Журнал «Молчаливое вещание»

      Тоска.       До этих дней я не испытывал так много человеческих эмоций. Мне кажется, будто во мне смешивается ядовитый коктейль, который готов отравить меня в любую секунду. Я смотрю в окно — привычный вид только душит. Я всё чаще смотрю на море, узнавая в его синеве глаза Чуи. В последнее время только он овладевает моими мыслями, я вижу его любимую кружку с чаем на столе каждое утро. Я наливаю его каждый раз, когда остаюсь спать на рабочем месте. Он не говорит со мной. Я скучаю по нему.

04.09.2004

      Сложно. Я чувствую его присутствие. Слышу, как шумит в душе вода. Он спускается по лестнице и сидит вяжет. Не смотрит на меня, когда я прохожу мимо в спальню, чтобы переодеться. Я не спал уже двое суток. Давно ли сон для меня стал чем-то важным? Чуя, что же ты делаешь? Хотя… я признаю, что виноват во всём. Прости, что не сказал тебе. Я готов молить тебя на коленях, лишь бы ты простил меня. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Хочу объяснить тебе всё так, как было на самом деле. Ты кричал и говорил, как ненавидишь меня. Прости. Я виноват. Готов принять всё, только не твоё молчание, Чуя…

05.09.2004

      Чувствую, как медленно начинаю сходить с ума. Моя голова разрывается от мыслей. Мне так жаль, Чуя, милый… я никогда не претендовал на что-то большее, чем то, что имел. Но сейчас мне хочется обнять тебя так, как я никогда не мог себе позволить. Прости меня, мне так жаль. Ты не услышишь ни одно моё извинение, потому что не хочешь. Как бы сильно мне ни хотелось настаивать, я не могу. Я не имею права на это, Чуя. Твоё имя так же прекрасно, как ты сам. Не представляешь, сколько раз я хотел сказать о том, насколько твои рыжие кудри прекрасны, насколько сильно мне хотелось зарыться в них и утонуть. Насколько часто мне хочется видеть твою улыбку. Запах моря — твой запах. Пусть ты и ненавидишь море сейчас, ты же сильный, ты справишься.

06.09.2004

      Ты не пьёшь чай, который я каждый вечер завариваю в твоей оранжевой кружке. Ты молчишь. Вяжешь на лестнице, не поднимаешь глаза, когда мы сталкиваемся в коридоре. Я слышу, как ты выходишь на смотровую площадку по утрам. Слышу сквозь дрёму твои шаги на лестнице. Чуя… это отчаяние пробирает меня до костей. Поднимаюсь неслышно и смотрю, как ты любуешься океаном. Хотя, наверняка, ты просто выходишь подумать. Не волнуйся, Чуя, скоро, совсем скоро они найдут вертолёт, и ты сможешь улететь отсюда. Ты забудешь меня. А я тебя никогда не забуду.

07.09.2004

      Ты сегодня выпил чай, который я оставил тебе. Снова кричал во сне, Чуя. Я не смог больше терпеть, сел рядом. Ты вцепился в меня, но не проснулся. Я сидел до самого рассвета, смотря в стену и поглаживая твои волосы. Я не хотел бы, чтобы тебе снова снились кошмары. Твой надрывный плач режет моё сердце.       Признаться честно, я и забыл, что такое симпатия, влюблённость, а может быть, никогда не ощущал этого в полной мере, в которой я ощутил это с тобой. Мои мысли спутаны, текст, наверняка, полон ошибок. Были бы у меня сигареты, я бы с радостью закурил. Шторм близко, мне передали ближайшие прогнозы. Я надеюсь, что ты будешь в порядке. Надеюсь, что чай был вкусным.       Я делал всё так, как ты меня учил.

