Пламенеющие Небеса. Книга Вторая. По ту сторону Нерушимых

      Тихая, тёмная комната, освещаемая лишь светом, долетающим из коридора, который и сам–то довольно мрачный, и отсветом зеленоватого огонька над раскрытой, поднятой почти на уровень лица ладони. Но тень на стене остаётся только от фигуры, застывшей рядом, в полушаге. Больше здесь и нечему отбрасывать тень. Нет даже окон. Только стены с досками, на которых сильные чары некогда выгравировали короткие фразы, каждая из нескольких слов. Имена. И обстоятельства гибели.       Зал Памяти Особого Отряда. Для немалой части тех, чьи имена на века остались на этих стенах, это единственная дань почести и славы. Они не проходили парадами по улицам городов Империи, как та же городская гвардия, что всего в квартале от этого места. У них не было торжественных церемоний прощания. Церемоний награждения, куда стекаются поздравить друзья и близкие, тоже не бывало. Была лишь торжественная форма, чёрная с серебряной эмблемой. Многие из них надели её лишь единожды. И даже не сами. На свой погребальный костёр. А сотни других, таких же, прямо сейчас жили жизнями обычных сельских ремесленников, школьных учителей, сектантов, торговцев и одной Диаде и бумагам под грифом особой секретности было ведомо, кого ещё. И выбрали такой путь сами.       Но были здесь и иные имена. Тех, кто гордо носил форму, приезжал с проверками, первым встречал тех, кто искал у Отряда помощи, защиты и поддержки, тех, кто вставал между людьми и оборотнями, варами, рассерженными духами и чудовищами зачастую даже более ужасными, чем голодный оборотень. Другими людьми. Как какое–то время назад и он сам. И, стоило бы быть откровенным хотя бы с собой, планировал этим заниматься ещё долго. Нет, ему, конечно, тоже доводилось притворяться уличным лоточником или выпускником Школы магии, искавшим хорошее местечко… Но в форме он работал гораздо чаще. И носил и по сей день, даже когда всё изменилось.       Чёрные, сейчас, во мраке ещё более бездонные, чем обычно, глаза скользнули на привычный участок одной из недавних ещё, сравнительно, досок. Обычно он бывал здесь раз, от силы два, в год. Но в последнее время приходил уже несколько раз, когда случалось допоздна пробыть в городском штабе. Одиннадцать имён. И специально, как личное напоминание, оставленное пространство рядом.       Одиннадцать имён. А должно было стоять двенадцать. Но, вопреки любой логике и, пожалуй, законам Бартиандры, двенадцатое имя стоит в Зале Памяти, холодной ночью поздней осени, с зеленоватым магическим огоньком над ладонью.       Они не были единственными, кто погиб или пострадал в его сотне, за семь–то лет непосредственной службы. Но они стали особенными, и он помнил каждого из них.       Бэрлоу Раал. Серьёзный, умный, с невероятным чутьём на сектантов. Ему было тридцать, и у него только что родился второй сын.       Мирэл Карэт. Не самый примечательный самир, отлично подходивший для маскировки, тоже темноволосый. У него планировалась свадьба совсем скоро. И Бэнджамин был приглашён.       Табис От. Единственный сын очень уже немолодой матери–одиночки. Её гордость и надежды. Обрушившиеся дождливой ночью вместе с сомкнувшимися на бедре клыками харра. Яда было слишком много даже для малейшего шанса на жизнь.       Каарро Бонар. Стихийник, прекрасный охотник, один из десятников, как и Тил Гара над которым подтрунивали беззлобно из–за фамилии, означавшей «враг». А на самом деле Гара для большинства из сотни был хороший приятель. А кому–то и отличный друг.       Тангон и Тэна Суриадо. Братья, младший пришёл в Отряд вслед за старшим, любители работать в паре. Тангон ещё приговаривать, что лучший напарник – это брат. У него остался сын. У Тэны жена должна была вот–вот родить.       