       Однажды, давным-давно,…       …Намджун написал в общий чат имя их нового менеджера.       Телефон сотрясается от бесконечных конвульсий, пока МамаДжин негодует за всех сразу, а соулмейт-миротворец СексиМоти привычно взывает к дружбе, пуноппанам и здравому смыслу. Тэхён смотрит, как молниеносно выскакивают сообщения, одно за другим, их даже прочитать не успеваешь, непонятно, как можно печатать с такой скоростью.       Юн Минджин. Юн. Минджин.       Тэхён лезет в интернет как есть, голым и в одеяле, интернету похер на телесную наготу, он куда более жаден до душевной. Тэхён лениво переворачивается на живот, с шорохом сминая многочисленные слои ткани, и набирает в строке поиска имя, колющее в кончиках пальцев. Ещё оно зудит где-то в затылке, под кожей, будто чье-то неторопливое, знакомое прикосновение у самых корней волос. На экране тут же появляется россыпь фотографий.       Юн Минджин похож на призрака. Он как полупрозрачный отпечаток на стекле, оставленный сущностью, слишком невыносимой для этого мира. Настолько невыносимой, что у неё просто не получается преодолеть сопротивление реальности и проявиться целиком. Только и остается, что едва заметный контур, мерцающий, как неисправные неоновые лампы на вывеске ночного клуба. И Тэхён этого призрака встречал не раз, и не два, вот почему имя показалось ему знакомым.       Он ведёт по экрану, перебирая фотографии, касаясь лица, волос, одежды, всего Минджина целиком, и ощущает только гладкость дисплея, слегка согретого теплом его собственной руки. Никаких отличительных черт, не за что зацепиться, как и положено отпечаткам на стекле.       Тэхёна очень подмывает потыкать хённима пальцем, потому что в реальности он призрачен больше и меньше в равной степени, и это противоречие Тэхёна нервирует. Он тянется к фигуре на журнальном столике в гостиной, и тычет, подсознательно побаиваясь, что тот от прикосновения схлопнется, как чёрная дыра. Сейчас его контуры кажутся такими режуще-чёткими, что смотреть больно. Приходится опустить ресницы и занавеситься чёлкой, чтобы смягчить резь в глазах.       Через эти фильтры, под его рукой Юн Минджин внезапно приобретает вполне человеческие тепло, плотность и мягкость. А ещё от него слабо пахнет кондиционером для белья, древесно-пряным, прохладным парфюмом и наслоением каких-то посторонних запахов, свойственным человеку, долгое время проведшему в дороге из одной страны в другую. Если провести рукой с нажимом, возможно, удастся стереть хотя бы некоторые из них, чтобы добраться до сути.       Минджин смотрит на него глазами, похожими на разноцветные кусочки стекла из разбитого калейдоскопа, и Тэхён думает, что, возможно, он действительно из одного стекла и состоит. Путает сотнями наползающих друг на друга отражений, чужих и собственных, колет и давит жесткими гранями до красных следов на коже, и только притворяется человеком. Красивым, как далекие звёзды, и таким же холодным.       Каждый раз, когда Тэхён встречался с призраком на мероприятиях, Юн Минджин казался ему именно таким.       Каждый раз, когда Тэхён встречается взглядом с разноцветными глазами хённима, находящегося, день за днём, на расстоянии вытянутой руки, ему кажется, что кусочки стекла из разбитого калейдоскопа обретают всё новые и новые грани. Пока не превращаются в пару драгоценных камней, переливчатых и мягко мерцающих во тьме, окутавшей Тэхёна. И блеск этот заманчив настолько, что сложно от него оторваться и отказаться.       Июль       …далеко-далеко, за холмами и реками,…       …на втором этаже их дома, стоя босыми ногами на холодном и не особо чистом кафеле, Тэхён скребётся в дверь чужой квартиры, понятия не имея, как вообще здесь оказался. Снова.       