08.09.2004

🗼🗼🗼

      Чуя гулял тенью по маяку, просыпался от кошмаров в одиночестве, чувствовал себя ещё хуже, чем в последние несколько недель, проведённые на маяке. Дазай призраком ходил за спиной, не пытался ничего сказать, лишь смотрел тоскливо на сгорбленную спину да вздыхал.       Осаму писал короткие записки каждый день, чувствуя, как медленно начинает сходить с ума от накатившей его тоски. Это чувство, осевшее в его груди и пожирающее всё хорошее, что в нём когда-либо существовало, не имеет практически ничего с тем чувством, которое он испытывал, потеряв брата.       Слышали про Звонкое отчаяние?       Что это?       Судорожные поиски, слёзы, звонкие крики в кромешной темноте, затерявшиеся в морских глубинах, застрявшие в глотке. Боль, желание вырваться из тела, отказ понимать и осознавать происходящее, неверие, боль и ещё раз боль. Та, которую не выразить во множественных криках, безликих молитвах, ни к кому не обращённых. Не рассказать о ней, считая, пересчитывая белые шрамы на теле.       Глухое отчаяние.       А это что?       Отказ понимать, принимать, осознавать, желание вырваться из тела и… смирение?       Дазай выдыхает, смотря вверх, на красное сияние маяка. Лампа горит, красный свет заставляет солнечных зайцев мелькать перед глазами. Зажмурившись до цветных мушек, он поднимается с места. Смотрит по сторонам, осторожно проходя до выхода на смотровую площадку.       Плечи Чуи дрожат, Осаму чувствует, как у него самого начинают трястись руки. Накахара стоит, оперевшись на перила, смотрит на море. Мужчина торопливо отходит, спускаясь в кухню по лестнице, стараясь сильно не шуметь. Замечает в лестничном пролёте лежащую на полу пряжу, связанный наполовину свитер. Присмотревшись, он понимает, что тот для Чуи будет слишком большим, но, стараясь не думать об этом слишком сильно, уходит.       Оранжевая чашка стоит на том же месте, где Дазай её оставил. Чай покрылся мутной плёнкой, так и остался нетронутым. Осаму выдыхает, выливает в раковину, моет. Не слышит, как Чуя неслышно тормозит за его спиной, смотрит несколько мгновений, а после уходит.       И всё-таки в этом отчаянии, что поселилось в душе Дазая, есть место ещё кое-чему.       Надежде.       Ища брата, он хватался за свет. И сейчас, спустя время, проблеск надежды всё ещё скользит между его грустных мыслей, чтобы найти щель, в которую можно пробиться, осветить свинцовую голову и облегчить тяжесть ноши, повалившейся внезапно на его плечи.       За своими мыслями он не замечает, как шум за окном становится сильнее.       Волны бьются о маяк.       Дазай хмурится.       Приближается шторм.       Хлопая дверцами кухни, он закрывает окна, чувствуя, что гуляющий ветер становится сильнее.       Поднимаясь наверх, он закрывает дверь, ведущую на смотровую площадку. Ведёт по панели управления, включая маяк. Поднимается, проверив лампу. Спускается ниже, закрывая везде окна.       И тормозит посреди лестницы.       Чуи нигде нет.       Страх пробирается за шиворот как волны, накатывая с новой силой. Он несётся наверх. Проверяет смотровую площадку.       Душ, туалет, кухня, лестница, спальня…       Дазай чувствует, как от паники его начинает трясти. Судорожно перебирая мысли в голове, он пропускает мимо ушей то, как хлопает железная дверь.       Внезапная догадка пронзает его страхом ещё сильнее, хотя казалось, что сильнее уже некуда. Он спускается по лестнице. Шторм за окном набирает обороты.       Ему страшно.       Спускаясь в самый низ маяка, где стихия уже вовсю бушует, он видит Чую. Босого и отрешённого. Отчаянного.       Он стоит перед низким забором.       Поднимает ногу, перекидывая через низкое ограждение.       Не помня себя, Дазай срывается с места. Падает на мокром камне. Кричит, но не от боли. Поднимается, игнорируя боль, что теряется на фоне адреналина, и срывается с места.       — Чуя!       Дазай едва успевает схватить того поперёк талии и оттащить назад. Чуя цепляется за забор. Кричит, чтобы его отпустили. Осаму хватается за него сильнее.       — Отпусти!       — Ты с ума сошёл?       — Я сказал, чтобы ты отпустил меня! — Чуя срывается на крик, его почти не слышно из-за завывающего ветра. Начинается гроза. Гром гремит так, что Дазай закрывает глаза и морщится от шума. Вода везде: прячется крупными каплями в волосах, бьёт по плечам, будто хлыстом, заливается за шиворот.       Холодно.       Страшно.       — Я не отпущу тебя, слышишь?! — Дазай кричит, дёрнув того назад. Чуя отпускает руки, обессилев, и они валятся назад.       Гроза набирает обороты, бьёт по спине Накахары сильнее, его волосы липнут к лицу, когда он нависает над Дазаем.       — Зачем… — начинает тот. В страхе, что тот снова попытается спрыгнуть в море, Осаму держит его чуть выше локтей, смотря в синие глаза. В них всё: боль, отчаяние, то самое, звонкое. — Зачем ты вытащил меня тогда? Я мог бы просто спокойно умереть и всё!       Он сжимает плечи Дазая, его речь вскоре превращается в бессвязные рыдания, когда он отпускает его и начинает вырываться, закрывая лицо.       Осаму смотрит назад, за плечи Чуи. Видит, как пространство разрезает вспышка белой молнии.       И волну. Размером с маяк.       Сердце сжимается, Осаму подлетает, потянув рыжего за собой. Тот всё равно сопротивляется.       Это становится сложнее.       Огромная волна надвигается на них, готовая накрыть маяк солёной пеной и смыть их в самое сердце океана. Брыкающийся Чуя в его руках не делает ситуацию легче.       Дазай плюёт на всё, поднимает его на руки, в несколько шагов по мокрому камню достигнув раскрытой двери. Волна уже долетает до его затылка брызгами, осевшими в волосах.       У него есть пять секунд. На руках Чуя.       За спиной — бушующая стихия.       Дазай не хочет умирать вот так.       Всё будто в замедленной съёмке.       В последний момент Дазай опускает его на каменный пол, хлопает железной дверью, прижимаясь к ней спиной. Ударная волна раскрывает небольшую щель, заставляет сжать зубы от боли. Вода льётся из щели. Дазай с силой закрывает дверь и опускается прямо в лужу, не беспокоясь ни о чём: из-за ливня он и так вымок до нитки.       Чуя смотрит на него, Дазай встречает его взгляд.       Накахара дрожит, в его теле уже не остаётся сил. Он поскальзывается, упав рядом. Стонет хрипло.       Теперь его очередь злиться.       — Ты мне скажи, — он запускает руку в свои волосы, убирая их с глаз, чтобы взглянуть на Чую, — чем ты вообще думал? А если бы я не успел?! — его голос срывается, повышаясь.       — А может я и не хотел, чтобы ты успевал? — Чуя выплёвывает это ему в лицо, но съёживается от раската грома.       — Что ты имеешь ввиду? — Осаму смотрит на него, сжимая руки в кулаки. — Хотел, чтобы я второй раз бросился за тобой?!       — Да ты бы не бросился! Я вообще не понимаю, зачем ты спас меня! — Чуя кричит. Осаму выдыхает, прежде чем ответить.       — Я бы прыгнул за тобой. Зачем? Просто ответь мне, зачем ты вообще это сделал?! — в его голосе присутствует небольшая истерическая нотка, что искрами передаётся и Чуе.       — Я хотел! Мне было страшно, но я хотел!       Дазай смотрит на него, раскрыв глаза.       — Вот оно как… Поднимайся.       — Что? Я не хочу!       — Чуя! — Осаму хватает его за плечи, заставив подняться с места.       — Отпусти меня! Я не хочу даже видеть тебя! — Накахара закрывает глаза, жмурится.       — Ты можешь не смотреть, — меланхолично произносит Дазай, смотря на него, — но ты весь мокрый. Ты должен переодеться. Выпить чая. И лекарства. Я не смогу второй раз вылечить тебя.       — Что, твои целительские способности уже иссякли? — язвит Накахара, вырывая руки и вскрикивает, когда Осаму поднимает его над полом и с силой сжимает, когда рыжий вновь начинает брыкаться.       Осаму, включая душ, смотрит на него пустыми коньячными глазами.       — Потому что я сам промок не меньше твоего. Раздевайся. Согрейся. Знал бы ты, как меня трясло, когда я вытащил тебя в первый раз. — Истерика и крики совсем выбили его из сил. Он сел на стул рядом, прижимая обе руки к лицу. — Я принесу сухую одежду. Не упрямься.       Чуя, смотря на него, вздрагивает. Его взгляд синих глаз проясняется, и он становится под душ. Сразу же в голове появляется Дазай, сжимающий его лицо в руках, в попытке привести его в чувства.       Опускаясь обнажённым на пол, чувствуя тёплую воду всем телом и то, как дрожь медленно отступает, он опускает голову между колен, начиная плакать. Это уже не та истерика, которые выдавила из него остатки сил. Это просто глухое рыдание. Оно сделает ему в сотню раз хуже, чем уже было.       Дазай.       Осаму садится перед ним, поднимает, держа за плечи. Накахара поднимается покорно.       — Чуя…       Всхлип, который тот издаёт, заставляет сердце сжаться.       — Чуя, посмотри на меня. Иди сюда.       Игнорируя его, Накахара смотрит в сторону. Шторм за окном набирает обороты. Раскат грома слышится будто бы за их спинами. Парень вздрагивает в его руках, продолжая молчать. Осаму тянется к его лицу пальцами, обхватывает ладонью мокрое лицо, поворачивает к себе.       Синие глаза Чуи полны эмоций. Как и всегда. Дазай скользит взглядом по сжатым губам, нахмуренным бровям.       — Что со мной не так? — хрипит Чуя.       Осаму выдыхает. Скользит по его щеке пальцем, стирая влагу. Неясно, это выступившие слёзы или вода, окатывающая их сверху.       — Чуя… ты просто немного не в порядке.       «Посттравматическое стрессовое расстройство — тяжёлое психическое состояние, возникающее в результате единичного или повторяющихся событий, оказывающих сверхмощное негативное воздействие на психику индивида. Травматичность события тесно связана с ощущением собственной беспомощности из-за невозможности эффективно действовать в опасной ситуации. Некоторые последствия посттравматического стрессового расстройства (далее — ПТСР): панические атаки, депрессия, общая тревожность, притуплённость эмоций, вспышки гнева, подавленность, алкогольная зависимость, перепады настроения, кошмары. Также при ряде исследований было выявлено, что люди, в особенности, бывшие военные, страдающие ПТСР, стремятся вернуться на войну, чтобы снова испытать привычный для них страх.       В зависимости от продолжительности протекания ПТСР может выражаться в следующих формах:       острой — симптомы проявляются сразу же после события и длятся до трёх месяцев;       отсроченной — признаки расстройства не проявляются до шести месяцев после травмирующего события;       хронической — симптомы сохраняются на протяжении трёх и более месяцев».       — Что значит «не в порядке», Дазай? — Чуя смотрит на него, сжимая челюсть.       Осаму складывает некоторые свои наблюдения в один пазл, собирая цельную картину. Он, конечно, не врач, но подозрения у него большие.       — Поверь… это пройдёт. Ты будешь в порядке. — Не зная, как достучаться до него, он заставляет того на себя посмотреть.       Тот стремиться опустить голову, синие глаза наполняются слезами.       — Я не понимаю… почему это так сложно… я не выдерживаю, Осаму.       Дазай прижимается к его лбу своим. Ласково запускает руки в волосы, поглаживая макушку. Рыжие волосы путаются у него между пальцев, и он останавливается, чтобы не сделать больно.       — Всё будет в порядке. Ты справишься, — нужные слова шёпотом оседают на губах, — ты же самый сильный, Чуя. Не так ли?       Словно закрепляя всё сказанное, Дазай прижимается к его губам.       Держит их губы прижатыми несколько секунд. Глаза Чуи распахиваются, он замирает, ничего не предпринимая. То ли это лёгкий ступор, то ли что-то ещё, но Осаму отстраняется так, будто никогда не целовал его.       Как будто ему… показалось.       Всё это кажется Чуе сном. Нереальным, хаотичным и тёплым сном. Губы едва ощутимо горят, вспоминая слишком уж реальный поцелуй. Тёплые губы Дазая, покрытые едва заметной сеточкой трещин, растягиваются в улыбке.       — Любишь чай, Чуя?       Накахара заторможенно кивает.       — Люблю. Ты же знаешь. — И как-то уходят все неприятные эмоции, сковывающие тело. Он распрямляется, принимая из рук Дазая полотенце.       — Тогда сейчас сделаю нам чаю. А ты приходи в себя. — Мужчина натягивает бельё и штаны, поправляя влажные волосы. Его руки немного дрожат от воспоминаний и страха: что, если бы он не успел вовремя? Облачаясь в свитер и натягивая на влажные ноги носки, он выходит из ванной.       Чуя остаётся в ванной, сжимая в руке полотенце, а после едва заметно стонет, хватаясь руками за волосы.       Получается, Дазай уже дважды спас его жизнь.       С чего бы это, однако?       Я взглянул на страх по-другому, когда хватался за тебя, чтобы не дать тебе вновь оказаться в воде. Ты кричал. Кричал на меня, лишь бы я отпустил. Руки до сих пор бьёт нервная дрожь. Я знал, что не смогу тебя отпустить. Кричал в ответ, что ни за что так не поступлю. Когда я бежал к тебе, сносимый ветром, думал лишь о том, как боюсь не успеть. Я вздохнул с облегчением только тогда, когда уложил тебя в постель. Сидел около тебя — обиженного, молчаливого — до самого восхода солнца.

