Звезда тёмного неба

      Час за за часом, вечер за вечером, находясь в больнице, подавлял Аккерман свои тревожные мысли разговорами с возлюбленной. Глядел на неё и каждый раз все страхи, вина и отвращение, всё это словно огромная ледышка таяла под теплом её прикосновений и глаз, словно дымчатого горного хрусталика глядели прямо в душу наполняли её всем тем, чего так не хватало раньше, в детстве, о котором то и дело стал вспоминать капитан.        День за днем проводил время за разговорами с Ханджи и остальными солдатами, отдыхал в своей постели и глядел на себя в зеркало в ванной с отвращением которое медленно, но стремительно заливало его душу, а к вечеру она словно была изрезана тысячей лезвий, болела до желания кричать.       — Скажи, чем мы всё это заслужили? — без капли и намека на эмоции, на грусть или злость, спрашивает Леви, сидя в ванной, пока ладони девушки аккуратно растирают шампунь по темным, мокрым прядям. Его голос совсем не дрожит, в нем не слышится ничего и одновременно вся боль. Ничего и одновременно всё. Он, черт возьми, понимает — не только ему сейчас тяжело. Знает, как на деле жизнерадостная возлюбленная сама тяжело переносит всё произошедшее. Знает, как сложно смириться. Но не задать вопрос, который так тревожил и заставлял утопать в болоте убивающих изнутри мыслей просто не может.       Эрсель останавливается на несколько секунд. Руки её перестают растирать шампунь по коже головы, остаются прямо меж темных прядей волос. Ответа в последующие несколько секунд не слышится, ведь она в полном ступоре. Глядит куда-то в пустоту, а в голове лишь туман.       — Прости меня, Леви, я совсем не знаю. Но когда спросила тоже самое у отца… Он ответил, что наверняка тем, что мы просто родились в этом мире, — наклоняется она с весьма расстроенным видом к мужчине. Волнистые пряди волос свисают и слегка касаются воды. А взгляд бегает в разные стороны из-за волнения, бардака в голове. Лишь бы не вызывать подобную тревогу у капитана, она наигранно радостно хмыкает и ласково улыбается на пару секунд, а после сразу встаёт обратно, продолжая мыть его голову. Знает ведь, эту наигранную улыбку держать долго не сможет.       — Твой отец определенно знает толк. А ты…       — А я не могу тебя поддержать и дать своего ответа после всего того, что с тобой случилось. Знаю, — уверенно, с ноткой отвращение в голосе отрезает рыжая, пока лицо становится всё более и более расстроенным.        Несмотря на то, как старательно она продолжает мыть его, Аккерман поднимает свой взгляд на неё. Смотрит хмуро, с хорошо заметным недовольством и как только она заканчивает, тут же изрекает:       — Не смей даже думать о подобном, чертовка. Я хотел сказать далеко не это.       — И что же тогда? — задумчиво спрашивает она, изучая родные черты лица с лёгкой грустью во взгляде.       — это… Совсем не важно.        «Ещё как важно…» — мысленно ругается на себя же, носом вжимаясь в колени, прижатые ладонями к груди.       — ты угасаешь на глазах, Эрсель, — всё же решается произнести свои мысли вслух капитан. Но взгляда совсем не поднимает. Не хочет вновь видеть, как любимый огонёк в родных глазах становится тусклее и тусклее с каждым днём, не хочет чувствовать вину и за это.       — Ты тоже с каждым днем всё больше и больше уходишь себя. Это меня волнует не меньше моего состояния. Раз на то пошло… Будем помогать друг другу вновь загореться так же ярко, — без какой-то лжи, не наигранно, а совершенно искренне Эрсель усмехается своим же словам и опускает ладонь в руку, что-бы отмыть её от пены. А после, пальцы аккуратно проводят по мокрой щеке мужчины, а губы прикасаются к его лбу с невероятным теплом.