Они с Чонгуком погавкались, как обычно, из-за какой-то ерунды, раскидали в отместку вещи друг друга, устроив локальный Апокалипсис, и пока не дошли до стадии примирения. В их квартире шумно, ярко, слишком много звуков, света, мельтешащего Чонгука, визгливого смеха Джина, мигающей на плазме видеоигры, лезущего с объятиями Хосока. Тэхёну отчаянно нужна тишина, хотя бы немного.       – Ты чего босиком? – блеск пары драгоценностей мягко возникает во мраке, сопровождаемый звуком двойного поворота замка. Хённим тут же отходит, пропуская его внутрь и даже не спрашивая, что Тэхён у него забыл в половине первого ночи. – Надень тапочки, пол не слишком тёплый. Будешь какао?       Вот так просто, будто они говорили и прервались ненадолго, отвлеклись на чей-то звонок, важное сообщение по работе или поход в уборную, а теперь возобновили беседу. Она никогда не заканчивалась. Не заканчивается.       Тэхёну нравится говорить с хённимом, порой кажется, что он в этой бесконечности немного застрял, как насекомое в янтаре. Но, почему-то, совсем не хочется выбираться.       – Юнги в студии, – отвечает Тэхён невпопад, скользит взглядом по безликому интерьеру, забирается на высокий стул у кухонной стойки. Сверху льётся рассеянный, желтоватый свет, покрывая всё вокруг тонким медовым слоем. – Гуки снова превратил мою комнату в свалку.       – А ты разгромил его спальню, разумеется, – кивает Минджин, поворачивается к подвесному шкафу за чашкой, вытягивается из мягкого, бесформенного пятна в плавный росчерк, а потом – обратно, когда ставит чашку на стойку. – Хотя он и без помощи с этим отлично справляется.       У Минджина мягкий, глухой голос, затерявшийся где-то в середине регистров, он всегда говорит тихо, заставляя прислушиваться, затаив дыхание. От этого слова, не важно какие, будто заползают в уши, разбегаются по коже мурашками, почти касаются. На затылке, у самых корней волос. Тэхёну бездумно хочется под эти звуки податься, словно под ласкающую руку, но он не знает как, только шею слегка тянет, наклоняясь вперёд. Минджин двигает к нему чашку с какао, присыпанным маленькими шариками зефира.       – Ты не голодный, Тэхён-а?       По всей поверхности стойки разложены рабочие бумаги, сверху стоит опертый на подставку планшет, телефон мигает, содрогаясь от вибрации в эпилептическом припадке, позабыв о времени суток. Забавная толстостенная чашка с выпуклыми точками и зефирной шапкой выглядит так неуместно.       – Когда ты спать успеваешь, хённим? Как вообще справляешься со всем, это же настоящее нашествие-сумасшествие? – драгоценные глаза всё ещё смотрят на него, спокойно ожидая ответа. – Не голодный, спасибо.       Хённим кладёт рядом с чашкой конфету в серебристой фольге без опознавательных знаков, пальцы оглаживают текстурные бока почти нежно, бережно. В пару секунд бытового, утилитарного жеста Тэхён влипает неистово, будто это покадровая съёмка в диком слоумоушен.       – Твою работу многие назовут безумной, но ты ведь с ней справляешься, Тэхён-а, – оглаживает по загривку звуками уже его самого. Минджин собирает бумаги, раскладывая заново в одному ему понятном порядке, как колоду карт таро. – Я не первый год на должности менеджера, бывали времена и похуже.       – А получше тоже были?       – Если бы нет, как бы я сравнивал?       Конфета обсыпана тонкими, хрупкими кусочками вафельных пластинок, сыплющихся в фольгу, и оставляет во рту густой, обволакивающий привкус шоколада, орехов и кофе.       