Ghost

Вновь зажглась спичка. Достоевский всегда знал, что за этим шло: пачки сигарет, и дым, и тонкая обугленная палочка. Но он смотрит из своего окна, чуть наклоняясь вперед, чтобы подольше в полумраке видеть удаляющуюся спину в коричневом пальто. Все, что я делаю, проговаривает про себя Фёдор, это результат долгих рассуждений и правильных выводов, нет причин сомневаться хотя бы в себе. Он повторяет это как мантру, заставляя себя остаться и не убегать. Словно уличную кошку, которая пришла на мягкий «кис-кис-кис» и аккуратно потерлась о протянутую руку; она не запомнит вас и не останется, а почуяв опасность, тут же навострит уши и исчезнет. Наконец, знакомая спина скрылась за углом, и Фёдор перевел взгляд на дом напротив, над ним низко висели облака и чувствовалось, что ночью вновь польет дождь. Воздух прохладный и влажный, но это не мешает зажечь спичку. Знакомый приятный запах дыма от огня и тепло, Фёдор положил руку на грудь, решая все же пока не тушить. Вдалеке послышался гром, и он закрыл окно и задернул шторы. Николай в эйфории не видел ничего вокруг, он шел домой на автомате, забыв даже надеть наушники. Даже если бы сейчас разразился ливень, Гоголь и его бы не заметил. В голове лишь кадры прошедшего вечера, детальные и аккуратно сложенные в большой альбом, который художник листал внутри себя, вновь проживая каждый момент. Сердце сильно стучало, и спирало дыхание. Николай не замечал, как неосознанно двигал пальцами правой руки; той, что он держал руку Фёдора. Каждая клетка была поглощена цветущей любовью, а мозг перекликался с сердцем, рисуя все новые картины, где муза и божественность сплетались воедино. Он прикрыл глаза в метро, представляя все это перед собой: и темноту зала со сценой в окружении пылающих слов, и диван в гостиной с острыми линиями тела, и университетские стены с холодным любопытным взглядом. Мы же встречаемся, вдруг спрашивает сам себя художник, но мы даже не целовались. Глупость. И на секунду даже это слово заставило его умереть, разве можно касаться губами таких творений, разве его кожа не растает под горячим дыханием? И Николай сглотнул, открывая глаза. Какая-то пара месяцев в Питере заставила его изменить русло вдохновения, заманила в туманные болота, показывая один за одним миражи, за которыми и следовал Гоголь, а точнее за взглядом в темной толще. Художник захотел представить это, но отчего-то воображение само нарисовало туманный образ огромного существа, на котором стоял город, оно мирно спало до поры до времени, а клубы пара, что вырывались из пасти, окутывали все вокруг серым туманом. И Николай осознал, кто ему привиделся — Левиафан. А Левиафана — на крючок поймаешь? Прижмёшь ему язык верёвкой? Проткнёшь ли ему нос тростинкой, вонзишь ли крючок в челюсть? Станет ли он долго тебя умолять, жалостливо обращаться к тебе? Заключит ли он с тобой договор, станет ли навек твоим рабом? Будешь ли забавляться с ним, как с птичкой, привяжешь ли — девочкам на потеху? Придут ли скупщики торговаться, чтоб продать его по кускам ханаанеям? Изрешетишь ли гарпунами его шкуру, рыбацкими острогами — его голову? Положи на него ладонь — и думать забудешь о битве. Понимал ли он, что такими неосознанными сравнениями лишь все больше обожествлял Фёдора? Все же чувство влюбленности затмевало реальность, стирая вокруг остальное. Николай не противился просто потому, что не замечал происходящее, все было обращено вовнутрь, к источнику тепла. На прощание у подъезда они только крепко обнялись, точнее Николай прижимал все ближе и сильнее к себе Фёдора, а тот, отвернув голову, мягко позволял это, не отстраняясь. Сквозь пелену чувств, алкоголя и серых туч можно было почувствовать запах только что выкуренной сигареты, парфюма, который за вечер