Уру Хобэ. Самый немолодой из списка, уже за пятьдесят, очень опытный, тренировавший и многих в сотне, и даже Бэн был горд, когда его в начале службы ставили напарником к Уру. Много полезных советов, довольно жесткая дисциплина. С семьёй не повезло.       Шага Лаай. Чарван. Любил кукольный театр и на привалах или перекурах мастерил соломенных кукол сестрам и свистульки брату. Сестёр у него было четверо. Самой младшей – всего год.       Кэмон Ханэдо. Довольно мрачный, циничный одиночка, талантливый Преобразователь, отличный шахматист. В то утро он поддевал новичка, Панэ Пондо, что последнему следует, коль скоро он попал в их компанию, писать завещание, если есть, чего кому передавать. Пока молодой, подававший надежды сотник Фэрт не запретил запугивать светившегося гордостью от первого «настоящего» дела чарвана. По дошедшим потом рассказам – они лежали рядом, бок о бок, Кэмон погиб немногим ранее, прикрывая, словно… Пытался защитить.       Пондо продержался дольше всех. Их троих, включая ныне трудившегося в штабе, наставляя новобранцев, Киригу Бонара, однофамильца Каарро, успели доставить сперва в предместье, и уже с лекарями и Целителем дальше в Дариан, в борьбе за жизнь. Киригу очнулся через пару дней. Бэнджамин почти через неделю. А за меньше, чем сутки до того, как он открыл глаза в своей комнате, во дворце, его новичок, самолично отобранный, проиграл свою битву.       Почти идеально круглая рана слева, под рёбрами. Покрытая багрово–чёрным и через время рубцом. Так близко к сердцу, что он не мог и не должен был дожить и до предместий–то, а уж тем более очнуться. Но очнулся и словно в насмешку получил пост за то, что не распознал засаду харров (и то, что это была первая из известных в Никтоварилье столь большая и слаженная с их стороны, мало облегчало картину) и сотня, слишком близко и кучно собранная, оказалась в окружении. И первые указания кому и какой проверять участок за деревней, у окраины которой они и собрались, были прерваны шипением и шорохом.       Да, он сумел найти слабое место, где ящеры, всё–таки гениями они не являлись, собрали несколько голов молодняка рядом, ещё слабого, ещё не такого ядовитого, и, судя по размеру, впервые вышедшего на охоту. Дать парням достаточно быстрые и незаметные команды, чтобы чешуйчатые твари не успели понять, что задумала добыча… Прорвать окружение, рассредоточить тем самым харров и дотянуть до подхода двух других сотен. Нельзя было позволить им уйти. Иначе эту ошибку они могли бы и проработать.       Хотя вот это уже было лукавством. До подхода подкрепления он уже не дотянул, уже пробил доспех коготь, хотя не каждое оружие смогло бы, одного из самых старых и крупных уродов, и командование перехватил Карру. И Бэнджамин отказывался тогда, услышав от Арэна показавшееся совершенно диким, даже издевательским, сообщение, что он станет новым Грандом. Впрочем… Стоило быть честным с собой до конца, отказался ли в конечном итоге? Не лелеял ли глубоко внутри мечту и занять эту должность, просто не тогда, позже?       Потом, поправившись, он встретился с родственниками тех парней, кому не повезло, помогал семьям, по возможности, и, казалось, они не держали на него зла, и не винили. Но в новом кабинете иногда всё же, как ни глупо, нерационально и непозволительно для их службы эмоционально это было, словно бы появлялись одиннадцать безмолвных теней. Смотрели, как он справляется со свалившейся должностью – едва ли. Скорее, это была собственная память, возможно, чувство вины. И тот факт, что сам себя достойным такого высокого поста он не считал. Ни тогда, ни даже теперь. Но старался соответствовать.       Одиннадцать имён, что перед мысленным взором представали образами тех, кто служил бок о бок. Настоящие товарищи. Друзья. Все, как один, посвятили свою жизнь службе в Особом Отряде. Но сейчас хотелось услышать от них, хотя и не было возможным, всего одно слово. Ответ на мысленный вопрос. «Кто?»              