Найдя что-то на планшете, Минджин поворачивает к нему экран – шестеро парней в разномастных куртках и пальто нараспашку, пересвет от рекламных вывесок и неоновых огней на фоне, английские надписи, знакомые лица. Палец с коротким ногтем смахивает фото в сторону у него перед носом – те же шестеро, но впереди стоит седьмой, и остальные тянутся к нему, как подсолнухи за солнцем, почти незаметно, но это можно почувствовать. У Минджина тоже куртка нараспашку, руки в карманах, водолазка в облипку, брюки-палаццо, массивные кроссовки, волосы гладко зачёсаны назад. И он улыбается так широко, что явно ничего не видит, балансируя на одной ноге, застыв на середине движения. Тэхён, почему-то, уверен, что секунду спустя это фото, хённим начал заваливаться прямо в руки Мунбина и Ыну. И ему было не страшно упасть. Прыжок веры.       – Фанмиты в начале восемнадцатого. Мы были в четырёх городах. Меня часто отправляли в качестве сопровождения именно в американские туры – знание языка, знание тонкостей, знание культуры. И эти дети, наивные, глядящие на всё, как на магию вне Хогвартса. В смысле, здесь тоже есть метро? Прямо вот настоящее? Хённим, не шути так с нами. Хотел устроить им экскурсию, но времени было мало. Ни одни американские горки столько восторга не видели в своей жизни, как метро в Нью-Йорке от этих шестерых.       – Откуда знание культуры, хённим?       – Я очень любопытный. Прямо как ты, Тэхён-а, – моргает, как пляшущий свет факелов скользит по сокровищам в пещере дракона, бликуя на гранях. – Чонгук тоже придёт скрестись в дверь в три часа ночи?       – Не-а, он точно в вебтун опять залипнет. Вчера Итэвон скачал, но прочесть успел только треть, а там восемьдесят глав.       – Никто не мешает ему прийти читать сюда. Оставлю дверь открытой, с Чонгука станется под ней до утра просидеть, если не открою. У нас выезд в восемь, пусть спит хоть на диване, а не в коридоре на сквозняке.       Сентябрь       …за высокими горами и широкими равнинами,...       … Тэхёну хватит и меньшего, чтобы потеряться так надёжно, что хрен его найдёшь. И он постоянно теряется – в одеялах, во времени, в Чонгуке, в Чимине, в пространстве, в расписании, в студиях, в себе. Особенно хорошо он умеет теряться в себе, и раньше искать выход приходилось долго, плутая в темноте, то и дело натыкаясь на стены, собирая лицом паутину.       Из тьмы его выводит глухой, тихий голос.       – Звёздному свету нужны годы, чтобы достичь поверхности Земли. Сотни лет, или десятки сотен. Звезда может погаснуть, а её свет только-только долетит до нас, застыв там, в космосе, сияющим отпечатком.       По ушам нещадно ударяет гул съемочной площадки, развернувшаяся в трёхмерную реальность обрушивается водопадом, заставляя судорожно вдохнуть кислород из баллона. Маска ненавязчиво маячит у лица, не прикасаясь. Минджин, сидящий сбоку на корточках, чтобы не мешать стаффу, отламывает кусочек шоколада от плитки в обрывках фольги, и протягивает Тэхёну, как только тот восстанавливает дыхание окончательно.       – Не жуй, а рассасывай, медленно. Тебе нужно поднять глюкозу.       – Это были дементоры?       – Ты мальчик, который выжил, и тебе положен шоколад, чтобы дожить хотя бы до конца съемки. Открывай рот.       Из тьмы его выводит глухой, тихий голос.       – Если так задуматься, то звёзды – это гигантские, пылающие ядерные массы раскаленного пламени, невероятно медленно плывущие в космосе и невероятно долго живущие. А мы все здесь – галактика, планеты, спутники, люди, – состоим из их пыли. Мы – частички звёзд, это приводит меня в восторг и ужас одновременно.       Чимин, Чонгук и Хосок, прислонившиеся плечами друг к другу напротив, выглядят ажурным силуэтом-орнаментом, угольно-чёрным на фоне лобового стекла, и неподвижно-сонным. Лицо сидящего рядом Минджина подсвечено снизу тусклым сиянием дисплея смартфона.       – Ты говоришь сам с собой? – хрипит Тэхён, ощущая себя словно под водой от тяжёлой, липкой дрёмы, сдавившей грудь и виски.       – Ты ведь услышал, значит, не только с собой, – прохладная ладонь мягко скользит по его руке, вкладывая в пальцы что-то небольшое, шершавое и округлое. – Голова кружится?       – Сдаёт на лицензию пилота, хочет вертолётом управлять.       – Не пускай её за штурвал Чинука, иначе всех нас спасать придётся.       Из тьмы его выводит глухой, тихий голос.       – Примерно через пять миллиардов лет в составе Солнца закончится горючее, оно постепенно остынет и погаснет А потом испарится, вспыхнет сверхновой или сколлапсирует в чёрную дыру, зависит от того, как атомы сыграют в русскую рулетку.       – Почему звёзды, хённим? – Тэхён разлепляет губы раньше глаз, дожидаясь полноценного возвращения в реальность, чтобы не быть ослеплённым кухонной подсветкой. Сквозь дрожащие ресницы видны расплывчатые контуры мягкого чёрного пятна с парой оправленных в предполагаемое лицо сияющих драгоценностей.       – О чём ещё говорить с тобой, инопланетянином?       – О любви? Никогда не понимал, почему карта “Влюбленные” означает ещё и выбор.       – Потому что если у тебя нет личных границ, чужие любовь и забота могут быстро превратиться в насилие.       Тэхён открывает глаза, неторопливо промаргиваясь, слегка путаясь ресницами и, возможно, реальностями. Над чашкой с какао поднимается пар, щекоча ноздри сладким запахом, с круглой металлической коробки рядом снята крышка, обнажая ворох обернутых в серебристую фольгу конфет. Фиолетовое поле, красная кайма, россыпь звёздочек окружает белые буквы названия, которое просто не имеет ни шанса на любой другой вариант – “Звёздное сияние”.       – Твоя забота не может быть насилием, хён.       – Я рад, что ты так думаешь, Тэхён-а.       Октябрь       …в неизведанном краю на Востоке…       …в спальне квартиры Минджина, которую они втроём уже практически присвоили, ни у кого не спросив разрешения. Чонгук его вымотал, Чимин – разнежил, и Тэхён чувствует себя густой, жидкой патокой с редкими вкраплениями металла и камней Сваровски. Остальные двое мирно сопят, сплетясь конечностями, тёплый свет торшера стекает по обнажённой коже, обводя красивые, плавные контуры, словно облепив тонкими листами потали. Тэхён выбирается из одеял, прохладный шёлк подобранной с ковра пижамы приятно скользит по разгоряченному телу. Веки такие тяжёлые, будто их вылепили из золота целиком. В душе глухо шумит вода.       Он льёт в стакан гренадиновый сироп в кухне, слизывает с горлышка бутылки гранатовую каплю, сладкую до ужаса, разбавляет сироп газировкой, пузырьки тут же стреляют в нос. Переступает с ноги на ногу босиком на кафеле. В квартире пол не холодный.       На обратном пути в темноте дверного проёма светлым мазком чужая обнаженная спина, вскинутые вверх руки – Минджин вытирает полотенцем мокрые волосы. Чернота спальни, где погашен свет, кажется, сжимает его по бокам, проминая очертания талии и отпуская давление к бедрам и низко сидящему поясу пижамных штанов.       Тэхён качает стакан в руке, стекло холодное до влажного налёта, оставляющего плёнку на пальцах. Минджин шагает в голодную до его тела тьму и разгоняет её одним нажатием на выключатель – под потолком вспыхивает тусклая лэд-подсветка. На спине отчетливее проступают чернильные узоры, и Тэхён идёт следом, как загипнотизированный. Ему нравится трогать татуировки хённима, как детям нравится гладить котят, как Амели нравилось опускать руку в мешок с фасолью, как копии музейных экспонатов для незрячих с табличками “Потрогай меня”.       – Половина третьего, Вишенка, ты чего не спишь?       