Репейник и лилия

      — … сильно обожжены глаза. Будем надеяться на лучшее, но я сразу скажу, что надежды очень мало.       Сёко внимательно слушала лекаря, с болью смотрела на Сатору. Его бирюзовые глаза потускнели. Взгляд стал абсолютно пустым. Сатору сидел ровно, кулаки лежали на коленях. Сколько раз он уже это слышал?       — Мы будем искать способ восстановиться, — твёрдо сказала Сёко. — Любой способ.       — Только не предлагай прикладывать ослиную мочу или мазать глаза конским навозом, — слабо улыбнулся Сатору.       — Если это поможет, не просто предложу, а сама собирать буду, — отрезала Сёко. Коснулась его кулака, погладила костяшки. Пальцы разжались, он выдохнул и переплёл их. Лекарь осторожно закрыл глаза повязкой.       — Пока лучше беречь их от прямых солнечных лучей, но можно снимать в сумерки.       Они остались одни. Придвинувшись к Сатору, Сёко положила голову на плечо, и он сразу обнял.       — Мне не нужны глаза, чтобы видеть тебя, — сказал тихо, поцеловал в макушку. Добавил игриво: — Это может быть даже интересно.       Сёко не могла сказать, насколько интересно — это было волнующе и странно. Когда его ладони блуждали по обнажённому телу, губы повторяли их путь, а глаза были закрыты, она пыталась сдержать слёзы. Ей был необходим его взгляд! Проникновенный, заглядывающий прямо в душу. Целуя его, Сёко крепко жмурилась, обнимала обеими руками, удерживала на себе, глубоко в себе. Отдавала себя всю, до капли.       Жизнь изменилась. Поместье притихло, все даже говорили вполголоса и замолкали, когда показывался Сатору. Он передвигался медленно, рядом всегда был слуга, готовый подставить руку и подсказывающий, куда они идут. Сперва Сатору гордо отверг помощь, заявив, что в родном доме знает каждый угол, но Сёко сказала, что так будет спокойнее для неё, и он согласился.       Большую часть времени Сатору проводил с детьми. Сыновья и Мегуми быстро приняли его и с раскрытыми ртами слушали истории сражений, которые он рассказывал легко, почти небрежно. Обтекая все острые углы, он ткал сказку, полную ярких битв и сокрушительных побед. Сёко иногда тоже слушала и покрывалась мурашками, представляя настоящую картину того, что пришлось ему пережить. В сказках Сатору никогда никто не умирал, но она слышала, как меняется голос, когда он рассказывает о некоторых друзьях. Скольких он потерял? Скольким закрывал глаза и хоронил лично?       С ней Сатору не говорил о войне. Они вообще редко разговаривали, весь день разделённые: она — делами и обязанностями, он — медитацией или детьми. Ночами, когда он засыпал, обнимая, Сёко представляла, что между ними всё по-прежнему, но понимала, что так уже не будет. Слишком мало времени они провели вместе до его возвращения. Отвыкли друг от друга и никак не могли привыкнуть. Даже дети, которых Сёко эти годы растила одна, не связывали их пока. Только постель, и та со временем начала остывать — Сатору сознательно начал отстраняться.       Сперва Сёко не замечала, погружённая в собственные переживания. Она так ждала его, так часто мечтала о жизни, которая ждёт, когда он вернётся, и теперь пыталась смириться с тем, что мечты останутся мечтами. Сатору почти всегда с ней молчал. Ужинали они с Сугуру, и именно он поддерживал разговор за столом. Вскоре Сатору вернулся к тренировкам и даже стал чаще улыбаться детям. Но не ей. Сёко старалась быть рядом чаще. На каждом осмотре лекаря сидела рядом.       Очередные слова о том, что нужно время, оба встретили с привычным уже хладнокровием. Лекарь ушёл, Сатору поднялся, сложил руки за спиной.       — Я продолжаю искать способ тебя вылечить, — сказала Сёко, тоже поднимаясь. — Не будем терять надежду.       — Мне уже нечего терять, — горько произнёс Сатору. — Неужели ты не понимаешь, что это навсегда?       — Нет, не понимаю. И ты не смей сдаваться. — Сёко коснулась его плеча, но он раздражённо сбросил руку.       — Прекращай, Сёко, — выдохнул устало. Потёр переносицу под повязкой. — Чем быстрее ты примешь правду, тем быстрее смиришься. Я не увижу, как растут наши дети.       У неё сердце заныло от этих слов. Поджав губы, Сёко покачала головой. Посмотрела на его гордый профиль. Как хотелось увидеть его улыбку, предназначенную ей! Чтобы просто обнял и сказал, что всё будет хорошо. Она так устала быть сильной за двоих!       — Увидишь. И у нас ещё обязательно родится дочка, как ты хотел.       — Нет, — отрезал он. — Нет, у нас больше не будет детей. Зачем тебе такой муж?       — Даже слышать это не желаю. — Сёко полыхнула. Встала перед ним, упёрла руки в бока и вскинула подбородок. Сейчас бы увидеть его глаза… — Годжо Сатору, не смей опускать руки. Ты рассказываешь детям, каким храбрым был на поле битвы. И что, так просто сдашься при первых же трудностях? Люди возвращались без ног и рук, а ты — целый. Ты живой и здоровый, и ты наконец с нами!       Его губы дрогнули. Он медленно поднял руку, повёл ею, ища Сёко. Коснулся плеча. Выдохнул и резко притянул к себе, обнимая.       — Спасибо, — проговорил сдавленно. — Спасибо, что веришь в нас.       Этой ночью они почти вернулись к прошлому, сплетаясь в объятиях и утопая в поцелуях и сладких выдохах. На следующую Сатору сказал, что останется спать в своих покоях. Сёко не придала этому значения. Сперва, потому что это повторилось. Он перестал с ней спать.       — Долго ты будешь меня избегать? — спросила она спустя несколько дней. Слуга-поводырь стоял неподалёку, она отослала его взмахом руки и сама взяла Сатору под локоть. Он вздрогнул всем телом, но позволил себя вести. Вдвоём они направились к пруду.       — Почему ты решила, что я тебя избегаю? — Она уже привыкла к его белой повязке, научилась читать эмоции по губам. Сейчас они досадливо поджались.       — Разве нет? Ты перестал посещать супружеское ложе.       — Ты столько времени жила без моей близости, а сейчас соскучилась за несколько дней? — насмешливо протянул он. — Ты стала ненасытной, Сёко-чан.       От этого ласкового обращения стало тепло. Сёко ответила с улыбкой:       — Эта жена не может насыться своим мужем. Разве мне запрещено желать тебя и твоей близости?       Сатору остановился. Спросил тихо:       — Где мы?       — Почти дошли до пруда. Стоим у кустов гортензии. — Она взяла его за руку, протянула к пышному кусту, на котором цвели голубые шары. Он осторожно их коснулся, провёл по листьям и вдруг обнял одной рукой. Провёл по плечу, по шее, вверх к подбородку. Склонился к ней, и Сёко встретила на полпути, принимая нежный поцелуй.       — Кто я такой, чтобы отказывать, когда ты так просишь, — прошептал он, снова коротко целуя. — Сегодняшняя ночь будет полностью принадлежать тебе.       Сёко смутилась, заметив Сугуру, идущего по энгаве, но позволила мужу ещё несколько раз себя поцеловать, не желая отказываться от редкой ласки. Он не обманул: пришёл в супружескую спальню. Сперва был нежным, и Сёко плавилась воском в его руках, поднимаясь на вершину наслаждения, но потом что-то изменилось. Губы Сатору сжались, желваки начали блуждать под кожей, а пальцы грубо стиснули бёдра. Движения стали размашистыми, жёсткими, и весь он напрягся, окаменел. Сёко уже видела его таким, но сейчас в их близости было больше неистовой ярости. Она положила руки на его грудь, попробовала безмолвно замедлить, но он, наоборот, ускорился и почти сразу излился, крупно вздрагивая.       — Прости, — глухо бросил он. Оставив её тело, пошарил по полу в поисках одежды.       — Ты куда? — Сёко привстала на локте.       — К себе. Не хочу снова ненароком причинить тебе боль.       — Ты не причинил.       — Но мог. — Сатору оделся, протянул руку и подошёл к фусума. — Доброй ночи, Сёко.       Он оставил её в полной растерянности. Сёко не могла понять, что происходит. Она делала шаги навстречу, а Сатору отступал. Устав и измучившись от неопределённости, Сёко решила снова поговорить с ним напрямую. Нашла в тренировочном зале, где он медленно наступал на невидимого противника, крепко держа боккен обеими руками.       — Я тебе надоела? — спросила, когда он замер, услышав шаги.       — Что? — нахмурился, опуская деревянный меч. На обнажённой груди блестели капли пота, повязка лежала в углу вместе с юкатой. Сатору был в одних штанах и таби, взъерошенные волосы торчали в разные стороны, глаза смотрели с привычной уже пустотой. Но Сёко была рада возможности просто видеть эти глаза. Она подошла ближе, повторила:       — Я надоела тебе?       — Почему ты так решила? — Сатору опустил голову, словно пытался найти её взгляд. Невыносимо было смотреть в безразличные глаза, Сёко отвернулась.       — Ты больше не хочешь меня?       — Я не хочу делать тебе больно.       — Не сделаешь.       — Ты не знаешь, с чем мне приходится бороться.       — Так расскажи! — Сёко взяла его лицо в ладони. — Расскажи мне, Сатору! Поделись! Я тут, рядом! Я попытаюсь тебя понять!       Он грустно улыбнулся. Взял её запястья, но она не позволила убрать руки.       — Ты не поймёшь. Никто не поймёт. Во мне живут демоны, Сёко. Они скалятся из темноты, в которую теперь погрузился мой мир. И я не могу их изгнать. Я ненавижу эту жизнь.       — Не говори так! — лихорадочно заговорила она, целуя холодные губы. — Не говори! У тебя есть я, есть дети, есть клан! У нас столько всего впереди! Того, что мы сделаем вместе!       Он молчал, покорно позволяя целовать, но не отвечал. Когда остановилась, мягко убрал её руки, пожал и выпустил.       — Тебе не нужен такой муж. Поверь, я знаю, о чём говорю. Ты молодая, Сёко. Красивая. Не надо ждать близости с калекой. Я ведь не только ослеп, я почти перестал чувствовать. И… — он глубоко вздохнул, расправил плечи и ровно произнёс: — Я не стану возражать, если ты заведёшь себе любовника.       Сёко ударила от души, даже ладонь онемела. От ярости не могла произнести ни слова: горло сжалось, из него вырывалось только шипение.       — Я не откажусь от своих слов, — сказал Сатору, не шелохнувшись. Сёко замотала головой, слёзы веером рассыпались в стороны.       — Почему ты так в меня не веришь?! — бросила горько и выбежала из тренировочного зала.       Слёзы душили, но она не хотела постыдно разрыдаться при Сатору. От боли почти не могла дышать, бежала, не глядя, пока не воткнулась в чью-то твёрдую грудь. Подняла глаза — Сугуру, и разрыдалась. Позволила себя приобнять и отвести в ближайшую комнату — они стояли в коридоре. Он закрыл фусума, выдохнул и прижал к себе. Сёко расплакалась сильнее, ведь это было именно то, чего так не хватало от Сатору: немного тепла, чувства, что не одна, поддержки. Она плакала и не могла остановиться, избавляясь от накопившейся горечи и боли. Сугуру молча гладил по спине, и продолжал ещё долго после того, как она начала стихать. Наконец отстранил от себя, достал платок и бережно вытер щёки.       — Всё будет хорошо, Сёко-сан, — сказал с лёгкой улыбкой.       