почти выветрился, шампуня или средства для укладки волос. Запахи лучше всего вплетаются в нашу память, завязывая узелки на струнах души, их можно вспомнить через многие годы, даже когда остальные четыре чувства давно угаснут, провести рукой по старым струнам, вырывая давнюю мелодию. Однажды, когда ты меньше всего этого ожидаешь, аромат ностальгии проткнет твое сердце иглой. Как бы Гоголь ни хотел отпускать его из своих объятий, но нужно было расходиться, завтра ждала работа, о которой Николай даже не думал. В тот момент все остальное, за пределами его рук, не существовало. Дома он вспомнил про наушники, не захотев расставаться с вечерними образами, художник включил музыку. Единственное, что ему хотелось — сделать еще пару набросков. Уже было темно, пришлось включить верхний свет, но ноги совсем не держали, тогда Гоголь положил холст на пол и встал на колени, закатывая рукава рубашки. В руках черный уголь, а на белом полотне соскользнувшая с плеча коса, но Николай ничего не замечал. Пальцы потемнели, вырисовывая город, стоящий на спине библейского существа, которое само по себе являлось лишь тенью человека, сидящего за фортепиано. Черты лица в тени, так просто их узнать нельзя. Николай добавлял детали, растирал, подчеркивал, шел дальше, пока соленая капля не упала на темный, растушеванный участок холста. Сфокусировав на ней свой взгляд, Гоголь очнулся. То была слеза, в которой соединились и невыразимые чувства, и вязкое, неприятное ощущение, что ему самому не хватает знаний, чтобы передать через мельчайшие детали в картине все слова, что нельзя было написать. И если бы это делал Достоевский, то ему, конечно же, удалось бы куда лучше, может быть, он бы и сравнение подыскал поточнее и поизящнее, а не такое банальное… Картина хороша, но в ней совсем нет глубины. Николай коснулся в отчаянии руками лица, окрашивая неаккуратно щеки и лоб в черный цвет. Какая глупость! Неужели такое всегда было? Всегда была такая глупость и банальщина? Он сел в бессилии на пол, откинув голову. Все картины на долгое мгновение ему показались полной чушью, все комплименты и похвалы — ложью. Техника ничто по сравнению со смыслом. По сравнению со знаниями Фёдора Николаю казалось, что он был в начальной школе. И это он-то преподает другим? Что он может дать? Автоматическую рисовку? Чувств было слишком много, они мешались внутри в горький коктейль, Гоголь даже занес руку в попытке ударить получившееся, но остановился. Это не первый срыв, раньше тоже такое случалось, но каждый раз, порываясь испортить картину, Николай останавливался и не мог этого сделать. Так было и сейчас, он лишь отложил ее и направился в ванну. На часах была уже половина третьего ночи, а в телефоне пожелание спокойных снов от Фёдора. Душ ненадолго привел художника в чувство, нужно было уже ложиться, иначе завтра встать было бы трудно, но сон не шел. Пришлось сделать чай. В коридоре горел свет, но во всех комнатах тишина. Гоголь налил в кружку горячую воду и сел за стол, откуда-то вырвалась ночная бабочка и, облетев кухню, села на потолок у люстры, затем вновь слетела вниз, за ней внимательно следил Николай, делая глоток за глотком. В голове на секунду проскочила злая мысль взять спички и подпались мельтешащее насекомое. Бабочка, словно услышав мысли, скрылась за шкафчиками. Часы показывали начало четвертого. Николай вспомнил фразу, которую бабушка часто говорила в детстве: утро вечера мудренее. Холст он поставил на мольберт и прикрыл шторы, что отгораживали странный аппендикс от самой комнаты, а заодно скрылся от света фонарей с улицы, завернулся в одеяло и очень быстро уснул. С утра он даже не заглянул за шторы, да и времени на это не было, так как после первого будильника Николай снова уснул, благо