***

             На виске – обычно незаметная тонкая жилка, сейчас вздувшаяся и пульсировавшая от напряжения. По щекам стекали крошечные капли пота, сами щёки были куда бледнее обычного… А пот ли?.. Лучше было не думать об этом, не смотреть, как тонкие изящные пальцы впились в подлокотники кресла, как в плотную линию сжались губы. Не смотреть, чтобы не поддаваться желанию прекратить всё это, просить прощения и целовать аккуратные руки, чего и так сейчас безумно хотелось.        Но вместо этого лишь едва заметно сжались в кулак пальцы опущенной руки. Впившиеся в тело иглы вместо мягкого, набитого пухом сиденья, плеть и клещи в руках палача, представляемые чётко, словно наяву, до холодка по собственной коже ощущения… С каждым новым «подходом» всё более болезненные, хотя это были далеко не самые виртуозные и изощрённые образцы работы заплечных дел мастеров. Пальцы судорожно дёрнулись, скребнув обивку, с губ сорвался хриплый, тихий выдох на грани стона, заставив внимательнее всмотреться в саму девушку, а не то, что сам же рисовал для неё, сидя напротив, близко, но для Элиа сейчас неизмеримо далеко. Губы заметно побелели, на коже от напряжения проступили вены, дыхание стало более рваным и тяжёлым, и, если бы он сейчас допрашивал девушку, до момента, когда она начала бы говорить, осталось совсем недолго.        Но это был не допрос, и чары прервались, позволяя чарванке открыть глаза, восстанавливая дыхание и заметно, на глазах, расслабляясь. И к моменту, когда Элиа окончательно пришла в себя, в её руку уже был заботливо, бережно вложен стакан с водой. А пальцы осторожно, словно извиняясь, скользнули по щеке.        – Я могу продолжать, – ровным голосом, очень хорошо скрывавшим отголоски испытанной только что боли, заметила девушка, сделав пару глотков. Самир, вновь внимательно оглядев сестру, хмыкнул, опустившись у её ног прямо на мягкий ковёр у дивана.        – А зачем? Я, вроде, не допрос устраиваю, – отозвался он, наблюдая, как Эль медленно допила оставшуюся воду и поставила стакан на столик. – К слову, у тебя хорошие навыки.        – Хорошие? Ты даже на треть возможного не пытался, – хмыкнула в свою очередь Элиа, скользнув пальцами в длинные волосы брата, к стянувшей хвост чёрной ленте.        – Ты писарь, так что… Вполне достаточные… – чарванка вытянула–таки ленту из волос, и принялась приятными мягкими касаниями массировать голову. Бэнджамин ещё пару минут полюбовался профилем, узорами лёгкого домашнего платья, босыми ножками, и вновь вернулся мыслями к вещам намного более мрачным, нежели вечер после работы, проведённый в обществе возлюбленной или друзей. Хотя «после работы» здесь вообще было понятием крайне относительным, заканчивалась она в лучшем случае во время отпусков, посвящаемых поездкам в Файэти на историческую родину… Но сейчас и вовсе был совершенно особый период… И особым в нём было то, что дело приходилось иметь отнюдь не с привычным врагом, будь то харры, ещё более древние и своеобразные чудища или духи, маги–злоумышленники или представители сект, в первую очередь крупного и сильного движения Внемлющих Истине, или различного рода заговорщики и преступники…        Нет, и здесь, и в этом Бэнджамин не испытывал ни малейших сомнений, был причастен как раз и сектант, и маг, и, что тоже было вполне очевидно, заговорщик. И всё же было кое–что, что очень отличало его от других. То, что позволяло ему оставаться в тени, прятать концы и не то, чтобы заметно опережать Особый Отряд, но отсекать ниточки, выводившие бы пусть даже косвенно на его след. Он сам был из Особого Отряда. И этот некто имел достаточно полномочий и возможностей узнавать о ходе расследований и избегать всего, что наводило бы на него хотя бы самое маленькое подозрение. А это уже очень хорошо показало, спустя месяцы, что речь шла не просто не о рядовом парне из какой–либо сотни, лаборатории или даже мелких представителей Штаба. Речь шла о ком–то, кто был лишь на ступень, скорее всего, ниже самого Гранд–Мастера. И круг этих лиц уже был крайне узок.        