А хённиму нравится давать всем свои имена, которые будут особенными, только его, подчеркивая с таким трудом созданную, такую важную связь. Хосок перенял у него эту привычку.       – Слишком хорошо, чтобы спать.       – Я слышал, насколько.       И слушать стоны в собственной квартире ему тоже нравится, даже если сам он в этом не участвует, не наблюдает и не останавливается, чтобы послушать намеренно. Тэхён находит в этом что-то странно-очаровательное, будто таким образом его расплавленное, обласканное состояние облепляет хённима безо всякого тактильного контакта. Проникает внутрь так, как его собственный голос проникает в Тэхёна на каждом слове. Взаимопроникновение без секса.       Тэхён садится на край кровати рядом с Минджином, слегка ерзает, чтобы умоститься удобно и чувствовать давление совсем немного, под нужным углом. Прикрывает на секунду глаза, – ощущения слишком приятные и сильные от сверхчувствительности.       На лопатках хёна шевелится пара сбежавших от якудза тигров в обрамлении хризантем и кленовых листьев, хвосты свиты восьмерками. Не понять, то ли к нападению готовятся, выпустив когти, то ли сейчас сцепятся в клубок, выясняя, кто будет сверху. Тэхён протягивает руку и разделяет тигров стаканом, прижав его холодным боком к позвоночнику. Хённим вздрагивает и шипит сквозь зубы, лопатки, дёрнувшись от напряжения, натягивают кожу.       – Предупреждай пожалуйста, – говорит, возобновляя возню с полотенцем и волосами, даже не оборачивается.       – Прости, не подумал.       Из-под стакана вниз ползет пара холодных капель, Тэхён освобождает обе руки, подхватывает капли пальцами и обводит тигров по очереди. От влаги чернила всегда кажутся более яркими, странный эффект, как если протереть запотевшее стекло, только наоборот.       Хён откладывает полотенце, светлые волосы рассыпаются по шее, закрывая часть завитков, похожих на облака и пламя одновременно. Втирает лосьон в плечи и предплечья широкими, размашистыми движениями, картинки там тоже становятся ярче. Пахнет сладким миндалем. Прижавшись щекой к спине, Тэхён забирает флакон, затиснутый на кровати между ступней и бедром Минджина, подогнувшего одну ногу.       – У меня такой же, только с лавандой, – говорит Тэхён слегка задумчиво, заметив название, нажимает на помпу, растирает по ладоням белое, вязкое, сладкое. Сознание немного плывёт, от этого становится совсем хорошо, и он снова прикрывает глаза, водя руками вслепую.       – Не люблю запах лаванды на себе. У меня плотность кожи и температура тела не те, чтобы лаванда раскрывалась как положено, – хён немного подается под его прикосновения, отзываясь на каждое мягким давлением в пальцы. – Быстро начинает кислить или горчить, получается совсем неприятно. Тебе больше подходит.       – Знаешь, хён, если я инопланетянин, то ты инопланетянин тоже, – закончив, Тэхен утыкается лбом в средоточие тепла и окутывающего запаха миндаля, аккурат кончиком носа между когтистых тигриных лап. Не поссорятся. Заводит руки вперёд, почти обнимая, гладит невесомо, цепляясь за шершавую поверхность ещё влажных тейпов. – Возможно, мы жили на соседних планетах.       – Я осколок метеорита, Вишенка, единственный не сгоревший в верхних слоях атмосферы. Звучит как-то более правдоподобно.       – Значит, это ты был той падающей звездой, на которую я загадал желание?       – Сбылось?       Тэхён трётся носом о чуть липкую кожу, коротко целует у седьмого шейного и слизывает с губ горечь от лосьона, почему-то ожидая миндальный привкус.       – Не сиди долго, ладно? – он подхватывает совсем мокрый стакан, оставивший на полу четкий круг из натёкших капель, и поднимается. – Никакого насилия, но нам вставать через три часа, если Гуки будильник на пораньше не поставил.       