что-то выдернуло его из сна во второй раз. На часах время подсказывало ему поскорее вскочить с кровати и поспешить на кухню делать чай, попутно одеваясь. Не хотелось бы, чтобы опоздания вошли в привычку. За кухонным столом, во время пятиминутного перерыва с чашкой чая, художник взглянул в окно, за которым тучи натянулись огромным одеялом над Петербургом. Но их едва можно было различить за дождевыми шторами, ветер то и дело бил капли о стекло. Выходить на улицу совсем не хотелось, но времени думать об этом не было, а потому, надев свитер с горлом и пальто, Гоголь вышел во влажные холодные тропики. В метро появилось время проверить соцсети, а заодно вернуться в реальность и вспомнить про заказ По, который нужно было срочно доделать и не пропустить дедлайн. Подумаю над ним во время занятий, решил Николай, у него всегда было немного свободного времени, пока студенты работали над заданием. Суббота тянулась словно пожеванная жвачка, иногда в ней появлялся едва заметный вкус: то вдохновение касалось его плеча, заставляя орудовать черной ручкой как острым лезвием (хотя и приходилось отвлекаться, чтобы проверить выполненные задания учеников), то на экране телефона высвечивались сообщения от знакомого номера, и на лице Николая появлялся свет улыбки. К концу рабочего дня были готовы две зарисовки, которые он решил сразу отправить Эдгару, говоря о том, что чуть позже пришлет еще одну, когда придет домой. По ответил не сразу, что заставило бы Николая понервничать, если бы Рампо не сказал ему ранее, что во время написания рассказов, Эдгар не прикасается к своему телефону, чтобы не отвлекаться, потому мысли Гоголя вновь устремились к Фёдору, слишком уж свежи были воспоминания, хотелось и сегодня увидеться, но Достоевский, словно предсказывая, написал в обед, что весь день будет в делах, а потому оставалось только одно — думать. А там, где Фёдор, там и мысли о творчестве и о саморазвитии. И если раньше философа хотелось слушать просто так, то теперь Николай хотел почерпнуть знания. Внутреннее совершенствование требовало времени, но Гоголь впервые в своей жизни понимал, зачем ему знания. Это не просто бездумное зазубривание фактов, чтение книг, ему нужно было развить критическое мышление, расширить кругозор, заполнить пробелы авторами, нужными словами, символами, музыкой, историей. Сейчас он лишь творил пустую изящную оболочку без души… — …подобно мифу о Галатее, верно? На секунду в комнате воцарилась тишина, отчего Фёдор, подняв голову, посмотрел на спрашивающего. — Простите, что? — Миф об ожившей статуе… — Вы снова о «Метаморфозах» Овидия? — Достоевский, словно только проснувшись, посмотрел в окно на ливень. И хотя речь шла о пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион», никто не стал его поправлять. — А, может, поговорим о «Песочном человеке» Гофмана, где все закончилось не так хорошо? Хотя что можно говорить о хорошем завершении Пигмалиона? Жениться на куске изящного мрамора, лишенного личности. — Фёдор откинулся, усаживаясь поглубже и утопая в кресле. — Афродита, богиня любви и красоты, откликнулась на молитвы несчастного и подарила ему красоту без разума, в этом ли счастье? — Ну она же дала ей душу, почему сразу без разума? — Если верить религии, то и у младенцев есть душа, но это не делает их хорошими собеседниками. — Он протянул руку к зажженной сигарете Петра, и тот передал ее. Достоевский сделал пару затяжек, которых оказалось мало. — Он предпочел красоту уму, а значит просто не смог потянуть разговоры с обычными женщинами… В перерыве между разговорами Анго наклонился к Фёдору, улучив момент, когда остальные были заняты переходом Ганнибала через Альпы во время Второй Пунической войны (рискованный поход, на который обычный человек