10.09.2004

🗼🗼🗼

      — Я так счастлив, что ты снова начал со мной говорить.       Чуя фыркает. Опирается на стол локтем, сидя боком на стуле. Наблюдает за сгорбленными плечами Дазая, который режет овощи на ужин.       — Смешной ты.       — Нет, правда, я думал, что сойду с ума. Ты выглядел таким грустным!       — А ты бы как себя чувствовал на моём месте? — Накахара поднимает одну ногу на стул, сгибая её в колене.       Осаму поворачивается к нему полубоком, прикладывая нож к губе.       — Хм, подозреваю, что я бы просто ушёл в депрессию.       — У тебя такое бывало? — спрашивает Чуя.       — Бывало. — Дазай продолжает нарезать овощи.       Спустя минуту тишины Чуя спрашивает:       — Почему у тебя не возникло осложнений после того, как ты вытащил меня из моря?       — Я был на тросе, сверху был спасательный жилет. Вероятность того, что я останусь жив была несколько больше, чем вероятность того, что канат лопнет и меня унесёт волнами вместе с тобой. К тому же, у меня сильный иммунитет.       Чуя молчит. Дазай ставит перед ним чашку.       — К тому же, большую часть времени, как я понял, ты пребывал в сознании. Вот и не думал, что сможешь выжить. Потеряй ты сознание, удар по психологическому здоровью был бы меньше.       Чуя невесело хмыкает.       — Какая прелесть.       — У этого, несомненно, есть плюсы. — Дазай развязывает фартук, повесив его на стул. — Но есть большой минус.       Поднятая бровь Чуи говорила за него.       — Если бы ты не крикнул, я бы не нашёл тебя.       Что же. Это имеет смысл.       Чуть сощурив глаза, Чуя поднимается. Проходит мимо Дазая, хватает того за воротник и смотрит несколько секунд в тёмные глаза, раскрытые в удивлении.       — Ты чего? Я что-то не то сказал? — Накахара прижимает пальцы к его рту, проводит пальцем по губе, где остался совсем небольшой след от удара.       — Больно тебя приложил тогда, да?       — Немного. — Осаму машет рукой. — Пустяки.       — Прости.       — Да брось, Чуя. Я считаю, что вполне заслужил.       — Я не буду так больше.       Дазай усмехается. Выпрямляется, опускает ладонь на руку, лежащую у него на щеке, чтобы не отстранился. Дыхание Чуи замирает.       — Всё в порядке, — ещё раз повторяет тот, опускаясь перед ним, — ты звучишь, как провинившийся ребёнок.       Чуя фырчит, вырывая его руку, и уходит.       — Далеко не уходи, иначе я съем весь салат!       — Ты так много не ешь, не ври! — слышится из коридора.       Дазая охватывает такое чувство лёгкости, что тихий смех срывается с его губ.       Подошедший Чуя, тряхнув его за плечо, уточняет:       — Ты умом не тронулся?       — Нет, — Осаму улыбается.       Чуя хмурится немного, когда садится. Перемена эмоций не ускользает от Дазая.       — Всё в порядке?       — Дай-ка мне кое-что проверить.       Встав перед ним, он дёргает Осаму на себя, хватаясь пальцами за его шею. Мужчина опускается покорно, в его глазах читается недоумение. Желая задать ещё, кажется, миллион вопросов, Дазай раскрывает рот, но с выдохом захлопывает его обратно.       Потому что Чуя неожиданно поднимается на носки и, схватив того посильнее за шею, смотрит ему в глаза. Он близко. Его дыхание остаётся на губах прямо как тогда, в душе. Ощущение, будто поцелуй Осаму был просто сном, помутнением разума, рассеивается, стоит только Чуе прижаться к его губам самостоятельно.       Вдохнув при этом воздуха столько, будто вновь собрался прыгнуть в океан.       Дазай замирает, не шевелится. Чуя отстраняется от него через секунду, сталкиваясь с раскрытыми в удивлении глазами. Накахара кусает губы, сжимая пальцы на шее.       — Значит, тогда не показалось…       Это заставляет Дазая фыркнуть.       — Как тебе, в теории, могло показаться, что я тебя поцеловал? — его голос полон притворного возмущения. Чуя подхватывает его, вскрикнув:       — Слушай, я, оказывается, вообще временами не в себе!       — Не будь столь самокритичен!       — Ты издеваешься?!       Дазай прыскает, подняв руки в воздух:       — Никак нет! Как ты мог такое подумать?!       Чуя бурчит что-то, отвернувшись.       Спустя минуту он восклицает:       — Кстати, это наш третий поцелуй!       — Что?! — Чуя смотрит на него, краснеет ушами. — Почему я не помню первый?!       Дазай начинает смеяться ещё сильнее, а после садится ужинать.       Чуя, по крайней мере, больше не злится на него.       Оказывается, для того, чтобы почувствовать себя счастливым, мне нужно так мало. Достаточно лишь тебя, Чуя. Тебя… Не думал никогда, что достоин кого-то, тем более такого, как ты. Однажды я смогу рассказать тебе то, что хотел передать через всё, что делаю, но уже словами.