Минджин улыбается, склонив голову набок, тяжёлые слипшиеся пряди скользят по щекам и губам, глаза блестят под прикрытыми веками. Драконьи сокровища заманчиво мерцают в тусклом свете.       – Спокойной ночи, инопланетянин.       Ноябрь       …жил-был Ким Тэхён.       У Ким Тэхёна коллапс вселенных под шапкой густых, растрепанных волос, едкие слёзы под длинными ресницами и пустота на месте любимого хёна. Ким Тэхён обёрнут во тьму, как гусеница – в шёлковый кокон. И как любого шелкопряда, его ждёт незавидная участь в этом самом коконе, он не увидит света за его пределами и бабочкой не станет никогда.       – Ты такое безнадежное ничтожество, Ким Тэхён, – задумчиво выговаривает он бултыхающемуся в стиральной машинке белью, по кругу шлёп-хлоп, барабан тихо урчит мотором электрокара. – Настоящая первостатейная обуза для всех, даже на ногах держаться нормально не можешь. Ну вот кто падает на колени прямо на красной дорожке перед камерами? Будто вокруг тебя и без того недостаточно бегают остальные.       Пол жесткий и не особо удобный, рука давит в подбородок и локтем в колено, сквозняк холодит голые плечи, рукава футболки он завернул аж до швов. Барабан крутится, перемалывая его слова, унося их куда-то в сливную трубу.       – Тэхён-а.       Ким Тэхён себя хоть сколько-нибудь ласково не зовёт никогда, даже в мыслях.       А Хосок даже грязные вещи для стирки складывает аккуратной стопкой, а не сваливает бесформенным комом на пол. От белья немного пахнет потом и сильно – Хосоком, непонятно, чем он там пользуется, но этот запах Тэхён никогда ни с чьим другим не спутает.       – Ты чего куксишься тут в одиночестве, мелочь? – прохладный нос тычется ему в затылок, ероша волосы, острые колени сжимаюся вокруг, когда Хосок присаживается на корточки за его спиной. – Машинка врум-врум, Тэхёни бум-бум головушкой о реальность? Косплеишь кота вместо Юнгеза?       Тэхён трогает рукой дверцу стиралки, тёплую от воды и работы мотора. Ладони касается едва заметная вибрация вращения барабана. Юнги, к слову, никогда не залипает на работу стиральной машинки, у него для этого пианино есть.       – Скажи, Хоби, что ты думаешь о гусеницах?       – Что они крайне очаровательные и забавно двигаются, – Хосок извивается, имитируя гусеничные сокращения, едва не падает и смеётся. – Айщ, Тэхёни, зачем спросил? Кружок юных биологов в школе покоя не даёт?       – А если гусеница навсегда останется гусеницей, а остальные гусеницы станут бабочками, как думаешь, это нормально?       – Знаёшь, что мне хён сказал? – руки Хосока сжимают его плечи, заставляют развернуться лицом, проехав задницей по скользкому полу. Получается даже немного весело, может, потому что на лице у солнечного Хоби эта его улыбка-сердечко, превращает Тэхёна в мягкое мороженое. Хосок тоже плюхается на пол, скрещивает ноги и прикладывает длинные пальцы к груди Тэхёна, надавливая совсем легко. Облупленный на кончиках ногтей лак блестит мелкими искрами, похожий на прилипшую звёздную пыль. – Вот здесь, внутри каждого человека есть стена, у которой его расстреляли пулями, которые он сам целовал. Обратно всё не провернёшь, но раны можно исцелить, а из гильз – собрать бусики. Не расстреливай сам себя, Тэхён-а, ладно?       – Если поцелуешь меня, а не пули.       У Хосока во рту остался острый привкус перца и сладкий – бобовой пасты, и губы у него нежные, а язык – медленный.       – С ним что-то произошло, да? – спрашивает Тэхён, млея от пальцев, мягко и неторопливо путающих волосы на затылке. – В ту ночь, когда Намджун привёл Чимина к Джину, хотя они две недели даже не разговаривали. ЧимЧим был совсем не в себе, я давно его таким не видел. С вами всеми там что-то произошло. Хоби?       – Не с нами, малыш-плохиш, что с нами станется, чего мы там не видели, ммм? – он нажимает кончиком пальца на нос Тэхёна, как на кнопку, но Тэхён ему не верит. Потому что глаза у Хосока грустные и непроницаемые одновременно, а он от окружающих обычно отгораживается совсем иначе. – А хённим… Возможно, его расстреливают гораздо чаще, чем всех нас вместе взятых. Я не уверен, но пули там точно зацелованы вдоль и поперёк. Куда больше, чем он сам.       – Значит, нужно целовать его чаще.       – Айщ, ну какая решительная гусеница, – Хосок треплет его по голове, от улыбки сощуриваясь совсем. – Тебе не нужно быть бабочкой, Тэхёни, ты уже прекрасен. И становишься только лучше, я читал Алису, я знаю. Всё куда-то движется и во что-то превращается. Главное – знать, кто ты такой.       Он Ким Тэхён, это никакому сомнению не подлежит.       Декабрь       Иногда жизнь напоминает ему не череду историй, а пунктир прямых включений – экран рандомно вспыхивает на пару минут, выплёвывая яркую, динамичную картинку, а потом гаснет снова, становясь чёрным и безжизненным.       Но Тэхён знает, что даже там, в этой темноте, он продолжает существовать, ведь жизнь зародилась во мраке космического взрыва, а значит он в любой момент вспыхнет сверхновой прямого включения в реальность. И ещё раз, и ещё раз, всё дольше и дольше держа глаза открытыми, чтобы впитать происходящее, подметить детали, различия, запечатлеть образы.       Тэхёну нравится наблюдать за чужим погружением в их персональный мир, в них самих. Хённим медленно уходит на глубину, где темнота так же непроглядна, как и в космосе, и так же безопасна. Он даже не сопротивляется особо, словно тонущий без сознания, спиной ко дну, руками к отдаляющемуся небу, исчезающему под толщей воды. Сокровища положено прятать от чужих глаз, и они своё спрячут так надёжно, что никто никогда не найдёт.       Возможно, ему самому это было нужно. Возможно, он сумеет это понять. Тэхён хотел бы, чтобы хённим понял – на то они и пуленепробиваемые, чтобы защищать стоящих у расстрельной стены. За их спинами, под их руками никто и никогда больше не посмеет прикоснуться к тому, кого Тэхён так долго считал состоящим из стекла призраком, скрывающим лицо в многочисленных искажениях.       Настоящий Минджин состоит из плоти, крови, ненавязчивой заботы, хронической усталости, невозможного голоса и обжигающего тепла. Последнее Тэхён объясняет тем, что душ хён принимает практически под кипятком, от пара видимость в ванной комнате снижается как на трассе за городом ранним ноябрьским утром – руку вытяни, и пальцы потеряешь. Откуда-то из мутной пелены доносится музыка, глухая, будто из стакана с водой, это придает тягучей, восточной этнике особого звучания. Тэхён отпихивает ногой одежду по влажному полу и шагает под жгучие струи, с шелестом бьющие по коже.       Не так уж невыносимо, как он думал, только дышать сложновато.       – Вчетвером мы сюда не поместимся, – бросает через плечо Минджин, привыкший, что где Тэхён – там и Чонгук, а где эти двое – туда же притянется Чимин. Финальный пункт назначения этого притяжения его, почему-то, не беспокоит.       Ещё три месяца назад он упорно держал Чимина, да и остальных тоже, на расстоянии вытянутой руки, без агрессии, но уверенно. С порога обвёл себя в круг солью и мелом и говорил, что удача скалится смелым, а не улыбается, и лучше не испытывать на прочность её и профессиональную субординацию.       Тэхёну в одно ухо влетало, в другое вылетало, соль разъедала язык, а он не обращал на это внимания.       