не согласился бы, только безумец), и спросил: — Что за настроение у Вас в последнее время? Весь день Вы словно в тумане. — Если бы я знал. — В этот момент Фёдор впервые за собрание усмехнулся и проверил телефон. Николай писал о том, что закончил с заказом и Эдгару все понравилось. Гоголь всегда писал восторженно, не помещая свои мысли только в одно сообщение, за ним следовала еще целая свита слов и эмоций, что отличалось от того, как писал Фёдор, умещая все мысли в одно сообщение, письменное или голосовое. — Это хорошо, что не знаете, — произнес Анго, — значит, у Вас есть еще, что познать и открыть. Что-то новое? Фёдор играл телефоном в руке, задумчиво поворачивая его то в одну, то в другую сторону. Правильно, нужно принять это как новый урок, новый опыт или развитие, которого Достоевский никогда не боялся. И в тот же момент мозг, наконец, пропустил в сознание мысль: «Я хочу его увидеть». Но Гоголь опередил его: «Может, встретимся завтра? Я угощаю». А это значило, что заказ Эдгару и правда сильно понравился. Следом появилось еще одно сообщение. Дазаю чрезмерно часто было в последнее время скучно, а у Фёдора этим вечером не было настроения отвечать. Кто-то открыл окно, чтобы проветрить задымленную комнату, отчего подоконник и пол сразу усеялись мелкими каплями. Каждый вдохнул прохладный влажный воздух, освежая мысли. Достоевский подался вперед и впервые за вечер сам начал разговор, вовлекая других наводящими вопросами. Было едва заметно, как Петр и Анго неосознанно переглянулись, расслабляясь на своих местах, а Дзено произнес тихое «и года не прошло». Сообщение Николай написал уже дома, когда вся работа была окончена. Слова Эдгара подняли ему настроение, как истинный писатель, По отметил все достоинства рисунков и не поскупился с оплатой, да так, что Николай сперва опешил от суммы, а затем, уже забыв о стеснении, как и сам По, они принялись обсуждать рассказы и рисунки и почему Гоголь решил зарисовать именно эти сцены. Они даже обсудили будущее сотрудничество, но на этом переписка не закончилась. Аккуратно, извинившись несколько раз за то, что беспокоит, Эдгар попросил об одной услуге, сразу сказав, что, конечно, заплатит, пусть Николай об этом не беспокоится. Оказалось, что через две недели день рождения Рампо. Эдгар не мог приехать из-за работы, но хотел бы что-то подарить; доставкам он не доверял с того давнего случая, когда попросил отправить посылку к определенному дню, а там все задержали (а, может, проблема была в переводе, сейчас уже не узнать). Гоголь ответил, что поможет, чем сможет, успокоив По. «Спасибо большое! Я чуть позже напишу, что нужно будет делать и что купить». «Хорошо, буду ждать». После чего Николай завалился на кровать, облегченно выдыхая. Он отложил телефон и посмотрел на высокий потолок. Так хорошо, подумал Гоголь, как бы о каждой детали, но в то же время о своей жизни в целом. Вроде бы простые мысли, ничего необычного, но он впервые нашел минуту, чтобы осмыслить свой третий месяц в Питере. Несмотря на пасмурную погоду и недавние невеселые рассуждения о своем творчестве, Николай внутренне был благодарен за то, что имел, и это чувство переполняло его. С этими теплыми мыслями художник решил лечь пораньше, чтобы приблизить завтрашнюю встречу с Фёдором. Достоевский вышел из квартиры поздно и потянулся на свежем воздухе, разминая плечи; каждый из приглашенных растаял серым дымным следом в разных направлениях, чтобы в следующий раз снова прийти с новыми силами. Не торопясь, Фёдор откинул голову, чтобы взглянуть на серое небо и найти в нем черные прожилки ночного неба, словно вены в печени, которые осень хотела выковырнуть. От сигарет и пропахшего ими воздуха квартиры кружилась голова, потому Фёдор сделал еще один вдох и