Журнал «Молчаливое вещание»

      Чуя молчал, по ощущениям, вечность, хотя на деле не прошло и двух дней. Дазай, казалось, был готов залезть на стену от того, что Накахара вновь ходил мрачнее грозовых туч, вечно собирающихся последнюю неделю. Мужчина едва держался, чтобы не начать расспрашивать, что же такого произошло, потому что всегда хотел узнать, но прямо никогда не интересовался, однако терпел из самых последних сил. Чтобы отвлечься, открывает свой блокнот и привычно пляшущими буквами суматошно пишет:

«Чуя, милый, что же произошло на самом деле, что ты не хочешь говорить мне, но так сильно переживаешь? Я так хочу узнать и помочь тебе справится с этой болью, что мне кажется, что не говоришь со мной уже вечность — радует, что ты отзываешься на мои слова, кушаешь и ложишься рядом спать. Мне кажется, что ты готов мне рассказать, будто бы еще давно, но так сильно боишься, что молчишь…»

Дазай не дописывает — рядом с ним в кухне опускается Чуя. Убирая прядь рыжих волос от лица, Осаму поднимается на стуле, внимательно следя за переменами на потухшем лице. Синие, как море под их окнами глаза рыжего мечутся по лицу Дазая, пока тот не замирает на его коньячных глазах и не произносит лишь: — Это я виноват. Дазай поднимает брови, взглянув на него. — В плане? Что произошло, что ты считаешь себя виноватым? — Я сам прыгнул в воду, Осаму. Дазай смотрит на него. Он уже слышал об этом, когда Чуя бился в истерике в его руках несколькими неделями ранее. Но значения этой фразе не придавал. — Расскажи мне, прошу. Честно, я так переживал за тебя, когда ты молчал. Чуя смотрит на него, а после отворачивается к окну.       Ты, наверное, помнишь, что я не слишком много говорил об этом ранее. Мне стыдно об этом говорить, и если мне в какой-то из моментов станет плохо, прости меня. Я правда пытался рассказать, но каждый раз у меня не хватало смелости. Это было девятнадцатого июня. Удивительно, что это произошло именно в твой день рождения слушай… может, правда судьба. Я был на корабле вместе с семьёй, которая теперь считает меня пропавшим без вести, — он говорит, глотая противный комок в горле. — Ты жив. Я думаю, что они верят в это.       Забудь. Я отвлекся. Погружаясь в пену воспоминаний, Чуя закрывает глаза.       Вот он, прыгает в воду, следом за ним прыгают его друзья, они веселятся в воде и не замечают того, как за ними набирает обороты буря. Зато замечают люди на корабле. Они кричат. Кто-то успевает вылезти, а Чуя, отплывший слишком далеко, не успевает. Он цепляется пальцами за канат, второй рукой сжимает спасательный круг, но волна, накрывшая его с головой, не даёт ему и шанса на спасение. Он успевает зацепиться лишь один раз, его рывком тащит по воде, но всё равно падает.       Я не слышал, как кричала моя семья, слышал только шум воды, как она заливается в уши и в рот; пытался выплыть и не заметил, как меня начало уносить всё дальше. Я не помнил почти ничего, но отчётливо ощущал страх и панику. Я закрывал глаза, пытался вынырнуть на поверхность. Не знаю, сколько времени прошло, но я в один момент просто увидел этот маяк и… крикнул. Не знаю зачем, мой мозг просто бился в конвульсиях и умолял: «Кричи!». — А после очнулся, когда ты тянул меня в ванную и посадил под душ. — Тебя очень сильно трясло. Чуя опускает голову. — Я сам виноват в том, что это со мной произошло. Я даже не понял, как мы вылезли… — Я тебя вытащил, ты потерял сознание, — Дазай подходит к нему, поглаживая волосы, — сделал искусственное дыхание, потому что кое-кто наглотался воды. — Правда? — Чуя поднимает на него взгляд, — я не помню этого… — Ещё бы ты вспомнил, — Осаму усмехается, поглаживая его по плечу. А после продолжает: — Это не твоя вина. Несчастный случай. — Но я же сам… — Ты прыгнул в воду не за тем, чтобы покончить с собой, — возражает ему Дазай, — если корабль без проблем выпустили в море и он проплыл достаточно долго, значит, шторм был незапланированный, и синоптики просчитались в прогнозах. Должно было быть на следующий день. — Ты помнишь? — Накахара удивлённо смотрит на него. — Я всегда помню, какая погода в мой день рождения, Чуя. Они смотрят на линию горизонта ещё несколько секунд, не отводя взгляда от пляшущих волн вдалеке. — Есть ещё вариант, — внезапно произносит Осаму. — М? — Рыжий хвост Чуи поворачивается следом за движением его головы, будто живой. — Экипаж на корабле был осведомлён о приближающимся шторме, но по какой-то причине все равно вышёл в море. На этом моменте что-то в синеве глаз Чуи дёргается. — Мои родители… спорили с капитаном корабля перед тем, как нас запустили на борт. Может, оно? — Вполне вероятно, что они настояли. — Я не слышал, о чём они говорили и каждый раз, когда хочу вспомнить, чувствую панику, — признаёт Чуя. — Давай не будем об этом, — Дазай прижимает его к себе, давая себя обнять и прижаться крепче. Через несколько часов, когда Чуя отправляется спать, он садится и продолжает с новой строчки:

Мне остаётся только гадать, какую боль и страх ты испытал тогда, Чуя. Милый, с тобой всё будет хорошо. Не сейчас, но я сделаю всё для этого. Я люблю тебя. Однажды я буду способен признаться в этом лично.