***

       Но как бы не были нежны касания любимой ведьмы, как бы он не пытался понадеяться на то, что вся тревога скоро пройдёт, мерзкие мысли всё равно до сих пор настигают его даже сейчас. Даже сейчас, когда он стоит перед большим, новым зданием, опираясь на костыли, а сзади придерживают любимые руки, голова вновь забита самыми отвратными, самыми печальными мыслями, в которых он уже готов утонуть.       — Леви, что-то случилось? Ноги болят?        Медленно, не торопясь он поднимает унылый взгляд на неё. Вся встревоженная, словно на иголках с вчерашнего разговора в ванной.       — Поможешь немного пройти? — На вопрос Эрсель лишь положительно кивает, и еще крепче подхватив его, делает медленные шаги вперёд.       — Успеваешь? Осталось совсем немного. А скоро привезут коляску и станет в разы легче, — тихонько пытается успокоить капитана она, но от упоминание инвалидной коляски становится только хуже. Силы на секунду будто бы покидают его и он готов просто упасть на деревянный пол коридора, и лежать, лежать здесь пока вся вина и тревога не уйдёт…

***

      — Конни, Жан? Заняты? — встречает рыжая в дверном проеме комнаты двух знакомых юношей. Номер комнаты их узнала сразу, да и остальных тоже, что бы при надобности увидеться. В руках её огромная коробка, аккуратно перемотанная бечевкой, словно тонкая ниточка сможет случись что удержать все детали, находящиеся внутри. Эрсель тяжело тяжело выдыхает и вытирает пот со лба одной ладонью, из-за чего теряет равновесие и вещь в руках, кажется, вот-вот упадёт.       — Планировали зайти к ребятам. А ты чего? — слышится по привычному серьёзный голом Жана, когда он забирает коробку из рук знакомой и ставит её на пол.       — Леви ещё не знает, но тут инвалидную коляску доставили… И у меня определенные трудности с её сбором, — стыдливо отводит взгляд в пол она, а слова становятся всё более невнятными с каждой секундой. На свои слова рыжая слышит лишь довольную и громкую усмешку от одного из знакомых:       —Собрать её? Хах, да легко! Тогда и других ребят позовём, помогут, — усмехается Конни, извлекая из рук девушки коробку.       — Ты чего? Тяжело ведь, а у вас травмы! — восклицает Эрсель, пытаясь изъять вещь из его рук, но вскоре коробка уже оказывается на краю одной из кроватей, а Конни на её фразу лишь посмеивается.       — Согласись, нам то по привычнее тяжелое таскать, — влезает в разговор Жан, уже стоя в дверном проходе. — Я схожу за остальными, вы вытащите все детали оттуда.       — Конни, ты в порядке? — аккуратно развязывая бантик из бечевки, интересуется девушка и взгляд свой поднимает на собеседника рядом. Хмурый вид юноши заставляет волноваться. С тяжелым вздохом, он изрекает:       — Самочувствие уже хорошее, да и остальным ребятам уже по лучше. Наверное, за время, проведенное здесь успеем прити в себя, — с огорчением поднимает взор на открытое окно. Яркие лучи солнца освещают комнату, с улицы слышится тихий шелест деревьев и летают птицы, чайки. Кружатся вокруг окна и березы под ним.       — Я наслышана, что здесь из еды появилось кое-что… Хм, такая штука по вашим рассказам была в Марли. Холодная, в вафельном рожке! — усердно пытается подбодрить его вспомнить название Эрсель и прикладывает палец к губам.       — Мороженое? — менее расстроенно интересуется Конни, вспоминая приятный денек в Марли и сладкий вкус заморской вкуснятины.       — Точно! Моя бывшая коллега работала в больнице, где мы лежали и узнала об этом от врачей из этого санатория.       — Тебе обязательно стоит это попробовать, — ухмыляется он, параллельно с интересом рассматривая детальки в коробке.       — Да-да, по вашим рассказам оно очень вкусное, помню, — хихикает она и только       успевает договорить, как дверь в комнату открывается и несколько человек, в том числе и Кирштейн, ранее ушедший за ними, заходят в помещение. На лице Эрсель появляется неловкая улыбка, когда она случайно достает сложенную в несколько раз бумажку из коробки.       — А мы тут… Нашли инструкцию! — стыдливо смеётся она, показывая остальным бумажку в руках.        Час за часом проходят, а деталей в коробке становится всё меньше и меньше. Пусть получается и не сразу, но вскоре Микаса вспоминает про инструкцию, которую так безжалостно ещё в начале процесса закинули под кровать, а собирая всё по ней, процесс становится гораздо быстрее, чем ранее, пусть некоторые в небольшой комнате и отзываются, что это — гораздо скучнее. Работая в команде, они пусть и не так радостно и задорно как раньше, но всё равно разговаривают друг с другом, интересуются куда и какую деталь и с задумчивым видом смотрят на то, что вышло.       — Думаете… Мы правильно её собрали? — хмурится Конни, недоверчиво окинув взглядом незнакомую конструкцию.       — Колеса есть, уже неплохо, — отвечает на его вопрос Жан, отряхивая ладони и с довольным видом смотря на то, что вышло.       — Вот сейчас и опробуем… — задумчиво отвечает рыжая и аккуратно, будто боясь чего-то, садится в собранную инвалидную коляску с важным видом. — Похожа на какого-нибудь занудливого старика?       — Если ты намекаешь на нашего капитана, то далеко нет, — усмехается зеленоглазый собеседник, пытаясь сам проверить, всё ли они правильно собрали, пока знакомая с важным видом, сложив ногу на ногу, восседает в том, на что ушло несколько часов стараний.       — Ох, вовсе нет! С чего такие мысли, Конни? Он пусть и старше нас, но не настолько, — радостно хихикает в ответ рыжая, пытаясь разобраться с тем, как этой вещью пользоваться. И выходит у неё это не очень хорошо.       — А ну-ка… Первый прокат! — слышится задорный голос Конни, когда он хватается за ручки инвалидной коляски и прокатывая её по комнате, медленно шагает. Всё ещё сидя в ней, Эрсель смеётся. Радостно и искренне, как не смеялась уже давно. Держится за ручки по бокам крепко, лишь бы не упасть, но от резких движений Спрингера и порогов меж двумя комнатами, её сильно трясёт.        Когда парень останавливается, она наконец-то поднимает свою голову на солдат. «Выглядят уже не так подавленно, как в первые дни. Да и раны начали заживать. " — подмечает она и многозначительно, но довольно хмыкает.       «Была бы сейчас здесь Саша… Было бы ещё радостнее. " — заползает грустная мысль в её голову, и только она уходит в свои мысли, пока остальные обсуждают проделанную работу, как слышится стук в дверь.       — Эй, ребята… Врачи здесь попросили занести вам расписание процедур, — слышится одновременно серьёзный и чем то встревоженный голос капитана, когда он заходит в комнату сразу после стука. Опирается на стенку в дверном проходе, костылей в его руках нет, лишь несколько бумаг.        Заметив всех своих солдат в комнате, чего явно не ожидал, Леви удивленно хмыкает, а глаза широко открываются от удивления. Неловкую паузу прерывает грохот где-то справа. Гость почти сразу реагирует на него.       — Леееви, а мы тут кое-что собрали! Даже первый прокат сделали, ездит отлично! — лежа на полу, хохочет его возлюбленная и трет голову, удар на которую как раз и пришёлся, когда она с грохотом упала на пол с инвалидной коляски.        А Леви будто бы и не слышит. Для него словно всё в тумане, когда он видит перед собой инвалидную коляску, а по коже проходится далеко не лёгкий холодок.       «Нет, только не это… Не желаю я быть инвалидом» — думает он, хочет сам себе отрицательно помахать головой, сделать хоть какое-то движение, дотронуться то того, с помощью чего теперь придётся передвигаться, но ничего не получается. Ступор охватил всё тело, даже взгляд в другую сторону он отвести не может. Словно прожигает им уже ненавистную вещицу.       — Капитан, всё в порядке? — удивленно глядит на него Конни, не особо понимая такой реакции. Умело подхватывает брюнета за руку, чтобы тот не стоял в дверном проеме, мучаясь от боли в ногах и усаживает на край кровати.       — Леви… Ты чего? — встревоженно шепчет рыжая, присаживаясь рядом и медленно проводит ладонью по его плечу. В глазах виднеется огромное негодование. А чувства Леви сменяются одно за другим, не давая возможности ответить взволнованным близким. Отвращение перерастает в быстрое принятие, а после в какое-то тёплое чувство, согревающее встревоженную душу.       — Спасибо вам, ребята. Много времени на это потратили, верно? — всё же слышится его неуверенный голос, когда он поднимает свой унылый взгляд на близких, а на лице, кажется, вот-вот появится улыбка, которую он скрыть особо и не хочет.       — Не могли же мы оставить всё это на вас. Да и детали не лёгкие, — встревает в разговор Жан, с интересом рассматривая то, на что ушло несколько часов стараний. Без уныния или жалости, что столько времени убито, а с лёгкой ухмылкой на лице.       — Ты обязательно ещё сможешь ходить без этого. Из своей комнаты до сюда ведь добрался! Всё ещё наладится, Леви, — ласково продолжает дама и берёт ладонь капитана в свою. Нежно сжимает ее и смотрит прямо в глаза без стеснения. Должна же поддержать его в столь сложный момент жизни. А он же смущённо взгляд в сторону отводит, при солдатах не желает показывать всю свою ласку к ней. Стесняется, но ладонь свою из её не выпускает. Сам сжимает лишь крепче, перебирая пальцы в замочке, тем самым даёт знак — что-то случилось.        Чувствуя прикосновение, Эрсель удивленно глядит на неё, а в душе нарастает страх за возлюбленного. Сказать при других ничего не решается, но не заметно от остальных гладит выпирающие костяшки и тыльную сторону его ладони большим пальцем.       — Что-ж, стоит опробовать её? — ловко переводит тему подавленный капитан и обращает свой взгляд на инвалидную коляску. Не дожидаясь ответа от близких, медленно поднимается с кровати. Рыжая в след за ним. За руку придерживает, лишь бы тот не упал.       — Видимо, придётся провести в ней остаток жизни. Привыкать нужно, — горько усмехается он, присаживаясь в неё с заинтересованным видом. Каждую часть трогает, рассматривает внимательно.       — Не стоит преувеличивать. Ты, во первых, не такой уж и старый, чтобы говорить «остаток жизни». АМво вторых, ходить ещё сможешь. Я уж точно выхожу тебя, обещаю! — словно старая бабушка бубнит рыжая рядом и щёлкает капитана по носу, на что тот недовольно фыркает.       — А ведь дело говорит. Ну, как вам? — продолжает Жан, поставив руки в боки.       — Вполне не дурно. Даже удобнее, чем я думал. Я… Хочу поблагодарить вас за это. И в целом за всё. Славно, что вы выжили, — в полный голос и чётко говорит Аккерман, пусть и с комом в горле. На своих близких боится посмотреть. Не привык, совершенно не знает, как правильно выразить свои эмоции и чувства к ним словами.       — Мы к вам тоже привязались, капитан, — тихо, но вполне слышно отвечает сидящий на краю кровати Армин, а на лице появляется мягкая улыбка. Да и Леви сдержаться не может. Пусть и хочется одновременно плакать и смеяться, но из этого всего на лице появляется лишь улыбка. Мягкая, нежная и тёплая, по своему родная для всех тех, кто находится в комнате. Он оглядывает всех солдат с теплом во взгляде, улыбка с лица не сходит а становится лишь шире. А глаза, кажется, слезятся от смешанных чувств.       — Ох, кажется уже время обеда… Пожалуй, я пойду. Хорошо вам провести время! — прерывает комфортное молчание Эрсель и тут же, не дожидаясь ответа, уходит из комнаты с шумом закрыв за собой дверь.        