Сейчас Чимин спит в постели Минджина, уставший после съёмки и завёрнутый в одеяло, как начинка в паровую булочку, его бы и Юнги там не нашёл, а Чонгук гоняет с Джином в какую-то новую игру, закрывшись в комнате хёна и для надёжности – подперев дверь стулом изнутри, чтобы никто не отвлекал. Если кто и притянулся бы, то, возможно, Хосок, будь он чуть менее проницательным и знай их обоих чуть похуже.       – Зато на двоих места вполне хватит, – пожимает плечами Тэхён и тянется к баночке маски для волос, с которой хён свинтил крышку. Скользкая, молочного цвета масса сладко пахнет кокосом и ванилью, и норовит сбежать из ладоней, шлёпнувшись в поддон душевой кабины художественной кляксой.       Тэхён тщательно измазывает в ней слипшиеся от воды пряди светлых волос, пропуская их сквозь пальцы. Во влажной духоте запах кажется плотным, проникающим под кожу, а белёсые разводы на руках вызывают вполне однозначные ассоциации.       Рядом с Минджином у Тэхёна мозг плавится и рубильник приличных мыслей падает окончательно, превращая его самого в такую же вязкую, прилипчивую массу. Иногда он этому вяло сопротивляется, иногда поддается, иногда – просто пускает всё на самотёк, потому что хён старше и сам разберётся гораздо лучше. Всегда разбирается. Тэхён выписывает скользкими ладонями круги на его спине, надавливая совсем немного – Минджин чуть ниже, уже в плечах, более тонкий, хрупкий, не сломается от давления, но желания придавить посильнее тоже не вызывает. Только желание в целом. Руки скользят ниже.       – Там в составе нет ничего совсем неподходящего? – маска горчит под губами и языком, когда он касается плеча, приоткрыв рот. Такая знакомая горечь, даже плеваться не хочется. – Или остановиться?       – Нет, – Минджин поворачивает к нему голову и становится заметно, что разноцветные радужки его глаз затопила темнота расширенного зрачка. Он легко толкает Тэхёна кончиком носа в висок, как зверёк, выражающий симпатию, когда удалось подобраться так близко, что заслужил его доверие. Ещё одна драгоценность в тэхёнову пещеру сокровищ. – И нет ещё раз. Будет немного жечь, но мне нравится.       И Тэхён соврет, если скажет, что ему не нравится гладить разукрашенное узорами тело скользкими пальцами, неторопливо забираясь внутрь и обратно, чтобы обвести цветной контур картинки или контур самого Минджина. Хён слегка расплывается под прикосновениями, как марево миража в пустыне, прислоняется лбом к стене и тяжело, глубоко дышит. Тэхён притирается к нему, слипаясь ненадолго по всей длине, от груди до колен, потом разворачивает лицом к себе и подталкивает наверх – обвить ногами талию, впуская в себя, и вжаться в стену плотнее.       – Я так не кончу, Вишенка, – выдыхает хён ему в ухо, но жар от дыхания неощутим из-за температуры воды. Тэхён ловит его губы, будто так переложить слова изо рта в рот и понять их будет проще.       – И я не кончу, – они медленно, плавно раскачиваются в унисон, как приливные волны, оглаживающие берег в сумерках. Горячо внутри и снаружи. – Но тебе ведь нравится.       – Нравится, – пара драгоценных камней превратилась в пару колец, окружающих наручниками запястья Тэхёна и непроглядный, затягивающий мрак чужих зрачков. И Минджин смотрит на него, не отрываясь, будто пытается поглотить целиком. – Я теперь не смогу спокойно реагировать на запах кокоса, вот что ты наделал?       – И не надо.       – И не надо, – легко соглашается хён.       Он собирает языком влагу с лица Тэхёна, жмурится и почти мурлычет, пряча её во рту.       В наличии грани между реальностью и фантазией Ким Тэхён не уверен.       Как и в том, что его слёзы – едкие от проглоченной соли.