12.09.2004

🗼🗼🗼

      На мгновение кажется, будто мир становится на паузу.       Вот он, Осаму, прямо перед ним что-то размешивает в своей кружке — наверняка опять налил туда бульона и хлещет — а в следующий миг перед ним уже кусочек стола и скатерти. Кружка выскальзывает из его рук, и он валится на пол, зарываясь руками в волосы. Тихий всхлип, перерастающий в надрывный крик — то, чего он не слышит.       Ему страшно. Кажется, будто чужие руки цепляются за его горло, стремясь удушить. Перед глазами вновь морская буря, снова страх и беспомощность.       Осознание, что смерть неминуема.       Страшно. Он вот-вот умрёт. А может, он уже умер, и это чувство страха преследует его и после того, как он захлебнулся в морских глубинах и пошёл на дно, чтобы потом всплыть и понестись безвольным телом по волнам, уносясь всё дальше? Хотя, какое ему, мёртвому, дело, куда понесут волны?       Я уже умер, да?       Нет, я не могу быть мёртв!       Я не хочу умирать!       Где Осаму?       Нет! Я жив!       Я умру!       Я умру прямо сейчас!       — Чуя! — крик внезапно раздаётся прямо над ухом.       Накахара резко дёргается, будто выпадая из транса. Его трясёт, он сжимается весь, чувствуя, как по щекам текут крупные горячие капли слёз. Он всхлипывает.       Дазай, сжимающий его плечи, напряжённо смотрит в его лицо, а когда видит синие глаза, полные слёз, что уставились конкретно на него, а не в пустоту, выдыхает облегчённо.       — Ну наконец-то… — тихо шепчет тот. Чуя внезапно сам хватается за его предплечья, подаваясь вперёд всем телом.       — Ты… ты правда здесь?       Дазай поднимает брови, смотря на него.       — А где мне ещё быть, Чуя?       — Не знаю, мне казалось, что я на самом деле умер… я же не мёртв? — Его глаза, полные страха и надежды, заставляют сердце смотрителя сжаться.       — Ты жив, Чуя. Всё хорошо. Я здесь. Приходи в себя, хорошо? Я сейчас…       — Нет! — Внезапно схватившись за него, он валит Осаму на себя. Дазай охает, кивнув.       — Хорошо, но можно было не так меня дёргать…       — Прости.       — Всё в порядке. Я посижу с тобой, если тебе будет от этого легче.       Чуя выдыхает, кивнув. Дазай начинает говорить, поглаживая волосы Накахары. Говорит о погоде, о том, что ему нравится свитер Чуи и что он носил бы его, не стирая. Медленно паника сходит на нет, и он просто остаётся лежать на холодном полу, убаюканный голосом Осаму и повалившись на него плечом.       Дазай ничего не говорит на это, только сжимает тонкими пальцами его волосы на затылке, чуть успокаивая.       — Погоди. — Накахара немного приподнимается, смотря на мутную жидкость на полу. — Это что?       — Это чай, — спокойно отвечает Дазай, многозначительно показывая на свои штаны, — ты разлил его, когда у тебя случилась паническая атака, а мне некогда было его вытирать. Я звал тебя и тряс несколько минут, пока ты не отозвался.       Наступает тишина.       — Как давно они у тебя?       Чуя молчит.       — Не молчи, пожалуйста, — практически умоляет.       — Около трёх недель. Они обострились, может, больше недели назад.       Дазай сжимает руки, когда поднимается. Подходит к крану, смачивает тряпку, а после опускается перед Чуей, аккуратно поднимая его ноги, чтобы протереть пол.       — Мне жаль, что тебе приходится через это проходить.       Чуя машет рукой.       — Пустяк.       Они оба знают, что нет.       — Не пытайся казаться сильным там, где это немного не так, Чуя. — Дазай поднимается с места, смотря на него. Накахара поджимает губы.       Осаму продолжает:       — Если будешь чувствовать себя плохо, говори мне, хорошо?       Чуя гладит себя по плечам, сжимаясь.       — Я не уверен, что у меня получится говорить об этом.       Дазай садится перед ним, убирая тряпку на пол.       — Во-первых, вставай. — Осаму помогает тому подняться. Проходит дальше по кухне, пока Накахара обессиленно падает на стул.       Дазай моет чашку, наливает туда новую порцию чая и капает несколько травяных капель, потому что бьющая Чую мелкая дрожь никак не отпускает.       — Во-вторых, твоё состояние важно. Не молчи. Я думать не хочу о том, как тебе временами плохо и при этом быть не в состоянии тебе помочь.       — Почему ты хочешь помочь мне? — Накахара принимает чашку из его рук и поднимает голову.       Осаму грустно улыбается, в его глазах мелькает тоска.       — Правда хочешь знать?       Он подхватывает одну из табуреток, а после ставит ту аккуратно возле окна. Пододвигает вторую. Садится к Чуе спиной, лицом к окну, за которым — море, уходящее далеко за горизонт. Там, где за полосами света и волн даже не видно городов.       Дазаю кажется, будто они единственные, кто остался на земле, среди моря.       Он солжёт, если скажет, что ему не нравится.       Осаму продолжает молчать, рассматривая ровную морскую гладь, вновь и вновь сравнивая людей с водой: солёные от слёз лица на вкус, как морская вода, голые плечи, покрытые мурашками, будто океан перед штормом. Глаза Чуи — как глубины, в которых Дазай с радостью бы утонул.       И я буду ещё сотню раз говорить в своих мыслях, смотря на тебя, о том, как ты прекрасен в моих глазах. Ты сияешь, подобно рассветному солнцу. Ты принёс в мою жизнь так много, словно заполнил пустоту, осевшую вековой пылью на моей душе, в которую никогда не пытались заглянуть. Я благодарен тебе. Спасибо за солнечные улыбки и цветные сны, которые пришли в мою голову в момент, когда я вытащил тебя.       Чуя.       Ты тоже похож на воду. На страсть, пожар и голый лёд. Ты закрываешься сильнее, леденеешь, а потом трескаешься от жаркой лавины собственных чувств, обуреваемый хлёстким отчаянием. Я был прав, когда говорил, что твой гнев однажды сожжёт и меня. Это было правдой, да такой, что я никогда больше не хочу этого испытать.       Дазай, смотря на парня, севшего рядом с ним, улыбается.       — Чуя, ты когда-нибудь пробовал курить?       Накахара кивает, махнув рукой.       — Зачем напомнил? Я начал три года назад и бросил уже… полгода как, получается.       Рыжие волосы волнами лежат на его плечах, когда он собирает их одной рукой и откидывает назад, на лопатки.       — Ммм, — Дазай посматривает на него, прикрыв глаза, — а я бросил. Три года назад.       — Почему?       — Не знаю. Просто в один момент я перестал видеть в этом смысл.       Мужчина поворачивается к другому, произнося:       — Но сейчас я бы закурил.       Чуя смотрит на него, звучно отхлебнув чая из кружки.       — Я бы тоже.       Тихие глотки, молчание. Дазай смотрит на свои руки. А после начинает говорить.       Я давно хотел рассказать тебе об этом.       Почему я хочу помочь тебе? Я так и не ответил. Когда я, движимый отчаянием, собрал все вещи и уехал из Японии, меня никто не остановил. Даже не попытался. Никому не было дела до того, что со мной происходило. Я устроился работать смотрителем в марте двухтысячного года. Моя смена началась в конце мая, я два месяца прожигал свою жизнь в попытке сбежать от пустоты после потери брата. Мне казалось, что, оставшись на земле, на родине, я буду одинок. Ты спросишь: «Какой в этом смысл?», верно? Что я один на суше и что один здесь, на маяке?       Чуя фыркает, кивнув.       Не знаю, поймёшь ли ты меня сейчас или нет, но быть одиноким, будучи отделённым от мира, в каком-то смысле даже проще. Почему? Мир полнится людьми, и, кажется, будто каждый человек счастливее тебя. Я никогда сильно не думал об этом. Пока не погиб брат.       В какой-то момент я даже перестал говорить.       Накахара поднимает брови, повернувшись к нему боком.       — В смысле вообще?       Дазай кивает.       Это было в мою самую первую вахту. Я тогда почти не говорил, когда летел сюда, а как оказался здесь — сражённый тишиной — так вообще замолчал, будто никогда не говорил. Скажи мне, с кем здесь говорить? Никого, кто бы помог мне или выслушал меня. Я проходил обучение и базовые знания в апреле того же года, меня предупреждали, что работа очень опасная, но мне, знаешь… мне было так всё равно на опасность этого места. Мне хотелось умереть. Тогда был, возможно, самый худший период в моей жизни. Одасаку говорил мне, что я в детстве часто закрывался в себе и переставал говорить. Даже с ним.       — Я мог молчать неделями.       Утонув в своих мыслях, Дазай прикрывает глаза. Он будто видел себя прошлого: отрешённого, разбитого и совершенного одинокого.       — Но в тот раз моё молчание длилось полгода.       Чуя поднимает брови ещё выше, пододвигаясь к нему ближе.       Это звучит невероятно, но это правда. Я работал молча, редко отвечал, получая информацию с базы. Со временем они привыкли, что если я включил рацию — значит ещё не умер. Из-за опасности этого маяка и произошедшей с ним истории сюда никто не хотел идти работать. У них, можно сказать, выбора особо не было. И мне было это на руку. Я ненавижу, когда мне надо уезжать. Потому что я привык быть здесь, знаю это место очень хорошо и, возможно, мне бы хотелось остаться здесь на подольше.       «Но, мне кажется, когда ты уйдёшь, это место станет моей тюрьмой», — та мысль, пролетевшая в его глазах, но не сказанная вслух.       — Что за история? — внезапно интересуется Накахара, поднимаясь с места.       — Один фотограф в девяностые годы пролетал здесь на вертолёте, чтобы сделать снимок этого места. Смотритель, мой, можно сказать, предшественник, вышел, потому что подумал, что за ним прилетели, чтобы эвакуировать, потому что надвигался сильный шторм, посильнее тех, в которые мы с тобой попадали.       Чуя кивает, наливая воду в кастрюлю — собрался готовить, видимо. Мычит, мол, слушаю.       — Но волна, накрывшая маяк на высоту тридцать метров, почти смыла его. Однако он успел закрыть дверь, которую я теперь закрываю не только на замки, но и на балку. В газетах печатали, в интернете есть статьи, — Дазай перечисляет, загибая пальцы, — эта история облетела весь земной шар, Чуя, как ты её упустил?       — В девяностом году мне было одиннадцать лет и я увлекался космосом, — внезапно говорит Чуя. — Я хотел быть космонавтом, — его уши немного краснеют.       Дазай в восторге от того, как тот смущается.       — А я хотел быть моряком, — выдаёт Осаму, — но после Оды не было никакого желания становиться мореплавателем.       Накахара дёргает плечами, соглашаясь с ним.       Дазай продолжает, всматриваясь в море.       И тогда… я начал писать. У меня был с собой этот блокнот — Ода подарил мне его на двадцатилетие, в надежде, что я продолжу рисовать, как в детстве. И спустя время после его смерти я и правда открыл его. Только для того, чтобы начать писать. Я говорил молча, вчитываясь в строчки и проговаривая их в своей голове.       Со временем я начал читать их вслух. Мне казалось, будто я произношу неправильно абсолютно все слова, но через два месяца всё вернулось в норму. Я больше не переставал говорить.       Дазай улыбается.       — А потом появился ты, Чуя. Помнишь?       Чуя смотрит на него, едва не замахиваясь.       — Дьявол, забудешь такое! — Осаму хихикает, поднимается и подходит к нему, внезапно положив руку на волосы.       — Можно ли сказать, что ты стал моим подарком?       — Ой, замолчи. Лучше бы мясо достал.       Дазай смеётся, идя к морозильной камере.       — Я назвал свой дневник журналом, а его название: «Молчаливое вещание». Это имеет смысл, тебе не кажется?       — Да, думаю, ты прав. — Чуя собирает волосы, заплетая их резинкой, чтобы продолжить готовку.       Я не знаю, зачем существую, зачем начал это писать, работать. Мне кажется, что мои действия абсолютно бессмысленны. Я чувствую себя несчастным, этот мир стал мне чужим ещё давно, а после… после некоторых событий я и вовсе перестал понимать смысл человеческой жизни и её сущность. Просто мне хотелось бы надеяться на то, что моя жизнь хотя бы когда-то обретёт вес и смысл.