07.10.2004

🗼🗼🗼

      Холода наступили неожиданно. На маяке всегда было холодно, это правда — гуляющий ветер наводил ужас не только на чувствительные уши, но и на тело, что после погружения в море стало восприимчивей к холоду. Чуя сжимается на стуле, когда работающее с помехами радио воспроизводит песни, он давит пальцами на свои колени и резко вскакивает с места. — Вот же дубак. — он шаркает ногами по полу, стремясь найти Дазая. Тот привычно смотрит на море поверх панели, молча что-то записывает или читает — со спины не сильно понятно. На глухие шаги позади не реагирует. Чуя бесцеремонно разваливается рядом с ним, Осаму даже не дёргается. Видимо, он слышал, как тот поднимался по лестнице. — Здесь всегда так холодно? — Тебе холодно? — уточняет Дазай, смотря на него. Лицо Чуи вытягивается. — Да я уже неделю хожу как ледышка! Как ты здесь вообще сидишь?! На лице Дазая читается такое непередаваемое удивление, что Чуя тушуется на несколько секунд. — А ты почему раньше то не сказал? — спрашивает его Дазай, поднимаясь. Он обеспокоенно вглядывается в веснушчатое лицо, положив руки на его щёки, — у тебя же обморожение, не уверен, но симптомы схожи. Вот ты и мерзнёшь сильнее. Чуя принимает сложное выражение лица, являющееся смесью недоумения, удивления и ещё чего-то, похожего на… — Почему ты смотришь на меня так, будто бы думаешь, что я идиот? — Потому что я так и думаю. — Чуя закатывает глаза, смотря за ним. Что-то в заботливом жесте Осаму, в том, как он резко поднялся с места, едва ли не запутавшись в собственных ногах, отразилось странным пульсирующим чувством в его сердце. И оно следовало за ним по пятам, когда он последовал за Дазаем, думая о том, что тот опять задумал. Через несколько минут Дазай уже возится с проводами, опускаясь на пол. Чуя невольно вспоминает то, как он практически неделю сидел также за починкой радио. Это отражается в его улыбке, из-за чего Осаму даже на секунду замирает, вглядываясь в веснушчатое лицо, что расплылось в ласковой улыбке, адресованной ему одному. Сердце опускается вниз и с резким глухим стуком где-то в горле вновь опускается в грудную клетку. Он успокаивается, расплываясь в такой же яркой улыбке, сам этого не замечая. — Что с тобой? — Чуя опускается перед ним, смотря на него. И его синева глаз такая открытая, как мирное море, как океан в самые лучшие его времена. Насыщенный, яркий, не обременённый серостью боли, градом слёз или пламенем яростных чувств. Дазай помнит его потухшие глаза в самом начале. То, каким черным был океан из-за нависших туч, какими тёмными были воды, гоняемые волнами, насколько солёной была вода, когда он пытался спасти их обоих, захлёбываясь солью.

Насколько пустыми были глаза напротив.

И сейчас… они полнятся неясным чувством, будто он смотрит на него с любовью. Светлой, искренней и радостной. — Чуя… — Ты чего завис? — Накахара даже не думает убирать ласковую улыбку с лица и касается ладонями лица, мягко проводя по скулам. Дазай замирает, впитывая в себя все его прикосновения. — Я люблю тебя. Слова срываются с губ признанием, о котором Дазай думал уже давно. Руки Чуи на его щеках останавливаются, замерев. Боясь, что эти тёплые касания исчезнут, перестанут обжигать его холодное лицо и сердце своим трепетом и нежностью, Осаму обхватывает их своими ладонями и улыбается. — Я… прости, если это слишком внезапно и… — Помолчи. — хриплым голосом шепчет ему Чуя, сжимая его лицо и притягивая к себе, чтобы в ту же секунду прижаться к нему с поцелуем. Его поцелуи жадные, будто он судорожно ждал того, что он это скажет, будто хотел как можно быстрее ощутить это признание, обращённое к себе, на своих губах. Может, поэтому он так отчаянно хватается в этот самый момент за тепло на губах Дазая, сохранившего в себе фантомное тепло от самых желанных для него слов. — Эй, Чуя… — Дазай тщетно пытается докричаться до него, но синие глаза Чуи смотрят на него всего секунду и… этой секунды достаточно для того, чтобы он обнял Накахару, притискивая к себе как можно сильнее. В глубине его глаз плещется буря. Эмоции, смешавшиеся со страстью, прикушенная нижняя губа при попытке углубить прикосновения, залезть под кожу, впиться сильнее, чтобы не оторвали; глухой стон, сорвавшийся с губ и утонувший в поцелуе, когда Накахара сжимает его волосы между своих пальцев, хватаясь за него так, будто ничего так сильно никогда не желал. — Я тоже… — он шепчет это, будто самый страшный секрет, в нескольких ничтожных миллиметрах и мгновениях от губ Осаму, — я тоже люблю тебя. Запоздало Дазай понимает, что смаргивает слёзы. Пальцы Чуи — нежные и мягкие, стирают с его лица крупные капли, обжигающие скулы. Накахара прижимается к его губам, закрепив на них молчаливое обещание, которое так и кричит о том, что: «Я рядом» «Я с тобой» «Я разделю твои чувства, переживания и боль» «Я буду с тобой» И Чуя, взглянув на него своими пронзительно-честными, голубыми глазами, говорит тихо. — Может быть то, что почти разрушило меня, помогло мне получить гораздо больше, чем я когда-либо имел. И я… может быть, даже благодарен, — Чуя хмыкает, — Конечно, эта судьба та ещё сука, я в целом понимаю концепцию «пройди через трудности, чтобы обрести счастье» но можно было не топить меня в море! Зато честно. В какой-то момент Дазай начинает едва заметно трястись, сдерживая рвущийся наружу смех. — Я тут, вообще-то, в любви признаюсь, а он смеётся, погляди-ка на него! — Накахара уже вскидывает рыжие брови, начиная закипать Дазай притягивает его к себе ближе и обнимает, поглаживая рыжие волосы. — Тебе больше не холодно, Чуя? Накахара едва заметно краснеет и тушуется, когда Дазай начинает говорить ему на ухо. — Да н-нет, даже жарко… ты чего горячий такой?! Как печка! — Это ты горячий. — тихо шепчет Осаму, растягивая губы в улыбке.

Это место ощущалось тюрьмой, но теперь здесь ты. И я никогда не был так близок к счастью.

10.10.2004

🗼🗼🗼

Я могу несколько часов подряд смотреть на океан, уткнувшись взглядом ровно в линию горизонта. И размышлять — почему же жизнь зачастую так несправедлива? Она забирает невинных людей и оставляет гнилых доживать старость, совершенно не заботясь о судьбах близких. Жизнь, если так подумать, более эгоистична, чем смерть. Она отбирает всё. Оставляет ни с чем. Смерть забирает себе лишь тех, чьё время уже пришло. И мне интересно, брат — почему жизнь забрала тебя? Почему она не смогла дождаться твоей смерти от пришедшей старости? Почему она не забирает мою, которую я так яростно хочу ей вручить? Или ей не нужны подношения и подачки, она любят вырывать всё с корнем. Мне жаль. Жаль, что я тогда не смог поехать с тобой. Спасти тебя, найти, сделать хотя бы что-то…