Вот только голода она не чувствует, а обед прошёл уже час назад. И ушла совсем по другой причине. Шагает в комнату с тяжелым чувством пустоты на душе, идёт медленно и никуда не торопится, пока в голове лишь одно — «Среди них я безусловно лишняя».        Пока остальные ностальгируют по старым временам, с хохотом и улыбками вспоминают весёлые моменты с годов обучения в кадетском корпусе, редкие моменты счастья в разведке, Леви совсем не до этого. С инвалидной коляски так и не встаёт, с задумчивым видом проложив палец к губе.       «Тут точно что-то не так. Не могла же просто так уйти… Да и судя по взгляду, волнуется о чём-то. И без того всё пребывание в больнице как мать со мной возилась, ещё и что-то случилось. " — мысленно рассуждает капитан и делает тяжёлый вздох, в надежде, что все его догадки — всего-то тревожные мысли и ложь.       Но всё то время, что он провёл с солдатами, выписка из больницы и инвалидная коляска, которая вскоре может упростить жизнь, сейчас для него не имеют значения. В особенности последнее. От одной мысли, от одного воспоминаний вида той вещицы кажется вот-вот стошнит.       — Если Ханджи с Эрсель сейчас зайдут и увидят это, явно не будут в восторге, — горько усмехается он, позволяя нескольким слезам потечь по щекам. Нет сил больше держать это в себе, нет сил терпеть. Леви не вытирает слезы, не пытается их скрыть и без стеснения и страха позволяет эмоциях выйти наружу. Впервые за долгое время ему удается всплакнуть, хоть каким-то, пусть и жалким по его мнению способом, удается выразить всю свою боль.             — За что всё это… Почему всё именно так, черт возьми. — шёпотом ругается он, а дрожащие руки закрывают глаза. Из-за рта выходят немые крики, вздохи и прочее, а плач стремительно переходит в самую настоящую истерику. И капитан этого скрывать не желает. Плачет, всхлипывает так, как кажется делал только в детстве. Ругается и матерится, когда мысли посещают не только мертвые товарищи, но и мать, которая и без того часто приходит во снах. А он и чувства свои от этих снов понять не может — то что-то невыносимо тяжёлое давит на душу, заставляет голову словно распадаться на две части от напряжения, то какое-то чувство теплоты от вида мамы хотя бы во снах остаётся весь последующий день. И уже который год никак разобраться он с тем, что чувствует, не может.       А за мыслями о матери появляются воспоминания о том самом сне, который он делает забыть раз и на всегда. Окровавленное тело, кожа которого становится бледнее и бледнее с каждой секундой, а сердцебиение и вовсе не слышно, рыжие пряди, так же испачканные в крови их же обладательницы, мягкие губы, которые становятся до ужаса блеклыми и любимые, карие глаза, которые медленно закрываются. Стоит ему вспомнить хотя бы одну деталь того сна, как страх становится ещё сильнее, охватывает капитана и будто бы заставляет окончательно утонуть в тревоге и ежедневном страхе того, что кто-то ещё может уйти в мир иной. Уже и понятия не имеет, лучше бы ему было умереть сразу в этом гнилом мире или пройти всё до конца, провести оставшуюся жизнь спокойно. Аккерман словно уже не видит смысла в жизни, не видит смысла во всех этих смертях и в конец отчаивается. Тонет в этом болоте, хватаясь за руки товарищей, чтобы окончательно захлебнуться в боли поскорее       — К чему всё это… К чему… — шепчет он, впиваясь ладонями в виски и пытаясь хоть на секунду прити в сознании, осознать всё то, что сейчас надумал. Голова кружится, тело совсем не поддаётся и отказывается двигаться. Остаётся лишь лежать, лежать и ждать, пока слезы сами высохнут, когда воспоминания о очередной страшной истерике пройдут и останутся где-то на самом дне, где про неё никто не узнает. Как никто не знает, не знал и не будет знать про другие его истерики. Про то, какие болезненные завывания слышались из его комнаты по ночам, когда он в порыве эмоций и не в силе больше сдерживать себя, ревел. Даже не плакал, ревел. Слезы текли из его глаз словно необъятный океан, не прекращались час за часом. Слезы — вся боль, которую он так отчаянно сдерживал. Все те моменты, которые ранили его. Все те слова, которые он не успел сказать.       — Леви, а я тут заварила тебе чаю… Устал сегодня, наверное. Горячий и без сахара, как ты любишь, — слышится скрип входной двери и тихий, родной голосок, который прерывает всхлипы Леви. Он словно в ступоре, не в силах даже отвернутся или убрать слезы с щек, не в силах перестать плакать, просто глядит на неё, ожидая реакции. А слезы продолжают стекать из глаз одна за другой. Эрсель сначала не поднимает взгляд на него, следя за тем, чтобы не пролить горячий напиток из двух кружек, но как только карие глаза видят заплаканное, красное лицо, чай тут же отходит на второй план. Немного обжигается об кипяток и пищит, но обе всё же ставит на подоконник и тут же садится рядом, прижимая близко близко к себе.       — Просто останься со мной, — невнятно шепчет Аккерман сквозь всхлипы и слезы, от которых белая ткань на груди девушки, к которой она с такой нежностью прижимает его, становится мокрой. Он прижимается к ней со страхом и неким ужасом, кажется. так крепко ещё не обнимал её, впиваясь ногтями в спину сквозь ткань белой, ночной рубашки. Будто бы вот-вот сольётся с ней воедино, утонет в грудной клетке и станет её частичкой, но далеко не этого боится. Он вжимается в неё лишь сильнее, обнимает крепче, пока по щекам продолжают течь слезы. Эрсель даже спрашивать причину его слез не нужно, без паники крепко прижимает мужчину к себе. Пятерню свою запускает в темные пряди, кончики который на чёлке стали мокрыми от слез. И лишь тихонько, заботливо шепчет:       — Ох, даже не думай о таких глупостях. Леви, родной, все закончилось.        Лишь голос её заставляет грудную клетку капитана перестать так быстро и резко подниматься, а дыхание стать менее сбитым и не спокойным. Но слезы литься не прекращают. Он утыкается носом в грудную клетку, сквозь страх вдыхая родной аромат. А в голове раз за разом повторяется одна и таже фраза «Леви, родной»        Он прокручивает эту фразу в голове без остановки, не желая её выкидывать, ведь только это сейчас и позволяет хотя бы на несколько секунд успокоиться, прежде чем всплеск эмоций вновь окинет огромной волной и слезы польются ручьём.       — Посмотри на меня, прошу. Просто подними голову, — медленно шепчет рыжая, нежными движениями словно забирая капитана в другой мир. В свой. В свой мир, где всё спокойно и хорошо, где он может часами без стеснения лежать на её груди, говоря о глупостях, а она ладонями сквозь объятия вырисовывать узоры ладонями на его плечах и спине.       Пока нижняя губа дрожит, Леви из последних сил поднимает свою голову на неё и смотрит прямо в любимые глаза.       — Я никуда не уйду. И не умру точно. Это я тебе обещаю, слышишь? Я буду рядом, — ласково продолжает шептать она, прижимая его к себе. И пусть голос и кажется уверенным, но взгляд бегает, а руки дрожат. Страх охватывает её не хуже, чем плачущего возлюбленного.       — Чем мы всё это заслужили, я не понимаю, — гоняется в тревожащих мыслях, наконец-то подняв свой взгляд на неё. Голос дрожит и ладони не меньше, страх никуда не уходит. Теперь страшно далеко не утонуть в этом болоте, а случайно зацепить её с собой… Он осознаёт это, смотря в усталые глаза из которых стекают несколько слез. Эрсель усердно вытирает их ладонями, лишь бы не давать ещё одного повода ему для тревоги.       — Я рядом, лучик. И всё хорошо. И с ребятами там тоже всё хорошо, — пытаясь улыбаться сквозь солёные слёзки говорит она. А когда слышит, как всхлипы медленно стихают, из губ словно выходит тяжёлый, нагнетающий ком, который не давал спокойно дышать, сдерживать свои слезы и что-ли отвечать Аккерману.       — тебе ведь тоже тяжело, ведьма? — более спокойным голосом спрашивает он, уже постепенно приходя в себя. Слез больше нет, ничего больше нет. Ни одной эмоции после ужасного, резкого всплеска не осталось. Глаза его, в которых ничего не видно, кроме лёгкой тревоги и пустоты смотрят прямо на неё, а по телу проходит холодный пот лишь от вида слез на её щеках.       — Как бы сильно не хотелось признавать это, но… Верно. Но у меня не столь большие проблемы, как у тебя и твоих ребят, не хочу жаловаться, — нервно усмехается она, а ладони продолжают вытирать слезы с щек, тереть глаза до красноты. И стоит всего-то глянуть вниз, на любимое личико, как на лице появляется самая искренняя улыбка. Неловкая и каплю смущенная, губы мокрые, но зато не наигранная, не для спокойствия других. Слов от Леви не слышится. Да и каждый, кто с ним близок, привык что он не балует сладкими речами. Но делает действия. Ладони, ранее обвивающие талию девушки в миг опускаются, а обоим становится даже легче дышать. Особенно Эрсель, которую он со всей силы прижимал к себе, кажется даже оставил пару болючих пятнышек на спине. Рука капитана быстро перебирается вниз и крепко хватает её пятерню, которая ранее находилась в темных прядях, перебирая их одну за другой. Держит крепко, будто бы боится отпустить, но не до боли. Даже нежно и с заботой.       — Дурёха, честное слово… — тяжело выдыхает он, проводя большим пальцем по тыльной стороне её ладони. Ничего не говорит, но по недовольному взгляду и без того всё ясно.       — Интересно, как такая дурёха смогла украсть сердечко у сильнейшего война? — когда слезы на лице, словно трава после дождя высыхают, а улыбка подобна солнцу продолжает светить, голос её становится спокойнее. Не дрожит ни голос, ни ладони.       — Только я могу говорить так о тебе, слышишь? — фыркает Леви и щёлкает возлюбленную по носу. Та в ответ лишь усмехается и слегка меняет свое положение. Сладко потянувшись, ложится около стены и хлопает по месту рядом.       — Чур сегодня я засну на тебе. Это будет компенсация за то, что ты спал на мне всю неделю в больнице, — хохочет Эрсель сквозь хитрую ухмылку. А сон и желание поскорее уснуть на груди возлюбленного становятся до невозможности большими.       Леви её намек прекрасно понимает. Ложиться рядом без слов, лишь облегченно вздохнув. Фыркает, когда щекой чувствует мокрый от слез край подушки, а крайне неприятные воспоминания закрадываются в голову снова. Но лишь на миг. Она рядом, все выжившие тоже рядом. И это самое главное.        С уставшим выдохом, возлюбленная заставляет рыжие пряди раскинуться ярким пледом по груди Аккермана, слегка попадаю ему в лицо. А ладонь одна быстро переплетается с его в крепком замочке, словно в скучающих объятиях. Эрсель будто бы в момент уходит в другой мир, словно вся изнывающая боль в теле после тяжёлого дня исчезает, когда она кладёт голову на грудь Аккермана, без стеснения раскинув вьющиеся, яркие пряди по ней. И пусть она заинтересованно глядит на ночное небо через старое окно, пусть огонек в глазах ещё виден и они не стали до конца тусклыми и уставшими, но у Леви всё равно закрадываются огорчающие мысли. Он смотрит на неё заворожено, не может и пошевелиться, что-то сказать, а в мыслях лишь одно. «Спрятать бы от всех невзгод, что бы не угасала».       — А если мой лучик начнёт угасать, зажгу своим оставшимся огоньком, — хихикает она столь романтичной глупости.       «Хотя бы это не пропало… » — задумывается Леви и усмехается своим же мыслям.       — Я поступлю также.