И первые подозрения об этом зародились у Бэнджамина ещё после прибытия и памятного казуса с аудиенцией оринэйской принцессы, при котором девушке не предоставили ни подобающей одежды, ни возможности оной обзавестись. Алеандра из этой неловкой ситуации вышла неплохо, разумно и насколько было возможно дипломатически, недоразумение быстро уладилось, и к самой гостье вопросов у самира после внимательного изучения ситуации не было. Возникли они сперва к леди Куафи Мэжрэ, хотя показания той и подтверждались, родственник её действительно возымел внезапный недуг, и всё же что–то уже тогда насторожило мужчину и показалось странным. Что, стало окончательно ясно уже позднее, когда Ал в беседе с молодым Императором упомянула записку, отправленную ей через служанку гостиницы, где как раз уточняла по поводу подобающего платья и прочего. Записку эту ни сам Фэрт, ни Эль, ни Карру, ни, по заверениям (и разумеется просмотренным воспоминаниям), кто–либо ещё из занимавшихся устройством принцессы, не видели.        Они не видели, а вот одна из девушек, что работали в гостинице, где жила Ал, смогла вспомнить, что действительно, принцесса передавала ей небольшое письмо, и просила передать Гранд–Мастеру или леди Элиа, однако та отдала её одному из охранявших гостью самиров, что как раз сменялся с дежурства. Кому именно из троих, вспомнить служанка уже не сумела, поскольку и сунула её мимоходом, до адресатов послание не добралось, из чего можно было предположить, с достаточной вероятностью, что потерялось оно именно у охранника. Или «потерялось»?        Кто именно трудился в тот день, установил Бэнджамин довольно быстро, но, после размышлений, трясти троицу не стал, не имея кроме слов двух девушек ни оснований, ни даже и стремления. Ситуация к тому моменту давно забылась, а самир прекрасно понимал, что само по себе потерявшееся письмо было здесь совершенно не главное. Как и промах со стороны Мэжрэ. Та, пусть он и не сомневался, что её внезапный отъезд и забывчивость были совершенно неспроста, как и тот, кто записку не передал, были всего лишь исполнителями чужой воли. И уже тогда это рождало вопрос – чьей.        В Брилльдж Фэрт ездил сам, и видел, что поездка та прошла весьма спокойно, если не считать некоторых недоразумений между Арэном и его новоявленной протеже, но решались они весьма быстро и гладко, Алеандра вновь показала себя девушкой взвешенной и разумной, и единственным подозрительным был момент, когда её в неподходящее время позвал к государю… Тоже парень из Отряда, проявивший несколько странную непомерную ретивость. Только парень был другой, как потом, при изучении казуса с письмом, выяснилось. Сами Арэн и Ал сочли это и вовсе пустяком, значения ему не придали, и Бэнджамин, мысленно всё это отметивший, заострять внимание на произошедшем не стал. Но уже в Дариане, сопоставляя на тот момент открывшиеся на первый взгляд вообще не связанные мелочи, мрачно отметил, что в Отряде в них поучаствовали уже двое, притом между собой связанных крайне косвенно, только общей работой. И оба они были лишь руками кого–то другого. И этот кто–то, к чему Бэн пришёл уже тогда, был из Отряда. И не просто из Отряда, а из весьма высоких его представителей. Аккурат после этого открытия игра начиналась уже по несколько иным правилам. И вёл в ней, увы, поначалу (и долгое время) совсем не Бэнджамин.        Следующим моментом в этой цепочке сделалась попытка Председателя Совета Вилайров надругаться над оринэйской принцессой, внезапная, не имевшая под собой совершенно никаких предпосылок и весьма даже на первый взгляд странная. Вёл себя старый маг совершенно безумным образом, и едва ли осознавал собственные действия, напал на Фэрта едва ли не с двери, был тут же, после такого–то, задержан, и поначалу получить его показания оказалось невозможно – ничего, кроме угроз и оскорблений в адрес Алеандры, государя и членов Отряда из его уст не звучало, и уже наговорил он тогда… На не самое лёгкое наказание. Но учитывать выкрики, брань и обещания Вилайра в тот момент Бэн запретил – слишком несоразмерно с обычным собой действовал Буркадэ. И прежде, чем давать ход делу о его речах, самир предпочитал удостовериться, что это не было вызвано неким внешним воздействием, либо же чем–то съеденным ли, выпитым… Удостоверился же он аккурат в обратном – пришедший в себя мужчина слабо понимал, как он вообще оказался в камере под дворцом, пришёл в ужас от предъявленных обвинений, и это дало делу первый толчок. И положило начало долгой и кропотливой работе с самим волшебником, его окружением и, что было даже важнее, воспоминаниями и мыслями. Но Вилайр или не имел связи, доселе, с Кукловодом, или даже не заметил, когда тот превратил его в марионетку.        