13.08.2002

Дазай перечитывает эти строчки раз за разом и внезапно звонко чихает. Чуя, сидевший рядом и едва-едва задремавший, подскакивает на месте. Осаму хихикает, смотря на него. — Будь здоров, дурачина. — Накахара съезжает по импровизированной кровати в рабочем кабинете смотрителя, недовольно зыркнув на него и вновь ткнувшись веснушчатым носом в книгу. — Тебе точно видно? — хитро уточняет Осаму, подходя к нему. Сообразив из надувного матраса небольшой диванчик, они накидали туда пледов, одеял, подушек, и теперь Чуя предпочитает спать здесь, потому что знает, что если что — Дазай здесь, в двух метрах. Оторвав книгу от лица, Чуя фыркает. Захлопывает её с такой силой, что рыжая чёлка разлетается в стороны от небольшого ветра. Тянет к себе мужчину, заставляя того сесть рядом. Но, стоит только тому приблизиться, как Накахара с подозрением щурится. Обхватывает своего возлюбленного за шею и прижимает губы ко лбу, чтобы в следующую секунду тихо спросить: — Ты снова выходил на смотровую площадку без куртки? Осаму тихо и нервно хихикает, бросив взгляд на дверь. — Да вроде бы нет, знаешь… — Она висит на том же месте. — начинает Чуя. — Она всегда там висит, если ты не помнишь. — парирует Дазай. — Ты никогда не вешаешь её на одно и то же место. — упрямству Накахары можно позавидовать.       — Совпадение? — начав сдавать позиции, мужчина поднимает обе руки в примирительном жесте, перекатываясь с пятки на носок. — Осаму. Не ври мне. — Я не вру. — У тебя лицо горит и всего трясёт. — Ох, да? Вот чёрт. На глазах Дазай будто бы становится мрачнее. Он смотрит с секунду в стену нечитаемым взглядом, а после выдыхает: — Думаю, что ничего страшного, просто чуть приболел… Чуя поднимается, возмущенно вскрикивая: — Ещё чего? Пошли в кровать! Показывай, где аптечка и лекарства?! Осаму смотрит на Чую, что неожиданно резво поднялся, хватая его за руку и утянув вниз по лестнице. — Да всё в порядке, Чуя, правда. — Дазай тихо бормочет своё себе под нос, но едва не запинается в собственных ногах из-за того, что голова в момент становится тяжелой. — В порядке, ага. Обеспокоенный Накахара выглядит опасней даже злого Чуи, видимо оттого Дазай смиренно садится на кровать, терпит резко просунутый градусник, по инерции сжимая его рукой, и смотрит на Чую как-то слишком затравленно. — Я тебе как будто этот градусник в задницу вставил. — мужчина, стрельнув недовольным взглядом синих глаз, возвращается к изучению аптечки. Дазай на фоне что-то бубнит под нос, но Накахара не улавливает, уткнувшись в инструкцию жаропонижающего. Затем он рыжим вихрем проносится мимо. Дазай чихает. Слышит «будь здоров!» и не может скрыть ползущую на лицо улыбку. Даже несмотря на то, что внутри у него собирается тревога, комком скручивая внутренности в болезненном спазме.

Человеческие эмоции напоминают мне море. Они такие же неспокойные, накрывающие в один момент и захлёстывающие болью по щекам. Удары моря по этому месту ощущаются, как хлыст, пролетевший по лицу и заставивший отвернуть голову от силы. От осознания отчаяния волны скручиваются, бьются о скалы, стачивая многолетний камень терпения так, что он крошится в один короткий момент, похоронив под собой годы боли. Прямо как человеческая душа во времена смуты. Дёрганные движения, глубинная темнота глаз, в которой ничего не различить. Лишь бликует луна, отражаясь в зрачках вспышкой боли, качается на волнах души.

2003

Дазай прижимает руку к груди чувствует, как ему становится тяжело дышать. С тяжелым вдохом он заваливается набок, прижимая ладонь к телу и комкая в ней ткань. Лохматая голова тонет в мягкости подушки и закрывает обзор. Его собственные слова обрывками летают в голове, разорванные на тысячи кусочков и развеянные по ветру временем. Он будто бы забывается, смотрим мутным, но одновременно ясным взглядом по сторонам… И понимает, что он где-то не здесь. Прикосновения Чуи к нему отрезвляют, приводят в чувства. Дазай моргает несколько раз, узел где-то под рёбрами слабеет, когда Чуя суматошно гладит его по плечу и осматривает взглядом, в котором буквально плещется беспокойство, грозясь выйти за берега слезами. Осаму укладывает руку на его щёку и смотрит в замеревшие глаза долго-долго. — Чуя… я в порядке. — Ты не в порядке, не говори такую откровенную ложь, слышишь… — дрожащей рукой Чуя вытаскивает из-под его руки градусник и смотрит на него. — тридцать восемь и три, Осаму. Ложись. Под одеяло, живо. В его приказном тоне сквозит предупреждение, что Чуя натянет ему причинные места на уши, если вдруг вздумает ослушаться. Послушно залезая под одеяло, Дазай просит: — Можно я хотя бы свитер сниму? — Нет. — Ну пожалуйста… — Нет я тебе говорю. Ты должен пропотеть, сейчас над картошкой вообще дышать будешь! — Чуя протягивает ему две таблетки — жаропонижающее и снотворное, — поспи. — Мне нельзя спать… — Осаму. В глазах Чуи — просьба, усталость и желание помочь. Он укладывает голову полулежащему мужчине на макушку, треплет каштановые волосы. — Океан не выйдет из берегов, если ты поспишь и отдохнёшь. Если начнется шторм я… — Чуя выдыхает, — я сделаю всё. Если не справлюсь — разбужу тебя. А сейчас ложись и не действуй на остатки моей нервной системы. Выйдя из потока сумбурных мыслей, Дазай кивает. Накрывается одеялом и отворачивается к рыжему спиной. Следом слышится: — Чуя. — М? — Посиди со мной, пока я не усну, пожалуйста. Рука Чуи опускается на его голову, мягко поглаживая и путая густые каштановые волосы между пальцев. Они сидят спиной друг к другу, но всё равно слышат, кажется, биение сердец. Не замечая, как рука Чуи ускользает с его макушки, он погружается в сон. Бесшумной тенью выскальзывая из комнаты, Накахара выдыхает тяжело, идёт готовить. Проверяет погоду, состояние рабочей панели на видимые повреждения. Тихо бросает книгу на матрас и исчезает из комнаты. Начинает готовить. Дазай открывает глаза. Слышит копошение в кухне, намеренно тихие шаги, проскальзывающие на носках мимо комнаты. Он вновь прикрывает глаза, на этот раз прислушиваясь. Помимо гуляющего ветра и скрежета деревянных рам из-за непогоды на улице, он слышит ещё кое-кого. Чуя напевает мелодии. Включает радио, долго настраивает. Дазай улыбается, додумывая нахмуренные брови, тихое недовольное шипение в попытке найти волну и такие же околозлобные причитания. Накахара приносит в жизнь краски, стирает лишь взмахом солёных кудрей всю его застоялую, пыльную боль. Одним своим беспокойным взглядом он может сделать для Осаму всё и дать ему всё, чего никто и никогда не сможет.

Я никогда не любил по-настоящему. Не понимаю, как это. И в тайне хочу узнать, что это за чувство, о котором так много историй, книг, рассказов и песен. Почему люди стремятся к любви? Почему они готовы бросить всё и сбежать со своей любовью? Мне, возможно, никогда и не удастся узнать, каково это. И если честно, мне бы хотелось. Хотя бы на минутку.