14.05.2000

      Чуя, ты сияешь в моих глазах ярче солнца на небе. Ярче, чем этот маяк. Ты обжигаешь моё сердце так сильно, что мне временами становиться больно. Но я так счастлив.

20.09.2004

🗼🗼🗼

      — Слушай, — Дазай мычит, отрываясь от своего занятия. Чуя, продолжая набирать петли для перчаток, обхватывает его запястье. Осаму, послушно выставляя ладонь, убирает второй рукой выбившуюся прядь за ухо. Накахара мычит, подразумевая «спасибо».       — Ну? — Дазай поднимает бровь. — Я слушаю.       — Забудь. Мне теперь неловко, — бурчит Чуя, увлечённый (слишком увлечённый) набиранием петель.       — Да ладно тебе, это же я. — Дазай улыбается, снова возвращаясь к починке радио.       Повисает тишина. Недолгая.       — Ты уже три дня пытаешься его починить, — удручённо выдаёт Чуя.       — А ты уже три минуты переводишь тему, — парирует Дазай, поправляя очки на переносице. Накахара, кажется, никогда не привыкнет к тому, что он их иногда надевает.       — Мне внезапно стало интересно, но не знаю, что я буду делать с этим, когда узнаю, — неловко признаётся тот ещё через минуту.       — Господи, — выдыхает Дазай, — мне тебя заставить?       — Ты состоял когда-нибудь в отношениях?       Дазай внезапно роняет из пальцев только что взятый инструмент, уставившись на него. Чуя кашляет притворно, воскликнув:       — Видишь! Я говорил!       — Погоди-погоди, я просто немного удивился. — Дазай поднимается с ковра, на котором всё это время сидел, перепрыгивая через разбросанные повсюду болтики и корпус радиоприёмника. — Тебя интересует, встречался ли я с кем-то?       — Ты дурак? Мне сколько раз повторить?       — Ладно-ладно, — Осаму поднимает руки, — м-м-м, а ты как думаешь?       — Я никак не думаю.       — Правильно делаешь. — Дазай берёт из рук Чуи спицы и откладывает в сторону. — Сам подумай — я уже четыре года, почти пять лет, сижу на этом маяке и первый год вообще ни с кем не говорил. В каких отношениях я мог состоять? — Осаму поднимает брови.       — Ну, может, раньше, подростком?       — У меня не было отношений, — Дазай качает головой. — Я ухаживал за некоторыми людьми, но им было недостаточно того внимания, которое я был способен давать. Я работал спасателем летом, весной и, в целом, до семнадцати-восемнадцати лет я провёл в бригаде. Был там самым младшим. Там, знаешь ли, тоже особо ни с кем не построить ничего. Единственное, я имел парочку половых связей, но это было очень и очень давно, лет может… шесть назад? Я точно не уверен.       Чуя раскрывает рот, смотря на того.       — Тебе двадцать пять лет и ты ни разу?!       — А ты, Чуя? У тебя большой опыт?       Внезапно рыжий ругается на французском.       На секунду Осаму замирает, а после едва сдерживает удивлённый возглас:       — Так ты говоришь на французском?!       — Я с тобой взаперти здесь уже больше четырёх месяцев и ты ни разу не слышал?! — Чуя не перестаёт говорить. Осаму его подхватывает:       — Какое совпадение, слушай!       — Какое ещё совпадение?!       — Что мы оба знаем этот язык!       — Мы буквально во Франции, Осаму! — его брошенное на французском имя с низким ударением в конце сладостью отдалось в ушах.       — Я учил его, когда собирался поступать в Париж, — Дазай говорит немного прерывисто, вспоминая слова, потому что давно не использовал французский в своей повседневной речи. А ты откуда его знаешь, Чуя?       — Я десять лет живу в Париже, что ты хочешь от меня?       — О, это объясняет, почему у тебя такое хорошее произношение! Не хочешь мне спеть?       — Ещё чего! — Чуя переключается вновь на японский, выдохнув. — Я прожил пятнадцать лет в Токио, а после мы с семьёй вернулись на родину мамы, в Париж.       — У-у-у, тогда понятно, почему твоя внешность такая необычная.       — Чего? Скажешь тоже, — фыркает Накахара, — не думаю, что во мне есть что-то особенно привлекательное.       — А в тебе есть, — кивает Дазай, и его предупреждающий тон не предполагает никаких споров на эту тему.       Во взгляде напротив сквозит недоверие, в коньячных — теплота и нежность. Чуя, отвернувшись к окну и хватаясь за спицы, которые Осаму положил на кровать, бросает через плечо:       — Неважно.       — И когда ты говорил, прости? Я правда ни разу не слышал.       — Очевидно, когда ты спал, не слышал, не стоял рядом и прочее. — Выражение лица Чуи похоже на эмоцию, когда вы несколько раз объясняете маленькому ребёнку, что такое цифра: снисхождение, сдержанность, злость и сарказм.       Дазай смеётся, говорит:       — Всё, всё, Чуя, я дальше чиню радио, занимайся, чем хочешь, — и снова опускается на ковёр, едва не раздавив собой одну из каких-то деталей и встав носком на другую, вскрикнув.       Накахара фыркает, бросает на французском едкую фразу, с которой Осаму только тихо фыркает, продолжая копошиться среди кучи деталей.       Покидая спальню и направляясь в кухню, Чуя принимается убираться, стараясь через уборку расставить свои мысли по полочкам. Когда он добирается до пепельницы, которую Дазай достал после их разговора, протирает её с двух сторон и слишком внимательно изучает каждый скол и трещинку.       Было ощущение, будто смотритель ходил с ней в кармане.       — Надо будет спросить, — бормочет рыжий, а после натыкается взглядом на блокнот, положенный на столешницу.       Журнал Осаму. «Молчаливое вещание».       Рука тянется к желтоватым страницам, глаза бегают по строчкам, хотя мысленно рыжий уже начал себя ругать, потому что Дазай не разрешал ему трогать его дневник, там может быть что-то очень личное, или тайное, или…       «Мне нравится гладить твои волосы, когда ты спишь, Чуя».       Или что?       «Я хочу поцеловать его».       Строчки урывками летят в его мыслях, пока он листает каждую страницу, вглядываясь в пляшущий почерк темноволосого смотрителя, и, не будь он столь шокирован тем, что сейчас читает, он бы отметил, что почерк, в общем-то, неплох.       Резко затормозив, словно вынырнув из воды, Чуя оглядывается, будто вор. Вчитывается в последнюю запись, датируемую вчерашним днём.       «Чуя, Чуя… знал бы ты, с каким трепетом я воспринимаю каждое твоё слово и действие. Я ведь уже говорил тебе, что никогда прежде подобных чувств не испытывал. Ты так сладко волнуешь моё сердце, я вижу тебя во всём, на что бросаю взгляд, чувствую тепло твоей кожи, несравнимое ни с чем. Знал бы ты, Чуя, насколько я успел полюбить…»       — Интересно?       