Пламенеющие Небеса. Книга Вторая. По ту сторону Нерушимых

      Пальцы невольно сжались в кулак, когда мелкий гравий дорожки прошуршал под ногами. Шаги были быстрыми, даже слегка резковатыми, когда Элиа направилась к небольшой скамейке под раскидистым старым дубом немного в стороне от центральной аллеи. Сейчас эту часть парка по ночному времени окутала тишина и довольно густая тьма, и лишь стоявшие вдоль центральных дорожек магические фонари бросали немного света на уголок, в котором и устроилась хрупкая на вид невысокая фигурка с длинными волосами.       Перед глазами вновь и вновь возникали почти лежавшие (а почти ли?) на довольно округлых бедрах, подчёркнутых в эти мгновения даже платьем, длинные смуглые пальцы с аккуратными ногтями, ножка, как–то слишком уж чувственно для простого танца обхватившая бедро мужчины… Элиа еще сильнее стиснула пальцы, до боли впиваясь ногтями в ладонь и стараясь хоть немного отрезвить этим полыхавшие внутри негодование, возмущение, обиду и ревность. Отражать их, хоть каким–то образом, прилюдно было не просто запрещено. Опасно. И сама эта история, вся, от начала и по сей день была опасной.       И потому ревность мешалась и с другим горьким чувством, неприятно царапавшим задолго до того злосчастного танца, но сейчас особенно остро напомнившим о себе. Это с ней было опасно и запретно иметь хоть сколько–то выходившие за рамки родственных отношения, но с любой другой девушкой, в том числе и той, что вновь и вновь возникала теперь перед глазами – можно. И, быть может, если бы у Бэнджамина и впрямь что–то с ней намечалось, так было бы лучше.       – Скучаешь? – поинтересовались почти над ухом и Элиа на мгновение невольно вздрогнула, резко обернувшись на звук и обругав себя за то, что даже не услышала шагов. Впрочем, голос, как и выделявшийся во мраке силуэт в чёрном, были знакомыми, и девушка опустила руку, уже протянутую к тонкой спрятанной в причёске длинной игле. И только фыркнула, вложив в это всё негодование, которое удалось. – Элиа, милая, ты так поспешно вышла в сад… А время для прогулок уже позднее… – гравий прошуршал под ногами самира, когда тот сделал ещё пару шагов, почти теперь нависая над девушкой, гордо выпрямившей спину и поднявшей подбородок. – Что–то случилось?       – Ты прекрасно знаешь, что произошло, – спокойно произнесла Эль, приложив усилия для того, чтобы голос прозвучал ровно. – Признаться, после столь пламенного выступления я крайне удивлена, что у тебя нашлось время расспрашивать сестру, что у неё случилось. Я полагала, ты проводишь остаток вечера в приятном обществе.       — Это был всего лишь танец… – отозвался Бэнджамин, взгляд которого скользнул по окружавшим скамью деревьям и кустарнику. Однако то, что совершавшая обход стража находилась сейчас в другой части парка, он прекрасно знал, как и то, что до их появления здесь оставалось еще добрых полчаса. – К тому же, идея принадлежала не мне, а принцессе Иларде, и отчасти Алеандре.       – Обязательно было выбирать именно этот танец? – всё столь же спокойно произнесла чарванка, старательно скрывая полыхавшие во взгляде молнии. Мужчина, невольно восхищавшийся сейчас её самообладанием, гораздо больше всё же любил в ней совершенно иные черты. И не последнее место среди них занимала эмоциональность. Вернее было бы даже сказать, открытость эмоций. Хотя когда–то лет шесть назад, и теперь казалось, что это было бесконечно давно, его очень раздражали её порывистость, мимика, искренность… Всё то, что спустя какие–то недолгие месяцы стало безгранично дорого… – Я видела, как ты на неё смотрел, – Элиа прикусила нижнюю губу, бросив на парня из темноты испепеляющий взгляд. – Будешь уверять, что это только работа?       – А это и есть только работа, и твоя тоже, к слову, – заметил брат, немного обойдя девушку и легко, почти в одно движение, подтянувшись на нижнюю ветку. Где и уселся, внимательно наблюдая за Эль. Та вновь одарила его возмущённым взором и гордо задрала носик. – Я почти не прикасался к ней… И даже если и прикасался – это танец такой, и не более того, – добавил он. – И смотрел я на совсем другую девушку, к слову сказать.       – Неужто? А выглядело так горячо. Такая страсть! Такие искры! Можно даже сказать, целое пламя, – весьма саркастично, хотя и довольно тихо, на грани шёпота, отозвалась молодая герцогиня. Самиру вспоминались почему–то сейчас совершенно иные моменты – как он впервые увидел её в сиротском доме в редкостном захолустье, немного нескладную худенькую девочку с огромными глазищами и неровно постриженными короткими волосами... Как этот же маленький зверёк, только уже выглядевший много ухоженнее и благороднее, шипел ему, бывшему намного выше и крупнее, через несколько месяцев, каким он был отвратительным братом и в целом мерзавцем. И ведь заслуженно. Он и впрямь так и не сумел стать хорошим… братом. Хотя именно эту роль приходилось играть на людях и по сей день. Неприятно въевшаяся роль, с которой за пределами окутанных множеством защитных чар покоев приходилось, почти всегда, срастаться. Хороший, чуткий, заботливый, любящий брат в глазах общества. Но совсем другое – наедине.       Первый поцелуй, отчаянный, словно бы немного безумный, в тех же покоях, поздним вечером, при свете всего лишь пары свечей. Сладким и горьким на губах, гладкими волосами под пальцами, тёплой тонкой кожей и запахами зелёных яблок и каких–то цветов… Впрочем, быть может, к этому воспоминанию примешивались и другие поцелуи, и объятия, те, что были потом, что они позволяли себе… Впервые он поцеловал её, промучавшись осознанием собственных чувств к девушке и их возможных последствий добрых года два. Признавшись чуть ранее в порыве очередной ссоры. И услышав неожиданное… ответное признание. Хотя что именно заставило «малышку Эль», умную, красивую, воспитанную девушку, удивительно приятную, обаятельную, влюбиться в него, долгое время вёдшего себя совершенно по–скотски, после осознания того, насколько он сам влип, пытавшегося её оттолкнуть, он не знал. Но, как бы там ни было… Та ночь, три года назад, стала переломным моментом. Три года назад Элиа превратилась из сестры в возлюбленную. И отпала необходимость скрывать собственные чувства хотя бы от неё… И если хорошим братом стать он не смог, то вот хорошим поклонником – очень даже. Горькая ирония…       – Не знаю, о чем там думала леди Алеандра, – помолчав добрых пару минут, изучая взглядом фигурку на скамье и вспоминая иные моменты, связанные с ней, наконец медленно произнес Бэнджамин. – Но я представлял на её месте совсем другую леди. С которой, к сожалению, позволить себе подобные танцы не могу… А принцесса Оринэи наверняка уже и вовсе спит.       – Ну ты ведь можешь и сходить… Проверить… – фыркнула девушка, поправив длинную юбку и всерьёз уже подумывая встать и пойти в свою временную спальню. – Кажется, первая дверь в восточном коридоре… На втором этаже… – медленно протянула Элиа, подбавив в голос томных ноток. И почти не охнула от неожиданности, когда аккурат над ней нависла соскользнувшая с дерева одним лёгким, молниеносным прыжком, тёмная в ночном мраке фигура. Кончики длинных тёплых пальцев медленно коснулись щеки и неспешно, мягко, едва касаясь, продолжили путь вниз, к шее.       – У тебя третья дверь, – с вкрадчивыми нотками заметила фигура. – Справа… Окнами в сад… – пальцы спустились к шее и задержались, нежно, почти невесомо поглаживая тонкую кожу.       – Хочешь пожелать спокойной ночи? – выдохнула девушка, стараясь подавить пробегавшее по телу от этих касаний тепло и напоминая ему, но больше самой себе, что она сердилась и ревновала. Однако получалось это из рук вон плохо и даже почти до крови прикушенная губа не помогла.       – Возможно… – произнёс тот же, вкрадчивый, на грани шёпота, укрывавший мягким пледом голос. – И сегодня я смотрел только на тебя…       – Конечно, только на меня, – довольно елейным тоном отозвалась чарванка.       – Шисонора шосанаи… – голос стал ниже, приобрёл немного хриплые нотки. Но куда большую дрожь по телу вызвало сейчас у юной герцогини совсем иное. На родной, самирский язык, Жами переходил крайне редко даже с ней, обычно разговаривая на нём или внутри Отряда, почти полностью состоявшего из самиров, или на волне сильных эмоций и чувств. Нередко направленных именно на неё. С тех самых пор, как она, влюблённая едва ли не с первых дней знакомства, когда он, почти сказочный рыцарь, забрал её из приюта, в котором над девочкой почти ежедневно издевались, призналась ему в своих чувствах. В ответ на его признание.       – Разве? – гордый и неприступный вид удавался уже совсем с трудом и грудь начала вздыматься куда глубже. – Мне казалось, я уже довольно–таки большая…       – Сино алтамотомо вэоишиду, – кончики пальцев мужчины спустились к самому вырезу платья, нежно, ласково поглаживая. Заставляя дыхание Элиа сбиваться всё сильнее. – Хонтони дэ рали шианата, доно сугри вэвата шианатани? – пальцы скользнули под самый краешек выреза платья. Заставив Эль сглотнуть.       – Разве в саду нет охраны? – попыталась напомнить она себе и брату. Сама чарванка, прекрасно понимавшая сейчас каждое его слово, почему–то очень плохо говорила на самирском и отвечала на фарсине, ей гораздо более привычном. Впрочем, её собеседника это ничуть не смущало.       – Дирэра току, – наклонился Бэнджамин, легонько касаясь её губ. Девушка невольно ответила, подавшись чуть ближе. – Тоилэ?       – Постарайся быть не столь убедителен в своей дружбе с принцессой, – отозвалась девушка. – Это не требуется, насколько я помню.       Мочки уха коснулись тёплые губы, мягко, знакомым ощущением, и голос стал ещё ниже, почти превратившись в согревающее, от чего по коже пробегала лёгкая дрожь, дыхание. А мягкий шёпот, мелодичный, рассказывал, что он совсем не такой милый и приятный, как это показано их гостье, и Элиа прекрасно знает это. Знает, что это игра, что она единственная девушка в мире… Постепенно сводя досаду и желание гордо удалиться, на нет, как бы Эль тому ни сопротивлялась.       – Адансухи вэвата то ашианата доко кухоттару, – закончил бархатистый, слишком соблазнительный, даже при том, что эти его приёмы она тоже прекрасно знала, шёпот.       – Для танца не со мной это было слишком откровенно, – Эль протянула руку, касаясь пальцами волос, стянутых в тугой хвост. Самирские традиции запрещали женщине, не являвшейся возлюбленной или женой, трогать волосы мужчины. Исключение составляли лишь дети, лет до двенадцати. До тех пор, пока девочка не начинала становиться женщиной. Но Элиа давно уже было не двенадцать, однако мужчина лишь одобрительно улыбнулся. – Танцевать такое ты можешь только со мной.       – Ата, михика, – медленно произнес Бэнджамин. – Сегодня душно, пожалуй, открой окно перед сном, – перешёл на фарсин, ощутив приближение стражи, обходившей парк. Намёк, произнесенный почти в её губы, девушка прекрасно поняла и улыбнулась, пожелав спокойной ночи и протянув ручку для светского поцелуя. И, выждав несколько минут после того, как мужчина свернул на центральную аллею и отошёл подальше, отправилась в свою спальню.       Где, открыв окно и оставив зажжённой только свечу на туалетном столике, принялась вытягивать из волос многочисленные шпильки и снимать украшения. Однако к моменту, когда за её спиной тихо закрылись створки, едва слышно, уже потянуло ощутимой ночной прохладой, а Элиа, в одной лёгкой, с кружевными вставками, ночной рубашке сидела у этого самого столика, расчёсывая длинные волосы гребешком.       – Напоминаешь, как ты прекрасна? – тихо поинтересовался силуэт в форме Особого Отряда, наблюдавший за ней в отражении в зеркале. – Я весь вечер любовался тобой, такой изящной, в платье, что так удивительно подходило к твоим глазам, – проводя рукой по обнажённому короткими, кокетливо–кружевными, рукавчиками плечу. – Хочешь исполнить такой же танец? – ладонь мягко, нежно потянула встать и повернуться лицом к брату. И, едва Эль обняла его второй рукой за плечи, самир наклонился, крепко, хотя и почти невесомо поддерживая её спину и подхватив ногу в области бедра, заставляя обхватить его. Девушка, дразняще улыбнувшись, провела по ноге мужчины босой ступней. Новый поворот, после которого оба стояли прямо и чарванку крепко прижимали к тёплому телу под хлопковой туникой. И ей вспомнилось, что в танце с Алеандрой он остался на расстоянии от принцессы Оринэи. Заметном. Её, сжимая кисть в мужской ладони, подтолкнули снова сделать полный оборот, поймав в объятия и скользнув рукой по бедру. Эль провела пальчиками по крепким, тренированным мышцам плеча.       – Похоже на танец с твоей мнимой соперницей? – вкрадчиво поинтересовался самир, прикусив мочку уха девушки.       – Развратник, – игриво промурлыкала Элиа, резким движением стянув из волос удерживавшую их ленту и с удовольствием зарываясь пальцами в рассыпавшиеся пряди. В ответ её вновь легонько покружили в танце и прижали спиной к стене.       – Ты знаешь, что желанна для меня ты, – прошептал парень, касаясь кончика носа своим. Элиа знала. И… Разделяла эти желания, с особенной остротой в минуты, подобные этой.       – Нам нельзя, – выдохнула девушка. Прижавшись, вопреки собственным словам, ближе. Дальнейшие реплики заглушил страстный, жадный поцелуй, а шнуровка сорочки ослабла под ловкими пальцами. И горячие поцелуи скользнули к ключицам, сладкими волнами жара отзываясь по всему телу.       – Жами… – простонала девушка, подавшись ближе и жадно хватая воздух ртом. И почти не заметила, как оказалась в постели, на бёдрах мужчины, без особого смущения устроившегося на чистых, уютных подушках, скользя поцелуями по шее, и вновь вверх, к губам. Ещё сильнее потемневший взгляд, полный глубокого, почти звериного, желания. Хотя, и она понимала это все эти три года, прекрасно понимала, он мог позволить себе куда большее с любой другой девушкой. Мог. Но… не хотел, предпочитая эти мгновения. Тайные, на грани преступной связи, отношения. Желание, которое они не могли воплотить. И эта верность, добровольный выбор, грешная аскеза, как, может быть, сказали бы матушка и давно уж, наверное, покойный дедушка, о котором Эль и не слышала лет пятнадцать уже, и почти не помнила, ушедший от мира в Храм… Эта верность одновременно и льстила, и завораживала, и пугала… И доставляла огромное наслаждение. Когда они только учились жить вместе и узнавали друг друга, у него была пассия. И Эль прекрасно помнила, как ревновала его к той женщине.       Но сейчас, и она это знала, мужчина всецело принадлежал ей. И когда он только сообщил о поручении дружить с гостьей Императора, и не думала возражать. Но сегодня, наблюдая за их танцем, вдруг ощутила острую вспышку ревности. Но больше страха. Потерять. Что–то, видимо, мелькнуло в глазах, или, быть может, в чертах лица… Но тёплые руки прижали ближе, длинные тонкие пальцы зарылись в густые каштановые волосы.       – Это просто работа, Эль. Просто задание. И, кстати, оно касается и тебя.       – Она мне нравится, – выдохнула, уткнувшись носом в горячую шею, вдыхая терпкий, хвойный запах. – Если так пойдёт и дальше, я не смогу выполнять поручение.       – Возможно, необходимость в этом скоро и так исчезнет, – кончиками пальцев очерчивая тонкое кружево, хрупкие ключицы, скулу.       