10.15.2002

Он был прав, когда говорил, что хочет любви. Думал, что никогда не сможет познать этого, казалось бы, больного счастья. И зачем оно нужно, не так ли? Вполне возможно существовать в одиночку, заковав себя в этот маяк среди моря, будто в стальные цепи.       Если бы это было бы действительно его желанием, а не жалкой попыткой сбежать от своей боли — было бы больше похоже не правду. Он закрывает глаза. Бормотания Чуи становятся тише по мере того, как он снова забивается в кокон своих мыслей, явно не желая из него выбираться. Перед ним рисуются образы.       Вот он, сидит на лавочке, кругом песок, пляж, солнце. На нём панамка, похожая на девчачью, он ещё совсем мальчонка — лет пятнадцать. Сидит себе в синей полосатой майке и болтает ногами в свободных белых шортах. — Осаму, почему ты здесь? — стоит только развернуться, добрые заботливые глаза старшего брата, чуть прищуренные, вызывают улыбку. — Одасаку. — тихо говорит Дазай. — У тебя вроде бы сейчас должно быть занятие по технике безопасности, нет? — он осторожно присаживается рядом, положив локти на колени и повернув голову в сторону брата.       Ода. Тот человек, который принимал его любым, поддерживал любое решение и никогда не осуждал. Не кричал, не говорил обидных вещей, в отличии от родителей, бывших друзей и товарищей в спасательной бригаде. — Я самый первый сдал тест и ушёл! — горделиво вскинув подбородок, Осаму скопировал позу брата, — почему они не принимают меня? — Ты умный, Дазай, — Ода ласково гладит того по волнистой темной макушке, — поэтому они немного завидуют. Зависть — человеческое чувство, его не изменить. Ты другой. Они — другие.

«Осаму, ты пока ещё много чего не понимаешь, но тебе и не нужно сейчас понимать многого. Я знаю, как тебе трудно в компании людей, но ты сильный, ты сможешь справиться с этим. Ты просто другой. Не хуже и не лучше, хотя для меня ты всегда будешь самым лучшим. Я ведь твой брат.»

— Одасаку, я не смог.

Ода был, есть и будет для меня самым близким человеком, жив он или мертв. Однажды, может быть, он даже найдёт эти записи, моё молчаливое вещание, рефлексию. Он был прав. Ты был прав, Одасаку, я правда другой… я стану старше тебя, представляешь? Совсем скоро. Мне было двадцать, когда ты пропал, а тебе… тебе двадцать шесть.

      Дазай до сих пор помнит ту осень.       Девяносто девятый год, сентябрь, четырнадцатое число, он провожает Оду взглядом, когда сидит на своём окне, звонко высмаркиваясь в платок. Засмеявшись, Сакуноске попросил его закрыть окно и выздоравливать. — Когда я приплыву, съездим в Токио попить какао? — Ода треплет брата по макушке, заканчивая собирать вещи, как в детстве, пока Дазай лишь фыркает, отвернувшись, — понимаю твою обиду, Осаму. Но я не могу отказаться от поездки или повезти тебя больного. — Понимаю я. И от этого становится ещё обидней. Одасаку улыбается ему, прощается так, будто идёт в магазин и вот-вот вернётся. И именно в этот момент мир ставится на паузу. Как замершее кино, заевший на одном моменте DVD-диск.       Ода не возвращается. Проходят годы, один за другим. И молчаливо застывшее «он не вернётся» навсегда осталось между ним и семьёй, которую он покинул через полгода после трагедии.       Осаму больше не вернулся туда. — Дазай? — Чуя тихо зовёт его, и от неожиданности мужчина резко распахивает глаза, уставившись на присевшего перед ним Накахару. — Чуя. — смаргивая внезапно набежавшие слёзы, он желает подняться, но тот ловит его лицо в свои ладони, растирая слезы по щекам и заставив те немного порозоветь от трения. — Ты хочешь поделиться со мной? Рассказать? Если да, то я прошу тебя, не молчи. Суп почти готов, я принесу тебе бульон, сейчас- — Чуя. То, каким тоном и с какой нежностью Дазай всегда зовёт его по имени, заставляют ноги едва заметно ослабеть. И если сам Накахара чаще всего перебрасывается с имени на фамилию, Осаму в этом плане железно зовёт его по имени. И никак иначе. Даже если он изредка говорит ему «любимый» то это отнюдь не безликое слово. Перед ним неизменно есть его имя. — М? — тихо отвечает Накахара, помогая Дазаю подняться. Это вызывает тихие смешки. — Я же не фарфоровый, Чуя. — Ну и что? — тихо шипит вышеупомянутый, поправляя ему подушку. — Не суетись так… Предупреждающе стрельнув в него льдистыми глазами, Чуя скрывается за поворотом. Когда Дазай держит в руках куриный бульон, приятно обволакивающий побаливающее горло, начинает говорить. — Помнишь, я упоминал моего брата? Так вот… когда он пропал без вести, я должен был поехать с ним. Светлые брови Чуи подлетают вверх со смесью удивления и недоверия.       Может быть, это удивительно, но я должен был стать мореплавателем, как брат. И к сожалению, в тот момент я болел поэтому совершенно никак не мог поехать с ним — расстраивался, едва не плакал. Мечтой Одасаку было показать мне море, как корабли рассекают податливую воду, как ощущается свобода от мыслей, людей, свобода от самого себя, своего «я» и потребностей. Осаму, говорил он, дзен — тот короткий миг счастья, когда ты отделяешь свой разум и тело от существующей реальности, и внутри у тебя не остаётся ничего, кроме спокойствия, умиротворения. И не описать всеми словами те ощущения, когда время стирается, а в голове приятная пустота. И тебе кажется, будто ты познал весь мир, всю вселенную. Будто ты понял смысл всего того, что ты делаешь и для чего. — Но на свой первый заплыв я, к сожалению, не попал.       Одасаку пропал, и вместе с ним пропал мой мир. Я до сих не верю в то, что он мертв, знаешь… в это трудно поверить, он будто просто… уплыл на необитаемый остров и спокойно живёт там, попивает коктейли да наслаждается солнцем… Хотя я сам осознаю то, насколько это бред. Ни одного человека из его экипажа не нашли, его тоже. Учитывая масштабы бури, моего брата уже давно смыло в океан, где к тому же обглодали голодные рыбки. Осаму улыбается слабо, в его сухих, воспалённых глазах стоят слёзы, готовые в любую секунду разбиться хрусталём о его щёки, об пол, о тёплые пальцы Чуи, который уже будто бы готов их утирать. — Ага, первый и последний. — Чуя фыркает, придвигаясь к нему поближе. Он берёт из его рук тарелку и начинает кормить того самостоятельно — слабые от болезни руки спускаются безвольными тряпками на постель через секунду. Дазай фыркает от его последней фразы. — Ты прав. Никто не знал, что она будет последней, не так ли? — Для тебя чуть не стала единственной. — Кто знает, — Дазай головой опускается на подушку — может, судьба издевается надо мной или наоборот — хотела подарить мне что-то лучше. Дазай тянет к Чуе руку, кладёт её поверх чуть дрожащей от эмоций ладони, сжимая ту совсем слабо. — Может быть, она отнимает раз за разом у меня самое дорогое из своей ужасно вредной натуры, а возможно ли то, что она подарит мне за мои страдание что-то бесценное? Например счастье? Осаму прикрыл глаза и не видит то, насколько сильно Накахара сдерживается, чтобы не всхлипнуть. Умиротворённая улыбка и искривлённые губы в попытке сдержать эмоции — Почему… — по голосу Дазай уже понимает, что что-то не так, однако глаз не раскрывает, — почему ты считаешь, что я — нечто бесценное? Или не я? — голос обрывается на конце, следом Осаму уже видит Чую, что с опущенной головой бормочет что-то себе под нос. — М? — он ласково уточняет, смотря на того из-под опущенных ресниц. — Почему ты считаешь, что я могу быть твоим счастьем? Если я вообще правильно понял то, что ты пытаешься мне сказать. Осаму касается его руки ещё раз и переплетает пальцы. — Чуя, милый. Ты и есть моё счастье. И да, ты правильно понял то, что я пытался до тебя донести. Я никогда не устану повторять и доказывать тебе то, как сильно ты мне важен, хорошо? Он по-детски сжимает его ладонь и вертит их сцепленные пальцы в разные стороны. Чуя шмыгает носом, пряча за смешком позорное хныканье. — Ну Осаму… — Я хочу ещё бульона! Твой суп такой живительный, мне прямо захотелось есть! — Тебе нельзя тяжелую пищу, ты болеешь! — Ну Чуя! Может, хотя бы каши? Накахара закатывает глаза, потирает их от уже подсохших слёз, растирая о щёки прозрачные потёки. А после кивает, неловко и быстро целует в его в лоб, вновь начиная причитать о температуре. — Будет тебе каша.