За попыткой надругательства последовал визит Императора Карлона, Алеандру очень напугавший, но и это, при тщательном изучении девушки, подозрений в её адрес не добавило. Боялась она бывшего опекуна и того, что могла бы вновь попасть к нему в руки, боялась глубоко, совершенно нерационально и самым искренним образом. К тому же Алый Тигр (ну или кто–то из сектантов, что было в общей картине не самым важным элементом) не упустил возможности её припугнуть и заронить в голову сомнения, но оринэйка, стоило отдать ей должное, и впрямь была более чем разумной и взвешенной, и на тот момент подходила ко всему в целом здраво. И, благодаря отчасти и этому, визит роккандской делегации прошёл весьма спокойно, не считая личного знакомства Бэнджамина с главой собственной магической стражи Карлона и одной из главных волшебников всего Рокканда Рарой Куми. С досье её, конечно, он был знаком давно, но встреча состоялась впервые, и самиру волшебница крайне не понравилась. Однако, при всей личной неприязни, недооценивать её Фэрт бы уж точно не стал. Насколько жестокой, коварной и изощрённой она бы не была, насколько бы фанатично не была привержена идеям Внемлющих Истине, место своё Рара получила не за красивые глаза… И как маг была очень опасным противником.        А вот спустя некоторое время, когда роккандцы уже достаточно давно уехали, случилось покушение на оринэйку, исполненное аккурат в день, когда с проверкой в Лекарском Доме находился Отряд. Более того, лично Бэнджамин. Конечно, это могло оказаться совпадением, роковым для нападавшего, но самир понимал, что случайным стечением обстоятельств это было едва ли. Тот, кто стоял за всеми, вроде и не связанными между собой, событиями, не мог не знать или по меньшей мере догадываться, что с первого же дня со встречи Особых и Алеандры девушка никогда не оставалась без охраны. И в том парке и без Элиа был приставленный к ней парень, опытный (отчего вмешательство сестры Бэн считал совершенно излишним и неразумным, и когда ей стало лучше, а сам мужчина успокоился, было сделано строгое внушение). Не знать этого кто–то, имевший немаленький пост в Отряде (а в этом уже к тому моменту Бэнджамин практически не сомневался), не мог…        И день покушения выбрал совершенно не случайно. Он хотел, чтобы напавшего поймали… Хотя вот тут версии, что именно планировал его незримый соперник, у самира всё же расходились, и склонялся он к той, что исполнителю надлежало погибнуть при задержании – парень даже попытался изобразить нечто вроде попытки атаковать, оказавшейся бессмысленной и бесполезной (и вот здесь уже, возможно, вмешательство Элиа некоторую роль всё же сыграло, поскольку столкновения с охранявшим Алеандру первоначально Особым один на один не произошло). Но и задержанный, опасности для кукловода он не сулил, поскольку, разумеется, напрямую с ним не встречался и о настоящем заказчике не имел ни малейшего представления. Нанимала его Куафи, помогал парень из Гильдии Чародеев Дариана, которого ожидаемо нашли уже убитым в пригороде столицы, рядом с популярным у любителей крепкой выпивки кабаком. Выглядело всё как случайное убийство в пьяной драке, кто–то припомнил, как волшебник заходил в тот самый кабак, кто–то слышал шум, и, разумеется, ничего толкового никто не видел. И охотничими ножами и кинжалами, коим и был убит маг, обладала по меньшей мере половина Дариана. И каждый в Отряде.        Вилайр Мэжрэ в проделках жены практически не участвовал, разве что обеспечивал их в плане денег. Но и сама дамочка в отношении истинного заказчика оказалась бесполезна совершенно, и даже копание в её голове ситуацию исправить не могло, потому как… Всё столь же ожидаемо, они никогда не общались напрямую. Письменно, или в условленных местах, где лица собеседника Куафи не видела (и не только лица, но какой бы то ни было его детали), а голос он, и в этом молодой Гранд–Мастер тоже ни капли не сомневался, изменял.        Ни одного свидетеля, никакого общения с марионетками, которое могло бы привести к тому, чтобы они хоть как–то указали на него, ничего, осуществлённого лично. Именно поэтому про себя, во время размышлений, Бэнджамин и именовал его Кукловодом. И составляющие цепочку события даже при попытках разобраться, не имели между собой ничего общего, не считая, что в двух случаях была причастна Куафи. Но именно тем, что сам находился в тени и знал о деятельности Отряда, частично себя настоящий автор и выдавал. И нужно было подтолкнуть его выдать себя побольше.        