открыл телефон. Он так и не ответил тогда на сообщение, но писал не Дазай, а какой-то незнакомый номер. Код номера не русский, но предложения написаны по-русски, хоть и очень просто. Добрый вечер. Простите, что отвлекаю. Меня зовут Рюноскэ. Я помощник Дазая Осаму. Не могли бы Вы помочь? Они не виделись очень давно, поэтому сейчас Достоевский ничему не удивлялся, лишь спросил, в чем нужна была помощь. Сообщение было отправлено пару часов назад, а из-за разницы в часовых поясах Фёдор не надеялся на быстрый ответ. Но не успел он положить телефон в карман, как тот завибрировал. Благодарю за ответ. Фёдор подумал, что это автоматическое сообщение, как в бизнес-аккаунтах, но в приложении были видны скачущие три точки, которые говорили о наборе собеседником сообщения. Простите, что так поздно. Не могли бы Вы ответить на вопрос? Следом за сообщением последовала фотография с записанным на листке бумаги вопросом. Достоевский прекрасно знал этот острый мелкий подчерк с размашистыми заглавными буквами. Пианист Артур Шнабель утверждал: «Ноты, которые я беру, не лучше, чем у многих других пианистов». А где, по словам пианиста, таится его искусство? Фёдор ответил практически не задумываясь: «В паузах между нотами». Они с Дазаем часто задавали друг другу каверзные вопросы, проектировали ситуации, давая друг другу подсказки и время на рассуждение. Спасибо большое! Извините за беспокойство. Он сам знал ответ, зачем ему нужно было спрашивать через Вас у меня? Дазай отказался принимать лекарство. Сказал, что выпьет только после ответа. Прежде, чем Фёдор задал еще один вопрос, Рюноскэ дополнил: Я три раза ответил неправильно. Он дал Ваш номер. Судя по всему, Осаму отрывался по полной на подопечном, его настроение и раньше могло так жутко скакать, что иной раз Фёдор ловил себя на мысли, что хочет ударить его. Надеюсь, что с ним все хорошо. Это просто обезболивающее. Спасибо! На этом переписка и закончилась. На улице первый час воскресенья. Первого воскресенья октября. Ресторан Николай выбрал шикарный, Фёдор осматривал позолоченные ручки дверей, тяжелые деревянные рамы зеркал, высокие потолки с длинными свисающими люстрами, официантов словно из прошлого века. Шикарный, но по меркам южных народов, думал Достоевский. Такая роскошь отдавала немного безвкусицей, сейчас и правда дорогие рестораны стремились к простоте и минимализму, к веточкам живых растений на столах. Но Гоголь выглядел очень довольным, потому Фёдор ничего не сказал, лишь улыбнулся. — Как прошла суббота? — немного нервно теребя в руках меню, спросил Николай. — В долгих разговорах. А у тебя? Как прошло с Эдгаром? Гоголь рассказал про рисунки, про сообщения о будущей работе, про то, как дорисовывал уже на парах иллюстрации. Затем Николай настоял на заказе закусок и вина, Фёдор выбрал все сам, стараясь незаметно выбирать среднюю цену, чтобы слишком высокая не ударила по карману художника, а слишком низкая не обидела его. Заплатить за все он мог и сам, но это хотел сделать Николай. Ему нравились эти старания. Наверное, это можно назвать первым свиданием, подумал Фёдор, и от этого внутри прокатилась волна. Свет в ресторане приглушен, на столе зажжена свеча, а бокалы с вином обновлены. Из-за того, что окон нет, нельзя было с точностью сказать время суток, казалось, они просидели за разговором всю ночь. В углу, на небольшой сцене, заиграла скрипка, отчего Фёдор, не задумываясь, отметил про себя, что играют Шопена, пальцы сами слегка отбили ритм по столу так, словно перед ним стояло фортепиано. Бывалая нервная привычка, появившаяся после долгих лет в музыкальной школе. Достоевский не знал наверняка, но ему казалось, что и ночью во сне пальцы отбивают одну из заученных мелодий. Внезапно вспомнилась ночная