🗼🗼🗼

Чуя стал чувствовать себя лучше. Он чаще улыбается, все также саркастически шутит, улыбаясь Осаму во весь ряд молочных зубов, шутливо показывает ему язык во времена шутливых споров, чаще проявляет любовь — чаще лезет обниматься, уткнувшись вечно холодным носом ему куда-то в кадык. Прижимает к себе теснее, чувствуется гораздо теснее, чем раньше, приятней, интимней. Шепчет ему на ухо о том, что любит. Бывают дни, когда из-за непогоды его настроение портиться, и он замыкается в себе. Дазай мягко гладит его по голове в момент, когда Чуя ложится ему на колени и начинает тихо жаловаться, что ему снова приснился кошмар. — Тебе не снился кошмар, ты спал спокойно, Чуя. — Не суть. Я проснулся и едва не словил сонный паралич! — Дазай мягко хватает его запястье, что чуть не проехалось по его лицу. — Я думаю, что все в порядке, — улыбаясь, Дазай выпрямляется в своем кресле и треплет затихнувшего Накахару за плечо. — Пойдём ляжем? — Ты сегодня спишь? — Ещё не так поздно. Я полежу с тобой. Что-то невнятно пробурчав, Чуя поднимается. — Мы принесли сюда матрас, чтобы ты тоже спал. Пошли на него. Осаму поднимается, потянув его за руку. Чуя не реагирует, только мычит вяло. Дазай выдыхает и подходит к нему. Вскрик разрушает тишину, когда Накахара цепляется пальцами за его плечи, а Дазай поудобнее подхватывает его под бёдра и несёт, как ребёнка. — Ты совсем не тяжелый, хотя столько ешь— ауч! Мужчина обиженно насупился, уставившись на своего возлюбленного. — И чего ты толкаешься? — Тьфу ты, — Осаму осторожно опускает того на матрас, но в последний момент, когда Накахара чувствует под собой опору, тянет того к себе. Затормозив на секунду, он заглядывает в глаза Чуи. В них плещется что-то… другое. Будто среди всей этой любви, страха, в отражении того, насколько паршивой бывает жизнь, блестит фонарями от ламп… ещё что-то. Чуя скользит рукой по его спине. Шепчет в самые губы, притянув Дазая к своему лицу. — Не уходи. — Не уйду. Закинув руки Чуи на свои плечи плотнее, Дазай опускается между его ног, упираясь коленями в матрас. И целует. Чуя отвечает молниеносно, стонет как-то глухо, заводя пальцы в его волосы. Держит затылок, утыкаясь носом в его щёку, когда они меняют угол. Осаму целует легко, не углубляет поцелуй, проходится несколькими смазанными поцелуями по губам и краям рта, едва ощутимо цепляет нижнюю и оттягивает. Накахара чувствует, как его лицо начинает гореть, он следит неотрывно за сосредоточенным и одновременно таким жаждущим Дазаем настолько внимательно, будто боится, что тот растворится в его руках уже вот-вот. — Ты… не боишься? — Чуя чувствует, как поглаживающая его рука останавливается и обхватывает талию, замерев. Осаму почти мурчит, когда опускается к его уху и осторожно целует ушную раковину, цепляя зубами у самой мочки. Чуя едва сводит ноги, когда его член внезапно дёргается от такого, затвердев уже наполовину. Боже, позорище. Едва успев об этом подумать, он стискивает зубы — холодные, едва ли тёплые пальцы Осаму пробираются под его свитер, задирая тот до живота. Ладонь мягко опускается на его грудь, заставляет отпустить волосы, которые он так яростно сжимал в руках, сгорая от собственного удовольствия. Чуя покорно ложится на матрас, Дазай отбрасывает одеяло куда подальше, опускаясь перед ним. Оперевшись на локти, он наклоняется совсем близко к его лицу и, заправив прядь волос за ухо, спрашивает тихо: — А ты не боишься, Чуя, любимый? Это то, чего ты хочешь? Я правильно понимаю этот блеск в твоих глазах? Чуя выдыхает, стиснув зубы: — Я что, настолько очевиден? — Немного. Но я просто замечаю… как бы выразиться… — Осаму поднимается, стягивая с себя большой свитер, связанный Накахарой, оставаясь в одной футболке. Он вновь опускается к Чуе и заставляет того поднять свой. Горячий язык примыкает к затвердевшим от холода и возбуждения соскам, на контрасте с прохладными руками, обхватившими его талию с двух сторон, Чуя вздрагивает всем телом, осознавая, что уже почти полностью твёрд. — Ты… не закончил. — он выдавливает это, тяжело дыша. — Ммм, я просто хорошо тебя знаю, Чуя. И замечаю изменения твоего поведения. Вот и всё. Так это то, чего ты хотел? — Ты меня поймал. — Дазай усмехается поднимаясь к нему. — Я люблю тебя, Чуя. Это признание пускает по телу мурашки страшной силы, от которых Накахара ежится. Тянет руки к Дазаю, обхватывает его руками за шею и врывается с поцелуем в чужой рот, будто стремясь завладеть всем Осаму. Тот от такой мысли только усмехается. Он уже итак весь его. Тяжело дыша, они отрываются друг от друга спустя, кажется, всего через несколько секунд. Сердце колотится, как сумасшедшее, Дазай шепчет на ухо всякие глупости, раздевает неспешно, тянет к себе, желая завладеть им всем. Чуя, правда, как огонь. Он горячий, хнычущий в нетерпении, молящий одним лишь взглядом синих глаз, что топят в себе, тянут на морскую глубину, чтобы заставить захлебнуться, отдаться. И Осаму с радостью опускается на самое дно, когда тянет осторожно за слишком большие штаны, развязывая шнуровку так, что выводит Накахару из себя. — Какой деловой, черт— Всхлипнув, Чуя замолкает, пока Дазай мягко растирает его член в своей руке, увлеченно рассматривая его. — У тебя он такой необычной формы. — Я в курсе. Не сбивай настрой, ты, идиот— Чуя прерывается на короткий всхлип, когда Дазай слишком активно водит по его члену. — Ты… перестань, я не так хочу… — Мы все равно не можем заняться полноценным сексом, милый. — в голосе