И кое–что, видимо, уверовав в себя, из внимания его незримый враг уже упустил. Всего лишь маленький прокол, который не всем бы и связать с прочим пришло в голову. Бывшая фаворитка Фламберга, леди Майгаби, убитая во время визита в Брилльдж и дороги обратно. Точнее, конечно, и здесь злодей попытался подстраховаться, и живая Майгаби была бы куда как полезнее… Но всё же здесь, то ли желая сократить цепочку, то ли расслабившись, некто допустил большую ошибку. Нанял исполнителя сам…        Упустить такую ниточку Бэнджамин не мог, и дело Майгаби по его личному распоряжению заморозили за отсутствием улик. Но они таки были… Были свидетели, что в последние несколько дней перед убийством её преследовал некий молодой мужчина подозрительного вида… Был труп хорошо известного самирам мелкого пронырливого типа без определённой работы, промышлявшего карманными кражами, поддельными магическими артефактами и посредничеством в сомнительных сделках, у которого дома нашлись украшения госпожи Майгаби. Украшения признали её отец и младшая сестра, на серьгах нашлись следы крови, после ещё более тщательного обыска – нож с пятнами всё той же крови… Но всё это не было указано в бумагах по этому делу. Там значилось, что нет ни свидетелей, ни результатов от обыска в доме убитого, сброшенного с моста в Кунгу. Те, кто знал о настоящих результатах расследования, под подозрения не попадали. Это были те парни, кого он принимал в сотню лично, и кто и служебную, и личную преданность доказал уже с лихвой и неоднократно. Впрочем… Дополнительных проверок и копания в голове это не отменило. Но – добровольных. Скрывать им было нечего.        Ничего не значилось и по делу Майгаби, оба убийства, ранее изъятых из расследования обычной городской гвардии, легли в долгий ящик, а вот Бэнджамин сделал маленькое, нигде пока не обозначенное предположение. Именно этот мелкий шнырёнок и был нанят для убийства, не удержался, снял с дамочки дорогие украшения, но сбыть не успел – отсекая ниточки, Кукловод убрал уже его самого. А убирать исполнителя, нанятого через посредника, имело бы сомнительную целесообразность – посредник, узнав об этом, имел бы неиллюзорные основания полагать себя следующим и донести сведения до кого не следовало. И это–то и стало большой его ошибкой, единственным пока проколом Кукловода – парнишку он нанял, с большой вероятностью, сам. Конечно, свидетели тому едва ли имелись, но всё же кое–какие ниточки это давало. У незадачливого наёмного убийцы имелись сестра с двумя детьми и хороший приятель, напарник по роду деятельности. Сестра ничего особо не знала, разве что в последние дни брат ходил «какой–то загадочный и вдохновлённый»… А вот такой же «комиссионщик», Зелёный (поскольку сам в основном промышлял растениями, зельями и разного рода веществами) кое–что интересное поведал…        И подтвердил своим рассказом подозрения Бэнджамина о том, кем именно приходился в Отряде Кукловод. Парень, столкнувшийся с неожиданным ночным гостем в коридоре собственной квартирки, трясясь от ужаса, поведал о знакомстве убиенного с некой высокой птицей из Шнырей (как именовали в этой среде самиров Отряда) и перед убийством вещал, что скоро–де станет он важным в своём райончике человеком и получит большие богатства. А сам, мол, заказчик, с его слов выходило, и вовсе метил в самое высокое Шнырье Кресло. Эти сведения Бэнджамин тоже крайне оценил, припугнул Зелёного закрыть рот и желательно испариться из окрестностей Дариана в ближайшие дни… И сократил круг подозреваемых окончательно. Метить на пост Гранд–Мастера мог кто–то из его заместителей, и в целом в этом свете его действия обретали новую окраску и смысл. Если бы ему удалось убить Алеандру или сорвать её союз с Арэном, конечно, это было бы несомненно идеально. Но слишком маловероятно, чтобы целью стояло это…        А вот подвергнуть сомнению способности Фэрта выполнять свою работу, подставить… Это уже имело смысл. Хроническая неспособность управиться с покушениями на Алеандру и действиями, несущими ей вред, сама по себе уже порождала бы у Арэна неудобные вопросы к главе Особых. Да что уж там было утаивать – уже и породила. Пусть и редкие, но замечания, что Императору не нравились происходившие события, звучали. Уже несколько раз… Подвергнуть способности Бэнджамина решить проблему сомнению, и потому, в