Тёплое дыхание на шее внезапно становится ощущаемым. Он вздрагивает, едва не роняет блокнот, лежащий в его до этого безвольных руках. Дазай, не глядя, забирает его и кладёт обратно на столешницу. Его грудь упирается Чуе в плечи. Накахара, непроизвольно сжимаясь, смотрит на него через плечо.       — Прости. Я не должен был.       — Ничего страшного, — голос Осаму за его спиной тихий, спокойный, — много успел прочитать? — он не говорит громче, не кричит, ничего — его тихий полушёпот почти баюкает, но сердце в груди всё равно бьётся ощутимо быстрее.       — Нет. Я… только про себя искал.       Чуя внезапно чувствует, как ему начинает не хватать воздуха. Он резко наклоняется вбок, но Дазай успевает его поймать до того, как тот ударится.       Опускаясь с ним на пол, Осаму зовёт его несколько раз, но сердце, отдающее пульсом в ушах, заглушает все звуки.       Чуя хватает его за руки, сжимает плечи, пытаясь утянуть того в объятия. Страх и паника вновь накрывают его с головой. Дазай осторожно поднимает его, чтобы усадить на стул.       Приступ уходит также неожиданно, как появляется. Стараясь восстановить дыхание, Чуя молчит, смаргивая слёзы и стараясь сильно надолго не закрывать глаза — морские волны, захлёстывающие его с головой пока не пропали. Руки Дазая, опустившегося перед ним на колени, сжимают его трясущиеся ладони.       — Чуя? Ты слышишь меня?       — Слышу.       Дазай издаёт вдох, полный огорчения и сочувствия.       — Мне жаль, Чуя.       — Ты не виноват, — хрипло выдыхает Накахара, смотря на него. Его взгляд выцветший, пустой, Дазай чувствует, как его сердце сжимается от боли.       — Прости меня. Я напугал тебя.       — Я сам виноват в этом.       — Ты не виноват, что ты упал в море, Чуя.       — Виноват, Дазай, — его голос хриплый; выдохнув, он поворачивает голову к морю, — не представляешь, насколько.       — От большого стресса характерны эмоциональные скачки и…       — Да понял я! — внезапно повысив голос, Чуя смотрит на него, — я знаю, что я больной, Дазай, я не могу прожить даже дня без кошмаров или паники, и я сам в этом виноват!       — Что ты имеешь ввиду? — тот приподнимается, но Накахара резко толкает его в грудь.       — Нет! Неважно, что я имею в виду! Я сам виноват в том, что произошло!       Сердце Дазая бьётся и обливается кровью, когда он пробует подняться совсем тихо, будто боится спугнуть котёнка.       Он поднимается немного выше, обхватив щёки пальцами. Голубые глаза Чуи, которые иногда становятся синими, лазурными, сейчас будто покрыты коркой алмазного льда — холодного, твёрдого. Его сияющий огнём гнев и рыжие волосы контрастируют со льдом во взгляде.       — Послушай, — Осаму поднимается на коленях, сжимая скулы и притягивая к себе ближе, — что бы ты ни сделал, ты ни в чём не виноват!       — Я! Это всё моя вина! Как ты не понимаешь!       — Чуя! Остановись, слышишь! Перестань!       — Я сам спрыгнул в воду, Осаму! Слышишь, сам!       И в этот миг повисает тишина. На секунду руки Дазая на лице дрожат, а после он просит:       — Объясни.       — Нет!       — Чуя! — Осаму поднимает голову, смотря в его глаза. — Объясни.       — Да какое тебе дело до того, что произошло?!       Кажется, что Чуя сам понимает, что сказал лишнего, потому что резко замолкает.       Дазай молчит тоже. От его молчания напряжение в комнате можно пощупать рукой. Вот же оно — между опущенной головой и дрожащей рукой, что к этой самой макушке тянется.       — Какое мне дело? — усмехается Дазай; в его глазах — застывший тёмный айсберг. — О, поверь, я покажу тебе, какое.       Рука Дазая сжимает шею, рывком тянет на себя. Навалившись на того, Чуя вскрикивает, но его вскрик тонет в поцелуе.       Они валятся назад, но Дазай через секунду переворачивает того на спину, нависнув сверху. Сжимая волосы на затылке, Осаму вжимается носом в его щёку, упиваясь этим чувством. Резко отмерев, Накахара хватает того за плечи в неясной попытке то ли отстранить, то ли притянуть ближе.       — Ты… ты что делаешь? — Чуя и сам прекрасно понимает, насколько в этой ситуации абсурдно звучит его вопрос. Осаму, нависая сверху, улыбается.       — О. Успокоился?       С вспыхнувшим гневом в глазах Чуя тянет того к себе, сжимая ещё сильнее, прижимаясь губами с несколькими рваными поцелуями. Дразнит, не даёт углубить поцелуй. Кусая того за нижнюю губу, шипит:       — Придурок, ты такой придурок.       Дазай посмеивается, поднимает того в сидячее положение, а после встаёт сам. Протянув руку Чуе, он отвечает:       — Какой есть, Чуя.       Уже после, убаюканные вечером, тёплым чаем, под пледами Чуя поцелует его первым.       Дазай, отрываясь ненадолго, выдыхает:       — А я ведь так и не узнал, сколько у тебя было отношений. — Накахара толкает его в плечо, нависнув сверху.       — Несколько, в средней и старшей школе. — Он опускается на тёплую грудь, сжимает её до дазаевского стона.       — Ох, они были красивее меня? — он поднимает бровь, подмигивая.       Всмотревшись в его лицо, он отрицательно мотает головой. Тянется к нему, обхватывает шею.       — Нет.       Чуя целует его так, будто дорвался. Дазай отвечает также.       Через время, поцеловав в висок и задев губами одну из рыжих волн, Осаму шепчет:       — Поговорим о наших отношениях с утра, хорошо? С какого момента начать считать?       — М, с самого первого поцелуя, — бурчит тот, внезапно став мягким, как желе.       Осаму улыбается.       — Получается, у нас с тобой любовь с первого касания?       — В каком смысле? — Чуя приоткрывает глаз.       — Да так, — отмахивается Осаму, погасив лампу, — доброй ночи.       Да, в этот раз ночь действительно была доброй. Как и пробуждение.       Осаму Дазай, получивший от своего парня пинок по затылку, подтверждает.       — Нет, ну зачем ты так рано сел собирать это своё радио?! — Чуя наглаживает его голову, прижимая к себе. — Да ещё и прямо возле кровати!       — Я боялся, что тебе станет грустно, что я ушёл. И хотел вернуться! — Дазай обнимает его за талию, притворно дуя губы. — И сколько ты в себе нежности прячешь?       — Я сейчас вообще перестану!       — Нет. Не надо.