мужчины сквозит сожаление. — Почему? — вопрос, на самом деле, больше риторический. — Потому что у меня нет смазки, а такой вид секса, — Осаму раздвигает его ноги, касаясь внутренней стороны бедра, — требует хорошей подготовки. — Я… могу потерпеть. — Ты не будешь терпеть, Чуя. Я никогда не сделаю тебе больно. Осаму целует его в губы одним коротким движением, не даёт ухватиться за себя и углубить поцелуй, поэтому Чуя выдыхает. — У меня…. есть идея. Дазай поднимает брови, когда тот просит его чуть подвинуться. Послушно отодвигаясь, он смотрит на дрожащие бёдра, которые Чуя прижимает к себе, согнув ноги в коленях. Осаму раскрывает глаза шире, наблюдая за тем, как мелко дрожит Чуя, набрасывает на него одеяло, когда прижимается к нему, неверяще прошептав: — Ты… — Я слышал о межбедренном сексе… думаю, это хороший вариант. Осаму подползает к нему, касается рукой своего члена и ведёт несколько раз по всей длине, испуская поражённый выдох. — Ты… невероятный, знаешь? — Догадываюсь. — Но смазки всё равно слишком мало… — бормочет Осаму и бегает взглядом по комнате, в которой нет ничего, чтобы могло приблизительно сойти за лубрикант. — Да мне всё равно! — Милый мой, это больно, у тебя потом на ногах будет раздражение. — Помажешь детским кремом. — рыжий закатывает глаза, смотря на него с примесью недовольства, возбуждения и нетерпения. — Это, кстати, неплохая идея. Где ты его хранишь? Чуя вздрагивает, когда Осаму размазывает почти что масляный крем по его бедрам, а после снова заставляет того согнуть ноги и сжать бедра. Скользится и правда лучше, чем до этого. — Я… не могу больше. — рука вновь опускается к члену, размазывая выступающие капли смазки по животу. Осаму поднимает его ноги, не размыкая колен, устраивает их на своих плечах, а сам цепляет пальцами ляжки с двух сторон, осторожно и не слишком резко проталкиваясь между сведённых бедёр. Он несдержанно стонет, цепляясь пальцами за Накахару, как за спасательный круг, не меньше. Хотя горячие от трения бёдра, сжимающие между собой его член, кажется, только сильнее отдаляют его от реальности. Чуя жмурится, чувствуя, как в груди усиливается комок возбуждения, стонет, когда Дазай задевает его, стискивает ноги сильнее. Однако Осаму поглаживает одной рукой ласково, прося немного расслабиться. Толчки резкие, твердые, перерастают в нетерпеливые. Вскоре одна из рук Чуи ползёт к возбужденному члену и оттягивает крайнюю плоть пальцами, проводя несколько раз по всей длине. Движение идёт туговато, Чуя уже ощущает, насколько красные и болезненные следы остаются на ногах, но старается не думать об этом. Дазай кусает губы в нетерпении, испарина выступает на его лбу и скатывается крупными каплями по груди. Чуя выгибается в спине и стонет уже слишком громко. Дазай жалеет, что у него нет ничего, похожего на лубрикант. Ему так хотелось всего Чую, завладеть им, понять его, его чувства, буквально впиваться пальцами в крепкие бёдра, желая быть ближе. Но он уже счастлив, что имеет возможность касаться Чуи, целовать его, слышать в ответ слова любви, видеть в синих глазах такое же желание. Когда до пика остается совсем немного, Осаму резко опускает его ноги и с силой разводит их, прижимаясь к Чуе с жадным поцелуем. Тот едва не плачет, стонет, сжимая пальцы на ногах, когда Дазай обхватывает оба их члена, в несколько толчков изливаясь Накахаре на грудь. Упираясь лбом в его лоб, Осаму целует его в губы. — Спасибо тебе. — За что? Что дал взять себя между бедер? — Чуя фыркает, опускаясь на подушки, — Пожалуйста. — Ты же знаешь, я не об этом. Чуя прикрывает глаза, едва не заснув. — Не засыпай. Я вытру и одену тебя. — Угу… — выдохнув, Чуя лежит. Разнеженный и спокойный. Дазай протирает его мокрым полотенцем, отбрасывает в сторону, осторожно одевает и накрывает одеялом с головой. Чуя поворачивается на него, когда Осаму натягивает футболку, приподнимается и внезапно обхватывает его за шею, оставив немного болезненный укус чуть сбоку от дрогнувшего кадыка. Мужчина распахивает глаза и кажется млеет, не меньше, когда Накахара требовательно валит его на кровать. — Мы ложимся спать. — Чуя требовательно забрасывает на него ногу, которую через секунду начинают ласково поглаживать. — Как скажешь. — Осаму едва слышно кашляет, потому что ещё не до конца вылечился. Чуя поднимает голову, и Дазай оставляет на его губах мягкий поцелуй. После довольного мычания он погружается в сон.

🗼🗼🗼

Во втором часу ночи слышится шум рации. Дазай встаёт, осторожно поднимаясь, а после подходит к ней. — Что тебе нужно от меня в два часа ночи? Приём. — он начинает тихо, смотря на Чую. Следит, чтобы шумный голос не разбудил его. — Наконец-то! Приём! — Куникида, что за новости? Говори тише. — голос у Дазая сонный. Впрочем, через мгновение сон снимает рукой. — Мы нашли вертолёт. Завтра прилетим за ним. Приём. Оу. — Ясно. Отключаюсь. — Дазай! Он ничего не слышит, кроме глухой тишины, шума волн где-то на подкорке своего сознания, внутреннего крика и дыхания Чуи. Казалось, его ноги в момент стали деревянными. Он едва не падает, когда делает шаг, хотя ему кажется, что он проваливается. Дазай ложится на матрас, прижимая к себе Чую. И лежит до самого рассвета, поглаживая своего возлюбленного рядом, чтобы точно быть уверенным, что Чуя все еще здесь. Выдохнув, Осаму утыкается в его волосы, стискивает его крепче, потому что боится завтрашнего дня. Он впервые так боится проснуться и не увидеть рядом Чую. Он скажет ему утром. Когда проснётся.