переписка. — Хочешь загадку? — Николай согласился. — Только представь, что вся музыка может быть визуально разноцветной, яркой и красочной. Русский живописец Василий Кандинский утверждал, что каждый цвет соответствует определенному звуку. Жёлтый — цвет трубы. Зелёный — скрипка. Синий — виолончель. Как думаешь, звуку какого инструмента, по мнению Кандинского, соответствует чёрный цвет? — Черный? Я бы ответил, что рояль, если бы ты не сказал, что это загадка. — Скорее каверзный вопрос. У Кандинского была синестезия, поэтому мы можем либо знать, либо нечаянно догадаться. — Ты говоришь, какому звуку? Но затем следуют только музыкальные инструменты. — Да, но звук — это не только музыкальный инструмент, верно. Не обязательно давать ответ сейчас, подумай. — Уханье совы? — Нет, не оно, — улыбнувшись, ответил Фёдор. — Я просто подумал, что сова ночная птица, а черный цвет всегда ассоциировался с ночью, — проговаривая эту догадку, Николай смотрел только на потемневшие губы философа напротив. При этом в голове не было каких-то пошлых мыслей, ему просто хотелось оказаться с ним вдвоем в одной комнате, чтобы никто не беспокоил, и заключить в объятья. — Могу дать небольшую подсказку: белый у него ассоциировался с музыкальными паузами. Тишина, наполненная будущими возможностями. — А черный — это адский шум, от которого темнеет в глазах? Сдаваться Николай не хотел, о чем и сказал Фёдору. — Тогда у тебя есть время до полночи, как у Золушки, потом я скажу правильный вариант, — улыбнулся Фёдор, отчего Николай на мгновение забыл про загадку и спросил уже о чем-то совсем незначительном. День пролетел очень быстро, Николай едва успел его заметить. Так часто случалось с долгожданными событиями; иной раз казалось, что время идет слишком медленно, а потом оборачиваешься и уже октябрь. Так и сегодня: они встретились в обед (точнее Гоголь зашел за ним), после чего прошли по центру, наблюдая за тем, как темнело и один за другим зажигались фонари, а машины разделили дорогу на два цвета: желтовато-белый от передних фар и красный от задних. Ветер становился все сильнее и холоднее, потому они зашли в небольшое, совсем простенькое кафе, чтобы согреться и перекусить. Николай вспомнил о загадке и предложил еще пару вариантов ответа, но все были мимо. Примерно к одиннадцати вечера они дошли до дома Достоевского, только в тот момент Николай снова занервничал, как и в начале встречи. За весь день они ни словом не обмолвились о том, что между ними, точнее Николай сам побаивался спросить и понять, что ошибся с выводами. — Хорошо сегодня погуляли, спасибо, что пригласил, — произнес Фёдор, чуть кивнув в знак благодарности. Николай повторил за ним этот жест. — Да, было хорошо, даже дождя не так много было, — говоря это, он пробегал взглядом то по своим рукам, то по пальто Фёдора, то замечал людей, выходящих из подъезда. Вроде бы эти нервные ощущения от свиданий должны были пройти уже в школе, но вот они снова в кончиках пальцев и нервном дыхании. Может, это из-за того, что перед ним определенный человек? — Тогда до встречи? Напиши, когда сможешь зайти, я обычно вечером дома. — Да, хорошо! Наверное, завтра или в среду зайду, — задумчиво ответил Гоголь, но это было сказано автоматически, мысли все еще были заняты тем, как правильно попрощаться. В холодных, промозглых сумерках Фёдор снова сделал первый шаг вперед, оказываясь совсем близко, тогда Николай, наконец, смог его обнять, чувствуя через толстую ткань пальто, что и его тоже крепко обнимают. Тогда он, сквозь бешено тягучий стук сердца, решает сделать еще один шаг, коснувшись губами темных прямых волос. Невинный жест на пробу, от которого Достоевский не отстранился. От переполняющих чувств Николай сжал объятья еще сильнее, утыкаясь носом