Сёко судорожно вздохнула и вдруг вжалась губами в губы. Зажмурилась, поцеловала снова, обняла за шею. Сугуру ответил. Три коротких поцелуя, после которых он резко отпрянул на вытянутых руках. Пальцы на её плечах отчётливо дрожали, в глазах плескался ужас.       — Что вы творите, Сёко-сан?!       Она потянулась к нему, но он не позволил.       — Сатору разрешил, — жёстко усмехнулась Сёко.       — Что?! — глаза Сугуру распахнулись. — Что вы говорите?       — Сатору разрешил завести любовника. — Вся горечь и обида от его слов вернулись с новой силой. — Так зачем далеко ходить? Я ведь нравлюсь вам, не отрицайте.       — Вы не такая, Сёко-сан, — сказал Сугуру, сглотнув. — И будете жалеть, если примете его разрешение на веру. Сатору очень дорожит вами.       — Так дорожит, что с готовностью толкает в чужие объятия, — горько улыбнулась она. — Но вы правы. Простите, Сугуру-сан, что поставила в неудобное положение. Обещаю, что подобное больше не повторится.       — Я не солгу, если скажу, что хотел бы повторения. Хотел бы большего, гораздо большего, чем вы могли бы предложить. Но я не стану тем, кто разрушит вашу душу.       Теперь Сёко улыбнулась печально. Пожала его руку, всё ещё лежащую на плече.       — Спасибо. Просто спасибо, что вы есть.

***

             Сатору слушал, как стихают её шаги, и ненавидел себя за каждый всхлип, который вспарывал грудную клетку. Он намеренно отталкивал от себя самого необходимого человека, и сходил с ума, бился в агонии чувства, которое не желало умирать. Сатору сам себя боялся, но ещё больше боялся сделать ей больно, в этом не лгал. Желание убивать, жажда крови порой вскипали в нём с бешеной силой. Сатору слышал предсмертные хрипы и хруст разрубаемых костей, чувствовал вкус крови на губах. Он хотел обратно, в горячку боя, когда всё понятно и просто: или убьёшь ты, или тебя. Сёко была права, когда сказала, что он придумает новую войну, когда вернётся. Война теперь была в его крови.       Отвлечься было бы проще, если бы он мог видеть. Сёко, детей, да хоть деревья и небо! Поначалу он даже плакать не мог, только метался по комковатому футону в лекарской палатке. Помнил, как падает на Сугуру, помнил, как разрывается в воздухе глиняный кувшин и ослепительная белая вспышка выжигает весь мир вокруг. Сатору не жалел, что спас друга — не упади они, и снаряд прилетел бы прямо Сугуру в затылок. После потери всех, кого успел назвать другом, он не мог позволить себе и эту потерю.       Сатору не думал, что лишится зрения, он вообще тогда ни о чём не думал, и не мог теперь точно сказать, что поступил бы также, если бы можно было повернуть время вспять. Ему было мерзко от этих мыслей, потому что жизнь без друга была не лучше жизни без глаз. Он говорил себе это, но внутренний голос гадко нашептывал, что он бы выбрал себя. Свою жизнь с семьёй, а не блуждание во тьме и вечных сожалениях.       Дети отвлекали, с ними он погружался в вымышленный мир, где все живы, а он снова видит. Но потом приходила тьма и приносила отчаяние. Сёко поначалу наполняла надеждой, но вскоре эта надежда стала горчить, а после — покрылась плесенью. Сатору раздражала её вера в лучшее будущее, которое он видел беспросветным. Порой хотелось закричать и встряхнуть её, чтобы поняла — нет ничего хорошего и никогда не будет. У неё жизнь продолжалась, у него - остановилась перед вспышкой.       Представить её в объятиях другого получалось с трудом. Всё внутри протестовало, но Сатору понимал, что иначе окончательно её потеряет. Во время близости он забывался, словно снова переносился на поле боя, где одна цель — выжить. Он знал, что становится грубым, но не мог себя контролировать, погружаясь в другой мир. Один раз едва успел понять, что пальцы слишком сильно сжимаются на её шее, испуганно одёрнул себя. Сёко была погружена в наслаждение и едва ли заметила, но Сатору больше себе не доверял. Своим разрешением он обидел её, и обидел сильно, но что ему оставалось делать?..       