Судьба всегда отбирает у меня то, чего я желаю. Я всегда теряю то, что не хочу терять.

18.10.2004

🗼🗼🗼

Когда Дазай просыпается, Чуи рядом нет. Это действует на него лучше любого будильника — страх наступает ему на горло, сжимает в тиски грудь, когда он резко подрывается с места, оглядываясь по сторонам. Тихо. Он не слышит ничего, кроме тонкого писка панели за своей спиной. Осаму от нервов привычно постукивает по матрасу, гладит вторую сторону кровати в поисках хоть какого-то фантомного тепла. Ничего. Он на дрожащих ногах спускается в их спальню, смотрит на обстановку — ничего не изменилось. Чуи нет. Внезапно он слышит оглушительный чих и вздрагивает всем телом, и облегчение прокатывается по его спине. Он в три шага доходит до кухни, где Чуя возится возле плиты, потирает нос, бурчит что-то по поводу ужасной пыли и замирает, когда видит стоящего на пороге Дазая. — Доброе утро. Я думал, что ты будешь спать до обеда, поэтому будить тебя не стал. Ты голодный? Конечно, блин, голодный, почему я спрашиваю… Накахара замолкает, когда Осаму обнимает его, чувствуя, как его сердце, бившееся в панике в поисках любимого, успокаивается, начиная мерно отбивать по грудной клетке, а не пытаться проломить к чертям рёбра. Ладони Чуи опускаются на его лопатки, Дазай смаргивает слёзы, прижимаясь к нему теснее. — Осаму? — ласково позвав его через несколько минут, Чуя едва не отрывает его от себя, — что произошло? — Я… нам нужно будет поговорить после завтрака, — мужчина шмыгает носом громче, чем он рассчитывал. — Я понял тебя, хорошо. Ты пока садись, я сейчас- — Посидишь со мной? — робко спрашивает Дазай, не поднимая на него красные глаза. Он сверлит взглядом неровный пол, прослеживает взглядом за лучом солнца, что виден из окна. Накахара подходит к нему, кладёт ладони на щёки и заставляет поднять голову. — Я здесь, Осаму. Будешь чай? — Буду. Осаму выдыхает с трудом, смотря на Чую. И подступающее отчаяние не отпускает его, он смотрит на спину Чуи, на его на вид тонкие, но такие сильные плечи, смотрит на его руки, что быстро и привычно шарятся по ящикам в поисках песка — сколько он уже здесь, но всё никак не запомнит. — Верхний ящик. — хрипло говорит. — Точно! Через несколько минут, когда Дазай уже третью минуту гипнотизирует чашку взглядом, будто хочет пробудить свои навыки несуществующей телепатии, Чуя не выдерживает: — Что случилось-то? Глубоко вдохнув, он тянет к нему руку. — Чуя, ты любишь меня? От такого прямого вопроса Накахара почти теряет дар речи, но сжимает ладонь и кивает. — Да. Люблю. В чём проблема-то? — Они нашли пилота на вертолёт. Завтра тебя заберут. Рука Чуи в его ладони становится будто каменной. Он ждёт ответа, которого не следует. Чуя опускает голову, смотря себе под ноги, копируя позу Дазая. — Вот как. — Ты вернёшься к семье. — А как же ты? Дазай поднимает на него удивлённый взгляд. В синих глазах Чуи он видит отблеск слёз и подрывается с места, чтобы не дать крупным слезинкам скатиться с его лица. Растирая ласковыми движениями бегущие дорожки, он сам не замечает, как начинает плакать. — А я… я останусь, Чуя. Тебе нужно увидеться с семьёй, сообщить, что ты жив и с тобой всё хорошо, милый… Осаму говорит это и едва ли верит в происходящее. Этот хрупкий мир, счастье, о котором он всегда мечтал, прямо сейчас рушиться под его ногами, готовясь утянуть в бездну уныния, боли, одиночества. Снова. Накахара тянется к нему, обнимает так, что мужчина чувствует, как хрустит его позвоночник. Но не сопротивляется, утыкается лицом в его макушку и едва заметно раскачивается из стороны в сторону. Будто баюкает. — Я… — через несколько минут Чуя подаёт голос. — я не хочу уезжать, Осаму. Как же ты здесь будешь? Едва сдерживая истерику, что бьёт ему под рёбра, он проглатывает противный ком в горле, отвечая едва слышно. — А ты не переживай за меня, подумай о себе, хорошо? Я… я прилечу в мае. Скажи мне, где я смогу тебя найти, ты главное скажи… Он шепчет, опускаясь перед Чуей на колени. Ему так больно, он хочет уйти от всего, взять с собой своего возлюбленного и бежать. Туда, где для них не будет преград, расставания, которого они оба так не хотят. — Семь… месяцев… — Накахара всхлипывает, обнимая его за шею, когда Дазай выпрямляется. — звучит не так много, но я так не хочу расставаться с тобой. — Ты должен, Чуя, душа моя. — поглаживая его плечи, Осаму улыбается, несмотря на то, что противный комок в горле никуда не уходит, на языке собирается горечь, а лицо тянет от слёз. — Я боюсь, что ты разлюбишь меня. — внезапно признаётся Накахара. — Я тоже боюсь этого. Что ты поймёшь, что я не так уж и хорош, что у тебя там есть люди, которые тебя любят и ценят, и для тебя это гораздо важнее, чем я. Чуя поднимается со стула, берёт его за руку и поднимается до самого верха, до кабины смотрителя, не проронив ни слова. Он ложится на матрас, тянет к себе Дазая, который поддаётся в ту же секунду. — Давай проведём этот день и эту ночь вместе? — Мы вместе последние четыре месяца, знаешь? — Я не об этом, ты понял меня. — Чуя всхлипывает, легонько ударив того ладонью по плечу, не принося совершенно никакой боли. — Какой твой любимый фильм? — внезапно спрашивает Осаму, поглаживая того по спине. Задремав, Накахара ворочается и отвечает не сразу. — Ммм, «Блондинка в законе» Дазай улыбается, смотря на него, с притворным удивлением принимаясь ворковать. — Ммм, такому сильному и красивому созданию нравятся американские комедии? — Чуя фыркает, смотря на него одним глазом, не двигаясь — Тц, идиот, а твой любимый фильм какой? — «Унесённые призраками» — Вау, такому сильному и взрослому созданию нравится семейное аниме-фэнтези? — Это хороший фильм! — Блондинка тоже хороша! — Конечно, она протестует! Тихий смех Чуи — лучшее из того, что Дазай слышал. Он гладит волосы, немного отросшие с момента их встречи, заводит в них руку, поглаживая подушечками пальцев кожу головы. Накахара перестаёт смеяться, ластиться к его рукам начинает, тянется к нему, накрывая их обоих одеялом. — Рядом с тобой мне больше не снятся кошмары. Надо было давно с тобой спать ложиться. Дазай поглаживает его шею, рисуя узоры бесконечности. — Может, тебе важно присутствие кого-то рядом? — Мне важно твоё присутствие. Усмехнувшись, он опускается чуть ниже, давая Чуе оплести себя со всех сторон. В каждом из них, несмотря на то, что они сейчас лежат, прижавшись друг к другу, периодически целуясь, сидит страх того, что этого больше никогда не произойдёт. Но они не смогут признаться в этом — густая, напряжённая тишина заполняется разговорами на отвлечённые темы, они будто узнают друг друга заново. Больше тема про завтрашний день не заходит. Потому что они будто заведомо знают, что их ждёт впереди. Они говорят и липнут друг к другу, будто сплетённые гравитацией, гораздо больше, чем обычно. Осаму прижимает того к себе, вслушивается в мерное дыхание до тех пор, пока глаза не начинают слипаться. Скоро. Скоро у него заберут единственное, что приносит ему счастье.