Тогда, бесконечно долгие шесть лет назад, он её ненавидел. Ничего, кроме имени и примерного возраста о ней не зная, словно перенося вину собственного отца, её матери, да и своей, на «девчонку». И подумать тогда не мог бы, ни он, ни кто–то из тех, кто знал его достаточно хорошо, во что, совсем скоро, и незаметно даже для хорошо управлявшего собственными (да и чужими, нередко) эмоциями самира, превратится эта ненависть. Ненавидел настолько, что в столице, бросив как подачку мешочек с монетами… предпочёл практически не думать о девчушке из глубокой, какие ещё поискать, провинции. Одета, обута, вроде бы под присмотром, да и ладно. И, как уже позднее, пришло липкое осознание, не факт, что он сразу заметил бы, если бы она тогда исчезла.       Впервые изменилось что–то, когда застенчивой, не привыкшей к столичной жизни и дарианскому обществу, девочкой, худенькой, напоминавшей потерянного котёнка или взъерошенную птичку, занялся Карру. Куда более благородный, тогда, чем сам Бэнджамин. Он и сам не понимал, тогда, что это было – братская ревность, очередная досада или ревность совсем не братская, но… Кончилось всё небольшой потасовкой со старым другом, словами, что Фэрт – идиот, каких мало, и попытками «подружиться с Элиа». Вот только они тогда потерпели полнейший крах – и очередная пассия помогла, «аристократично» окатив девчушку оскорблениями и насмешками, и сама Элиа была уже не так настроена налаживать общение…       Потом, осознав собственные совершенно не родственные чувства, он немало думал, когда эта возведённая с его же подачи, и его же усилиями, стена начала рушиться. Тогда ли, когда наутро после приятной ночи с той самой пассией, Эль, молчавшая ранее, высказала в лицо, кем он для неё был (и ни единого слова там не было незаслуженным), или когда через пару дней вернулся со смены с пустячной ссадиной, но перепуганная сестрёнка бросилась лечить. И тихое «Я испугалась, что и тебя тоже... Что ты тоже уйдешь. У нас, конечно, плохие отношения, но я хотя бы не одна. Ты… ты хотя бы есть…»       С того дня случилось много всего, но Элиа была рядом. Даже когда он вновь начал вести себя, как свинья, осознав, что сестрой чарванка так и не стала, и возникшие тогда, в первый год знакомства, чувства не имели ничего общего с родственными. И сейчас неприятно кольнуло воспоминание о странном поцелуе в парке дворца, с той самой гостьей, к которой ревновала тихонько сопевшая в его объятиях Эль. Это и поцелуем назвать было сложно, и знать о нём девушке определённо не стоило – да и оринэйка едва ли подразумевала под этой нелепой выходкой хоть какое–то продолжение. Но, мелькнула мысль, возможно, выполнение указа Арэна подружиться и впрямь отчасти начинало терять смысл – слова Алеандры не расходились с мыслями, в сокрытии чего–то она не была замечена, да и сама императорская семья налаживала с ней весьма неплохое и тёплое общение. А вот куда–то не туда старательно вызываемая симпатия разок свернуть уже успела.       И не сразу за этими мыслями Бэнджамин заметил блеснувшие в полумраке, свеча почти догорела, серебристые глаза поднявшей голову от его плеча девушки.       – Останешься? – дома чаще оставалась в большой спальне она, пользуясь хотя бы этим, украденным у их маленькой грязной тайны временем, чтобы сбросить маски. Но сейчас он кивнул, вновь очерчивая пальцами тонкие черты лица. И устраиваясь рядом, под мерный стук лёгкого летнего дождя по стеклу, у открытых задравшейся тонкой ночной рубашкой колен. Хрупкие женские пальцы скользнули в длинные, распущенные сейчас пряди, лента осталась где–то на полу. Часть их тайны, то, что она позволяла себе даже в шутку или в минуты ворчания лишь при паре избранных, по–настоящему доверенных друзей. Но чаще – наедине.       – Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы ты тогда так и не приехал, – грустно улыбнулась Эль.       – Совесть бы меня всё равно загрызла, и пришлось бы искать тебя взрослую, – скользнув губами по нежной коже колена. – Но я не жалею.       – Я тоже, – легкий порыв чар затушил свечу, погружая комнату в темноту, тени, оставленные деревьями за окном. До предрассветных часов, когда придётся вновь надеть привычную маску, оставляя в тайне этот, как и сотни до и после него, ночной визит.