нужный момент, проявиться, найти виновных и мастерски прекратить казусы и покушения (а они прекратятся, конечно же)… И занять то самое Высокое Шнырье Кресло…        И сама собой напрашивалась личность Кукловода, что действительно не оставил бы ни единого следа, и никто из даже теоретически возможных свидетелей его бы не видел и вспомнить не мог. Его бы при желании половина дворца не увидели… При этом имел самые широкие полномочия, прямой допуск практически везде, знал абсолютно все дела Отряда… Более того – имел возможность лично общаться и с Алеандрой, и с Арэном, и с Фэртами. Находился настолько рядом, в таком узком круге доверия, что мог… Абсолютно что угодно. И, что делало его ещё более вероятным Кукловодом… Именно он был первым претендентом на пост Гранда. Имел соответствующие способности и в прошлом – очень подходящие грязные секретики, чтобы устроить всё происходящее и остаться абсолютно не при чём. И Бэнджамин даже несколько удивлялся, стоило признать, что Арэн до сих пор не заподозрил его причастности. Вот только капля по капле точит и камень…        Он был самым вероятным, самым очевидным, поистине напрашивавшимся Кукловодом. И именно поэтому это не был Карру. Однако выставить его виноватым, заставить Арэна обвинить Карру, а следом Бэна в неспособности раскрыть дела Алеандры и в том, что это Бэнджамин поручился за Карру много лет назад, когда они только начинали работать в Отряде, и, якобы, не увидел бы за ним под носом такие штуки, а то и был в сговоре… И вот уже оба места были бы свободны, пост Гранд–Мастера открыт для гениального расследователя… А Элиа… Что Элиа, она была всего лишь писарь, пусть и важный в рамках Отряда… Кукловод едва ли всерьёз принимал её в расчёт.        И именно она, сейчас скользнувшая заварить свежий чай, маленькая, хрупкая, параллельно заполняла все те бумаги, что пока не видел никто в Отряде. Настоящие дела Майгаби и её убийцы. Дела, которым предстояло дать полноценный ход позднее, когда Кукловод вышел бы на свет. А он, не сомневался Бэнджамин, вышел бы. Ему бы дали поверить в себя и собственную гениальность… Потому замораживали дела, потому снова подняли досье на Алеандру, которую, после осеннего покушения, Бэнджамин обозначил как подозреваемую в членстве в секте и в том, что она сама причастна была к этому случаю в лекарском доме…        Потому уже готовились документы к освобождению Вилайра с официальными извинениями. За отсутствием улик и доказательств преступления. Внешнее воздействие, ещё один тупик… И жирный–жирный червяк на крючке, наживка для Кукловода. Вся это история с тем, что Бэн проваливал одно дело за другим, забирая под личный контроль и перепоручая Карру, была одной большой жирной наживкой. Очень опасной игрой, ставящей на грань его должность и репутацию, а возможно и свободу. Но такую возможность, какую даровало Кукловоду освобождение Вилайра, злоумышленник едва ли мог упустить, и это был уже шанс получить по меньшей мере хорошие ниточки, а по большей – доказательства. Заставить поверить в себя настолько, чтобы сделать ошибку… Эта опасная игра строилась на простом, старом принципе «кто кого перехитрит»… Враг, будучи его соратником, не мог не понимать, что разгильдяем и безалаберным Бэнджамин только казался. Значит, приходилось заставить его и правда недооценить Фэрта. Только при этом не перестараться в обратную сторону…        А вот потом, после поимки Кукловода, разговор предстоял бы иной. Возможно, самые сложные допросы в жизни Бэна, а то и истории Отряда. Кукловод прошёл все те же подготовки. Все те же курсы. И заплечных дел мастерам пришлось бы отнюдь не сочинять способы мучений. А в лучшем случае не изобретать хотя бы новые поизощрённее. И забыть о том, что ещё вчера вместе работали, о чём–то болтали, а то и несли полевую службу бок о бок…       Впрочем, в себе Фэрт тоже теперь был уверен. После того, как Эль, спокойная, невозмутимая, и невероятно сильная девочка, предложила… Попробовать на ней. Она так и сказала, глядя в глаза. «Сможешь меня – сможешь кого угодно». И Эль была права. Пересилить себя в её случае было трудно, наверно, самый трудный вызов в его жизни. Внутренняя борьба, пожалуй, заняла добрых несколько минут. Но победили в ней не чувства. Он должен был убедиться, что в нужную минуту личное не дрогнет, оттесняя долг. И он убедился. И теперь дело было за наживкой для Кукловода… И тем, проглотят ли её…