🗼🗼🗼

Шум вертолёта раздается в половину четвёртого вечера, когда уже темнеет. Чуя спит, прислонившись к боку Осаму, пока тот задумчиво поглаживает его плечо и читает, совершенно не фокусируясь на словах. Внутри него — всё. Отчаяние, любовь, надежда, пустота, тоска. Он уже скучает по Чуе. К тому, насколько привык быть здесь не один. Он бежал от людей, которые его не понимают, боялся осуждения, чувствовать себя пустым местом, изгоем. Дазай убежал от людей так далеко, но Чуя всё равно до него добрался. И сейчас терять его подобно пытке — будто от тебя отрывают куски и оставляют тебя наполовину сломанным, будто игрушку, отданную на металлолом. И после ты чувствуешь себя разбитым, ненужным, пустым. Неполноценным. Сглотнув комок в горле, Осаму целует его в щёку. Он наблюдает за тем, как Чуя морщится, просыпаясь. А после произносит: — Пора, Чуя. В глазах Накахары блестит боль всеми оттенками синего, как воды в тот день, когда он искал его в море. В те дни, когда они поссорились, тучи были такие же тёмные. Чуя также рыдал навзрыд, как сейчас, когда обнимает его и утыкается носом в грудь. — Я так не хочу улетать… — Я тоже не хочу, чтобы ты улетал, Чуя, родной. Скользкое «должен» не произносится вслух. — Они близко. Пойдём. Подходя к выходу на верхнюю площадку, они медлят. Дазай натягивает на него одну из своих курток, застёгивает бегунок до самой горловины болезненно медленно. — Лети в ней. На улице сейчас холодно. Чуя застёгивается очень медленно. Осаму, поджимая губы, начинает одеваться сам. Тишина рвётся всхлипом Чуи и последующими объятиями. Накахара хватает его за затылок и прижимается с поцелуем.       Целует так, будто это — последний раз, когда он может дорваться до своего возлюбленного, касаться его, обнимать отчаянно, впиваясь пальцами в ткань куртки. — Обещай мне. — тихо просит Чуя, смотря в тёмные глаза, утирает одинокую слезу. — Обещаю. — Я не договорил. — Я могу пообещать тебе всё. Чуя хрипло смеётся. — Тогда обещай мне, что не разлюбишь меня до нашей следующей встречи. Дазай кладёт ладонь поверх его, прижимая ближе к щеке и потираясь доверчиво. — Конечно. За свои двадцать пять я не смог никого полюбить, кроме тебя. Чуя прижимает руку ко рту, Дазай заботливо целует его пальцы.

Человек, пропавший без вести четыре месяца назад и смотритель маяка, что на протяжении четырёх лет жил в уединении, нашли его друг в друге. Как жаль, что они вынуждены расстаться.

Дазай, стоит им выйти, натягивает на лицо улыбку, когда один из мужчин в идеально белой куртке подлетает к нему, хватая того за грудки. — Ты! Придурок, сейчас получишь! Накахара узнаёт в этом голосе человека, с которым он говорил ранее. Кажется, его имя... — Куникида, ну что ты начинаешь! — Дазай поднимает руки в примирительной жесте, игнорируя поток нецензурной брани, которая с каждым разом становится всё больше и жёстче. — Ты! Почему ты не сказал? А если у него переломы? Если он сошёл с ума?! — Чуя в порядке. — Дазай резко опускает руки и его лицо принимает достаточно серьёзное выражение. Мимо проходит ещё двое людей, затаскивая ящики в провизией внутрь. — С этим сам разберёшься. — Доппо опускает его, небрежно поправив одежду на груди. — Чуя. — Осаму указывает на светловолосого мужчину, — Это Куникида, мой друг, мы приехали вместе из Японии. Помню его крошечным школьником. — Помолчи! Куникида откашливается, смотрит на Накахару пристально. — Ты в порядке? Он не надоедал тебе? Не обижал, голодом не морил? — Ты не видишь, какой он румяный?! — Цвет лица здоровый. Это и странно, знаешь ли. Дазай притворно дуется, не отрывая глаз от Чуи. Пока Куникида даёт указания своим подручным-французам, Осаму незаметно берёт его за руку и сжимает, поглаживая большим пальцем немного дрожащую от холода ладонь. И вкрадчиво шепчет: — Помни, что я люблю тебя. Тебе предстоит немного потаскаться по рёпортерам и редакторам, когда ты вернёшься, но ты справишься, да, Чуя? Накахара нерешительно ему кивает, когда Доппо помогает тому залезть на борт, как будто они в каком-то криминальном детективе. Дазай следит за ними, незаметно делает шаг назад. Он отступает, потому что понимает, что если сейчас приблизится хоть немного, больше никогда не отпустит. Прижмёт к себе и заберёт с собой, не отдав Накахару никому. Но Осаму понимает, что это неправильно. Как там говорят? «Если любишь — отпусти.»? Так вот, он любит. Он отпустит его, потому что Дазай должен это сделать. И пусть он сейчас сдирает кожу с губ, чтобы не показать слёзы, царапает до крови руки отросшими ногтями, он обязан отпустить Чую к семье. Туда, где его ждут. Осаму же никто, кроме самого Накахары, не ждёт. Чуя оборачивается к нему на последней ступеньке. Дазай улыбается и кричит, перебиваемый ветром: — До встречи, Чуя! Не забывай обо мне! Но Чуя всё равно слышит его — Дазай видит блеснувшую звезду в синеве его глаз. Я люблю тебя. Я тоже люблю тебя.

Повисает молчаливо между ними.

Дазай не соврёт, если скажет, что не помнит, сколько он простоял на верхней площадке, пока ледяной океанический ветер задувал ему под одежду, глядя в даль. Где несколько часов назад скрылся за линией горизонта и туманом вертолёт с его возлюбленным.       Дазай ещё раз тоскливо оглядывает небо — серое, давящее на него своей серостью.       И хлопает дверью.

🗼🗼🗼