По поместью он уже давно передвигался свободно, но рядом всё равно была прислуга, готовая в любой момент прийти на помощь. С недавних пор с ним находилась служанка, чьё имя он никак не мог запомнить. Она подставляла руку, на которую он опирался, подносила вина, даже если не просил, была тиха и услужлива.       После ссоры с Сёко Сатору окончательно отпустил себя. Он — чудовище, с этим надо смириться. Теперь она избегала его, он добился того, чего хотел, но не мог не думать, что она послушалась и нашла любовника. Представлял, как ночами сдерживает стоны, пока кто-то берёт её. Как целует в ответ на ласки и на рассвете помогает незаметно уйти. Сатору чутко прислушивался к разговорам вокруг, замирая, когда слышал её имя. Это невозможно хранить долго в тайне, скоро, очень скоро он узнает, кого она завела!       Сатору забывался в вине, ложился спать с мутной головой, но тогда хотя бы не видел снов и не слышал голоса. Очередной одинокий вечер не стал исключением. Алкоголь Сатору всегда переносил плохо, но упрямо подставлял отёко, которое снова и снова наполнялось.       — Господин желает чего-то ещё? — тихо спросила служанка. О, да, он много чего желал. Например, вызвать к себе Сёко и взять грубо и быстро, чтобы забыла о своём любовнике, чтобы забыла обо всех мужчинах, которые у неё были! Ведь были же без него. Наверняка были, а он, глупец, хранил ей верность!       — Позвольте этой недостойной служанке сделать вам массаж.       Не дожидаясь ответа, она встала за спиной и начала умело разминать плечи. Сатору стиснул зубы. Сёко делала другим массаж? Может, вечерами разминала усталые ступни? А потом садилась сверху и впускала в себя, прыгала, как распутная девка, на чужом члене!       Руки служанки опустились на грудь, проникли под юкату. Кожу обожгло. Сатору выдохнул, откинулся на вытянутой руке, позволяя спуститься ниже. Зашелестела ткань, служанка села перед ним, коснулась губами шеи. Мысли путались. Сатору запустил руку в её волосы, перед внутренним взором появилась Сёко. Она сейчас точно с другим. Пальцы сжались, рука потянула голову вниз, вжала в пах. Горячее дыхание согрело сквозь ткань. Понятливая служанка быстро развязала штаны, и когда губы обхватили головку, Сатору не сдержал низкий стон. Двинул бёдрами навстречу, толкаясь глубже.       Так, да, чтобы до основания, чтобы давилась и кашляла, принимая с благодарностью. Чтобы помыслить о другом не могла, чтобы знала, кто её хозяин. Грубо, чтобы потом не спрашивала, почему больше не может делать её своей. Ещё и ещё, встав на колени, удерживая голову. Она и не пыталась вырваться, хорошая девочка. Открывала рот шире, елозила языком вдоль члена, пока он грубо засаживал, сжимая волосы. Мало. Этого было мало. Сатору развернул её, задрал подол, провёл пальцами по складкам. Конечно, мокрая. Она всегда была для него готовой. Он вошёл медленно, но сорвался почти сразу, с силой натягивая на себя. Она молчала, только громко дышала. Сдерживала стоны? Плевать. Он брал, потому что может и хочет, потому что никто не посмеет отказать. И она не исключение.       Он потерялся в ощущениях, двигаясь в плотном жаре, забывая кого и за что наказывает. Просто брал, гортанно постанывая, перешагивая через грань, за которой ничего, только забвение. Излился с долгим мучительным стоном, вышел и рухнул на подушки, машинально поправляя штаны. И почти моментально провалился в сон.