во влажные от мелкого дождя волосы и вдыхая их запах. Они простояли так некоторое время, пока открывающаяся дверь подъезда не заставила их отпрянуть друг от друга. Тогда Фёдор машет рукой, «до скорого», и скрывается в доме. Теперь Николай может выдохнуть и чуть наклониться вперед от перенапряжения, опираясь рукой о стену рядом. Помогает прийти в себя сообщение: «Не забудь про решение загадки. Я жду до полночи». Оставалось полчаса, есть время подумать по дороге домой, но что-то ему подсказывало, что каждый уголок был занят только сегодняшним днем. И все же он старался думать, даже вспомнил некоторые картины Кандинского, раскладывая их на части в голове. А ведь про него точно что-то рассказывали в университете на парах. Мысли абстракциями проскакивали в голове, сияли самые разные цвета словно после принятия веществ, прыгали детали вечера, зажженные свечи, фиолетовые губы, зеркальный асфальт. Снова дорога до дома показалось какой-то слишком короткой. Николай вбежал по ступеням на свой этаж и открыл дверь. На кухне горел свет, но там никого не было, тогда он разулся и помыл руки, замечая, что в зале едва заметно горел торшер. Когда он подошел ближе, то увидел, как на диване сидела Йосано, обхватив колени и спрятав в них лицо, а рядом — Люси в широкой домашней футболке и длинных зеленых носках с белыми человечками. Гоголь тихо остановился на пороге, его заметила девушка и махнула рукой с тихим приветствием, Акико тоже подняла голову. Лицо немного опухло от слез, глаза покраснели, скорее всего они уже какое-то время сидели здесь. — Что случилось? — спросил Николай, подходя ближе и опускаясь на колени рядом с диваном со стороны Акико. Люси на секунду взглянула на Йосано и затем произнесла: — У Акико бабушка скончалась. — Девушка снова скрыла свое лицо в коленях, занавесив каштановым каре. Не было понятно, плачет ли она, так как не прозвучало ни всхлипа, ни вздоха. — Сегодня только сообщение пришло. Николай неловко положил руку на ногу Акико, он сочувствовал, но не знал, что сказать в таких ситуациях, потому, просидев пару минут так, он ушел ставить чай. — Так всегда бывает, судьба обязана что-то забрать, чтобы напомнить о себе, иногда что-то маленькое и незначительное, иногда огромное и жизненно важное. Как пожелает, — произнесла Люси уже с чашкой в руках. Надо было заговорить о чем-то другом, в таких случаях поддержка это хорошо, но проходить по одной и той же теме — это как вновь и вновь давить на больной синяк, поэтому Гоголь переключился на другую тему, слегка покосившись на Йосано, которая тихо сидела рядом. — А почему ты не зарабатываешь таро и предсказаниями? Это вроде бы сейчас очень в ходу, если распиариться. — Типичное мнение невежды, — ответила Люси, но продолжила тему: — Настоящие ведьмы никогда не берут деньгами, это запрещено; а если берут, значит обманывают. Можно брать подарки, но не деньги. Моя бабка жила в деревне, вот она была ведьмой, люди боялись, а при любой проблеме все равно шли к ней. Она умела заговаривать болезни, но когда так делаешь, болезнь не исчезает, а переходит на тебя, потому так она делала редко… Она еще говорила, впервые Николай слышал ее голос так долго в полутьме с кружкой чая. На нем все еще была уличная одежда, он не успел переодеться, да и попросту забыл это сделать. Они еще говорили про магию, суеверия и деревню, сойдясь в этих темах, Йосано лишь слушала их, но не произнесла ни слова. И только когда настенные часы показали час ночи, и все решили разойтись по комнатам, она произнесла: «Спасибо». Про телефон художник вспомнил только закрыв дверь, он даже забыл написать Фёдору, что пришел домой и все хорошо. На экране высветилось сообщение с ответом на заданную загадку: «Черному цвету соответствует тишина».