🗼🗼🗼

      — Ты всё-таки починил его.       Чуя смотрит на него с таким лицом, будто Дазай мучал его годовым ремонтом и наконец закончил.       — Да. Я же говорил, что у меня получится!       — Ты возился с ним почти полторы недели, — Чуя, сидящий в кухне в своей привычной позе, в большом свитере, с копной рыжих волос, едва ли не возмущённо зевает.       — И, кстати, ты чего поднялся так рано? — Дазай поворачивается к нему, поднимая брови.       — Ты своими радостными криками разбудил, — шипит рыжий, поднимая свою вторую любимую чашку — на этот раз голубую, отпивая оттуда чай.       — Уже семь утра!       — Всего семь утра, Осаму.       Дазай ставит перед ним радио с таким торжествующим выражением лица, что Чуя закатывает глаза, рассматривая новинку в их интерьере.       — Где ты его взял вообще?       — Мой прошлый сменщик оставил его, не успел выкинуть, можно сказать, — Осаму отмахивается, начиная настраивать волны.       — Очень самонадеянно думать, что какие-то радиоволны дойдут до нас.       — Зря так думаешь, радиоволны в зависимости от классификации способны передаваться вообще по всей земле. — Дазай настраивает антенну, подносит радио к подоконнику и вслушивается в помехи. Закатив глаза, Накахара поднимает вторую ногу, посматривая на опустившегося над подоконником смотрителя.       — Ну-ну.       Дазай возвращается к столу и обходит его, облокотившись на столешницу.       — Вечно ты мне не веришь, — Чуя закатывает глаза.       — Ой, кто бы говорил, ты не веришь, что ты очень красивый и называешь себя обычным!       — А что, хочешь сказать, я не прав? — Накахара поднимает бровь. Вздохнув, Дазай подходит к нему, чтобы присесть немного и обхватить его лицо руками.       — Разве ты не видишь в моих глазах обожание, Чуя?       Резко голубые глаза Чуи загораются, он щурится, будто и вправду на дне его глаз пытается что-то разглядеть.       — Нет, а должен?       Они могли перебрасываться язвительными фразами ещё, кажется, вечность.       Однако внезапно зашипевшее радио отвлекло их внимание.       Дазай поднимается, кладёт руку на подоконник и опирается на него, посматривая на Накахару, пока вслушивается в перебойные шумы, пытаясь отыскать среди них хоть какой-то намёк на голоса. Чуя наклоняется, опираясь локтем на стол.       Через несколько десятков секунд, которые длились вечно, и одного осторожного сдвига антенны немного левее, слышится голос. Через помехи, но слова с каждой секундой становится разбирать всё проще.       Это было песней, которая уже стихала, отыгрывая последние ноты. Через полминуты, когда звук стал ясным, голос ведущего радио разрезал пространство бодрым французским приветствием:       — Доброе утро! Надеюсь, что заряд классики поднял ваше настроение на это утро! — мужчина говорил быстро, Осаму напрягся, чтобы не упустить и слова.       — Перейдя к утренним новостям, отмечаем, что в Париже сегодня солнечно, синоптики обещают небольшой дождь к вечеру, но нам ли не знать, как часто они ошибаются? — его наигранный смех заставил Чую нахмуриться.       — Кхм, к экстренным новостям. Аквалангисты и спасательные группы продолжают находить обломки судна, потонувшего девятнадцатого июня две тысячи четвёртого года. Сообщается, что волна, пробившая нижний ярус корабля, достигала семи метров. Установлено: двое погибших, пятнадцать раненых и пятнадцать пропавших без вести. Установить личности пропавших без вести до сих пор не удаётся. Единственный человек, признанный официально пропавшим — Чуя Накахара… признан от двадцать четвёртого июля… после месяца поисков…       Среди внезапно нашумевших помех слышится лишь несколько фраз.       — …тело так и не удалось найти… полагается, что его унесло во время шторма… погибли двое подростков… имена…       Наступает тишина.       Дазай, выпрямляясь в спине и осторожно поворачиваясь, смотрит в сторону Чуи.       Накахара смотрит в стену, не моргает. Осаму боится подойти ближе. Но, переборов себя, делает шаг к нему.       — Мне… оставить тебя одного?       Дазай стремится к выходу из кухни, но тёплая рука Чуи, в отчаянии сжавшая его руку, заставила остановиться в то же мгновение.       — Не уходи.       — Не уйду.       Ещё секунда — и Накахара прижимается к нему, сцепляя руки на поясе. Звонкое отчаяние в его груди вырывается немым криком; и бьёт Осаму прямиком в грудь.       Прижимая того к себе и чувствуя, как Чуя с каждой секундой сильнее сжимает руки на его спине, он гладит его по голове, пока вслушивается в тихие всхлипы. А сам думает.

Что же на самом деле случилось, Чуя?

05.10.2004

🗼🗼🗼